Мирайя сидел на бревне, глядя на маленький огонёк, пляшущий на ветках. Костёр ещё не разгорелся толком, и Кён время от времени подкармливал огонёк обрывками бумаги. Затянутое тучами небо над их головами быстро наливалось тьмой.
Мирайя подышал на замёрзшие ладони и принялся тереть их друг о друга. Из сеней выглянул Гас.
— Кейси так и не вернулся? — спросил он, оглядев их компанию.
Мирайя в ответ лишь покачал головой.
С тяжёлым вздохом Гастер вновь скрылся в доме.
— Я… Я не знаю, что теперь будет, — произнёс Рэй. Его голос звучал глухо и отрешённо. До сих пор никто из них не слышал у него подобного тона. — Что нам делать дальше?
Мирайя прикрыл глаза.
— Я тоже не знаю, Рэй. Давай разведём костёр для начала, ладно?
Огонёк наконец окреп. Кён перестал раздувать его, добавил ещё веток и сел рядом с состайниками.
Костёр был идеей Кёна, и вся стая её поддержала. Мирайя даже себе не мог бы сказать, для чего им это, но отчего-то в тот момент самым логичным и естественным поступком на свете казалось именно разведение костра. Может быть, они хотели согреться в его тепле. Может, они надеялись, что свет огня разгонит мрак, окутавший их.
Однако вышло ровно наоборот и, глядя на языки пламени, Мирайя думал лишь о том, что Лутай не может их увидеть. Тьму, в которой он оказался, ничто не в состоянии развеять.
Вздохнув, Мирайя поднялся с бревна.
— Куда ты? — окликнул его Кён.
— Поищу Кейси.
Он побрёл через двор, мимо Джекова дома, и остановился у плетня.
Мирайя никогда не задумывался об этой изгороди: свободно бродил, где хотел, легко покидая двор и так же легковозвращаясь обратно. Но сейчас он замер у плетня в нерешительности, скованный невесть откуда взявшимся страхом. Несмотря на то, что вокруг никто не жил и всё поле было в их распоряжении, несмотря на огород, который Рэйнес развёл в отдалении за плетнем — эта изгородь была важна. Она отмечала собой территорию стаи. Пока он внутри, он в безопасности, шептал ему звериный голос инстинкта. Он дома. И если он покинет двор, кто знает, что с ним случится тогда? Стая не защитит его там.
Сжав зубы, Мирайя сделал шаг — и оказался за пределами двора. Зверь выл дурным голосом где-то в глубине его мозга. Сердце билось в груди отчаянно и гулко. Ладони покрылись плёнкой пота, когда он побрёл в темноту леса, и Мирайе пришлось отереть их о штаны.
Кейси был там, в зарослях. Мирайя услышал прерывистое, влажное дыхание, с трудом вырывающееся изо рта... А потом увидел его, сидящего под деревом на земле, и увидел следы его неистовства на коре деревьев, на спортивных снарядах, размётанных так, словно тут прошёлся ураган.
— Эй, братец...
Он сидел, обнимая подтянутые к груди ноги, уткнувшись лицом в колени, и дышал, как раненное животное. Его спина дрожала.
Мирайя сел на ледяную, промёрзшую землю рядом с Кейси, и каждым сантиметром кожи ощутил исходящие от него волны скорби, отчаяния и безнадёжности. Кейси истекал этими горестными чувствами, словно кровью.
— Не понимаю, — просипел младший. У него перехватывало горло, а голос казался шершавым. Пока они торчали во дворе, он плакал тут в одиночестве, и при мысли об этом сердце Мирайи тоскливо заныло. — Почему всё так? За что это нам? Чем мы заслужили?
Мирайя не знал, что сказать. Он потянулся к Кейси и осторожно коснулся его. Словно только этого и ожидавший, младший подался навстречу, хватаясь за его плечи, цепляясь за свитер. Его дыхание было сбитым и шумным, слышать это было невыносимо. Мирайя прижал его к себе, чувствуя, как передаётся ему чужая дрожь. Он мягко прикоснулся губами к виску младшего и ощутил биение его пульса.
