Подпольное питейное заведение не отличалось особым изяществом, но и убожеством не отталкивало. Всё умеренно — в меру чисто, в меру прокурено, в меру сумрачно. Оранжевые бумажные фонари служили больше для украшения, лишь слегка разрежая густые тени вокруг. В тесном помещении столики стояли почти вплотную друг к другу, а по периметру располагались уединенные ниши, отделенные от общего зала шторами из пестрых бусин.
Вскоре Шень догадался, что Бохая нужно искать именно там. Потому что за столиками пили вино, а за нитяными занавесями… гостей угощали другим. Как и говорил Янлин, дурманить рассудок здесь можно было не только алкоголем.
Возмутительно, конечно, что такое место могло существовать в священной Обители! Шень вдобавок удивился, обнаружив забегаловку не где-то у крепостной стены, а прямо-таки почти в центре, по пути от площади к домам учащихся. С другой стороны — что удивительного? Проходимое место, удобное. Глава Стражи в курсе.
Просто Шеню почему-то не нравилось, что всё всех настолько устраивает! Вот и этот Бохай — творит, что хочет, не ходит в патруль, почти не показывается на занятиях, зато валяется тут днями напролет на засаленных атласных подушках! С дурацкими золотистыми кисточками — не мог не отметить Шень, когда, отодвинув бисерные нити, нашел наконец заклятого товарища в одной из ниш.
Бохай лежал на низком топчане. Отвел в сторону руку с зажатым в ней курительным приспособлением странного вида. Смотрел в потолок широко распахнутыми глазами. Но выглядел скорее спящим, чем бодрствующим. Скорее мертвым, чем живым.
— Эй, Бохай, подъем! — пророкотал Шень, тормоша его за плечо.
И, когда взгляд темных глаз сфокусировался на нем, замер. Так смотрит сама темнота. Обволакивает до кончиков пальцев и сжимает сердце. Дышать даже стало тяжелее. И вовсе не из-за дымных паров.
Хотя… Стряхивая оцепенение, Шень сообразил, что у Бохая просто чудовищно расширены зрачки, а в кабинке действительно накурено так, что не продохнуть. Терпкий тяжелый запах, явно ядовитый. Шень закашлялся и отвел взгляд:
— Ты что с собой творишь? Когда вообще последний раз был на службе?
Бохай молчал. Он лишь приподнялся, но сил хватило только на то, чтобы опереться спиной о стену. И сделать ещё затяжку.
— Брось эту дрянь! — рявкнул Шень. — И отвечай, когда с тобой разговаривают!
Снова нечаянно столкнулся глазами с неподвижным взглядом Бохая. Оказывается, тот так и смотрел на него, не мигая.
— О чем мне с тобой разговаривать? — глухой голос поражал не меньше невидящего взгляда. Так звучит безмолвие.
Ерунда! Конечно, сядет голос, если в таких количествах поглощать дымную отраву!
Шень хмыкнул:
— Ну, как о чем… Вот господин Глава Стражи тобой интересуется. Спрашивает, как прошло романтическое путешествие?
На этот раз Шень готов был поклясться, что видел молнию, блеснувшую в сумасшедших глазах. Вспышку ярости, боли и чего-то ещё… Шень не догадался бы, но — возможно — это была нежность?
~
Бохай мелко задрожал — от напряжения, от сдерживаемого гнева, от… подавляемых слез. Не мог сделать вдох. Вся та поездка в один миг пронеслась перед внутренним взором.
А он так старался — любыми средствами, всевозможными методами — выжечь, вытравить из души и памяти эти воспоминания! Слишком яркие, слишком тяжелые.
Слишком сладостные.
Он не достоин даже помнить о нем!
Помнить… как Юй вздрагивает — от неожиданности? или всё же от страха? — когда Бохай пробирается в повозку.
Юй во вполне ясном сознании после визита Миня, но при виде Бохая снова спешит скрыться в свою непроницаемую броню — отсутствия и отрешенности.
Всё равно. Ему должно быть всё равно. Его почти больше нет.
Зачем он здесь?
