Скажи мне, восторженный, разве это порок, если вены мои обжигает твой стон?
Борис Моисеев. «Дитя порока».
***
Тихо. В отдельных апартаментах Миня сегодня снова тихо. Единственная лампа едва теплится. Выпита чаша легкого вина. Полупрозрачные занавеси неподвижны — окно закрыто. Слишком холодна ноябрьская ночь. Согреться особым образом не выйдет — приятели сегодня не придут.
В самом деле, не в ночь же после «казни»…
Хотя и хотелось бы — назло, вопреки — смыть с души мерзость. От демонстрации полового акта как наказания, от жестокой вседозволенности владык. Хотелось бы заполнить покои звонким смехом и похабными шутками, чтобы перестал наконец звучать в ушах этот знакомый и незнакомый голос.
Но они не посмели.
Миню было слишком не по себе. Впервые диковинные орденские порядки коснулись кого-то настолько близкого. Не получилось отстраниться, отнестись к этому как к привычному зрелищу… Его друзья тоже были подавлены. Хотя и проявляли это по-своему. И по-разному.
Минь виделся с обоими по отдельности. В день экзекуции не нужно было идти ни на учебу, ни на службу, и в обеденный час Цао зашел к нему. Шутил ещё больше, совсем уж лихорадочно:
— Ну что, мой друг? Как думаешь, когда там уже и до нас дойдет очередь? Мы-то с тобой более-менее готовы, а вот один наш общий знакомый так и не позволяет себя обучить. А ведь полезный же в нашем Ордене навык, согласись!
Но карие глаза растерянно бегали. Улыбка никак не могла удержаться на смуглом лице, родинка на правой щеке то и дело подрагивала, словно от мимической судороги. А ведь он даже не знал Юя…
И Минь почему-то не смог рассердиться на внешнюю циничность слов.
Он ещё не был знаком с Цао во время предыдущих экзекуций и понятия не имел, обычная ли это для него реакция. Но что-то подсказывало, что и для Цао всё изменилось недавно. Возможно, это было связано с тем, что теперь и у него появился опыт в пассивной роли. И легче представить себя на месте жертвы. И ещё отчетливей эта мерзкая разница: когда отдаешься добровольно, ради наслаждения, по зову плоти — это совсем не похоже на то, что проделывают они… Но почему-то считают, что подобной демонстрацией отвадят служителей от грязного порока.
Порок? Минь сомневался. С одной стороны, он и готов был считать себя порочным. Да, он нарушил целибат. Причем с человеком своего пола. Да еще и с двумя одновременно. Ну, порочен — и порочен. В Обители многие так живут.
Вот только даже с этим уже не хотелось соглашаться! Душу разъедало чувство какой-то неправильности, несправедливости. Проступало смутное осознание, что любое насилие хуже любого разврата.
Но другой его товарищ, кажется, думал иначе:
— Не переживай так, Минь. Ты же знаешь, тебя они никогда не тронут. — Тан пришел ближе к закату. Раскуривая трубку, вальяжно расположился на кушетке. Но, как и предыдущий гость, не пытался даже прикоснуться к Миню. Старательно гнал тревогу с лица и говорил отвлеченно и монотонно, словно убеждая себя самого: — Просто твоему Юю не повезло. Обитель — сложное место, и нужно уметь обеспечивать себе надежные тылы. Но ведь это не конец света. В конце концов, он просто отправится в отдаленные обители. И ничего такого ужасного в самой экзекуции нет. Ты же понимаешь, что само по себе это не может опорочить человека. А то, что на глазах у других… Так что с того? Мы вот с Цао тоже от тебя не скрываемся.
Улыбался нервно, криво — один уголок рта пополз немного вверх. Глаза же не сверкали привычным безумным блеском — были серьезны, надеялись на подтверждение. Но Минь вспылил:
— Как ты можешь сравнивать, Тан?! Ты… Ты же там был. Ты же слышал!.. — уставился на него с укором, и губы лишь подрагивали, не находя нужных слов.
— Минь… — Тан отложил трубку и всё-таки подался к нему, положил руки на плечи. Внимательно смотрел в глаза: — Я слышал. Слышал… Это больно, если первый раз, и так, как это делает экзекутор, да…
— Вот именно! Первый раз! — продолжал сердиться Минь. Лишь бы не давать волю слезам, сыпал упреками: — Так почему они это сделали? Ты всегда говоришь, что на кого попало не доносят… А чем им помешал Юй? Ох, Тан, и эти отдаленные обители… — Минь покачал головой, нельзя об этом… — Ты многого не знаешь. Но хотя бы не сравнивай экзекуцию и…
Не смог договорить. Губы скривились. Тан притянул его к груди.
