Движения беспощадно быстры. Жаркое слияние тел. И нет необходимости приглушать стоны. Стоны, в которых не страшно больше услышать боль. Теперь Цао легко и с жадностью принимает самую неистовую его страсть. Подается навстречу, не позволяя замедлиться, отстраниться. Всё сложнее продлевать это острое, мучительное наслаждение.

Но Тан справляется. Как бы сильно ни разгонялся, как бы глубоко ни пронзал — не допускает, чтобы пылкость партнера довела их до финала слишком быстро. Любит поиграть.

Ему нравится эта поза. Брать его сзади. Ласкать спереди. А ещё, это была очередная небольшая победа — пробовать новое Цао соглашался легко, но прежде непременно язвительно изводил:

— И это — самое изысканное, что может предложить мне прославленный мастер? — фыркал он, становясь в постели на колени в первый раз. — Ничего поинтереснее не изобрели?

— Будет тебе интересно, — усмехался Тан, деликатно надавливая ему на плечи, чтобы нагнуть к подушке.

В тот раз — деликатно. В дальнейшем — Цао старался не допускать подобных нежных жестов. Поддевал, чтобы вынудить быть пожестче. Сопротивлялся, чтобы выпустить внутреннего зверя на волю. Чтобы вновь ощутить хватку длинных пальцев в своих волосах.

Ведь он чувствовал, что Тану так нравится.

Ведь Цао тоже постоянно приходилось преодолевать собственную постыдную для его опытности зажатость. И он нуждался в его напоре.

Нуждался в этом бешеном ритме. Глубоких толчках. Судорожных вздохах за спиной.

Только так был уверен в своей власти над этим человеком. Только так не сомневался, что необходим ему.

***

Когда трясет от страха, картинка перед глазами воспринимается не слишком отчетливо. Сквозь туман. Как и очередность действий. Морок внутри. Бохай, что, достает из шкатулки какую-то веревку?.. Как и собственные разрозненные, расколотые мысли и чувства. Отчаяние? Недоумение? Неверие?

Юй боялся боли. Всегда.

Не понимал, что может сделать, чтобы этого избежать. И страшнее всего была эта неотвратимость. И это ожидание.

А ещё он не верил! Не верил, что Бохай на это пойдет! Да, всего лишь сосед. Но это был нормальный, спокойный молодой человек. Всегда такой приветливый, дружелюбный с ним. Юй никогда и не задумывался о том, что он будущий стражник…

Не верил, что Глава Стражи затеял всё это просто так. Просто, потому что мог. Что все его слова про признание, про следствие были лишь изощренной провокацией.

Всё казалось, если бы ему удалось сосредоточиться, то он смог бы что-то придумать. Найти правильный ответ. Решить задачу. Как это всегда бывало на занятиях. Как при разборе очередного пассажа из Устава…

Но собраться Юй не мог.

~

А Бохай не мог выбрать.

Самый миниатюрный предмет в шкатулке — набор тонких, сверкающих металлической остротой игл. Такая мелкая вещица, такая простая пытка — но сможет ли он выдержать крик Юя, когда загонит их под ногти?..

Бохай всё-таки выпил ещё вина. Потянуть время. Остудить голову.

Не помогло.

Всё плыло и пылало ещё больше. Только удалось осознать, что Глава Стражи непременно продолжит и без него. Здесь где-то рядом Шень… Может, его и позовет. Этот Шень… Что-то ещё вертелось, пробивалось в рассудок. Похожее на подозрение. Но там не было места. Там как раз зарождалось очередное осознание — что Янлину действительно ничего не стоит отправить в отдаленные обители и его. Ведь донос-то был на обоих…

К бессмысленному самопожертвованию Бохай был не склонен. И этим он никак не помог бы Юю.

У него не было выбора. Выбрать он мог только орудие пытки. Причинить как можно меньше боли? Или услышать как можно меньше крика? Думал ли он в большей степени о Юе или о себе, когда потянулся за шелковым шнуром? Простая удавка, только на ручках из лакированного дерева — элегантное тиснение. Натяжение легко контролировать одним поворотом… Ручка комфортно легла в ладонь.

