Минь всегда старался украшать свой быт. Даже его кабинет в здании Таможни отличался изяществом обстановки. Хотя он почти ничего и не добавил к тяжелой канцелярской мебели. Только повесил легкие шафранные шторы и пару картин на стены, бросил пушистый белый ковер у окна. И всё сразу преобразилось. Приятно было проводить рабочие часы в тиши и покое этого уголка, а то дома порой становилось шумновато…
Минь воспользовался коротким перерывом, чтобы заварить чай. Уже успел съесть пару воздушных пирожных и умиротворенно глядел в окно на опадающие золотистые листья. Странная же выдалась осень! Попивая ароматный напиток, он улыбался воспоминаниям о том, во что в последнее время превратилась его жизнь. После того, как те двое нашли, наконец, общий язык, всё стало безумней вдвойне. А он ещё надеялся — или опасался? — что теперь-то его оставят в покое! Как бы не так!
Если раньше они, казалось, ограничивали себя и заходили к нему нечасто, то теперь, сговорившись до нераздельности, практически поселились в его спальне. Хорошо, хотя бы изредка удавалось укрыться от них в гостиной, воспользовавшись тем, что эта парочка увлечена друг другом!
Хотя Миню и казались странными такие отношения, но что в Обители вообще можно было назвать нормальным? Да, он предполагал, что когда в светском мире люди испытывают друг к другу подобные чувства, то стремятся проводить время только вдвоем, и присутствие третьего им только мешает. Но Миню просто не позволяли почувствовать себя лишним!
Что ж, в конце концов, с этого всё началось… Почему бы так же и не продолжить?
Нет, он, конечно, предлагал им пользоваться своими апартаментами в любое время и не отвлекаться на него. Но стоило об этом заикнуться, замечал в глазах что одного, что другого такую непривычную, граничащую с обидой серьезность, что довольно скоро перестал пытаться понять их.
А ещё… Миню действительно было с ними хорошо. Даже слишком. Отказываться от этого, преодолевая ещё и их сплоченное сопротивление, было бы каким-то неуместным геройством! Кому это нужно? Может быть, морали Устава? Или собственным домыслам о том, как должны выглядеть «нормальные отношения»?
Ни в нормах, ни в морали Минь ничего не хотел понимать! А разобраться в Уставе — и вовсе отчаялся…
Легкие шаги послышались раньше робкого стука в дверь. Можно было не сомневаться, кто так стучит.
— Входи, Нин! — сразу же отозвался Минь, безошибочно опознав помощника по вкрадчиво-томной повадке. Время чайного перерыва подошло к концу.
Стройный молодой человек бесшумно отворил дверь и проскользнул в комнату, прикрываясь ворохом бумаг. Весьма старательный служитель. Один из тех, кто выбирает должностную стезю, ещё будучи учащимся последних годов обучения. Сам Минь был не настолько прилежен и не спешил заняться трудом на благо Ордена до тех пор, пока это не стало необходимо. А юный Нин приходил сюда каждый день после занятий, ещё облаченный в строгие ученические одеяния. Высокий воротник скрывал его шею по самый подбородок. Минь подобной чопорностью не отличался и позволял одежде быть распахнутой — легче дышать. И даже носил украшения — колечко и браслет — поддался, видимо, дурному влиянию…
Хотя между канцелярскими служащими определенно было и некоторое сходство. Тянет их сюда, что ли, таких вот тонких и хрупких, с опущенным взором излишне пронзительных глаз? Впрочем, в Обители всем есть что скрывать… Разное.
Минь отставил чашку и встал с кушетки, намереваясь отобрать у помощника хотя бы часть угрожающе накренившейся кипы отчетов. Когда миловидное лицо показалось из-за уполовиневшейся бумажной горы, Нин благодарно кивнул и улыбнулся:
— Неудачно всё же сложилось, что ежемесячная сверка совпала с днем перед церемонией. Успеешь выспаться перед зрелищем?
— Посмотрим, — тяжело вздохнул Минь и сел за стол, положив бумаги перед собой. — Обычно мне всегда удавалось управиться хотя бы к полуночи.