Ветви деревьев шумели на ветру над их головами.
— Я забрал у него правый глаз, — сказал Кейси.
— О чём ты?
Кейси поднял голову и сощурился, разглядывая в темноте лицо Мирайи.
— Сташ. Я искалечил его, он теперь одноглазый. Но этого мало, Бледный. Я должен лишить его и второго. Око за око.
Он засмеялся, и от этого надтреснутого, сухого безумного смеха у Мирайи в жилах застыла кровь. Он смотрел на своего состайника. Смысл услышанного ускользал от него, как часом ранее, когда они с Гастером вернулись домой, и Рэй встретил их на пороге дома, подавленный, измученный, и сказал, что Лутай ослеп. Оглоушенный, Мирайя бездумно сидел на бревне, глядя, как Кён возится с костерком, ощущая себя механической игрушкой, у которой кончился завод. Лутай попросил оставить его в покое, и они ушли. Один только Гас остался в кухне. Он опасался бросать Лутая в доме одного. И тогда, и сейчас Мирайе казалось, что он наблюдает за происходящим со стороны, будто его душа отделилась от тела.
— Я хотел уйти из стаи, — пробормотал Кейси еле слышно. — После того, что случилось со мной на ринге, я хотел всё бросить. Второй бой… Ты же помнишь, что там было. Что я сделал. Я боялся. Ту тварь, что внутри меня. Это животное. Тупое, жадное... Голодное. Я чувствовал его. И я не хочу… — Кейси шумно сглотнул, — Не хочу быть животным. А сейчас я готов. Убивать, бить, драться... Но я не знаю, хватит ли сил, чтобы справиться.
Он шмыгнул носом. Должно быть, он совсем замёрз, сидя на голой земле. Мирайя крепче прижал собрата к себе.
— Я хочу отомстить за то, что сделали с Лутаем — сказал Кейси. — Пусть то же самое будет и с ними. Нет. Пусть будет ещё хуже. Они этого заслужили.
Мирайя сжал пальцы на его ключице:
— Не забывай: у тебя есть я. И мы заставим Сташа за всё заплатить, клянусь костями. Мы с тобой заберём у него не только зрение. Мы заберём его паскудную жизнь. И ты сам решишь, кто это будет — ты или я.
Кейси кивнул и улыбнулся, тяжело и злобно. Его губы подрагивали.
— Да. Клянусь костями.
— Теперь пойдём домой, — сказал Мирайя.
Кейси встал. На его лице теперь появилось какое-то новое выражение, какого Мирайя не видел у младшего прежде. Он не мог понять, как относится к этой застывшей маске угрюмой решительности, прищуру глаз и крепко сжатым губам.
***
Мастер вернулся среди ночи. По холодку, облизавшему его позвоночник при появлении Джека, Мирайя понял, что он пьян, и Джекова шаткая походка подтвердила его подозрение.
Стая сидела у костра. Они были тут все вместе, не считая Лутая, который теперь крепко спал, обессиленный. Они настороженно следили за приближением мастера, и Мирайя вдруг заметил, как тихо они сидят, словно скованные тайной, известной пока только им. Но кто-то должен будет рассказать всё Джеку, вручить судьбу подмастерья в руки мастера.
Мирайя поднялся на ноги. Кейси за его спиной издал тихий шелестящий вздох.
— Какого хрена вы тут расселись? — спросил Джек, оглядывая их.
Мирайе хотелось опустить глаза и склонить голову, когда тяжёлый, словно камень, взгляд мастера остановился на нём, но он остался стоять прямо.
— Мы… Я должен тебе сказать… — заговорил он, но голос изменил ему.
— Ну так говори, — процедил Джек. — Не мямли!
Но тут что-то дрогнуло в его глазах, и в лице появилась настороженность и тревога.
— Что-то с Одноглазым, а? Неужто он помер?
— Лутай ослеп, — выпалил Мирайя.
Джек уставился на него, разинув рот. Мирайя ощущал его глубочайшее, но тупое удивление, непонимание того, как подобное могло произойти. А потом он уловил то, присутствия чего страшился.