~

Янлин следил за его выбором с жадным любопытством. Опять отвлекся от дрожащего Юя. Впрочем, там пока ничего нового не предвидится: впал в ступор, серые глаза замутились, пытается ускользнуть куда-то в себя. Не выйдет.

Зрачки разноцветных глаз расширились, скрывая янтарный центр. Теперь только холод нефрита и четкий темный ободок окружности. Улыбку предвкушения Янлин больше не считал нужным скрывать. Окольцованные золотом пальцы нервно поглаживали меховую накидку. Дыхание затаилось. Самый любимый момент — когда мелодия подходит к кульминации.

— Отличный выбор, Бохай! — поощрил Глава Стражи. — Ну, вперед! Ты знаешь, что делать. Я же не кого попало отбираю в помощники.

***

Окольцованные серебром пальцы — всего два перстня на правой руке — скользят и скользят по твердому возбужденному члену. Четко, умело — но Цао знает, что ему не позволят разрядиться легко. Можно быть уверенным, что это продлится долго. Так долго, что напряженные мышцы потом будут гудеть ещё сутки. Так долго, что голоса их к концу сорвутся на хрип.

Тан входит глубоко, до основания. Чувствуя его горячую плоть в себе и его руку на своем члене, Цао совсем теряется в ощущениях — их наслаждение сейчас зеркально. Их наслаждение — одно на двоих.

Левая рука алчно ласкает всё тело. На ней по-прежнему три колечка — не желая признавать, что достался ему девственником, Цао так и не подарил своё… Тан приподнял его торс, и теперь он опирается руками не на постель, а в изголовье кровати. Замедлившиеся толчки заставляют выгибаться от нетерпения, откинув голову назад, льнуть спиной к груди. Длинные пальцы проходятся по подобравшейся мошонке, легко массируя уязвимую плоть. Затем, едва касаясь, проводят по гладкой коже боков. Интересно, играет ли он на музыкальных инструментах?.. Во всяком случае, тело Цао изучено им не хуже, чем струны виртуозом. Оно вздрагивает, трепещет. Из горла вырывается и стон, и вздох. Пальцы перемещаются выше. Сжимают сосок. Сначала легко, дразня. Потом сильнее. До нового стона. Стона дозволенной боли. Теперь Цао разрешал ему и это.

~

Теперь Тан и сам позволял себе слышать подобный стон. И ничего больше не боялся.

Рука продолжает движение вверх — по широкой груди, по хрупким ключицам (кажется таким крепким, а на деле все косточки наперечет!) — ложится на напряженную шею. Голова запрокинута. Дыхание сбилось. Шепот укора:

— Ну, давай же! Ты знаешь, что делать.

Всегда считает нужным его подстегнуть. Надо же, пожалуй, Цао тоже можно назвать заботливым!

Тан всегда осторожничал, затевая с ним эти опасные игры.

***

Шнурок обхватывает тонкую шею. Юй больше не дрожит. Янлин не задал никакого вопроса. Юй не удивился. Бохай стоит за спиной, а он остался сидеть на кушетке. Не сопротивлялся. Не умолял. Невидящим взором уставился прямо в светящиеся холодом глаза напротив. Не понимает, что за существо сейчас перед ним? Поднятие руки — условный жест. Петля затягивается.

Кровь сразу приливает к лицу. Пульсирует. В висках, в ушах, везде. Жадная пустота в груди. Терпеть. Пытаться сглотнуть. Пытаться думать о чем-то постороннем. Не получается. Не помогает. Нет, терпеть больше нельзя.

Зато это действительно почти не больно.

Должен ли он быть благодарен Бохаю за его выбор?

Да, пожалуй, он был бы благодарен. Если бы это закончилось прямо сейчас. Когда вот так темнеет в глазах, и кажется, что можно ускользнуть навсегда…

— Бохай! Внимательнее! — высокий голос выдергивает из тьмы. Холодная ладонь бьет по щекам.

