Пора было собираться на службу — сегодня клеймление, а его Шень ни за что не пропустил бы! И он всё ещё надеялся, что, может быть, в этот раз Глава Стражи хоть что-нибудь поручит и ему…
Янлин вовсе не жаловал Шеня. С тех самых пор, как приблизил его к себе, он пренебрегал новым помощником и всю интересную работу поручал по-прежнему Бохаю. Шень, конечно, замечал, что Бохай выполняет её без особого рвения, видел даже, что она ему неприятна. И кое-как сделал вывод, что, видимо, именно это и доставляет удовольствие непостижимому Главе Стражи. Но всё равно Шеня терзала ревнивая зависть — такое пренебрежение своими услугами и талантами давалось ему тяжело.
Он вышел в гостиную уже одетый в строгую форму патрульного: блестел кожаный ремень, перехватывающий длиннополое верхнее одеяние на широкой талии, алела нашивка на левой руке. Гроза нарушителей порядка! Когда Шень опустился на скамейку у выхода, чтобы надеть сапоги, из своей комнаты вдруг появился сосед.
Бросив на него колкий взгляд, Шень отметил, что одет он тоже с иголочки, словно собрался на какое-то важное дело. Да только известно, какие у этого франта могут быть дела!
— Ночь на дворе, а тебе дома не сидится? — хмыкнул Шень презрительно. — Не боишься, что рано или поздно твоему покровителю надоест тебя покрывать? Ну или случится с ним что…
Приветственная улыбка Тана выражала не меньшее пренебрежение:
— Твоя забота всегда трогает меня до глубины души, Шень. Но всё же не думаю, что тебе следует рассуждать о том, о чем ты настолько неосведомлен. Есть риск попасть в глупое положение. К примеру, тебе же ведь даже неизвестно, кто этот мой покровитель.
— Какая разница? В орденской иерархии движутся не только вверх, но и вниз. Сегодня он может тебя защитить, но что будет завтра?
— Не утруждайся, Шень. Вот правда, не стоит тебе об этом думать. Повторю только — ты не знаешь, кто он. Такие не понижаются.
Тан почему-то почти смеялся. Он оправлял одежды перед зеркалом и издевательски поглядывал на Шеня в отражении. Шень поежился — терпеть не мог подобное отношение! Все, кому он не мог дать отпор, вечно смотрели на него свысока. Наставники, старшие коллеги, даже этот несносный сосед с непотребным образом жизни… Тот же Бохай до поры до времени ни во что его не ставил, но теперь-то присмирел — знает, что Шень видел его не в лучшем положении. А вот Янлин и вовсе будто бы находит особое наслаждение, обдавая его презрением — всегда, каждый раз… Это раздражало!
Необходимо было восстановить попранное самолюбие, и Шень решил зайти с козырей:
— Ну, зато я знаю, что вчера этот твой… с красной косичкой — ходил в гости к Великому Цензору.
С удовольствием отметил, как замер Тан, старательно скрывая напряжение, вызванное одним только упоминанием этого проходимца.
— Что бы ему могло там понадобиться? — продолжил Шень с кривой ухмылкой. — Может, тоже высокого покровительства ищет? А на что он его обменяет? Может, это тебе стоит наконец о чем-то подумать?
Тан обернулся к нему. Взгляд его был серьезен и строг, но презрительная усмешка не сходила с губ:
— Не забивай свою многострадальную голову, Шень. И вообще, впредь я не хотел бы слышать о нем от тебя. С каких пор ты так заинтересовался моей личной жизнью? Пусть всё остается как раньше. Глядишь и дотянем как-нибудь год нашего замечательного соседства без ущерба для чувств и физиономий друг друга.
Шень вскинул бровь. Хотя слова соседа звучали издевательски путано, угрозу в них он уловил и сильно удивился — никогда ещё тот не допускал подобных выпадов. Шень был уверен, что легко его одолел бы: Тан хотя и был выше, зато Шень — шире. И тем не менее, доводить до открытого столкновения действительно не хотелось бы…
Да и пора уже было идти. Шень наконец натянул сапоги и поднялся со скамейки.
— С чего бы мне интересоваться этой похабщиной? — проворчал он и махнул рукой: — Делай, как знаешь!
Не дожидаясь ответа, Шень вышел и захлопнул за собой дверь.
Личная жизнь! Это ж надо ж, как теперь называется это непотребство! Мерзость!