— Не буду. Прости. Я не должен был говорить так о твоем друге, — гладил волосы, увещевал несвойственным тихим голосом: — Каждый принимает орденские порядки по-своему. Мне проще думать, что это обычный физический акт. Я не знал Юя и не знаю, чем он мог помешать. Но что мы можем поделать с системой? В конце концов, главное, чтобы это не коснулось… никого из нас.
До Миня наконец дошло, что́ на самом деле тревожит так тщательно изображающего отстраненное благоразумие друга. Он покрепче обнял его, уткнулся лицом в пропахшие благовониями одежды. Не заплакал. Но и выплескивать на Тана свою злобу больше не хотел. Чувства близкого всегда важнее. Важнее для Миня, который, будучи защищен положением семьи, сокрушается о судьбе Юя. Важнее для Тана, который, будучи защищен связями внутри Ордена, тревожится о судьбе своего непутевого спутника. Минь наконец нашел в себе силы его поддержать. Потому что это важнее.
В прошлую ночь Минь спал плохо и совсем мало и теперь легко проваливался в дрему. Но как-то не полностью. Не покидало ощущение холодной безысходности. Тан говорит невыносимое: «Что мы можем поделать?.. Просто отправится в отдаленные обители… Физический акт…» И Цао — куражится, бодрится, занимает очередь… Цао, из-за которого Минь теперь знает о дальнейшей судьбе осужденных гораздо больше, чем нужно. Чем способен принять. Чем должно быть…
Сон сплетается незаметно — из чрезмерной четкости образов, из обрывков воспоминаний… Вот Юй опять грозит пальчиком, хмурится на воздушные рисовые пирожные, которые каждый раз предлагает ему Минь за завтраком. Минь знает точно, что ему бы понравилось — ведь Юй любит немного подсластить рисовую кашу. Знает, что Юй непременно откажется и так никогда и не узнает вкус нежной легкости, томительной сладости… Не узнает. Потому что… Снова этот крик. Сон продолжается. Всего лишь сон… Как будто на эшафоте кто-то просыпал пирожные. И тяжелые сапоги стражников, потом экзекутора топчут — топчут, истаптывают в пыль, втаптывают в грязь — молочно-белые нежнейшие лакомства, отвергнутые, неуместные…
***
День после публичного наказания порока всегда наполнен неизбежным множеством ритуальных встреч. Даже в случае такой рядовой, в сущности, провинности. Ритуалы очень важны для Обители. В них — суть Ордена. Так это понимал Чен, Великий Цензор, Хранитель Устава.
Только на второй день он смог немного передохнуть. Встать не с первым, а с последним лучом рассвета. Позволить помощнику самому, хотя и под присмотром, разобрать утреннюю корреспонденцию. Попивать тем временем чай, сжимая фарфор озябшими пальцами. Для отдыха Чену не нужен особый комфорт. Да и сам отдых, в сущности, не так уж нужен. Хранитель Устава всегда должен быть в центре событий, тревожить же чем-либо Старейшину Луня непозволительно. Не для того уже в течении пяти лет все ниточки власти постепенно стекались в Архив.
Вскоре состоится очередная отправка на «вечное поселение», а взамен — таможня готовилась принять свежую партию целебных пилюль. Чудодейственное средство совершенно секретно, но строгая отчетность — превыше всего. Поступления кропотливо проводятся по всем правилам орденского учета. Только прошедшие через таможню лекарства имеют орденский знак качества. Только просочившаяся во внешний мир сплетня об уникальном препарате позволяет устраивать теневую торговлю со светскими владыками… Ведь Старейшина Лунь действительно приобрел несравненное просветление и удивительно крепкое здоровье, а острота его разума настолько отточилась, что уже даже не находит достойных предметов вокруг себя… Впрочем, настоящий эффект никому и не важен. Достаточно того, что в действенность препарата верит и сам Лунь, и те, кто всеми правдами и неправдами, за безумные деньги его покупает. Разве это не стоит жизней нескольких ничем не примечательных служителей в год?.. Служителей, которые своей невоздержанностью порочат благодатный Орден!
Впрочем, не в интересах Цензора было искоренять этот порок полностью… Но об этом можно не беспокоиться — развратники в Обители найдутся всегда. Теперь Чен окончательно уверился в слабости человеческой природы.