— Юй, — голос не слушается Бохая. Слишком резкий. И Юй снова дергается. Втягивает голову в плечи. Ну да… У него есть причины бояться. — Я… хочу помочь.
Бохай пытается поймать его взгляд. Не осмеливается прикоснуться. Клеймо… А у самого уже тоже начинают дрожать руки, и губы. И сердце. Но губу можно прикусить. Повозка трогается. Непослушные пальцы расстегивают ворот. Быстрее. Лишь бы не видеть это напряженное ожидание в серых глазах. Юй не смотрит в лицо — только на этот обнажающий жест. Нет. Нет, всё не так!
Наконец из-за пазухи извлечен сверток светлой материи.
— Я достал лекарства, — лихорадочно поясняет Бохай. — Дома нашлось немного. Зря мы с тобой ничего не держали… Но мне удалось разбудить аптекаря.
Скорее. Лишь бы он поверил, успокоился и хоть немного расслабился. Лишь бы позволил себе помочь!
— Нужно обработать раны. — Бохай показывает пузырек из зеленого стекла. — Вот этим надо промыть. Но может немного жечься. Потом нужно нанести целебный состав. Юй, ты разрешишь?..
Смотрит на него с надеждой. Наверное, он никогда ни на кого так не смотрел.
Не важно. Не важно! Пусть делает, что хочет.
Что ему нужно?
Юй молчит, только опускает глаза. Бохай предпочитает принять это за согласный кивок. Всё равно медлить не стоит, а на большее он не вправе рассчитывать. Хотя бы не шарахается от него теперь. Не жмется в углу. Только из-за тряской езды опирается на стенку кабинки и не двигается, когда Бохай осторожно прикасается к обожженному лбу смоченным в растворе платком. Не двигается, но не может сдержать тихих всхлипов. Да, жжется…
— Потерпи, потерпи, — шепчет Бохай. — Скоро пройдет. Это нужно сделать. Тогда заживет быстрее. И не будет болеть.
Бохаю проще говорить, чем молчать. Собственные слова успокаивают. Словно сосед просто пришел домой с разбитой коленкой… Хотя на самом деле Юй всегда был аккуратен. Мог разве что порезать палец бумагой — и то трагедия.
— Юй, пожалуйста… — Бохай сглатывает ком в горле. Наверное, то, что он собирается сказать, лишнее. Но всё-таки стоит… — Пожалуйста, не бойся меня. Я больше не причиню тебе вреда. Прости… — Перебивает сам себя: — Нет. Нет, это нельзя простить. Просто… Знай, что мне очень жаль.
Бохаю тоже жаль. И Миню жаль. А Юю-то как жаль!
Только вот происходит это с ним одним.
Юй молчит. По-прежнему старается не встречаться с ним взглядом. Но Бохай чувствует, что напряжение спало. Что его присутствие Юй воспринимает почти спокойно и в большей степени сосредоточен на неприятных ощущениях от лечения.
— Юй, у тебя есть еще открытые раны? Если только ушибы, то достаточно заживляющей мази.
Юй качает головой.
Вот бы ещё помнить о каждой царапине!
Раны…
Но Бохай скользит взглядом по закутанной в балахон фигуре и замечает ссадины от оков на запястье вцепившейся в сидение руки. Без слов достает новый платок, снова смачивает его в растворе и берет Юя за руку.
Берет за руку. Кажется, никогда он не держал его так. Но снова — снова — вынужден причинять боль! Пусть малую, пусть в целебных целях — Бохай всё равно себя ненавидит! Себя и свою судьбу. Свою покорность этой судьбе. Помнит ведь, как своими руками привязывал эти тонкие запястья к позорному столбу… Сжимает зубы. Хмурится. Понимает, что может испугать этим Юя. Но больше сам боится себя.
Слишком расширенные зрачки, слишком напряженное лицо.
Бохай смотрит похоже. Так похоже… И перед тем как душить, и перед тем как отбросить тавро — он тоже смотрел так.
Чего от него ожидать?
Приходится отпустить руку. Закончив с промывкой ран, Бохай откладывает флакон и достает баночку с мазью.