Воздух непроизвольно втягивается. Пронзает иссушенные легкие тысячей ножей. Кажется студеным и обжигающим одновременно. Теперь больно. Надсадный мучительный кашель сотрясает хрупкое тело. Слезы на глазах.

Не закончилось. Но дышать всё же хорошо. Быть живым.

Ещё бы знать, что нужно от него этим людям? Нечаянно взгляд падает на Бохая.

Тот выглядит неважно. Почти как в тот раз, когда стоял перед господином на коленях. Но хуже. На покрытый испариной лоб налипли выбившиеся из прически черные пряди. Глаза странно горят. Болезненный румянец на скулах.

— Ты не видел условного жеста? Или так спешишь избавить его от дальнейших мук? — странный тон — ярость в нем уживается с насмешкой. Голос звенит медью, но выражает полное… удовлетворение: — Не выйдет, Бохай. Хотя ты всё ещё можешь присоединиться к товарищу! Только намекни уж как-то яснее. Стражник ты или отвергнутый любовник?

Но Бохай почти не слышит его слов и тем более не понимает издевок. Он действительно не заметил жеста, повелевшего прекратить. Слишком сосредоточен был на трепете прежде недоступного тела, привалившегося к груди. Нарушил технику удушения. Не мог отстраниться подальше. Проклятая волна… В его теле, в его естестве происходило что-то чудовищное. Он чувствовал себя так же, как когда зажимал в укромном углу какого-нибудь потаскуна. Так же, как когда, предвкушая скорую разрядку, понуждал его опуститься на колени и расстегивал брюки… Теперь же строгая одежда врезалась в восставшую плоть.

Бохай был уверен, что не хочет причинять Юю боль. Тогда почему его тело реагирует так?! Вместо сострадания — похоть. Вместо жалости — желание обладать. Словно, если уж ему отказали, оставалось лишь туже затягивать удавку…

— Ну что, господин Юй, вы готовы повторить свое признание? Или, может быть, хотели бы изменить решение? Может быть, я и позволю. Но только если хорошо попросите, — звук улыбки. Зрелище симфонии. Мелодия десерта. Янлин не чужд синестезии. Янлин на пике триумфа.

Говорить Юю сложно. Сначала опять получается лишь кашель. Потом шепот:

— Я признаюсь, что пытался соблазнить Бохая. И я… не меняю решения. Пожалуйста…

— Молодой человек, вы восхитительны! Слышали бы вы себя со стороны. Мне с вами крупно повезло! — певучий голос ликует и куражится. Искрящаяся искренность. Аметистовая.

***

Рука усиливает нажим. Нежно, но неумолимо. Кислород прекращает поступать. Толчки замедлились, но стали еще глубже. Судорожнее. Как и движение руки на члене. Пальцы плотно обхватывают окаменевший ствол. Движутся размеренно. Тан действительно прекрасно знает, что делать. Теперь спешка ни к чему. И они достигнут финала гарантированно. Скоро.

Цао — от ощущения, что весь мир меркнет. И остается только это переливающееся через край наслаждение. От того, что он целиком и полностью в его руках. От безграничного доверия и уверенности, что это именно то, что ему нужно. Нужно Цао. Нужно Тану. Им обоим.

Тан — от факта безусловного обладания. От аккуратных толчков в теплой тугой плоти. От пульсации твердого члена и нежного горла под пальцами. От беспрекословного подчинения этого немыслимого, верткого существа.

Ведь Цао был вовсе не из тех, кто умеет подчиняться! Но позволил Тану научить себя. Приручить. Хотя и ни за что бы этого не признал. Просто соглашался на его причуды.

Просто — соглашался.

И растворялся в нем.

Пальцы в нужный момент разжимаются, позволяя сделать глоток воздуха. Член проникает глубже. Стон успевает сорваться с губ, но вскоре горло снова плотно сдавленно. Теперь точно до конца. Волна уже подкатывает. Если бы Цао не упирался руками в изголовье, кажется, ему не удалось бы удержаться даже на коленях. Слабость в теле. Его как будто почти нет. Есть только эти судорожные сокращения распаленной, перевозбужденной плоти. Взорвавшийся черный космос. Долгое, долгое содрогание. Тан снова разжимает пальцы, и воздух живительным ручьем заполняет легкие. Ещё один толчок. Ещё и ещё. И тоже замирает. Не полностью. Цао чувствует, как долго и обильно он извергается внутри. Как обнимает обеими руками, прижимает к себе. Так умопомрачительно, так возмутительно нежно!

