Каково это — делить на троих самые сокровенные, самые интимные моменты? Каково, если рядом находятся одновременно двое: тот, кому отдано сердце, и тот, с кем просто привык предаваться плотским забавам? Нет, не так. Тот, кто терзает душу, и тот, кто успокаивает её. Тоже не то. Тогда, может быть, возлюбленный и друг? Но разве уместно в их положении говорить о чувствах? И разве можно называть дружбой то, что прерывается постелью?.. Слишком сложно. Значит неправда. Наоборот ведь — с ними было слишком легко!
~
Тела привычно льнули друг другу — на мягкой кушетке тоже удобно. И так часто соприкасались руки, пока двое ласкали одного. Всегда немного в споре: кто первый привлечет его к себе в поцелуе? В жадной торопливости: чья ладонь первой проберется под одежду, чтобы коснуться нежной кожи?
Миня хватало на всех. Миню не было много их. Только приходилось забывать о самом себе. Забываться, отдаваясь огненному напору — кипящей лавы, шального вихря — двух своих безумных влюбленных друзей. Миню всё совсем не казалось сложным. Их чувства он видел как на ладони. А их ладони… Ох, надо бы всё же переместиться в спальню!
— Подожди, — Минь с трудом оторвался от жадных губ — тех, что так четко очерчены, что мягче и бесстыдней. Попытался остановить пробравшуюся под халат руку — потеплевший металл колец только что прошелся по соску, заставляя его отвердеть. — Не здесь.
Бархатный голос:
— Что за последний писк целомудрия, радость моя? — клык сверкнул в улыбке, карие глаза смотрели осоловело.
— О да! — рассмеялся Минь. — Вот как раз свое целомудрие я вам сегодня и хочу продемонстрировать. Отпустите только, мне нужно ненадолго отойти. А вы перебирайтесь в спальню.
— Кто мы такие, чтобы спорить с хозяином! — изогнулась кривая ухмылка, а раздевающее движение ладони превратилось в заботливо-поправляющее. Полы халата Миня аккуратно запахнулись на груди. — Переберемся. Будем ждать с нетерпением. Я, вообще-то, уже жду… — брошенный исподлобья масляный взгляд был неприлично красноречив.
Минь был желанен. Был нужен. И всегда чувствовал это. Не мог и не хотел сопротивляться. Не видел причин. Сегодня он действительно хотел затеять кое-что особенное. Чтобы ещё больше сблизиться с этими двумя, больше перед ними раскрыться, объединить их… И после первых же ласк — уже не сомневался.
Он скрылся в дальней комнате, где была обустроена небольшая купальня, а товарищи послушно переместились в спальню.
Цао только, по обыкновению, захватил с собой чаши с вином. Кивнул Тану, чтобы тот взял свою. Считал хмельной напиток неотъемлемым атрибутом их и без того пьянящего страстного угара. Хотя дело было, конечно, не в вине. Они его почти не пили — было некогда… Сразу упали на большое, привычное, мягкое ложе. Ложе их тройной дружбы и странной любви.
Странной… что? Цао ни за что не назвал бы это любовью! И не потому что считал себя неподвластным этому чувству. Отнюдь. Про себя он всё понимал и принимал. А вот облекать это невыразимое, оглушительное, огромное — больше его самого, больше них — в такое банальное стершееся слово?.. Не бывать этому!
Впрочем, Тан тоже примерно так всё и понимал. Главным образом, понимал чувства Цао. И ни о чем больше не тревожился. Кроме…
— Цао…
Редко голос Тана становился серьезным, но если уж становился… Цао вздрогнул, поднимая на него удивленный взгляд.
— Зачем ты ходил к Цензору? — вот так в лоб, без обиняков. Тану вовсе не хотелось юлить и пытаться предварительно выяснить, его ли это дело, и не касается ли оно опасных затей Цао и Миня. Тем более он не считал нужным пояснять, откуда у него такие сведения.