— Всё, больше не будет больно, — вымученно улыбается. — Наоборот, должно сразу стать легче. Давай я помогу с клеймом, а дальше — ты сам.
Теперь Бохай прикасается к обугленной коже прямо пальцами. Они покрыты густым слоем заживляющего состава, движутся легко, скользяще, невесомо. Какая же страшная рана… Как можно жечь живое существо? Как можно делать больно его Юю?
Как? Ну, скажем, по приказу. Да, Бохай?
Нет. Нет-нет-нет. Замолчи!
Внутренний голос. Внешняя злая воля. Где здесь Бохай? Где он был тогда?
А где был Бохай, когда не понимал всё это время — ещё раньше, в благополучном прошлом — какие чувства на самом деле испытывает к своему соседу? Как это всё вообще могло произойти?!
— Вот так, — заканчивает Бохай. — Ну как ты? Не щиплет?
Юй молчит. Пожимает плечами.
Как он? Клеймо и правда горит меньше. Не так стягивает кожу.
Какая разница?
Бохай переводит дух, не зная, как подступиться к дальнейшему. Юй ведь невозможно стыдлив! Как бы он ни сказал…
— Дальше сам, Юй. Я отвернусь и не буду смотреть. Ты должен… обработать везде, где у тебя болит. Понимаешь?
Юй медленно отодвигается в угол между сидением и дверцей. Впервые прямо поднимает на Бохая взгляд. Качает головой. Понимает. Но почему-то в глазах у него стоит тот же ужас… Тот же.
— Не надо, — тихий голос дрожит. Не просит. Отрицает.
Бохай продолжает протягивать ему баночку. Жадно вглядывается в обращенный к нему сероглазый взор. Старается говорить очень спокойно:
— Ну что за вздор. Конечно, надо. Чем раньше, тем быстрее заживет. И болеть перестанет. Ты справишься.
Юй совсем забивается в угол, трясет головой:
— Нет-нет. Ничего у меня не болит.
Этот умоляющий взгляд вынимает душу. И эта нелепая, трогательная ложь. Целомудренность, незапятнанность Юя ничуть не была поколеблена той гнусной расправой на площади. Исключительная стыдливость. Бохай улыбается почти искренне:
— Не глупи. Я не буду подглядывать.
А Юй задыхается, дрожит. На него вдруг накатывает всё. Всё.
Сквозь брешь смущения все его живые чувства напрочь смывают возведенную отчуждением плотину. На глазах закипают слезы.
— Но я не хочу! — плетью по сердцу.
Теперь дыхание перехватывает у Бохая. Он тоже оказался там. Тогда.
Одурманенный речами Янлина. Вцепившийся в тонкую ткань халата. Задетый отказом.
А уже через несколько минут — будет держать в руках удавку…
Но ведь сейчас всё по-другому! Всё можно сделать правильно! Можно… сделать другой выбор.
— Юй, успокойся, — Бохай подается вперед, протягивает руку к руке.
Юй тотчас её отдергивает. И прячет в ладонях уже залитое слезами лицо. Не смог сдержаться. Плачет громко, навзрыд, с подвыванием. Плачет так горько, что Бохай понимает: никакого выбора тут нет и не может быть.
Только обнять его. Невзирая на слабое, но отчаянное сопротивление. Не обращая внимания на истерику. Нежный Юй изо всех сил отталкивает его, пытается стучать по спине кулаками… Но Бохай сильнее. У Бохая очень сильные руки. Юй бьется в них, словно трепещущая птичка, хрупкий жаворонок.
Юю стыдно. Зачем, зачем он упомянул о той ране?!
Страшно. Он ведь помнит этот прочный захват… Обидно. Ведь был уже эшафот — и неужели опять?..
Нет — не всё равно. И всё ещё есть разница!
К горлу Бохая тоже подкатывают слезы. Но одновременно — он сам не мог этого ожидать — подкатывает та знакомая, опаляющая волна. Порочная? Раньше бы он счел её порочной. Но сейчас…
— Юй, не бойся, — шепчет в волосы. — Не бойся. Я не причиню тебе вреда.