***

Шень сбился со счета. Наблюдал в щелку, притаившись. Сколько раз уже затягивалась и ослаблялась удавка? Сколько раз слышались надрывный кашель и шипяще-сладкая речь?

Шень, в отличие от Бохая, не пил вина. Никто и не подумал ему предложить. Зато для него и не было препятствий, почему бы, слушая эти хрипы, а после — жадные вдохи, наблюдая раскрасневшееся, некогда, так и быть, миловидное лицо, а после — струящиеся слезы из расширенных серых глаз, почему бы не приспустить брюки, не сжать в ладони член, не двигать по стволу резко и часто…

Чтобы возбудиться от подобного зрелища, Шеню оказались не нужны вспомогательные средства Янлина. Его восхищение Главой Стражи достигало апогея всякий раз, когда белая жидкость пульсирующими струями пачкала каменный пол.

~

Янлин, развалясь, сидел в кресле. Изящная кисть поглаживала верного кота, в другой руке — чаша с вином. Он был расслаблен, пресыщен, уже почти заскучал.

О нет, десерт действительно был великолепен! Он получил от него всё то, на что рассчитывал — и горечь обманутой надежды, и предательство идеалов, и даже, сверх того, наказание за целомудрие.

Но у Янлина не было страстей.

Только утонченное эстетическое восприятие. Только замысловатые вкусы.

К примеру, что может быть прекрасней, чем, когда вот так затуманены серые глаза — прежде такие прозрачные и чистые — что отчаяние, отражающиеся в них, кажется почти осязаемо ощутимым? Когда тонкие руки дрожат, утирая беспрерывно текущие слезы? И не слышно больше ни жалобы, ни мольбы — обреченность.

О, Янлин, конечно, мог бы уделить ему побольше внимания! Ещё мог бы воскресить надежду в сломленном хрупком существе. Достаточно было лишь наобещать ему какой-нибудь чуши о том, что ожидает его после исполнения приговора. А, возможно, этот юноша настолько прост, что поверил бы даже, скажи Глава Стражи, что экзекуции можно избежать?.. Впору пожалеть, что обман не входит в число любимых привычек. Слово Главы Стражи твердо…

Но время было уже достаточно позднее. За занавешенными оконцами явственно пробивался рассвет. В такой час шелка собственной мягкой постели манили Янлина больше, чем шелк удавки. Игра заканчивалась.

— Господин Юй, я готов выслушать вас в последний раз. Я, знаете ли, очень любопытен, — мягко улыбнулся он. — Но, прошу вас, на этот раз правду и ничего, кроме правды. А то заладили: «пытался соблазнить Бохая, пытался соблазнить Бохая»… Избавьте меня от этих лживых скабрезностей!

Юй только успел отдышаться, но что отвечать Янлину не знал. Странно, но в его смятенном сердце нашлось место для жгучего стыда, когда он услышал его слова о скабрезностях. Ведь он сам требовал этой лжи!.. Юй повторял и повторял эту мерзость, ожидая, что она будет принята за признание, и пытка наконец прекратится. А она все равно оказалась бесполезной. И теперь он опять не понимал, чего от него хотят.

— Правду? Но я же… — к горлу подкатил ком. Невыносимо было начинать всё по новому кругу! Снова говорить, что он ни в чем не виновен? Снова слышать в ответ лишь насмешки? Или даже предложение передумать…

Но Янлин действительно торопился. Прервал его, желая напоследок озаботиться прямыми служебными обязанностями. И заодно развлечься сплетнями:

— Господин Юй, что вы всё о себе да о себе? Меня, представьте, интересует не только ваша высоконравственная и совершенно несправедливо обвиненная персона! Но, как Глава Стражи нашей блаженной Обители, я обязан знать обо всём, что в ней происходит. И ещё чуточку больше, — Янлин тонко улыбнулся. Взгляд миндальных глаз был почти добр в этот момент, в них вновь зажглось тепло янтаря: — Поделитесь секретами. И, обещаю, на сегодня закончим.

