Тонкие, покрытые мукой пальцы Рэя впивались в мягкое тесто с такой силой, что Мирайе было жутко на это смотреть. Но не смотреть было невозможно. То, как его ладони разминали, похлопывали, оглаживали липнущую к коже бледную массу, завораживало. Рэй хмурился, казалось, полностью сосредоточившись на тесте, пока Мирайя очищал куриные яйца. Сваренный рис остывал на подоконнике.

Рэй объявил, что сегодня у них будут пироги, как только Мирайя вошёл вслед за ним в кухню, и сразу бросился мыть руки. Притихший Кён безропотно выполнял его команды — принести то, подать это… Потом его усидчивость исчерпала себя; он смылся в другую комнату, оставив состайников наедине с мукой, маслом и размышлениями.

— Скажи, — заговорил Мирайя, убирая яичную скорлупу, — ты ведь знал?

— О чём ты. — Рэй ответил безо всякой интонации, не глядя на него.

Схватив нож, он принялся нарезать яйца с пугающей скоростью. Говорить ему явно не хотелось. Наверняка он избегал бы этого разговора до конца дней — своих или Мирайи. Но Мирайя чувствовал, что молчать больше не может, как будто Лутай нарушил какое-то табу, дав этим позволение обсуждать всё случившееся.

— Обо мне. О моём прошлом.

Рэй бросил своё занятие и медленно повернулся к состайнику, сжимая в руке нож. Пару секунд Мирайя был уверен, что сейчас Рэй ударит его или перережет ему горло, лишь бы только он заткнулся. Но этого не произошло.

Состайник улыбнулся ему с сочувствием.

— Я же не дурак. Я лечил тебя, видел твоё тело.

Его голос звучал очень мягко. Мирайя опустил глаза:

— Значит, с самого начала всё знал.

Рэй тяжело вздохнул и отложил нож в сторону, присел на край стола.

— Ну… Твои повреждения, Бледный, были слишком… — он пощёлкал пальцами, подбирая слово, — слишком необычными. Так что да, я сразу всё понял. И о зависимости твоей тоже. Костоеда — болезнь наркоманов.

— И проституток, — добавил Мирайя.

Рэй раздражённо оскалился:

— Не желаю слышать это слово!

— Это всего лишь правда.

— Меня эта правда не волнует!

— Но она волнует меня, — возразил Мирайя.

Обычно глаза Рэя были цвета крепко заваренного чая, но сейчас они приобрели оттенок сырой земли, стали чёрными и злыми.

— Между прочим, Джек никому не говорил о… Борделе. — Рэй запнулся, словно споткнувшись об это слово, произнеся его тише, чем остальные слова. — Наверное, только Лутай был в курсе.

И всё это время, весь этот год он молчал, проговорившись лишь теперь.

Точнее, нет, Лутай не случайно проговорился; он нарочно всё рассказал. Видимо, хотел сказать это всегда. Эти слова, как переполняющая плотину вода, выплеснулись из самой глубины его существа. И злоба, пропитывавшая его голос в тот момент, была истинным чувством, что он испытывал по отношению к Мирайе. Всё это время.

— Он потрясающий, — со смешком прошептал Мирайя, неверяще покачивая головой.

Такое виртуозное лицемерие. Такое мастерство в сокрытии своего подлинного отношения.

Мирайя знал, что Лутай недолюбливает его, знал, что он знает, но не догадывался о масштабах этого «недолюбливает». Не подозревал о том, какую ненависть подмастерье носит в груди, как бомбу с часовым механизмом.

Рэй наблюдал за ним, прищурившись.

— Ты же мог заставить его подавиться собственными словами, — сказал он и скрестил руки на груди. — Ты мог забить их ему в горло, Бледный. Почему не стал? Разве ты его боишься?

— Нет. Но он мой состайник. Мой подмастерье. Разве я могу навредить ему?

— Ах, твой подмастерье, — саркастично протянул Рэй. — Состайник. Но ты сумел поднять руку на Кёна, который два дня потом ходил с фингалом. Хотя он тоже твой состайник.