Только бы сидеть так, чтобы ненароком не прижаться восставшей плотью к невинному телу…
— Я, конечно, отдам тебе мазь. Ты мог бы воспользоваться ей, когда прибудешь на место. Но вдруг они устроят тщательный обыск?..
Проще говорить, чем молчать. Хотя из глаз и льются тихим потоком слезы, голос почти ровный:
— Она бы подействовала быстрее. Но ничего страшного. Ладно. Прости. Я не буду тебя заставлять.
Бохай всё говорит и говорит. Одно и то же по кругу. И замечает, как Юй сначала перестает колотить его по спине. Потом прекращает вырываться. А потом вцепляется в ответ.
Бохай говорит так просто… Будто ничего не было. Такой же, как всегда. Просто Бохай. Сосед.
И хочется верить… И так нужна поддержка!..
Рыдания долго не останавливаются.
Возбуждение Бохая не отступает тоже.
Слишком желанное тело слишком близко. Да, Бохай может поступить с ним как угодно. И одновременно — это абсолютно невозможно. Невозможно.
Потому что нельзя причинить ещё большую боль этому сломленному человеку. Нельзя снова предать того, кого уже предал однажды. Нельзя не откликнуться на этот умоляющий взгляд.
Вспоминаются вдруг и другие глаза, которые смотрели на него не единожды с таким же страхом — но не серые. Карие. Да, тогда он ещё ничего не понимал…
А потом — увидел обнаженное хрупкое тело на эшафоте. Услышал крик.
И всё изменилось навсегда.
Словно мутная пелена наваждения слетела с души. Как можно было считать, что плотские влечения могут вызывать только падшие создания? Как можно было считать наказанием то единственное, что может утолить эту жажду?..
Нет, его желание было совсем не таким. Не осквернить, не унизить. Хотелось лишь оттолкнуть, уничтожить экзекутора, но вовсе не для того чтобы занять его место… А чтобы защитить. Обогреть. Укутать нежностью.
Даже странно было представлять, что эта нежность могла бы вылиться в то острое удовольствие, что Бохай привык получать с другими — грубо, просто, наспех. Наверняка с ним всё было бы совсем иначе…
Но для них это уже невозможно. Хотя даже эта болезненная близость — приятна. Вопреки неудовлетворенному — неудовлетворимому — желанию, ещё острее чувствуется доверие Юя. И от всей души хочется оправдать его. Бедный Юй, кому ему ещё доверять, как не своему бывшему истязателю?..
Бохай правда его не тронет. Какие грязные мысли!
Правда хочет помочь… Чем может.
Ох, да что ж Юй в самом деле так испугался какой-то мази!
Когда рыдания немного утихают, слышится шепот:
— Бохай, спасибо.
Бохай замирает. До боли закусывает губу и долго молчит. Наконец качает головой:
— Не говори так. Я не заслуживаю твоей благодарности. Я же ничего не могу для тебя сделать. А то, что уже сделал… нельзя простить.
— Почему? — Юй поднимает голову и с искренним удивлением смотрит в глаза. Речь с непривычки совсем тихая: — Тогда… Я же понимаю, почему ты тогда… Приказ. Но сейчас ты единственный рядом со мной. Значит, на самом деле ты хороший человек. И верный друг.
Бохай всё не может отнять рук от его плеч, хотя Юй почти успокоился. Зато теперь сам Бохай близок к истерике. Но нельзя его пугать.
— Нет, — усмехается. — Нет. Ты просто слишком чист сердцем, Юй. Никакой я не хороший человек. И даже не друг.
Юй выглядит растерянно:
— Тогда почему? Мне казалось… Ты…
Вместо судорог плача, Бохаю удается держать на лице горькую улыбку:
— Не думаю, что ты хотел бы знать — почему. Но я правда очень хорошо к тебе отношусь. И правда хочу помочь. Вот и всё. Я знаю, что мне не загладить свою вину. Но ты… — Бохай не знает, как продолжить. Сказать, что Юй ни в чем не виноват? Что это он — очень хороший человек? Но к чему много слов, если нельзя сказать главного?..