Новый материал для отдаленных обителей требовался регулярно. В начале осени подошло время подыскать новую кандидатуру, и Цензору принесли на рассмотрение несколько дел. Заявлений от особо рьяных ревнителей Устава всегда хватало с избытком, а выбор, какое из них пустить в ход — оставался за его Хранителем. Он тогда сразу обратил внимание на донос, составленный на одного из новоназначенных помощников Янлина. Не то чтобы Чен пристально следил за всеми его служителями, но в деле это помечалось особым образом — всё-таки нечасто пишут донесения на кого-либо из Стражи. Когда Цензор пригласил его к себе, чтобы прояснить ситуацию, тот просиял с совершенно ликующим видом:
— Вот так подарок! Право, вы меня балуете, Почтенный Цензор! Что я буду должен вам за эту прелесть?
Янлин выглядел и в самом деле так, будто получил лакомую конфету — очень редкую и ничем незаслуженную. Двухцветные глаза искрились, улыбка была чистой и искренней. Чена передернуло от того, насколько в тот момент это лицо стало похоже на то, другое… В миг он унесся на десять лет назад, когда ещё не был Почтенным Цензором, и должности такой не существовало, и самого Устава — нечего было хранить… Зато был рядом человек с теплым янтарным взглядом и едва уловимым медным отблеском в волосах… От него исходило такое щедрое тепло, что казалось своим. Казалось, что что-то теплое, мягкое, отзывчивое есть и в самом Чене. Это была иллюзия. Отражение. Стоило ему отдалиться, а потом и вовсе исчезнуть, и Чен стал тем, кем был на самом деле — сухим и строгим, пустым.
С трудом опомнившись, Чен заставил себя вновь увидеть перед собой циничного и расчетливого Главу Стражи, а не покинувшего Орден друга… Друга? Да нет, просто товарища, знакомого… Всё-таки в глазах Янлина слишком много янтаря!
— Не понимаю вашего восторга, — натянуто улыбнулся Чен. — Я пригласил вас, чтобы уточнить, почему это на ваших подопечных осмеливаются писать доносы и что вы собираетесь с этим делать.
Янлин прищурил глаза и зашелестел нетерпеливо:
— О, я уж разберусь, как распорядиться свалившимся на меня открытием! Будьте уверены, строжайшим образом наказаны будут все!
Чен протянул ему бумагу, полагая, что Глава Стражи просто уничтожит документ, чтобы избежать возбуждения дела. Уточнил:
— Вам нужно имя доносчика?
— Кажется, у вас сложилось неправильное представления о моей осведомленности в делах Обители! — рассмеялся Янлин, встряхивая медными кудрями, и отстранил от себя руку с документом. — Конечно же, я знаю, кто доносчик. Тоже мой птенец. У нас, знаете ли, сложилась атмосфера здоровой конкуренции.
Чен нахмурился. Не любил чего-то не понимать.
— Так чего вы хотите и чему всё время радуетесь?
— Ну как же? — тонкие губы снова изогнулись в лукавой улыбке. — Как можно не радоваться тому, как разумно и изящно устроено наше сотрудничество? Вы просто сделаете свою работу и дадите этому делу ход. Я сделаю свою, и справедливость будет восстановлена, а порок наказан. А заодно — ещё и проверю на прочность подрастающее поколение.
Чен неловко пожал плечами, недоумевая, отчего это Главе Стражи так не терпится расправиться с одним из своих подчиненных. Дело хозяйское. Донос пошел в ход. У Янлина было достаточно полномочий, чтобы провести задержание по своему усмотрению. Чен не следил за следствием, но особо не удивился, что виновником оказался один служитель, хотя заявлено было о прелюбодеянии обоих. В конце концов, узник и нужен-то только один… А насчет истинной виновности — Цензор привык жить в убеждении, что так или иначе виновны все. Погрязли во грехе по уши. Стоит ли разбираться, кто и в какой степени? А если ещё не оступился, то непременно оступился бы в будущем.
«Казнь» прошла вполне успешно и без накладок. Нечестивец был посрамлен, зрители в очередной раз вспомнили о строгости Устава, слушая эти жалкие стоны, внимая презренной сцене. С каждым разом Чену становилось всё интереснее наблюдать публичные экзекуции, хотя поначалу они и смущали его откровенностью творившегося во имя праведности бесстыдства. Но постепенно вместе с привычкой приходило и любопытство. И даже то, что — если бы только Великий Цензор не был непоколебимо целомудрен — можно было бы назвать искушением. А так — Чен просто наблюдал, потом вспоминал, интересовался… Если бы не Янлин, он вряд ли решился бы на столь радикальное новшество, но оно оказалось принято легко и просто. Порой он и сам думал, что нет особой разницы, каким именно образом осуществлять наказание — ведь суть его всегда в том и заключалась, чтобы быть болезненным и позорным.