Цао замер. Отставил чашу, опустил взгляд и принялся накручивать на палец свою косицу. А потом затянувшийся небосвод смуглых черт пронзила молния улыбки:
— Ходил. Даже не буду спрашивать, зачем тебе это знать. Хотя, по-моему, всё-таки незачем. — Он откинулся на изголовье кровати, снова стараясь принять самую непринужденную позу, и продолжал неспешно и пренебрежительно: — Этот Энлэй, мой новый покровитель — помнишь же, ты про него спрашивал?.. Так вот. Он оказался давним знакомцем нашего Почтенного Цензора Чена, товарищем по учебе, что-то вроде того…
В обсидиановых глазах промелькнуло облегчение, но какое-то недоверчиво-сдержанное, жаждущее задать следующий вопрос:
— И что же? Чего он хотел от тебя? — Именно расслабленность Цао не позволяла Тану принять его легкий тон за чистую монету. Знает он его хваленую легкомысленность!..
— А черт его знает! — вдруг рассмеялся Цао. — Видимо, познакомиться поближе. Наверное, пытался меня очаровать. Но ты не волнуйся, я не поддался его чарам!
Унизанная браслетами рука потянулась к окольцованной кисти, а смуглые губы единственным, но верным способом попытались прервать неинтересный, неуместный разговор. Тан редко мог его оттолкнуть. Почти никогда.
А сейчас Цао особенно нуждался в том, чтобы раствориться в нем, расплавиться в его тягучем огне. Выжечь воспоминания: об унизительных экзекуциях, принимаемых за норму; о разнузданном своеволии обличенных властью выскочек, постоянно сходящем им с рук; о том неловком — как по скользкому льду, как в вязком болоте — визите…
~
Цао не соврал: Чен действительно старался быть милым. Насколько позволяла натура. Даже растягивал тонкие губы в холодной рептильей улыбке — как умел. И говорил всякое сладкое, поверхностное — впрочем, куда ему было до самого Цао! О том, как дружны они были с юным Энлэем. Как делили вместе кров и стол — тогда ещё не было принято регулярно менять соседей, этот пункт в Устав впоследствии введет сам Чен. Обучались у одного наставника, совершенствовались без устали — в изучении благочестивых текстов, ежедневной медитации, строгих бдениях и постах… Увлекательнейше! О том, что Чену теперь весьма любопытно: как поживает старый товарищ, чьей праведности и кротости так не хватает в целомудренной Обители. Да, просто интересно знать… Нет, не стоит ничего передавать в письме. Цензор хмурился. Нет, писать ему сам он не собирается. Это лишнее. Но вот желал бы знать, как у него дела?..
Что, Цао говорит, ничего особенного? Говорит, живут с сестренкой Цинь душа в душу? Цензор улыбался… Разочарованно как-то и уже почти зловеще. Встреча подходила к концу, а он так и не добился от гостя хоть какого-нибудь подтверждения лояльности. Когда Цао после прощального поклона церемонно пятился к выходу, проклиная про себя эти чопорные условности, Чен сказал вдруг:
— И всё же подумайте, молодой господин. Мало кто имеет возможность получить покровительство подобного уровня. Не отказывайтесь слишком поспешно.
— Как бы я посмел? — снова поклонившись, отвечал Цао. — Конечно, я всегда к вашим услугам. Просто осведомленность моя настолько ничтожна, что оказалась недостойной внимания Вашего Высокопреосвященства. Увы, такой никчемный служитель, как я, едва ли может рассчитывать на высочайшее покровительство.
Тон его был елейным, но даже не пытался скрывать, что для говорившего вся эта словесная мишура была не более чем игрой. Причем довольно обременительной и не стоящей больших усилий.
— Господин Цао, — повысил голос Чен, — вы так многословны, но не сказали ничего. Не упомянули даже о ещё одном человеке, поселившемся в вашем родовом поместье. Напомните — вы ведь должны были изучать нормы Устава — что полагается за сокрытие от наставников встреч с незамужними девицами?
Цао застыл на пороге. Конечно же, он не помнил никаких норм, но и так прекрасно знал, что Уставом запрещалось практически всё! Хотя о Мэй он не стал говорить вовсе не из-за этого. И по-прежнему не хотел бы. Просто стоял и молчал, уставив взгляд в пол. Стиснул зубы и уже не улыбался. Ждал, как до того ждал Чен, чтоб так глупо его подловить.
Но Цензор не стал давить дальше. Снова натянул добрую улыбку и похлопал его по плечу:
— Вот я и говорю, молодой господин, подумайте. Не торопитесь. Тогда и я, Великий Цензор, не буду спешить предавать эту малость огласке. Но мне действительно хотелось бы знать о делах Энлэя подробнее. Это важно для блага Ордена, господин Цао. Подумайте.