Юй тем временем мягко отстраняется. Продолжает пытливо вглядываться в глаза. Бохай уверен, что он не поймет. Слишком чист.
— Ну ладно, — на изувеченном заплаканном лице теплится слабая улыбка — такая неуместная и такая драгоценная. — Так где твое снадобье? Я… правда сглупил.
Бохай улыбается в ответ и кивает на баночку на сидении. Потом надолго отворачивается к занавешенному оконцу. Прижимается лбом. Слышит шелест сброшенных одежд. Болезненное шипение. Бохай содрогается от осознания, что для Юя — ничего не закончилось. Что боль, испытанная на эшафоте, с ним до сих пор. Вновь вспоминает те стоны.
Но всё же эти подавленные вскрики даже успокаивают. Совсем другие. Всё в прошлом. Всё позади.
Через несколько минут слышен полный неловкости голос:
— Я… закончил. Можешь уже повернуться.
Бохай медленно оборачивается. Юй уже плотно укутан в серый казенный балахон и снова стесняется поднять глаза.
— Там ещё много осталось. Я возьму.
— Конечно, — кивает Бохай. — Я без понятия, какие условия в отдаленных обителях. И можно ли там найти нужное средство. Так что… Надеюсь, ты быстро поправишься. — Бохай вдруг кое о чем вспоминает и суетливо разворачивает сверток. — Да, чуть не забыл!.. Вот, держи, — протягивает Юю сдобную булочку. — Собрал тебе немного провизии. Это, знаешь ли, тоже непросто сделать на ночь глядя!
Ведь Юй, должно быть, чертовски голоден… Бохай старается непринужденно улыбаться. Старается, чтобы голос звучал спокойно. Его задача — нести что угодно, лишь бы говорить. Не умолкая ни на минуту.
Юй принимает угощение с благодарным кивком. Не спеша, как будто без аппетита, приступает к еде. Сидя поодаль, на противоположном краю скамейки, Юй слушает болтовню Бохая. Откусывает понемногу — он всегда ел так аккуратно, что не ронял ни единой крошки. Иногда кивает, изредка смотрит в глаза. Осторожно так, вкрадчиво.
Ведь Бохай говорит о чем угодно, только не о кошмаре в застенках, не об ужасе на площади. Не о Главе Стражи или собственном предательстве. И Юй успокаивается. Его стеснительное сердце больше не трепещет в ожидании презрения или жестокости. В отчетливом ощущении, что самого Юя будто бы и нет больше, а есть только тот окончательный, устрашающий, уничтожающий акт.
Ничего в словах Бохая не напоминает об этом. Он рассказывает о новых причудах наставников, забавных случаях на занятиях. Но о своих выходах в патруль не говорит — а раньше любил хвалиться… Жалуется, что только теперь заметил, как сложно поддерживать порядок в гостиной… Сетует, что, насколько он знает, из отдаленных обителей нельзя писать письма — ему было бы интересно… Как там? Надеется, что это место не так уж будет отличаться от того, к чему они привыкли. Зато там…
Бохай осекается. «Зато там больше не грозит публичная казнь», — не может же он сказать такое вслух! Но, взглянув на Юя, замечает, что совсем убаюкал его своим мерным бормотанием. Тот, верно, и не слушает больше: откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. Бедный Юй устал. Стоило немного утолить голод — потянуло в сон. И Бохай продолжает говорить уже потише:
— Я, может, и сам не отказался бы перевестись. Надо уточнить. Почему-то такое не практикуется. Я не слышал. Но нужны же и там… — снова не договаривает.
«Нужны же и там стражи порядка». До чего болтливый язык, дурья башка! Ругает себя. Хотя Юй уже точно спит. Бохай мог бы сейчас сказать ему совсем другое… Хотя бы сказать — зная, что не будет услышан. Но не смеет. Не смеет даже таким образом осквернить это непорочное доверие. Нет, Бохай не считает больше свои чувства грязными. Просто… Он знает Юя. Его было бы сложно переубедить и раньше. Сейчас же это и вовсе не имеет смысла. Ни к чему волновать его зыбкий покой. Да, даже если не услышит.