— Это совсем другое. Я ударил Кёна за Кейси, а не за себя. Кейси тогда ещё не мог защититься.

Лицо Рэя резко потемнело, словно он захлопнул дверь своей души.

— Сегодня младший одичал во время боя. Но, — быстро добавил он, — потом пришёл в норму. Сейчас он с Джеком.

Первым побуждением Мирайи было бросить всё и отправиться к мастеру, своими глазами взглянуть на Кейси, убедиться, что он действительно в порядке. Но он сдержал себя, понимая, что слова состайника правдивы, что с младшим всё хорошо, если так сказал Рэй.

Мирайя онемевшими пальцами вцепился в миску с рисом, пытаясь одолеть панику, что накатывала на него огромными волнами, чтобы схлынуть через секунду и тут же снова накрыть с головой. Тихо вздохнув, Рэй поставил кипятиться чайник.

— Сейчас заварю тебе чаю. А сейчас лови.

Рэй бросил ему солонку. С трудом поймав её, Мирайя посолил рис, перемешал, и, попробовав на вкус, пожал плечами. Без нюха нюансы вкусов ускользали от него.

— Попробуй сам.

Он подвинул миску состайнику. Рэй бросил в рис нарезанные яйца, перемешал, попробовал, добавил какие-то приправы, досолил, попробовал снова. Мирайя следил за ним, подперев кулаком голову. Смотреть на то, как Рэйнес превращает кучку продуктов в сложное (с точки зрения совершенно не умеющего готовить Мирайи) блюдо можно было вечно.

Закипела в чайнике вода, и вскоре Рэй поставил перед ним большую чашку, над которой вился прозрачный пар. Мирайя улыбнулся состайнику, надеясь, что улыбка не казалась ни вымученной, ни кривой. Рэй кивнул в ответ и сел за стол. Его длиннопалые руки ловко сновали над тестом и миской с начинкой, формируя маленькие аккуратные пирожки.

— Не могу поверить, что всё это правда. Как с кем-то вроде тебя могло произойти такое? — едва слышно пробормотал Рэй, и Мирайя поднял голову.

— Что значит «кем-то вроде меня»?

— Ты ведь городской парень. У тебя наверняка есть образование, ты из хорошей семьи, да? Не беднота босоногая вроде меня или Кёна.

— Кён вообще-то сын князя, — кисло ответил Мирайя, радуясь, что их касинец сейчас не слышит этого разговора, но Рэй махнул рукой.

— У желтобрюхих князей, как зубов во рту. У каждого кусок земли размером с носовой платок, детей сто штук, а гонору — как у наших наместников. От темы-то не уходи. Как так вышло, Бледный?

— Случайно.

— Ясное дело, что не нарочно, — суховато сказал Рэй.

Мирайя опустил глаза. Недоумение Рэя было ему знакомо; он и сам иногда не мог понять, как докатился до всего этого. Он издал долгий, с присвистом, выдох, и спрятал лицо в сложенных лодочкой ладонях.

— Я сам во всём виноват. Сам… Всё испортил. После смерти папы во мне тоже будто что-то умерло, — сказал он и поморщился от того, как высокопарно это прозвучало.

Но, несмотря на пафос, всё же это было правдой. Что-то в нём умерло. Умерло и начало гнить. Мирайе казалось, что он может чувствовать вонь разложения, окутавшую его ядовитым туманом, даже несмотря на то, что уже несколько лет у него отсутствует обоняние.

— Как он умер? — осторожно спросил Рэй.

— Он был священником. Он пытался изгнать бесов из охотника, а тот вырвался и разорвал его.

На лице Рэя несколько секунд читались откровенный ужас и растерянность, но затем он овладел собой и сбивчиво пробормотал:

— Вот как… Мне жаль.

Мирайя хмыкнул и отхлебнул чая. Рэю не было жаль, конечно же. Охотники мало кого ненавидели так, как священников-экзорцистов. Более отвратительны были, пожалуй, только Сыны Света, но и те, и другие являлись просто извращёнными мучителями. Пока Мирайя был человеком, он считал отца героем. Теперь же не знал, что и думать.