Нин добавил рядом свою порцию бумаг и склонился над ними, неловко убирая за уши пряди длинных темно-каштановых волос. Поднял на Миня осторожный взгляд — его глаза тоже были темного, кофейно-карего цвета:
— Как ты вообще? Я слышал, что этот осужденный…
— Ну да, мы были знакомы, — Минь с видимым равнодушием повел плечом. — Но не очень близко. Не стоит упоминания.
— Ну да… Понимаю, — Нин снова отвел взгляд, уставившись в полированную столешницу. Конечно, бестактный с его стороны вопрос. Кому охота признаваться в связях со служителем, опорочившим целомудренный облик Ордена? Вот только… Не им обоим об этом рассуждать! — Ладно. Давай начнем. Помогу тебе, чем смогу.
Нин потянулся к верхнему документу из стопки. Манжет темно-синего ученического одеяния задрался, обнажив запястье. Минь тут же перехватил его руку, пару мгновений разглядывал синяки, а после вскинул на товарища встревоженный взгляд:
— Нин! Опять? — голос звучал одновременно сочувственно и осуждающе. — Ну что же ты никак не дашь ему отпор? Нельзя этого больше терпеть!
***
Всё началось уже давно. И повторялось не так уж часто. Да только в последнее время он будто сорвался с цепи! С тех пор, как схватили его соседа… Точнее, где-то через неделю он вновь подстерег Нина в парке. Прямо при исполнении, с форменной нашивкой патруля… Просто схватил за руку и потащил к укромному месту под оградой.
— Что, одинок сегодня? — зло хрипел Бохай, прижимая его к ржавым прутьям. — Ну так я составлю компанию. Соскучился?
Нин с испугом смотрел в незнакомые, горящие безумным блеском глаза. Никогда прежде он не видел в них такого выражения, хотя и знал Бохая хорошо — по меркам Обители, даже слишком…
— Бохай, ты чего? — пытался фамильярничать Нин. Улыбнулся заискивающе: — Я же ничего не нарушил. Просто шел домой.
— Заткнись! — Бохай вжимал его в ограду и продолжал больно выкручивать руки. Прижимался похотливо восставшим членом, который отчетливо ощущался сквозь грубую ткань форменных брюк.
Не слишком удивительно. Не так чтобы из ряда вон… Всякий стражник и патрульный считал себя в праве воспользоваться теми, чья репутация была на слуху. Естественно, благодаря слухам, распущенным теми же стражниками…
Нин и хотел бы, как обычно, протянуть руку, чтобы помочь расстегнуть брюки. Хотел бы опуститься на колени, чтобы, как обычно, по-быстрому довести нежданного партнера до разрядки. И отправиться всё-таки по своим делам. Да только Бохаю в этот раз явно нужно было что-то другое. Он держал его так прочно и так болезненно, что Нин не мог пошевелиться. Горло свело от страха. Даже странно. Ведь не в первый раз… Но что-то такое в глазах, какая-то пугающая бездна — ненавидящая, отрешенная, обреченная — заставляла сердце сжиматься в дрожащий комок.
— Какая же мразь! — вдруг ещё больше разъярился Бохай от его перепуганного взгляда. — Да как ты смеешь строить такой невинный вид, грязная тварь!
Звонкая пощечина. Щеку обожгло огнем. От резкого тона хотелось сжаться и спрятаться. Грязная тварь? А кто же сделал его таким? Кто вынуждал оставаться в этом унизительном положении раз за разом? Делился с товарищами, как наскучившей дешевой вещью?
А ведь Нин только и мечтал о том, чтобы начать жить спокойной нормальной жизнью! Чтобы о нем все забыли. Стремился занять хоть какую-нибудь мало-мальски важную должность, надеясь, что это оградит от наглых приставаний. Поэтому и ходил на службу, не дожидаясь окончания учебы…
Грубые руки, будто тиски, сжали его плечи и развернули лицом к ограде. Нин едва успел увернуться, чтобы не оцарапаться прутьями. Запах ржавчины и прелой опавшей листвы ударил в нос. Обычно стражники ограничивались более простыми утехами… Но, что ж…
Бохай возился с его одеждой — откинул полы верхнего платья, резко спустил брюки. Холодно. Стыдно. Конечно же, у него нет при себе смазки… Только те двое заботились о таких мелочах. Цао… Как глупо! Он всё пытался убедить Нина, что в этом нет ничего грязного, ничего унизительного… Ну да. Когда один мужчина имеет другого — это всегда унижение. Когда тобой пользуются таким образом — это всегда позор.