Повозка подскакивает на кочке, и Бохай чувствует, как хрупкое тело прислоняется к плечу. Юй сонно шевелится, не просыпаясь до конца. Но, когда Бохай устраивается поудобнее, чтобы умостить спящего у себя на груди, приоткрывает глаза. Бохай уверен, что он отшатнется, корит себя за неаккуратность, но… Видимо, у Юя совсем не осталось сил. Глаза вновь доверчиво закрываются, и голова склоняется Бохаю на грудь. А руки — тонкие, слабые руки — обхватывают за шею. Сердце щемит. Ему не за кого больше держаться! Пусть выспится хоть немного. Бохай ведь знает порядки в темнице. Там отчего-то считается излишним гарантировать заключенным спокойный сон.
Наверное можно помолчать… Только бережно, нежно поддерживать легкое тело. Отвести взгляд и, сделав небольшую щель в занавеси, уставиться в окно. Взывать к небу, чтобы не настигла снова та неуместная жажда, алчущая волна… Только это ускользающее время и Юй в его объятьях, и больше ничего не нужно. Чувствовать ровное дыхание. Выпирающие косточки. Убивающую душу вину. И бессилие.
Оно подкидывает безумные идеи. Пока взгляд впивается в ночную мглу, тьма в сердце становится гуще. Неужели Бохай действительно не в силах ничего предпринять?! Наброситься на стражников? Бохай сильный, голыми руками с одним вооруженным точно бы справился. А остальные?.. Их около десятка. Погибнуть не страшно. Страшно, что это никак не поможет Юю. Что бы он ни сделал.
Но неужели он сможет его отпустить? Об этом невозможно думать, сжимая вот прямо сейчас эти худые плечи — заботливо и бережно. Да только от собственной заботы Бохая ещё больше тошнит! Он уже не ненавидит себя — просто презирает. Почему этого нельзя было делать раньше? Почему он никогда даже не пытался быть более чутким, более открытым с Юем?.. Да и сейчас… Говорить о чем угодно, кроме того, что на сердце — где здесь смелость? где открытость?
Нет. Не важно. Сейчас Бохай всё делает правильно. Ради Юя. Ради его спокойного сна.
Час за часом неуловимо проползает мимо. Долгая ноябрьская ночь бесконечна. Бохай не против, если бы это было так.
Однако повозка резко останавливается, не дожидаясь рассвета. Бохай подхватывает Юя, чтоб не свалился от толчка. Тот вяло ворочается, но никак не может проснуться. Этих нескольких часов для восстановления мало. Слишком мало…
Дверца распахивается. Шень…
— Ну всё, голубки, — низкий рокочущий голос, — ваше время вышло. Пошевеливайтесь!
И тут Юй вдруг распахивает глаза. И отталкивает Бохая с таким же ужасом, как и раньше. Вновь бьется в объятьях, ведь Бохай не сразу догадывается его отпустить. Или не может… Но всё же отпускает, смотрит на него почти с обидой. Юй отшатывается на другой край. А потом Бохай соображает: робкому мальчишке просто неловко, что их застали в таком положении, вдвоем… Могут подумать что-то дурное. Его Юй остался прежним. Это умиляет. И причиняет боль.
Бохай совсем не обращает внимания на Шеня, который тем временем окончательно потерял терпение:
— Выходи давай! И вытаскивай своего дружка. — Злобно сплевывает и отступает в сторону: — И не противно тебе было подбирать объедки с эшафота?
Бохай только сжимает зубы. Блокирует вскипающую ненависть. Шеня нужно игнорировать — иначе никак. Ведь Бохай уже понимает всё. Знает.
Он сидит ближе к открытой дверце, выходит первым. Оборачивается, чтобы подать руку Юю. И только тут замечает всю гамму эмоций, сменяющуюся на тонком лице. В серых глазах несколько долгих секунд стоит непонимание. Потом щеки заливает краской стыда. Ох, бедный Юй! Как будто именно сейчас с ним происходит самый ужасный кошмар в его жизни! А потом Бохай видит то, чего никак не ожидал — но почему-то нет сомнений — утонченные черты искажает яростный, праведный гнев.