Шень с ожесточением печатал шаг по каменной мостовой. Путь в ту часть Обители, где находятся казематы, пролегал мимо пруда. Было уже темно, хоть глаз коли — только желтые кляксы фонарей дрожали на водной глади. И холодно было настолько, что форменная одежда не согревала.
Ещё холоднее, чем в тот день, когда Шень, распаленный зрелищем «казни», решил воспользоваться одной из подстилок Бохая. На этот раз не удосужился разузнать имя. Просто очередной потаскун. Шень заметил, что в последнее время Бохай вновь воспылал к нему нездоровым вниманием. Вот ничем его не проймешь! Одного полюбовника готов был пытать своими руками, а теперь сразу переключился на другого. Шень почти завидовал, хотя и относился к этим тварям со стойким отвращением и не так часто, как другие, находил в себе достаточно пылкости, чтобы его преодолеть. Но так удачно столкнувшись с дружком Бохая в расходившейся после экзекуции толпе, почувствовал, что в этот раз восставшая плоть поможет разомкнуть оковы целомудренного духа.
Он тогда просто схватил его за руку и потянул к мосту. Никто не обратит внимания на то, что патрульный тащит куда-то провинившегося служителя. Провинившегося? Определенно. Не раз и не два, и вот сейчас — снова будет виновен… Тот не сопротивлялся, только смотрел тошнотворно жалобно и старался не сердить. Он уже прекрасно понял, чего от него хотят. Грязная тварь!
Щенячьи карие глаза смотрели так же перепуганно, когда Шень затолкал его в глухой закоулок между отдаленной беседкой и каменной частью ограды парка. Даже не говорил ничего. Мерзость! Перед внутренним взором Шеня всё ещё стояло порочное соитие на главной площади, и ему не терпелось самому стать участником карающего действа.
Одним грубым жестом он повалил блудодея на колени.
— Что ты смотришь? Как будто не знаешь, что делать! Давай уже!
Собственный голос, дрожащий от предвкушения, был ему отвратителен. Показалось, что юный распутник воспринял эти слова чуть ли не с облегчением — так поспешно он подался вперед и принялся расстегивать его брюки. Похотливая дрянь! Шень стиснул зубы, когда обволакивающая глубина рта приняла в себя восставший член. Приходилось подавлять низменный стон, рвущийся из груди от разлившейся сладости, этого порочного яда. Но зато можно было схватить это ничтожество за волосы и методично вдалбливаться, вонзаться до самого основания. Чувствовать, как его горло сжимается, подавляя рвотный рефлекс, но всё равно принимает всё целиком — омерзительно нежно, отвратительно уступчиво…
Все они таковы. Будто и существуют только затем, чтобы возбуждать к себе эту неистовую ярость и желание праведного наказания. Насколько было бы проще, если бы такой дряни не водилось в Обители!
Погруженный в духоподъемные раздумья, Шень вошел в здание темницы. Из-за назойливых воспоминаний — о «казни» и о своих скромных стараниях на поприще покарания порока — Шень опять чувствовал вязкое томление в паху. Оно заставляло нервничать. Да ещё и… Что сегодня прикажет ему Янлин? Опять отведет лишь роль наблюдателя? Сегодня важная миссия: проставить «печать» и упаковать в экипаж до отдаленных обителей. Если повезет, Янлин позволит сопроводить узника, и тогда Шень своими глазами увидит таинственное поселение. Впрочем, надежды на это немного.
Клеймят узников прямо в их каморках — чего далеко ходить? Хотя Шень уже не удивился бы, если бы Янлин снова приказал оттащить осужденного в свою внутреннюю комнату с тигровыми шкурами, а может быть, и вновь организовал бы водные процедуры… Эти странные забавы умиляли суровое сердце Шеня.
Но нет, сегодня всё шло согласно регламенту. В камеру Юя они вошли втроем: сияющий медью и золотом Глава Стражи, продрогший, но раскрасневшийся Шень и, конечно же, Бохай — куда ж без него! — с ведерком раскаленных угольев. Заметив жаровню и тавро в его руках, Шень совсем приуныл: значит, выбрали уже исполнителя.
Шень вовсе не опоздал — он пришел вовремя, но только собирался постучать в кабинет Главы Стражи, как дверь распахнулась, и они оба появились на пороге. Бохай выглядел, как обычно в последнее время, каким-то больным и шалым. Но вниманием Шеня всегда безраздельно владел его уважаемый начальник. Каждый раз разный. Сегодня он улыбался чуть зловеще — вроде бы, так же, как и всегда, но как-то неуловимо мрачнее.