Резкая боль. Бохай вошел сразу на всю глубину. Какая там подготовка?.. Такие, как он, стараются даже лишний раз не касаться того отверстия, которое так остервенело пронзают. Боль. Тан учил, что она может быть изысканной приправой, ярким контрастом… Да только, какой там контраст, если сейчас Нин не чувствует ни малейшего возбуждения — только чужую ненасытную плоть, беспощадно распирающую, прожигающую тело?
Бохай намотал волосы на кулак, сильно потянул. Нин запрокинул голову. Старался не кричать. Всё-таки они в публичном месте… За спиной тоже слышалось лишь судорожное тяжелое дыхание. Такие, как Бохай, всегда сдержанны в выражении реакций. Но не действий.
Нин правда старался. Хотя из глаз уже текли слезы. Свел брови. Закусил губу, чтобы отвлечься на другую боль. Не получилось. Когда Бохай задвигался ещё ожесточеннее, ещё глубже, словно специально намереваясь причинить максимальные страдания, растоптать совсем уж беспощадно, Нин сдавленно простонал. Почти собачий скулеж. Сам презирал себя за это. Но больше не мог терпеть.
~
А Бохай вспомнил другой плач. И другой стон. Совсем другое дрожащее существо. Которое, в отличие от этой дряни, не заслужило всего того, что уже перенесло! И ещё перенесет… Бохай ненавидел — Нина, Янлина, себя. Бохай сам стал Ненавистью.
Он не хотел помнить, но не мог не вспоминать… Точнее, ему даже не нужно было вспоминать — всегда перед глазами. И на кончиках пальцев. И прижатое спиной к груди судорожно сотрясающееся от удушья тельце — хрупкое, изящное… любимое. Слишком больно. Так пусть больно будет не только ему! Выпустить эту боль в мир, наружу, прочь! Может быть, если пострадает тот, кто этого действительно заслуживает, что-то хоть на толику секунды станет правильнее?..
Бред.
Бохай не думал. Лишь чувствовал. Творил свою справедливость.
Когда сжимал на тонкой шее грубые пальцы. Когда, не прекращая стремительных карающих толчков, жаждал уловить то же сотрясание и тот же трепет… Пусть и ему вот так же не хватает кислорода. Пусть он так же почувствует, как приливает кровь и темнеет в глазах. Тогда, может быть, он станет ещё больше похож… Может быть, он станет им — его несчастным соседом, его Юем… Возлюбленным?
Безумие.
Как это вообще связано?! Как можно желать того, кто так чист? И как можно было возбуждаться, причиняя ему такие муки?..
Совершая последние толчки, Бохай уже был не здесь. Бохай уже был не с ним. Ему даже было безразлично, не задохнулся ли Нин окончательно. Он просто вдалбливался в его плоть, сжимал рукой горло, а сердце его тонуло в щемящей нежности — неприемлемой, неприменимой — и никогда уже не имеющей шанса обратиться на того, кто её вызывал. Извергся в краткой яркой вспышке.
Отбросил от себя использованное тело.
И поспешно удалился. Чтобы не слушать хриплые вдохи и надсадный кашель. Которые снова напомнили бы о том, о чем не было нужды напоминать.
***
— Отпор?! — Быстро отдернув руку, Нин горько рассмеялся: — О чем ты вообще? Предлагаешь побить его? Так он втрое сильнее меня…
Старательно овладевая собой, Нин поджал губы и отвернулся к окну. Внимательно следил за опадающими желтыми листьями, уносимыми порывами ветра. Всем своим видом показывал, что не желает продолжать разговор. Вообще было неправильно, что его товарищ по службе в курсе таких вещей… Но так уж сложились обстоятельства: имея таких общих знакомых, глупо было продолжать делать вид…
Но именно поэтому Минь не собирался сдаваться легко! Ведь Нин тоже знал их! И почему-то казался от этого ближе, важней. Ведь, в конце концов, это от него тот очаровательный цитриновый браслет, что блестит на руке у Цао…
— Нин… Нет, я, конечно, не это имел в виду, — мягко продолжил Минь, не решаясь впрочем снова взять его за руку. Всё-таки они были не настолько близки… — Но необходимо что-то предпринять! Да хотя бы попробуй отказать!