Закончим? Обещает? Слова о том, что только на сегодня, Юй пропустил мимо ушей. Не было сил бояться за будущее. Янлин ведь сдержал тогда слово, что не станет принуждать насильно…

Юю очень хотелось бы верить. Хотелось вернуться в свою тихую, темную камеру. Хотелось почувствовать привычную тяжесть оков. Только бы ускользнуть из этого странного, страшного, болезненного в своем изяществе места! Места, где могут причинить столько боли и ужаса. Просто так. Куда угодно — лишь бы прочь от этого безумного, неестественного человека!

— Вы хотите услышать о других? — Юй был смышленым. И готов был рассказать о ком угодно и что угодно! Что ему до них сейчас?..

Янлин коротко кивнул. Прозрачно-фиолетовые и нежно-зеленые камни заблестели в заколках.

— Хорошо… — Юй сглотнул. Единственное, что его сейчас останавливало, так это неискоренимая неловкость при разговоре о таких вещах, а вовсе не сомнения об этичности. Ведь это была правда! В отличие от всего того, что он был вынужден говорить на протяжении всей этой безумной ночи, правда должна была бы даваться легко… — Я знаю несколько случаев нарушения Устава. Вас ведь интересуют… серьезные нарушения?

Янлин снова кивнул. Уже немного раздраженно. Ему, конечно, нравилась робкая стыдливость мальчишки, но помогать ему он не собирался. Проще отдать приказ Бохаю, чтобы его подстегнуть…

Бохай… Янлин скользнул взглядом и по нему. Если бы только Глава Стражи был бо́льшим ценителем грубой мужской красоты, то, пожалуй, не остался бы равнодушен к разбитому и явно возбужденному виду этого молодого служителя. Как часто вздымается его грудь, как блестят глаза… Какое неверие в реальность собственных действий отражается в них. И желание продолжить. Желание большего. Совсем другого. Приправа к вину показала себя весьма эффективно. Но вот простота натуры Бохая несколько разочаровывала. Труслив. Послушен. Зато совершенно не может скрывать своего влечения… Помимо страстности, что была вызвана особым вином, в нем явно читалась давняя нежность и трепетная забота об этом своем жалком соседе. Которыми он, впрочем, довольно легко пренебрег.

И всё равно, достойной смены из такого материала, пожалуй, не выйдет…

Тонкий сдавленный голосок прервал его мысли:

— Раньше у меня был другой сосед. — Юй набрал в истерзанные легкие побольше воздуха. Рассказывал правду: — Когда мы жили вместе, он был праведен. Соблюдал почти все нормы Устава. Разве что любил украшать жилье…

Юй поежился, когда заметил брезгливо-пренебрежительное выражение на лице Янлина. Да, что это он?.. Глава Стражи ясно дал понять, что желает знать о гораздо более тяжелых провинностях. Юй поспешно продолжил:

— А когда он получил отдельные апартаменты, то стал принимать у себя… других служителей. Кажется, даже по ночам. В последнее время, говорят, к нему особенно часто заходят двое.

***

Лежать в обнимку. Слушать стук сердец. И пение ранних птиц, вплетающееся в предутреннюю дымку.

Всё ещё немного смешанно: звуки, краски, запахи… Сладость жасмина победила резкий сандал. Синева балдахина проявляется из бесцветного мрака.

Уснуть нельзя. Скоро нужно будет ускользать. Через окно, крышами, задними дворами. Не становиться же легкой добычей патрулю! А уже почти рассвело…

Цао заботился не о своей безопасности. Плевать он на неё хотел! Цао только хотел бы продлить эту игру. А ещё больше — вообще никогда не покидать его объятий!

Тан не заботился о своей безопасности. В ней он был уверен. Тан только хотел бы, чтобы этот несносный шальной вихрь был всегда. И хотя бы изредка — вот так, полностью — рядом.