Видимо, Глава Стражи с подручным уже все обсудили, и сейчас помалкивали. Шень вздохнул: и впрямь снова доведется лишь наблюдать.
— Бохай, не тяни! — раздался высокий, мелодично-недовольный голос Янлина — совсем не начальственный, но непреклонный в своей легкомысленности.
Шень нехотя, только из любопытства — чего это он заставляет себя ждать? — перевел взгляд на нерасторопного коллегу. Что ж ты будешь делать — опять с него пот в три ручья! Явно нездоров парень! Ну да тем лучше для Шеня.
~
А на Юя Шень не смотрел. Не было никакого Юя.
Вот бы его и правда не было — ни сейчас и никогда!
Но почему-то именно в этот момент Юй ощущал всё предельно ясно. Обидно. Ведь уже почти научился не быть. Три дня после экзекуции, страдая от стыдной боли — никто и не подумал его лечить — он просто смотрел в одну точку, и казалось, что ничто и никогда уже не вырвет его из этого отрешенного оцепенения. Но какой-то своей частью он будто бы навсегда остался там — на эшафоте, тогда — между вторым и третьим ударами гонга. И всё равно, даже тогда он уже ни о чем не переживал, ни на что не надеялся, так почему же сейчас…
Почему сейчас он снова готов разрыдаться, глядя в расширенные глаза Бохая? Ну да, Бохай, сосед… Бохая, который подходит к нему с раскаленным тавро для клеймения и весь дрожит, как осиновый лист, и черные пряди вновь налипли на лоб… Впрочем, разве это повод для надежды? Всякий раз, когда Юй видел его таким, его состояние не мешало ему ни лжесвидетельствовать, ни… исполнять служебные обязанности. Вот и сейчас…
~
Но в серых глазах слишком много мольбы — она перехлестывает через край, душит Бохая, раскалывает сердце на части. Боль выжгла страх, выжгла ненависть. Бохай выгорел весь. Он не видел Юя с того дня — Янлин не придумывал для него никаких заданий. Только вот это — самое последнее. Бохай даже перестал донимать этого Нина. Просто не смог бы — после того, что видел… впервые видел обнаженное любимое тело, сострясающееся от боли под другим. После того, как слышал крик того, чьим единственным страстным устремлением было обращенное к нему: «Я не хочу!» К нему?.. Нет, конечно же, нет — ко всем.
О, сейчас это вообще не имеет значения! Сейчас имеют значение только эти распахнутые серые глаза — в них стоят слезы, а взгляд такой обостренно-внимательный… Никогда он не смотрел на него так, даже перед тем… О небо!
— Я не могу! — звон отброшенной на пол пыточной утвари не заглушает отчаянный вскрик.
Грудь тяжело вздымается. Голову будто сдавило обручем. Пульсация в висках.
Жалящая улыбка Янлина:
— Бохай, мальчик мой, ты плохо себя чувствуешь? Что случилось? — голос не удивлен. И даже не слишком яростен. Лишь насмешка.
— Не могу, — Бохай закрывает лицо руками, теперь глухих слов почти не слышно.
— Можешь, друг мой! — звучащий мёд. — Всё ты можешь. Иди, подними тавро и поставь оттиск. Ты всех задерживаешь, в конце концов. Твоего друга уже заждались в обителях.
Друга… Бохай облизывает губы и в последний раз бросает взгляд на дрожащее существо в оковах. Друг? Друга нельзя так желать. И пытать его тоже было нельзя!..
— Прости, Юй, — ком в горле, вышло невнятно. — Прости!
И вихрем, молнией, чтобы только не услышать истошного крика — ведь Бохай не сомневается, что вместо него продолжит Шень — прочь из этого места! Прочь — и больше никогда его не увидеть. Прочь — и не отменить того, что уже сделано. Прочь — но хотя бы раз в жизни чувствовать, что у него был выбор. Он его сделал.
Сделал.
Но опоздал.
Крик опаляет насквозь.
Они не стали медлить.
Такой страшный. Животный. Совсем не жалобный даже. Отвратительный.
Зато хотя бы Бохай не чувствует запаха — горелой плоти, попранных чувств, собственного бессилия.
Едва успел выскочить за порог. Прислониться спиной к шершавой каменной стене и сползти на землю, вцепляясь пальцами в волосы.