Джек моргнул, и на смену удивлению пришла ярость.
Мирайя шарахнулся прочь, едва не скуля от страха. Кровь быстрее потекла по артериям и венам, мозг был готов вскипеть в черепной коробке. Стая позади него в едином порыве вскочила на ноги. Все они сейчас словно слились в одно животное — зверя с десятком кулаков и ног, и широко распахнутых глаз, зверя с пятью оскаленными пастями и двумя сотнями зубов, охваченного леденящим ужасом.
— Какого хера?! — заревел Джек.
Мирайю мелко трясло. Неистовый гнев сочился из каждой поры Джека, и никто не сумеет справиться с этим, никто ему ничего не может противопоставить.
— Ты-ы-ы-ы.
Джек развернулся и ткнул длинным пальцем в грудь Гаса, который успел незаметно подойти к Мирайе.
— Ты должен был пойти с ним. Я говорил тебе. Я велел тебе присмотреть за ним, но ты, ничтожество, не справился даже с этой задачей!
Гастер поднял на Джека глаза. Он был высоким, почти таким же высоким, как Мирайя и Лутай, и крупнее их обоих. Одно его запястье по толщине равнялось двум Джековым, его грудная клетка была мощнее, спина — шире. Но каким-то непостижимом образом Гас казался абсурдно маленьким по сравнению с их мастером, переполненным злобой. Джек нависал над ним, как исполин. Но напуганным Гас не казался.
— Джек, ты — наш мастер. Это не я должен был быть там, рядом с Лутаем, а ты, — негромко сказал он. — Только ты.
Ноздри Джека раздулись, когда он вобрал в себя воздух. Мирайя не уловил движения его руки и увидел лишь, как Гаса отбросило назад ударом. Стая ахнула. Утирая разбитый рот, Гас приподнялся на локте, глядя на Джека со странным выражением на окровавленном лице — грустным и словно преисполненным сочувствия. Носок Джекова ботинка врезался в его челюсть с влажным чавкающим звуком. Гас упал, обливаясь кровью, и Джек замахнулся снова. Это было уже слишком. Мирайя рванулся вперёд, дёрнул Джека за куртку; не ожидавший этого мастер пошатнулся, едва не упав, и ощерил зубы.
— Не смей его бить! — заорал Мирайя.
Последовавший за его криком удар был такой силы, что у него зазвенело в ушах, и мастер тут же ударил снова, сбив его с ног. Жёсткая рука вцепилась ему в волосы. Джек намотал их на кулак и потянул, поднимая его голову. Мирайя скалился от боли, стоя на коленях перед мастером; по губам струйкой текла кровь.
— Ты что, — пророкотал Джек, — думаешь, я пожалею тебя только потому, что ты моя кровь? Ты забыл, кто ты? Забыл своё место? Так я напомню тебе.
Не обращая больше внимания ни на Гаса, ни на остальных, Джек потащил ученика за волосы, не позволяя встать или хотя бы опереться на руки, встав на четвереньки. Мирайя полз за ним на коленях, не поспевая, теряя равновесие. Когда он падал, мастер волок его по земле. Голова горела от боли, но Мирайя только шипел сквозь зубы. Дальше будет ещё хуже, он знал это. Чего Джек не любит, чего он действительно не терпит, так это сопротивление его воле.
Но если бы тут был Лутай, думал Мирайя, он сделал бы то же самое. Он не стоял бы в стороне, наблюдая, как Джек бьёт Гаса. Он вмешался бы.
Джек втащил его в свой дом и закрыл дверь, отчего помещение погрузилось в полную темноту. Глаза Мирайи ничего не видели в этом мраке, слышалось лишь шумное, клокочущее дыхание мастера, и Мирайе стало жутко от объявшей его тьмы. Всхлипнув, он протянул руку и коснулся Джека, а тот перехватил его запястье и прижал к полу. Послышался шорох, и, мгновенно осознав, что могло произвести такой звук, Мирайя похолодел.
— Пожалуйста, — прошептал он, — только не кнут. Что угодно, всё, что угодно, только не кнут. Прошу.