Минь помнил тот день, когда впервые увидел синяки на запястьях Нина. Он сам и не заметил бы их сразу, как и не понял бы, что скрывается за высоко поднятым воротником, если бы Нин не потерял над собой контроль. Прямо сидя на рабочем месте, подготавливая чернила для письма, он нечаянно пролил их на лист бумаги. И, глядя на огромную кляксу, разрыдался.
В тот раз Минь, не задумываясь, обнял его сотрясающиеся плечи. Ещё ничего не понимая, пытался увещевать, что не стоит так расстраиваться из-за пустяков. Пустяки…
Хотя Нин действительно сорвался из-за этой чертовой кляксы. Для него так важно это место! Его единственная надежда как-то изменить свою жизнь. А он даже чернила не в состоянии смешать и портит документы! Кому нужен такой помощник? Его место — под оградой в парке, под очередным пожелавшим развлечься служителем порядка.
Тогда он не удержался и рассказал Миню о том, как распоясался Бохай. Пожаловался… А ведь отлично умел держать всё при себе! И если бы только не те общие знакомые… держался бы и дальше.
Минь и правда утешил, посочувствовал. Это было непривычно. Нин и не предполагал, что кому-то может быть дело до его ушибов и осипшего голоса. До его унижения и постыдных слез.
Но потом стало только хуже! Минь начал говорить всякие глупости. О том, что это необязательно терпеть. О том, что он ни в чем не виноват. И должен постоять за себя. Или попросить помощи.
Нин больше не хотел говорить с ним об этом. И прятал синяки.
А сейчас едкое возмущение накатило леденящей волной, и он снова не сдержался:
— Отказать, Минь? Ты правда думаешь, что всё так просто? По-твоему, я добровольно терплю это всё? Может, ты тоже считаешь, что мне так нравится?..
Минь всё-таки был его начальником и несколько опешил от такого напора. Видел, что и Нин сообразил, что сказал лишнего. Но, право же, они были не в том положении, чтобы строго соблюдать субординацию!
— Успокойся, — с холодком произнес Минь. — Ничего такого я не думаю. Я же понимаю, что есть разница между тем, чтобы… — он осекся, осознавая, что чуть не пустился в совсем уж неприличные рассуждения. Плохо же они на него влияют! Продолжил, пожав плечами: — В общем, сам знаешь. Но что такого случится, если ты хотя бы раз скажешь «нет»? Думаешь, он сразу донесет?
Нина раздражала его наивность! Так и хотелось высказать всё этому отпрыску знатного рода! Этому золотому сыночку! Конечно же, его никто не смел принудить. Все в Ордене знали, что если хоть пальцем тронуть кого-то из этого семейства, последуют самые строгие меры. Наставники, стража — все соблюдали с ним приличия. Он и вырос словно не в Обители, а в какой-то обособленной среде, где не было места для постоянного страха и несправедливости.
Зависть душила Нина почти так же крепко, как грубые пальцы накануне.
— Считаешь, стоит проверить? — нервно ухмыльнулся он, так и не отводя взгляда от опадающих сухих листьев. — Я как-то пока не готов.
Да, с Минем он мог позволить себе эту несдержанность. И именно потому, что тот проявлял участие. Но высказать всего всё равно не смог бы. Впрочем, подозревал, что Миню и так многое понятно.
Минь со вздохом встал из-за стола. Прошелся по кабинету, прижимая тонкие пальцы к вискам. И думал, думал, думал… Что должен помочь. Что так не может больше продолжаться. Что этого вообще не должно было случиться. Никогда. Ни с кем. Тем более в «праведной» Обители! Да что же такого в ней праведного?! Почему, чем больше он узнает о внутреннем устройстве Ордена, тем больший ледяной ужас и мутное отчаяние охватывают сердце?
Он ведь вовсе не хотел погружаться в это всё! Хотел просто считать свои цифры. Просто украшать свой быт. По мелочи нарушать бесконечные нормы Устава. Но ведь это ничего. Все так делают. Его жизнь должна была быть простой!