Юй, этот нежный юноша, целомудренный служитель, сосед, друг, возлюбленный — он всегда так боялся боли.
***
А пару часов спустя в изящно обустроенных покоях Миня уже царили смех и веселье. Может быть, немного напряженное. Возможно, слегка нарочитое. Но именно так эти трое старались друг друга поддержать. Не поддаться унынию и страху. Выразить теплые чувства. Согреть.
Как согревает вино, налитое в резные чаши. Согревает свет множества ламп — Тан уже приучил всех убавлять яркость до комфортного полумрака. Согревают взгляды и улыбки, прикосновенья рук и предвкушение прикосновений тел…
Они пока сидели в гостиной, на той самой обитой зеленым бархатом кушетке — она была мягкой и достаточно большой, чтобы вольготно расположиться втроем. Справа в любимой позе развалился Цао — закинул на сиденье одну ногу и локтем упирался в колено. Слева — чуть более благообразно, но столь же элегантно откинулся на спинку Тан. Минь сидел посередине и бдительно руководил процессом всеобщего веселья и плотского насыщения.
— Тан, попробуй ещё вот это — в нем миндаль и шоколад, — радушно предлагал он, указывая на столик, уставленный сладостями всех цветов радуги.
— Почему в этом доме меня так и норовят накормить? — смеялся Тан. — Моя худоба от природы, а не от недоедания!
Но за угощением всё-таки потянулся.
— Потому что я уже отчаялся хоть что-нибудь упихнуть в него! — Минь обличающим жестом указал на Цао и продолжил жаловаться: — Он у нас солнечным светом питается. Ты знал? Как-то уже говорил мне, а я не верил. А ты хотя бы отказываешься через раз.
Цао как-то чересчур хитро прищурился, словно услышал в этих словах что-то совсем другое:
— Что-нибудь да упихнешь! Ладно, что у тебя тут самое… нежное, сладкое, хрупкое — ну в общем, как ты? — Вздохнул картинно и, сдаваясь, возвел глаза к потолку: — На что только не пойдешь, ради исполнения фантазий милого друга. Давай, покорми меня!
Минь не мешкал ни секунды. Не каждый день такое услышишь! Сразу же взял один из шариков — нежного мятного цвета, из сахарной пудры и рисовой муки, с душисто-манящей начинкой со вкусом зеленого чая. Поднес его прямо к губам Цао, которые, разомкнувшись, приняли угощение максимально развратно. Карие глаза накормленного гостя смеялись, даже несмотря на то, что Миня таким было уже не смутить. Минь торжествовал!
И сразу послышался шутливый упрек с другой стороны:
— Минь, требую равного отношения! Из твоих рук я приму что угодно и с гораздо большей охотой. К примеру, есть у тебя что-нибудь кофейное?
Конечно же, Минь не мог отказать.
Время протекало беззаботно — искрилось, кипело, громыхало раскатами хохота. Да только — это была лишь поверхность… Тонкая пленка легкомысленных минут в компании близких, очень близких друзей старалась полностью окутать, скрыть своей радужной иллюзорностью груз неизбывных забот, терзавших всех троих неотступно.
Но Минь не побоялся её сдернуть. С самыми близкими не хотелось вести себя неестественно. А он давно почувствовал — по демонстративно расслабленной позе Цао, по выверенно ленивым жестам, — что непринужденность его лишь наносная. И больше не хотел делать вид, что не замечает этого. В конце концов, затем и нужны друзья, чтобы можно было поделиться тем, что волнует…
Минь наполнил вином опустевшую чашу и, повернувшись, протянул её Цао. Когда их пальцы нечаянно, но тепло соприкоснулись, спросил:
— Цао, а у тебя что случилось? Чем ты больше расслаблен, тем подозрительнее это выглядит. По глазам видно, что что-то не так.
— Всё-то вы обо мне знаете! — сверкнул клыками Цао, прячась за ослепительной улыбкой. Затем пригубил вино и пожал плечами: — Да ничего особенного. Что в этой Обители вообще может быть так? Просто… Видел сегодня Нина… — Голос вдруг стал ниже и серьезней: — Минь, ты ведь его начальник. Ты что-то знаешь? Это то, что я думаю?
Веселье выключилось как по щелчку пальцев. Тан заинтересованно переводил взгляд с одного на другого. Что-то случилось, а он опять не в курсе. Тан давно заметил, что между Минем и Цао завязалась какое-то мутное, явно запретное дело. Отнюдь не касающееся любовных затей. Не дающее повода ревновать, а только заставляющее держаться от этого подальше. И ещё больше нервничать. Но Нин, конечно, не был тем, о ком ему не следовало знать.