— Его смерть очень ударила по нам.

Когда отца не стало, вся их жизнь рухнула. Им пришлось переехать из первой столицы, Акоса, в более дешёвый промышленный округ Диас. Пенсии, что выплачивала им церковь за отца, возведённого после смерти в ранг мучеников, хватало только на самое основное.

— Я пытался справиться с этим, как мог.

Понятно, как — сунув в рот сигарету, залившись дешёвой выпивкой в компании таких же недорослей. Со временем он завёл себе приятелей постарше и покруче, и это пьянило его, тихого книжного мальчика-семинариста, кружило голову, сводило с ума.

— В общем-то, ничего особо захватывающего. Просто я попал в очень дурную компанию и разрушил свою жизнь.

— На чём ты сидел?

— На «Королевских снах», — ответил Мирайя и дёрнулся, когда Рэй воскликнул:

— Серьёзно?!

Рэй подался вперёд, в тёмных глазах горели искорки любопытства.

— И-и-и… Как оно работает? Каков эффект?

Мирайя потёр костяшки пальцев, уставившись на изрезанную, истёртую столешницу.

— Ты действительно будто спишь, — пробормотал он. — Спишь наяву и видишь сны. Это потрясающе, Рэй. Невероятный кайф, ни с чем не сравнимый. Круче секса, выпивки, круче всего.

Он уже не помнил, кто именно впервые угостил его золотистым порошком, действие которого ошеломляло. Вдыхаешь лишь грамм — и можно падать и балдеть, пуская слюни, несколько часов подряд. Позже он узнал, что наркотик на самом деле грязно-белый, и в золотой цвет его красят ради эффектности. Некрашеный был немного дешевле.

«Королевские сны» и стоили по королевски.

Мать всегда баловала их с Марком, для неё они были всегда правы, она защищала и выгораживала их в любой ситуации. Только вот младший брат стал лучше и чище после всего, что пережила их семья, потянулся к вере, а Мирайя не смог.

Когда на порошок перестало хватать денег, он принялся воровать, продал мамину золотую цепочку, её же обручальное кольцо. Отцовского кольца не было, потому что тело так и не нашли — только обрывки одежды. Мама сняла своё кольцо и хранила его, как святыню, а для Мирайи ничего святого к тому времени уже не осталось.

На этом материнское терпение подошло к концу, и она выгнала из дома старшего сына.

С порошка он перешёл на другие вещества, начал колоться. Так было намного дешевле. Правда, и эффект не шёл ни в какое сравнение с грёзами «Снов», а вот последствия для организма оказались разрушительнее. Вены горели, Мирайя болел; умудрился оказаться в реабилитационном центре, где ему подлечили покрытые нарывами конечности, а потом сбежал оттуда, прихватив из манипуляционной несколько чистых, ещё не распакованных шприцев. Жил в квартире у знакомого, который и сам был торчком, потом к ним присоединилась какая-то молодая женщина, вроде бы чья-то подруга.

В итоге Мирайя вышел на Сандора, человека, который торговал «Снами», разведёнными для инъекций. Дозы были микроскопические, эффекта грёз они не давали; не было ни галлюцинаций, ни эйфории. Ничего, кроме головокружения и темноты в глазах. Но после утреннего укола хотя бы можно было начать двигаться, говорить, что-то делать, кроме как сидеть, скорчившись от боли.

И на это тоже нужны были деньги, а их у Мирайи не было. Зато было красивое лицо, ещё не испорченное дерьмом, которое он жрал. Руки, покрытые язвами и никогда не сходящими синяками, Сандора не пугали и не удивляли. Главное, что в то время Мирайя оставался чистым, не успевшим подцепить никакую заразу.

— Сандор предложил наркоту за тело. За секс.

— Ублюдок, — выдохнул Рэй. Его руки подрагивали, когда он принялся машинально тереть подбородок, пытаясь справиться с чувствами.