Конечно же, за пределами Обители не были подробно осведомлены о принятых новых порядках. Известно было только об отмене смертной казни. Орден прослыл гуманнейшим и прогрессивнейшим. Поток послушников не убывал. Очередь из желающих была расписана на много лет вперед. Доходило до смешного: некоторые семейства пытались записать в служители ещё не родившийся плод. Это, конечно, было невозможно — никто ведь не мог гарантировать, что ребенок родится нужного пола. Прогресс прогрессом, но принимать в Орден женщин… О таком Почтенный Цензор даже помыслить не мог!
Женщины… Что мог знать о них Чен? Да он почти забыл, как эти существа должны выглядеть! Но точно был уверен, что им не место в праведной Обители!
Женщины… Чен снова вспомнил, о чем рассказал ему Янлин. Что за агентов вздумал он прикреплять к интересующему Цензора объекту… Вздорная выдумка! Хорошо, что всё сорвалось. Сегодня Чену предстояло принять в своем доме другого кандидата на эту роль. Второй день после «казни» казался наиболее подходящим — впечатления ещё свежи, но кровь уже спокойна. Чен надеялся, что гость сможет мыслить ясно и быстро сделает правильные выводы, ведь Хранитель Устава не отличался способностью располагать к себе людей и сам знал об этом. Обычно в этом не было нужды.
После обеда Чен спустился в гостиную, заставив гостя прождать не более получаса. Окинул холодным взглядом поднявшегося при его появлении молодого человека: рост выше среднего, строен, одет в подобающий темный наряд, выгодно оттеняющий смуглую кожу. А потом нахмурился — заметил нарушение Устава прямо в прическе юного служителя. Тонкая косичка с вызывающе алой лентой. Такого дозволения Чен ему ещё не давал.
***
Янлин сидел у своего излюбленного окна. Поздний завтрак окончен. Скоро можно будет пойти на службу. Там ожидаются вполне интересные занятия. После экзекуции прошло уже два дня, и сегодня перед отправкой в отдаленные обители осужденному предстоит клеймение. Кого бы назначить для этой работы? Улыбка скользнула по тонким губам. У Янлина не было особых сомнений.
На парчовой подушечке у ног господина сидел Сюин. Шелковый наряд теплого желтого оттенка скрывал стройное тело, подчеркивая холодную белизну кожи. Тонкие пальцы пощипывали струны. Янлин собственноручно кормил подопечного спелым виноградом. Кошки угощением пренебрегли.
Янлин не слишком любил прикосновения, но порой не мог удержаться от подобного проявления заботы. Ведь забота — оборотная сторона унижения. Тот, кто позволяет кормить себя с рук — непременно позволит и большее… Впрочем, этот его служитель, кажется, давным-давно готов был на что угодно. Такая податливость Сюина вызывала у Янлина почти гадливость, но… словно подгнивший бочок у сладкой груши — придавала ощущениям пикантность.
— Сюин, милый, — обратился он к юноше, чьи пухлые губы обхватывали крупную виноградину так обучено аккуратно, что не касались пальцев, — а знаешь ли ты, за что осудили того служителя? Того, за наказанием которого я позволил подглядеть моим шалунам.
С умилением Янлин наблюдал, как карие глаза мальчишки широко распахнулись — от неожиданности вопроса или всё же от ужаса. Глупыш. Ему-то чего бояться? Ему — уже нечего…
— За… — Сюин поспешно прожевал упругую сочность ягоды, но, отвечая, запнулся. Опустил глаза: — За порочное поведение, несовместимое с моральными нормами Ордена и Уставом Обители.
Подробно отрапортовал. Не зря наставники едят свой хлеб — обучают.
— А что такое порок, Сюин? — улыбнулся Янлин. — Как ты это понимаешь?
— Порок… — Господин нечасто разговаривал со своими прислужниками, Сюин был растерян, и, очевидно, избранную тему — почему-то — принимал на свой счет. — Порок — это склонность потакать низменным влечениям. И таковая склонность несовместима с…
— Необязательно цитировать мне весь Устав, мой юный друг, — перебил Янлин, довольно кивая. — Но ты очень верно отметил: низменные животные влечения губят человека. Поддавшись им, служитель не только роняет честь и достоинство Ордена, но и теряет право просто называться разумным существом. Не понимаю только, отчего ты так волнуешься? Разве у твоего господина могут быть какие-либо влечения?
— Нет, господин Янлин, — едва слышно пробормотал Сюин.