— О чем вы? — спросил Тан, сразу потянувшись за трубкой. Необходимость скрывать напряжение чувствовал не только Цао… Тан двигался плавно и неспешно, лицо его не выражало встревоженности, только бровь любопытно приподнялась.
Минь, не ожидавший, что его дружеская чуткость вынудит откровенничать его самого, медлил. Вообще-то он не собирался что-либо от них утаивать, но… всё как-то не приходилось к слову. К тому же, сам Нин всегда запрещал ему вмешиваться. Это была его тайна. Но раз уж всё так сложилось…
— У Нина проблемы, — ответил он, глядя Тану в глаза, а потом перевел взгляд на Цао. — Стражники не дают прохода. Да даже не стражники, а эти… добровольные члены патруля. А он не может дать отпор, вы же знаете Нина…
Минь так беспомощно пожал плечами, что обоим захотелось защитить и обогреть именно его. Цао первый протянул руку и положил на колено приятеля в ободряющем жесте. Спросил коротко:
— Кто?
— Но ты-то что можешь сделать, Цао? — Минь жалобно свел брови и закусил губу. Понимал, что сейчас сам ведет себя не разумней, чем Нин. Но так не хотелось втягивать в это своих и без того ходящих по краю товарищей!..
— Просто назови имена, — послышался совершенно спокойный, безразличный голос с другой стороны. Тан уже раскурил трубку и лениво выпустил к потолку облако дыма.
Минь уже привык к их повадкам, но в очередной раз недоумевал, отчего им обоим так необходима эта непробиваемая маска — ведь очевидно же, что судьба Нина им небезразлична. Что ж, он хотя бы попытается. По крайней мере, за Тана можно было не беспокоиться…
— Бохай, — коротко обронил Минь и тут же вдогонку, словно пытаясь избавиться от унизительного чувства, что и ему тоже вот так же пугливо захотелось всё скрыть, продолжил тараторить — тихо, подавлено, но уже ни о чем не умалчивая: — Он был очень груб с ним в последнее время. Вплоть до ушибов — на шее, на руках. Донимал почти каждый день. Потом, вроде бы, оставил в покое. Синяков новых нет… Но, видимо, появился кто-то ещё. Нин больше мне ничего не рассказывает. Боится сделать хуже. А я же вижу, ему всё тяжелее терпеть!..
На этот раз от утешительных прикосновений не удержался Тан. Провел ладонью по щеке, заправляя за ухо пушистую прядь, и улыбнулся всё-так же криво, но уже почти нежно:
— Мы найдем на них управу. Просто нужно дать знать куда следует, что Нина трогать нельзя. Тем более, если это касается Стражи…
— Так запросто, Тан? — вскинул бровь Цао, перебивая. — А что же ты раньше не выдал ему такого ордера неприкосновенности?
Тан пожал плечами:
— Ну, может, не так уж и запросто. Но я знаю, что можно предпринять.
— Опять ты кичишься своими связями! — Цао привычно закатил глаза. — Ничего нельзя сделать самому — всё только через знакомства? Ну, а если я скажу, что почти уверен, что вторым насильником был твой сосед, Шень? Он ведь тоже из добровольцев патруля? Я видел, как Нин от него шарахнулся, когда столкнулся в учебном дворе.
От такого известия Тан неожиданно просветлел лицом, но глаза его недобро прищурились:
— Шень? О, если дело касается этого моего знакомца, то тут я, пожалуй, управлюсь сам! Уточню только. — Снова хмыкнул, растягивая губы в примирительной усмешке: — Ты прав, не стоит лишний раз дергать за ниточки высокого покровительства.
Цао лишь покачал головой, выражение лица оставалось скептичным. Тан не понимал, почему он так раздражается всякий раз, когда речь заходит о закулисных связях внутри Обители. Ведь только так тут и можно выжить! Но, с другой стороны — было ясно, что эта тема особенно для него неприятна. Таковыми связями Цао неизменно пренебрегал, возможно, просто обесценивая, потому что не обладал сам…
Да, Цао и правда сердился. Но скорее потому, что спешил обвинить других в том, о чем раньше совсем не думал… Ведь его прежде никоим образом не заботила безопасность Нина! Не поймали вместе — успех! И он никогда не тревожился о последствиях. А тем не менее Тана упрекал так, как будто тот был обязан об этом позаботиться. И именно потому, что имел эти чертовы связи! Цао совсем запутался в том, что же конкретно так его раздражает, и поспешил выбросить из головы вообще всё. Вернуться на несколько минут назад, вернуться в здесь и сейчас… Они вместе, у них всё хорошо. Нет никакого будущего. И никого другого — тоже нет.