Джек хмыкнул в темноте.
— Умоляю...
— Закрой пасть.
Тело кнута обвилось вокруг его шеи и сдавило горло. Мирайя с шумом вобрал в себя воздух; удавка на шее сжалась туже.
— Ты должен понимать, когда можно открыть рот при мне, а когда нельзя, — хрипло сказал учитель под нарастающий звон в его ушах. — Я не собираюсь терпеть это дерьмо, Бледный. Ни от кого из вас. Вы — зарвавшиеся паршивые щенки. Что бы вас ждало, если бы я не вмешался в ваши судьбы? Смерть. Омерзительная, позорная собачья смерть. А я спас ваши задницы. Вы — мои с потрохами, я делаю с вами, что хочу, и мне никто не указ.
С каждым словом Джека давление на горло усиливалось. Мирайя беспомощно раскрывал рот, пытаясь вдохнуть, и не мог. Глаза заволокло слезами. Мирайя не знал, как долго корчился на полу. Лёгкие разрывались от боли, в груди пекло от недостатка кислорода. Ему казалось, он умирает, что это агония, которая длится уже вечность и будет длиться ещё столько же, прежде чем придёт смерть, обрекая его отягощённую грехами душу на ещё большие страдания во Мраке. Там, в неподвижной пустоте, у него не будет ни свободы выбора, ни воли — только ошмётки разума, парализованные его последними чувствами в мире живых: страхом, беспомощностью и тоской.
Мирайя очнулся и сразу же ощутил на губах рот Джека, горький от табака. Мастер пытался вдохнуть жизнь в его тело, и воздух комнаты пронизывали тревога и испуг. Джек перестарался и едва не убил своего ученика.
Мирайя судорожно кашлял, потирая пульсирующую болью шею, размазывая по лицу слёзы и слюну, свою и чужую. Конечности окоченели от холода. Джек усадил его и протянул стакан. Когда он успел наполнить его? Мирайя сделал болезненный, крошечный глоток и поморщился. Вода из немытого стакана обладала привкусом водки.
Голова сильно кружилась. Мирайя прикрыл глаза и почувствовал руки мастера, опустившиеся на его плечи. С тихим вздохом Мирайя опёрся затылком на его грудь.
— Ты знаешь, что я чувствую, — сказал он тихо. Горло саднило, говорить было тяжело.
— Я знаю о тебе всё, — отозвался Джек. — Ты мой Отпрыск. Я в твоих снах, Бледный, в твоей крови.
— Значит, ты понимаешь, как я люблю стаю. Они — мои братья. Я буду защищать каждого из них до последней капли крови.
— Слышать не хочу эту напыщенную трепотню. Заткнись.
— Как ты можешь наказывать меня — любого из нас — за любовь к состайникам?
— Я могу всё — и даже больше.
Мирайя молчал, пока Джек держал его в объятиях, растирая его ледяные пальцы своими мозолистыми, шершавыми ладонями.
Джек не хотел, чтобы они защищали друг друга внутри стаи. Сопротивляясь врагам извне, они объединялись и работали, как одно целое, во главе со своим мастером, но когда дело касалось самого мастера, он пытался держать их на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Как сейчас, когда он утащил Мирайю к себе, отделив его от остальных членов стаи, зная, что Рэй, Кейси и в особенности Кён не осмелятся перечить — особенно после того, как на их глазах он унизил Гаса. Он, Мирайя, был единственным, кого нужно было одёрнуть, чтобы младшие даже думать не смели о сопротивлении воле мастера.
Если Джек опасался сговора и восстания, значит, у него были основания для опаски. Мирайя немногое знал о предыдущих его учениках и Сахе, бывшем подмастерье. Мог ли Саха бунтовать против мастера? Или корни уходят ещё глубже — в прошлое самого Джека? Мирайя смутно ощущал истинность своих предположений, но как их подтвердить? Спрашивать самого Джек не имеет смысла: он не станет рассказывать о себе. Мирайя ещё ни разу не был допущен в сон мастера; Джек тщательно оберегал свой разум от его вторжения. Значит, следовало искать где-то ещё.