Он снова махнул рукой, давая безмолвное позволение удалиться. Ответа не ждал.
Хотя ответ был готов. Цао не собирался — ни при каких обстоятельствах, ни на каких условиях — делать что-то под принуждением. А это было уж слишком похоже на шантаж!
Да и что такого он мог бы поведать любопытному Цензору? Разве только то, что и так уже увяз по уши в порученной его школьным товарищем разведывательной миссии! И выяснил уже так много всего, что вряд ли стоило рассчитывать на показное благодушие Чена. Слишком чувствительная тема. Хотя, казалось бы… Такая мелочь. Ну, кому какое дело, куда едут наказанные служители? Понятно, что не домой… Эта тема не была ни пугающей, ни загадочной. Просто скучной. И теперь Цао понимал — почему. Для Ордена, для Цензора, для Луня было жизненно важно, чтобы таковой она оставалась и впредь.
К тому же, Цао втянул в это Миня. Интересно, знает ли Чен, что и девица Мэй тоже принадлежит к этому знатному роду? Ну или принадлежала… В любом случае, Цао не мог и не хотел рассказывать ему ни о чем! Не надеялся на снисхождение, не жаждал покровительства. Что будет дальше? Не важно!
~
Дальше Тан просто должен обнять его, ответить на поцелуй, скинуть одежды… Должен прижать к себе, чтобы биением сердца заглушить мельтешащие мысли. Должен.
Тан очень редко мог его оттолкнуть. Почти никогда. Но сейчас сжимал в ладонях лицо, аккуратно, но настойчиво удерживая на расстоянии. Гипнотизировал пристальным взглядом. Бездонная обсидиановая бездна — как можно думать о чем-нибудь постороннем, глядя в такие глаза?
— Цао, прошу тебя, будь осторожен, — и голос этот, опять такой серьезный, он становится ниже в такие моменты и пробирает совсем уж до костей… — Воля Цензора — закон. Если он чего-то захотел от тебя, проще сначала согласиться, а потом уже думать. Возможно, ещё и получится обернуть это в свою пользу.
Цао приник к нему так близко, что практически навалился на грудь. Губы почти касались губ, которые говорили эти несносные глупости. Какой закон? На что согласиться? Польза!.. Но рассердиться не получалось. Только улыбнуться:
— Тан… Такой взрослый, такой опытный в орденских интригах, а рассуждаешь так наивно, — Цао говорил нежно. Не прекращая улыбаться, закусил клыком нижнюю губу. Попытался укоряюще покачать головой, но она была зажата в заботливых ладонях.
И Тан тоже не смог устоять перед этой — такой неожиданной, такой обезоруживающей — нежностью. Обычно Цао вспыхивал. Или язвил. Или порывался отстраниться, скрыться, ускользнуть. А сейчас… Говорит так, будто что-то понимает лучше него. Будто хоть в чем-то уверен в этом сложном, полном опасностей мире. Это умиляло. Юный сорванец явно запутался в каких-то затеях, которые, вероятно, даже толком не касались его самого, не несли ему никаких выгод — только безрассудные риски. И всё равно — спокоен и беспечен. И так близко…
Длинные пальцы дрогнули сами собой. Тан наконец привлек Цао к себе для поцелуя. Растворился в бархатной мягкости губ, а руки скользили, скользили, жадно гладили желанное доступное тело. Только бы поменьше одежд… Борьба с мешающей тканью началась тоже сама собой.
Когда эти двое занимались друг другом, остальной мир исчезал. Да и сами они больше не были отдельным действующими лицами. Не были отдельными.
~
Обнаженными телами, сплетающимися в цепких, жадных объятьях, любуется Минь. Покончив с необходимыми приготовлениями, он неслышно вошел в спальню и теперь, наблюдая распаляющую картину, уже не думает ни о чем.
А вообще Минь, к сожалению, думает очень много. Много знает, но слишком мало что может сделать… Но уж что может — то может! Выдумал же он эту экстравагантную забаву, о которой ещё не пойми как сказать!.. Может быть, догадаются сами?..
Забывая обо всем, Минь завороженно смотрит, как Цао, лежа сбоку, впивается поцелуем в губы Тана. Как прижимается восставшей плотью к его бедру, а сам уже дразнит, терзает его член неспешными умелыми движениями ладони. Тан почти неподвижен, как всегда сдержан — с его уст пока не срывается ни единого стона, только немного подрагивают ребра и поджимаются пальцы на ногах.