Если до этого он уже почти дрожал, то после такого вопроса застыл и затаил дыхание. Музыка прервалась. Янлин поморщился, увидев его реакцию. Привкус дешевой гнильцы уже почти перебивал приторную юную сладость. Слишком скучно пугать того, кто так легко пугается.
Подавляя брезгливость, Янлин провел ладонью по шелковистым черным волосам, заговорил ласково и утешительно:
— Сюин, человеческая плоть действительно слаба. Телесные влечения растлевают душу. Смятенная душа мешает ясности мышления. Но твой господин неподвластен обычным страстям, а ты — слишком юн для того, чтобы они захватили тебя полностью. Ты только помогаешь в моих исследованиях, услаждаешь взор и слух, но сам остаешься чист и непорочен. — Янлин приподнял пальцем подбородок, заставляя Сюина смотреть в глаза. Обволакивал янтарем. Улыбнулся совсем тепло: — За это я и люблю моих питомцев. Не меньше чем вон их, — и кивнул в сторону пушистого братства, подъедающего остатки трапезы прямо из фарфоровой посуды.
Только абсолютная честность. У Янлина её хватало с избытком. Разной.
Сюина, которому не исполнилось ещё и семнадцати, он и правда не считал порочным. Впрочем, про любовь, сравнимую с любовью к кошкам, всё-таки преувеличил. Прислужник был для него чем-то скорее сравнимым с предметом интерьера — шелковой постелью, мягким креслом, полированным зеркалом — очень удобная, полезная и красивая вещь. Животные же обладали большей субъектностью.
Когда Сюин предавался плотским утехам — порой сладостным, порой более острым — приятно было наблюдать за беспомощным выражением утонченного лица, за нежными содроганиями, за каким-то упорным, но всегда тщетным старанием подавить и скрыть реакции тела. А вот собственные желания в Сюине проявлялись слабо — Янлин не видел в нем ни жажды обладания, ни азарта к возбуждению чужой похоти. Своеобразный контраст: эта сахарная податливость и вместе с тем впечатление незрелости, подобной нераскрытому цветочному бутону…
Страстность же Хэна была совсем другого рода: в нем громче звучали требования плоти, но он боролся с ними — неуклонно и весьма успешно. Пока. Это был бутон зрелый, напористый, налитый жизнью, но… скованный стальным обручем.
Янлин был тем ещё садоводом. Его оранжерея услаждала все органы чувств. Но не органы пола. У Янлина не было страстей.
Знавал он ещё одного подобного себе человека… Не так давно Янлин устроил ему последнюю проверку. Попробовал предложить женщину. Ведь раньше тот человек тоже был служителем Ордена, и среди здешних однообразных гендером кандидатур не нашлось никого, кто вызвал бы его интерес. Так может быть…
Но нет. Голос крови в них оказался слишком силен. Голос плоти же, напротив, слаб.
Янлин нанял лучшую из гетер, прекрасный весенний цветок — и что же? О таком курьезе было даже неловко рассказывать Чену! Пришлось сообщить, что теперь этот его товарищ по духовным практикам вступил в законный брак, а коварная соблазнительница сама соблазнилась его милой женушкой, успев перед тем самым бесстыдным образом предать своего нанимателя и встать на праведный путь.
Хотя Янлин прекрасно видел, что Чен даже рад такому исходу. Рад настолько, насколько это слово для выражения чувств вообще можно к нему применить. Что поделаешь, отсутствие страстей — редкостная привилегия! И как бы ни старался Великий Цензор перещеголять Главу Стражи в суровости нравов, Янлин понимал его истинную природу получше него самого.
Поэтому они так неплохо поладили насчет новомодных порядков… Чен занимался охмурением отрешенного от мира Луня, отыскивал подходящий персонал для своих отдаленных обителей, а Янлин — всего лишь предложил всецелое содействие Стражи. И небольшой эффектный аккорд перед отправкой на «вечное поселение». Все довольны. Все… Ну, по крайней мере, из тех, кому предстоит задержаться в сем бренном мире подольше, чем на пару месяцев! Да и стоит ли считаться с тем, чей срок уже взвешен и отмерен? А вот оставшихся — всех, всё — устраивает.
Задумавшись, Янлин гладил подопечного по голове. Потом сообразил, что чего-то не хватает. Ну да, действительно, нельзя было сравнивать: человеческие питомцы не способны даже откликнуться на ласку приятным урчанием!
Медноволосый господин отнял руку, сладко потянулся и встал с кресла.
Пора было отправляться на службу — вкусить там иных ощущений и более ярких контрастов.