— Он меня не заставлял, — быстро сказал Мирайя. — И никогда не обижал, не бил, ничего такого. Он был нормальным парнем.

Рэй вздёрнул брови:

— Нормальным?! Он же… Тебя… А ты ещё и оправдываешь его?!

Мирайя смутился, пожал плечами.

— Да нет… Не знаю. В любом случае меня никто не принуждал, я согласился по своей воле. Ширялся и спал с ним.

Он умолк, осознав вдруг, что для Рэя всё это может оказаться чересчур. Мирайя испытывал к себе старую, привычную ненависть. Он мог примириться с ненавистью Лутая, как бы она ни ранила его. Но если его возненавидит Рэй, он не сможет с этим справиться.

— Бледный?

Мирайя медленно поднял взгляд. Блестящие глаза Рэя были устремлены на него, и в них не читалось ничего, хотя бы отдалённо напоминающего презрение.

— Что было дальше? — мягко спросил Рэй.

— Дальше… Дальше оказалось, что тех, кому платил он сам, нехватка выручки очень… Огорчила. Сандор, конечно, сдал меня, и мне предоставили выбор — или я плачу, или платит моя семья. Сам понимаешь.

Мирайя помолчал. Ему принесли кончик мизинца младшего брата в коробочке из-под чая. И очень вежливо объяснили, что в следующий раз там будет глазное яблоко Марка. А затем — печень или селезёнка.

— Меня привезли в бордель, сказали, что я буду там работать, пока не выплачу всё, что должен. Только вот проценты никто не отменял, а мне о них рассказать, как бы, забыли, — он тихо засмеялся над собой. — Ну и в наркоте я тоже нуждался, и мне даже кое-что давали. Кололи в ноги, там ещё были хоть какие-то вены, в шею не мог, слишком похудел. Потом кто-то из клиентов заразил меня костоедой, и она очень быстро за меня взялась. Ноги начали гнить. Хозяин спустил меня в подвал, чтобы я там сдох, не беспокоя никого. Правда, девочки всё равно навещали меня, приносили еду. Я пролежал внизу месяца два. А потом пришёл Джек и просто… Просто забрал меня оттуда.

Мирайя понял, что крупно дрожит, только когда ладонь Рэя легла на его предплечье.

— Я так рад, что он меня забрал, — прошептал Мирайя. Горло перехватило спазмом, он сделал несколько судорожных, прерывистых вздохов.

Он всё же заплакал и поднял голову, глядя в потолок, чтобы слёзы поскорее остановились.

— Всё что угодно лучше, чем подвал.

Пальцы Рэя сжались на его руке. Мирайя улыбнулся состайнику, который смотрел на него с невыносимым состраданием.

Выплакавшись и выговорившись, он почувствовал себя так, словно освободился от тяжёлой ноши. Слова, будто птахи, долго просидевшие взаперти, бившиеся о прутья своей клетки, наконец-то вылетели на свободу, и теперь Мирайе даже дышать стало легче и проще. Наверное, ему должно быть стыдно перед Рэем, но стыда он не чувствовал. Рэй видел его гниющим заживо, голым, плачущим, блюющим, поломанным и выздоравливающим, Рэй учил его ходить, кормил и поил его. Нет, перед ним, таким близким, Мирайе не было стыдно за себя.

— Давай я тебе ещё чая налью? — предложил состайник.

Мирайя кивнул, и Рэй повернулся к нему спиной, чтобы снова согреть воду.

— Могу я задать тебе глупый вопрос? — с необычной робостью пробормотал он.

Он не оборачивался. Мирайя ответил немного удивлённо, глядя на его сутулые, узкие плечи:

— Конечно, спрашивай о чём угодно.

— Ты не скучаешь по «Снам»? По тому удовольствию?

Мирайя засмеялся, и тогда Рэй с недоумением обернулся.

— Ох, Рэй, — широко улыбнулся Мирайя. — Что мне «Сны», когда сейчас у меня есть Арена?