Минь до мелочей изучил их реакции, их повадки. Они оба словно вечно вступают в борьбу, в непримиримое противостояние. Задача Цао: вывести его из равновесия, заставить признать поражение, выпустив на волю с трудом сдерживаемого в оковах зверя. Задача Тана: оставаться невозмутимым как можно дольше, почти до самого конца, даже выражением лица не проявляя кипящих чувств, чтобы потом в кульминационный момент они потоком лавы выплеснулись через край. Всегда проигрывают оба. Или побеждают. Потому что взгляд Тана всё равно всегда слишком безумный и жадный. Потому что активность Цао всегда заканчивается ровно в тот момент, когда, достигнув своей цели, он отдается его неистовой страсти, которую так азартно, так искусно умеет разжечь.
А Минь умеет их примирить. Да, сегодня по-особенному… Не стоит откладывать на потом. Жизнь слишком коротка. Каждый момент — единственный. Воспользоваться им. Прожить. Никакого «потом» не существует. Потому что…
Минь и правда слишком много думает.
Но не сейчас.
Сейчас он просто подсаживается к ним на постель. Легко касается смуглого плеча. Плеча той самой руки, что скользит вверх-вниз в порочных изводящих движениях. Другой рукой проводит по мраморному бедру — оно стройное, твердое, мышцы напряжены тоже как камень. Поцелуй прерывается, и две пары глаз — жгучий обсидиан, мягкий бархат — приветствуют узнаванием, брезжущим сквозь страстную пелену. Ему рады. Его ждали.
И сейчас Минь прекрасно знает, что мог бы сделать!
К примеру, можно встать на колени, упереться руками в постель. И кто-нибудь пронзил бы его сзади: либо технично и неспешно, очень чутко, но разгоняясь, разгораясь ближе к концу, всё крепче сжимая бедра, или плечи, или шею… Либо — сразу с напором, с первобытной простой жадностью, радостью обладания и полнотой… полнотой бытия. А спереди подошел бы другой. Минь ласкал бы его возбужденный, изнывающий желанием член. Со всем старанием и умелостью отдавался бы этому занятию, принимая до конца, до упора, порой вжимаясь лбом либо в бронзовую, либо в алебастровую кожу живота. И либо руки в браслетах придерживали бы его голову, либо окольцованные пальцы зарывались бы в каштановые пряди, порой чуть потягивая, порой удерживая совсем уж стальной хваткой, чтобы пронзить грубее и до конца. С Минем Тан как-то проще выпускал на волю своих демонов. Как будто специально дразнил этим Цао, оберегая, ограждая от себя самого именно его.
Им нравилась эта поза — в ней легко можно было слиться ещё и в поцелуе. Тела их соединялись через Миня, а губы льнули друг к другу без преград. Минь знал, что поцелуй этот — самый нежный и самый страстный. Стыдливо целомудренный и бесконечно порочный. Словно слияние душ, воспаривших над бренной плотью. Плотью, которой дозволено творить что угодно, получать наслаждение любым способом — ведь этот поцелуй всё равно всё испепелит и развеет своим очищающим нетленным огнем.
Но и другие позы ничуть не уступали. Ещё ближе они становились, когда… Ну, для этого было множество вариантов! Например, лечь на бок, один за другим, грудь к спине. Цао — всегда посередине — обдавал жаром тела, целовал в шею, ласкал его член, одновременно наполняя Миня и принимая Тана в себя. Минь чувствовал толчки обоих: когда Цао входил в него, отраженное эхо размеренных движений Тана передавалось и ему. И им часто удавалось синхронизироваться настолько, что последние содрогания настигали всех троих одновременно. Это было почти полное единство, почти идеальное.
Но ведь был и ещё один способ… Который, почему-то, никто не решился предложить. Миню пришлось самому разузнать, возможно ли это, и что для этого нужно. Он готовился, тренировался. А им так ничего и не говорил. И вот теперь будет сюрприз! Что поделаешь, если его совратители оказались настолько целомудренными!..