— Бохай не такой! — звонкий голос дрожит со сна. Брови хмурятся. Юй всегда легко говорит то, что считает правдой: — Он — честный и добрый. Он…
— Ну конечно! Все вы не такие! — перебивает Шень. Ему совсем не интересно.
А Бохая охватывает дрожь. Эти нелепые слова прожигают от корней волос до кончиков пальцев.
Честный? Когда оговаривал Юя, спасая свой покой? Добрый… Когда исполнял приказ?.. Или, может, когда душил Нина?
Рука, протянутая к Юю, так и застывает. Вдруг чувствует прикосновение теплых пальцев. Хотя бы согрелся… И не боится. Но зачем же так беспощадно терзать?! Почему бросился защищать его, а не себя?
Бохай слишком хорошо всё про себя знает. А Юй… Видит то, что ему хочется видеть. Юю это нужно — а значит, Бохай справится.
Справится. Прощальные объятья невозможны. Едва Юй ступает на землю, Шень сразу же заламывает ему руку и ведет прочь. Надлежащее обращение — если узник не закован, его должно обездвижить во избежание попытки побега. Надлежащее обращение — его бедному Юю опять больно.
Справится. Привыкшие к темноте глаза видят очертания мрачного замка. Повозка стоит прямо перед подъемным мостом. Это место совсем не похоже на обитель. Их Обитель — целый небольшой городок, а тут только этот замок с дозорными башнями. Толстыми стенами. Глубоким рвом…
Справится. На мосту Юя ожидают местные служители. Они одеты странно — их белые халаты напоминают лекарские. Лекари сейчас не помешали бы Юю… По крайней мере, приняв узника от Шеня, они просто берут его под руки, не выкручивая их, и уводят. Уводят.
Юй, конечно, оборачивается мимолетно. Но Бохай не успевает перехватить взгляд. Слишком поспешно. Всё равно не смог бы рассмотреть серебристую прозрачность его глаз…
~
Всё равно. Теперь уже всё равно.
Лишь поиск забытья. Постылая пустая жизнь. Жизнь только памятью того, о чем хотелось забыть. Забудешь — исчезнешь. К тому и стремился.
— Заткнись, Шень. Мне не о чем с тобой разговаривать. Я не хочу с тобой разговаривать. Исчезни.
В этой нише — покой. Тишина. В этой трубке — его смерть. Отложенная. Ярости не за что зацепиться. Она рассеялась, как этот дым. Ещё затяжку…
— Не понравился всё-таки? После экзекутора-то? — хохотало это отребье. — А мне вот твой Нин — ничего так, вполне. Кстати, было велено тебе передать, чтоб ты больше ему на глаза не показывался. Хватит с тебя амурных похождений!
Новая вспышка — занялась, поклубилась и растаяла. Бохай только на краткие мгновения успевал прожигать Шеня отсутствующим взглядом. В такие моменты сам он не видел ничего. Видел Ничто. Не хотел слышать о Юе — из этих поганых уст; о Нине — перед ним он тоже не мог бы загладить вину. Не собирался защищать свое доброе имя. Не мог обелить запятнанную непорочность Юя. А Нин…
— Хватит с меня, — кивнул медленно. — Тут ты прав.
— Ну, значит, договорились. — Шень мялся, видно было, как не по себе ему в этот месте. Разговор явно не клеился. — Так когда ты выйдешь в патруль? Что передать Янлину?
— Янлину?..
Мрак перед глазами окрасился отблесками сирени и зелени. Дух ядовитой трубки приобрел горько-сладкие нотки. Шкуры. Удавка. Улыбка.
Это существо невозможно было даже ненавидеть. Превыше.
Бохай усмехнулся горько:
— Можешь передать, что я готов выполнить любой его приказ. Теперь. — Пожал плечами: — Да и всегда.