А теперь…
Мало того, что он спутался сразу с двумя… И каждую ночь рисковал. Мало того, что узнал лишнего о происходящем в отдаленных обителях. Он всё ещё запрещал себе верить в ту картину, что становилась всё более очевидной… А на завтра назначена ещё и эта «казнь». Впервые кого-то настолько близко знакомого. И этот невыносимый, этот несчастный Нин, который будто обвиняет во всем его…
— Прости. — Минь стоял у окна. Ноги утопали в мягком ковре. Белая овечья шкура. Такая чистая, нежная. Мертвая. Он посмотрел на Нина и наконец встретился с его кареглазым взором. Увидел застывшее в нем удивление и прояснил мысль: — Я не должен был тебя поучать. Просто в голове не укладывается, как у них получается это проворачивать! Ведь в нарушении Устава, если на то пошло, виновны оба. Почему же они шантажируют тем, что донесут?
Неожиданно Нин искренне рассмеялся. Слова и взгляд Миня погасили в нем злобную обиду на жизнь. Теперь он видел перед собой лишь наивного мальчишку — даром что на пару лет старше — начальника понарошку. И он правда сочувствует. Так странно…
— О, это совсем просто, Минь! — отвечал Нин, чуть успокоившись. — Тут никакой загадки нет. Конечно же, они скажут, что ничего не было. Что грязной похотливой твари не удалось поколебать их непоколебимую верность Уставу. Что их только пытались подвергнуть соблазну, но, потерпев сокрушительное поражение, ушли ни с чем. И вот он, блюститель порядка, спешит донести, чтобы стереть нечистую гадину со светлого лика Обители. — Улыбнулся с горечью: — Правда, ловко придумано?
— Вот как… — Минь немного растерялся. Приподнял бровь: — И часто они воплощают эти угрозы?
Нин пожал плечами:
— Бывает. Когда встречают кого-то совсем упорного, безрассудного и без покровителей. Иначе кто бы их боялся?.. Но большинство, как и я, не собирается до этого доводить. — Он вновь пригладил волосы, поправил манжеты. Глубоко дышал, выравнивая дыхание. Чувствовал себя мудрым и опытным, объясняя такие обычные вещи: — К тому же вначале все доносы отправляются в Архив, а как скоро на них отреагируют, зависит только от воли Почтенного Цензора. Поэтому бывает непонятно, за что именно задержали того или иного нарушителя. И как давно, и кто на него донес.
Закончил с легкой улыбкой — тонкой и кроткой, словно и не бушевала пару минут назад в его груди жгучая зависть. Настолько расслабился, что даже позволил себе немного углубиться в обычно запретную тему:
— Ты же замечал, что публичному наказанию подвергают чаще… — и всё же замялся, — ну, таких, слабых… по которым видно, что это скорее их, чем они…
Из-за околичности подобных выражений Минь наоборот покраснел. Вспылил:
— Какая мерзость! — помедлил немного, поглаживая бирюзовый браслетик на тонком запястье. — Ну, а что, если бы ты сам… если бы кто-то из пострадавших донес на того, кто его принудил?
Нин почти испуганно округлил глаза. Это уже было даже не смешно. Больше, чем просто наивно. Сначала ему вообще показалось, что Минь рассердился из-за того, что он так несдержан на язык, но услышать такое продолжение Нин никак не ожидал.
— Это невозможно, Минь, — осторожно отвечал он, понизив голос, словно при разговоре с больным. — Это же будет самое настоящее очернение блюстителей порядка! Считается же, что туда отбирают самых достойных. Если я скажу, что меня только пытались принудить — мне никто не поверит. А если сказать правду… В таком случае, уж точно нарушителями считались бы оба. Это всё равно что донести на самого себя. К тому же…
Нин снова осекся, не зная стоит ли продолжать. С одной стороны, изучению Устава посвящены все десять лет учебы. С другой — всем известно, что нет ничего скучней, и большая часть служителей не назовет и десятой части общих положений. Нин вздохнул:
— К тому же на этот счет в Уставе есть прямое указание о том, как должен поступить добродетельный человек, когда его целомудрие попрано таким образом… — Тонкая улыбка вновь осветила красивое лицо — жалобно и как-то виновато: — И это вовсе не жалобы органам правопорядка, Минь. А я и к этому пока не готов. Видимо, не слишком достойный служитель Ордена из меня вышел. Но с чего бы мне из-за этих похотливых животных лишать себя жизни?