Никто из них никогда даже не намекал на что-либо подобное, поэтому Минь и сейчас не знает, как подступиться к пояснениям. Все трое не слишком любят многословность в постели. Поэтому Минь позволяет Цао опрокинуть себя навзничь. Утопая в подушках, опирается на изголовье. Тан встает на колени в кровати. Прямо перед лицом Миня оказывается возбужденный член — налитый страстью, манящий, обещающий долгую ночь самых разнузданных утех… Тем временем Цао спускается вниз — щекотными поглаживаниями, медленными поцелуями… Похоже, начать сегодня решено с простых ласк ртом. Но, кажется, скоро планы изменятся…
А пока… Минь одной рукой проводит по белому телу — ни грамма жира, кожа гладкая, как слоновая кость, — а другой прикасается к твердости алчной плоти. Припадая к ней в особом поцелуе, мягко обхватывая губами головку, Минь чувствует, что то же самое сейчас происходит с ним самим. Цао будто дожидался и теперь в точности повторяет его собственные движения — вот язык щекочет уздечку, вот губы обхватывают ствол, утягивая в сладостную глубину… Минь не умеет и не считает нужным держаться так же невозмутимо, как Тан. Его плоть очень отзывчива к ласкам. Комнату наполняет первый тихий стон. Но длинные пальцы тоже чуть заметно подрагивают в волосах. Атмосфера постепенно пропитывается вожделением, становится напряженнее.
Цао любит доставлять разностороннее удовольствие, и ему не нужно сосредотачиваться на чем-то одном. Пока рот ласкает член, пальцы требовательно, изучающе скользят по телу. Впрочем, всё давно изучено — это скорее ревизия, проверка своего. Проверка нежных сосков, которые под ищущими прикосновениями быстро обретают твердость жемчужин. Проверка трепетного живота — всегда подрагивает, если коснуться боков или очертить пальцем окружность пупка… Гладкие бедра — всегда есть смысл развести их пошире. Сам жест заводит обоих. Напоминает о главной цели. О полной близости. Сегодня — особенно полной…
Цао, наконец, замечает… Когда его пальцы скользнули к анальному отверстию, чтобы углубить полноту ощущений, то натолкнулись на непонятную твердость. Какой-то предмет уже наполняет это тесное лоно. Цао достаточно догадлив и всё-таки не настолько целомудрен — с фривольными игрушками уже сталкивался. Обхватывает выступающий край и вводит немного глубже. Угол точно выверен. Наполняющая Миня твердость проходится по чувствительной точке. А всё это время Цао не прекращает увлеченно засасывать ртом его плоть.
Минь не может попросить остановиться. Его рот тоже занят. Только стонет совсем уж несдержанно. Громче. И как-то жалобно. Не хотелось бы разрядиться прямо сейчас, а Цао совсем беспощаден в своем напоре! Ведь основное ещё впереди… Краем глаза Минь замечает вскинутый на него насмешливый взгляд.
Цао умеет так смотреть не хуже Тана — не отрываясь от дела. Но всё-таки желание подшутить оказывается сильнее азарта распаляющих ласк:
— Радость моя, что за причуды? — спрашивает, едва оторвавшись от члена, напоследок проведя языком по всей длине, а сам продолжает поигрывать обнаруженной интимной вещицей — вводя глубже, чуть поворачивая, покачивая в стороны… — Почему пришел к нам с этой безжизненной холодной штучкой в том месте, где должно быть наше — живое и горячее?
Минь поднимает глаза на Тана — тот заботливым поглаживанием убирает с его лба волосы и смотрит тоже вопросительно. Что ж, если всем так любопытно…
— Именно для того, чтобы там было ваше… — отвечает он, отстранившись. Дыхание сбито, но тем проще выпалить то, что так смущает: — Одновременно…
Минь только успевает заметить хищный прищур черных глаз, как Цао, подавшись поближе, нависает над ним. Неизбежная алая косица падает рядом на подушку.
— Всегда говорил, что ты сводник, — в привычной усмешке сверкает клык, а взгляд обволакивает обостренным вниманием, — но не думал, что до такой степени.
Вместо ответа Минь протягивает руку — проверить готовность Цао и, при необходимости, разжечь её ярче. Этого он давно уже не стеснялся.
— Минь, ты уверен? Это может быть… не слишком приятно в первый раз. — Тан ложится рядом с ним. С ними.