Отставив чашу, Цао придвинулся поближе к Миню, приобнял стройную талию. А другую руку протянул дальше. Знал, что Тан вот так сожмет её в прохладных ладонях и тоже приблизится к ним. Чувствовал, что только втроем они могут согреть друг друга в этом неуютном мире.
— Ну ладно, не переживай, — шептал он на ухо Миню. — Не думай ни о чем, мой храбрый Минь. Ты и так из-за меня… — и всё же продолжить не мог.
Они скрывали свои дела от Тана, но не потому, что не доверяли ему. Просто ограждали. И было очевидно, что Тан и сам активно не желает ничего знать.
— Если ещё и я перестану думать, — хмыкнул Минь, оттаивая в двойных объятьях, — то, боюсь, никто вместо меня тут этого делать не будет.
В этой странной компании он всё-таки был старшим. Все успешно игнорировали это — один год туда, один год сюда… Но Минь единственный из всех уже окончил обучение и занимал не последнюю должность.
Ох, эта должность… Сегодня он воспользовался своими полномочиями сполна. И теперь точно был уверен. Знал, что осужденных увозят именно туда. Знал, что́ за персонал трудится в «отдаленных обителях». И что, попадая туда, узники живут недолго…
Понял это ещё до того, как решился воспользоваться своим правом лично проверить повозку, в которой увозили Юя. Это было вовсе не обязательно. И Минь совсем не знал, что сказать. Но не мог иначе.
У Миня до сих пор так и стоял перед глазами скорбный образ бывшего приятеля, увозимого от жизни навсегда. Он словно уже был на полпути — вначале никак не отреагировал, когда Минь распахнул дверцу экипажа. Когда позвал тихонько по имени — тот лишь вздрогнул, но будто и не расслышал. Или старательно делал вид… Закутанная в балахон фигурка, скрытое капюшоном лицо — и полное отсутствие интереса к происходящему. А ведь времени на досмотр отведено не так уж много…
— Юй, — чуть громче позвал Минь и легонько прикоснулся к плечу.
Тогда тот вскинул голову. Испугался? О, испугался в тот момент как раз Минь — капюшон соскользнул на плечи, и во всей красе обнажилось свежее кроваво-обугленное клеймо на лбу. И этот отрешенный взгляд. Взгляд пустоты. Тотального отсутствия.
— Юй, мне так жаль… — Минь всё ещё не знал, что говорить, но слова выскакивали сами собой: — Я точно знаю, что ты невиновен. Ты ничем не заслужил всего этого. Прости…
Старался говорить ровно, но голос дрогнул в конце. За что он просит прощения? Казалось, этот вопрос можно было прочесть и в серых глазах наконец узнавшего его Юя. Узнавание происходило постепенно. Словно нехотя и неспешно в это израненное тело возвращалась на время душа. Больно было видеть его таким — ожившим в невыносимое. Но ещё больнее оказалось заметить на этом жалком изувеченном лице печальную улыбку. Не так уж часто Юй улыбался даже в прежней жизни! А тут… Обескровленные губы разомкнулись, обронили чуть слышно:
— Да, невиновен… Спасибо, Минь. Ты тоже меня прости.
Наверное, рассудок не вполне к нему вернулся. Ему-то за что просить прощения? Но пока разум Миня смятенно недоумевал, его сердце разрывалось на части. И страшно хотелось обнять, утешить, помочь хоть чем-нибудь!.. Но не было ни времени, ни решимости хотя бы прикоснуться к этому израненному телу.
Он просто ушел. Захлопнул дверцу. Зная, что навсегда. Понимая, что сам участвует в этой чудовищной несправедливости. Своими руками отправляет Юя на то, что хуже, чем смерть. Ушел.
И все свои объятья, всю нежность — здесь и сейчас — Минь дарил этим двоим. Здоровым и беспечным, прекрасным и безрассудным. Виновным, с точки зрения Устава, абсолютно. Старался сам раствориться и исчезнуть в этой сладостной, этой пьянящей вине.