Минь ласкает упругую плоть Цао. Видит лица обоих рядом с собой. Так близко. Оба выглядят забавно: одновременно возбуждены, но осторожны. Хотели бы поберечь его, но опасаются задеть прямым отказом. О, Минь прекрасно знает их повадки! И ему действительно придется их соблазнять…
— Не то чтобы мне надоели все наши прошлые забавы… Но нужно же пробовать новое! — улыбается он, поглаживая свободной рукой белую кожу — от груди к животу и ниже… Видит, как ещё резче разгорается обсидиановое пламя в глазах. Этот взгляд заводит даже сильнее, чем эта твердая плоть… Добавляет тише и отчетливей: — Я уверен.
Слева — мрамор, справа — бронза. Минь — теплый клей, янтарная вязкость, которая их соединит.
Разговоры в постели действительно не входят в число их любимых причуд. Сразу к делу! Цао склоняется к нему, закидывает повыше бедра, тянет наружу интимную игрушку — каплеобразную вещицу довольно внушительного диаметра. Цао аккуратен и, очевидно, впечатлен. Извлекает до конца и вскидывает бровь в одобрительно-уважительном выражении. Но улыбается совершенно бесстыже! И тут же припадает к опустевшему отверстию ртом. Особый поцелуй. В их утехах нет места брезгливости. Минь чувствует, как его собственная плоть трепещет, сокращается, потеряв ставшую привычной наполненность. Сокращается вокруг жаркого влажного языка, который проникает дразняще, сладко, глубоко. Но совершенно недостаточно!
Тан лежит рядом. Левой рукой Минь продолжает ласкать его член — давно пришлось научиться одинаково ловко владеть обеими. Пришлось научиться скрещивать свою руку с его рукой и не мешать движениям друг друга — Тан тоже не обделяет вниманием его плоть. А губы их в это время сливаются в поцелуе. Тройственная многозадачность.
Ведь Цао тоже не бездействует. Он отказался от попыток наполнить Миня языком, и в ход пошли пальцы. Очень опытные. Почти такие же умелые, как у Тана. И сейчас им совсем уж вольготно. Сразу входит три. Минь заранее смазан, но Цао добавляет ещё лубриканта — он всегда где-то рядом с постелью. Добавляет пару пальцев другой руки и слегка растягивает. Расширитель сработал идеально — Минь не чувствует никакой боли. Только захватывает дух — такими темпами он действительно справится! Да и ведь он уже пробовал. Примерялся к двойным размерам… Только не с живыми, пылкими, страстными, изнывающими от желания партнерами, а с другими непристойными игрушками. И теперь точно готов!
Минь готов на многое. Минь решителен, хотя по нему порой и не скажешь. И он делает то, что может сделать. Например, сейчас может взять на себя ведущую роль. Пора подсказать им, что самое время приступать. Минь прерывает поцелуй, останавливающим жестом прикасается к рукам Цао. Улыбается, глядя в чуткие карие глаза. Цао понимает намеки. Тан тоже — убирает свою ладонь и дает ему свободу действий. То, что нужно.
Чтобы одним пластичным движением уцепиться руками в алебастровые плечи и оседлать их обладателя. Так быстро, ловко, что Тан даже не успевает сдержать судорожный выдох, а его член уже оказывается в теплой, жадной глубине. По телу проходит волна дрожи. Минь насаживается ещё глубже. Так долго жаждал это ощутить. Но ему действительно мало!
— Цао, присоединяйся… сзади, — шепчет он, уже ничуть не стесняясь, верный руководящей миссии. А сам падает в объятья Тана — тот так нежно, так бережно сжимает его плечи, словно Миню действительно нужна сейчас его защита. Это умиляет, успокаивает. Но ведь… сейчас ему нужно другое. Даже если через боль. С чего они взяли, что в этот раз он не выдержит немного боли?!
Наконец Минь чувствует медленное, аккуратное — очередное — проникновение. Да, немного не так просто, как с нефритовыми поделками… Стенки заднего прохода натягиваются. Уже слегка неприятно… Но Цао поглаживает его спину, талию, бедра — расслабляет. Не спешит. Замирает, не войдя и до половины. Склонившись к уху, шепчет:
— Минь, ты в порядке? Необязательно идти до конца. Можем продолжить как обычно.
Но бархатный голос уже так заманчиво ослаблен, что у Миня не возникает ни малейшего соблазна отступить.