И всё-таки не стоило идти к Главе Стражи лично. Чен хмурится, рассматривая пятнистые и полосатые шкуры. Брезгливо морщится от густого приторно-полынного запаха. Продрогнув в экипаже, сразу покрывается испариной от жара камина. Похабная комната.
Но Цензор пришел в казематы с важным делом. Можно сказать, с просьбой. А Янлин тут же воспользовался этим, чтобы продемонстрировать свое логово, хотя мог бы принять и в обычном кабинете. Играет.
Чен не умеет на него злиться.
— Угощайтесь, господин Цензор!
Янлин плавным жестом указывает на большое блюдо, на котором, вряд ли по случайности, собраны фрукты лишь двух цветов: фиолетового и зеленого. Виноград двух сортов, сливы, яблоки… Кольца на протянутой руке гармонируют с предложенным угощением. Поднос — позолоченный, оправы перстней — золотые. Эстетские прихоти. Чен знает многое о причудах Янлина.
— Господин Глава Стражи, — отвечает он, но вдруг понижает тон: — Янлин, вы же знаете, что я по делу.
— Знаю, знаю, — высокий певучий голос изображает укор и огорчение. — Теперь только по делу вы и навещаете давнего знакомого. Когда-то мы виделись гораздо чаще…
~
Когда-то…
Янлин почти не изменился с тех пор. Только двадцать лет назад, в год поступления Чена в Орден, он, конечно, не позволял себе всех этих вызывающих украшений. Но медь кудрей была такой же яркой — гораздо ярче того легкого отблеска, что мерцал в волосах его младшего брата.
С Энлэем Чен познакомился в первый же день, на церемонии поступления. А после — успел обрадоваться, что его поселят жить именно с тем мальчиком с добрым янтарным взглядом и тонким приятным лицом. Его старший брат впервые навестил их тогда же. И впоследствии не оставлял своим вниманием. Тогда ещё не было принято избегать укрепления родственных и дружеских связей в Обители. Это правило тоже введет вместе с Уставом сам Чен. Потом. Позже. Через пятнадцать лет.
Они пролетят быстро. Вот ты ещё десятилетний мальчишка, для которого самое важное в жизни — отличная отметка на экзамене, самое страшное — невыученный урок. А вот уже — Великий Цензор, Хранитель Устава, правая рука Старейшины… Что между ними? И почему Чен запомнит только этот взгляд — то полный понимающей нежности, то испуганного укора. И, может быть, именно из-за него всё так и вышло?..
Может быть, если бы он не позволил себе лишнего тогда… Но Чен так долго держался! Он ведь правда работал на собой! Все эти практики по усмирению плоти, развитию духа — у него хорошо получалось. Отлично. Наставники всегда приводили их с Энлэем в пример другим.
И Чен всегда очень ясно всё понимал. Невоздержанность ведет к пороку. Порок ослабляет душу. Слабая душа не в силах контролировать помыслы. Замкнутый круг необходимо разорвать. Начать проще с тела. Не есть вдоволь, не спать всласть, избегать всех излишних удобств. Это несложно.
Упорядочить мысли тоже не составляло труда. Даже до изобретения Устава основные уложения Ордена были изложены довольно четко. Суть сводилась к одному: только абсолютно праведный человек вправе судить других. Для этого и нужны служители Ордена светскому миру. Разрешать споры, которые ведут омраченные бытом сознания, то ослепленные жаждой богатства, то в слепой мстительной жестокости затевающие междоусобицы, то ставящие интересы целых княжеств под угрозу из-за презренного любострастия. Служитель обязан быть над схваткой. А значит, обязан быть чистым.
Многое давалось Чену легко. Удобства плоти никогда его не прельщали. Ясный ум никогда не был в смятении.
Чувства… Чен был уверен, что не подвластен и им.
Ведь если он осознавал, что испытываемое им влечение к этому юному телу, мягкому взгляду, кротким речам — порочно, омерзительно, преступно, — значит, имел же Чен над ним контроль! Значит, не позволил захватить себя в нечистые сети! Может, только однажды…
Но тут виноваты скорее ложные умопостроения. Чен ведь много думал. Дотошно, придирчиво. У него ведь было так много времени рядом с Энлэем. Времени на то, чтобы любоваться им… чтобы бороться с собой и изучать его — привычки, действия, взгляды. И как-то раз показалось… Захотелось проверить.
Им уже было по двадцать лет. Скоро они должны были расселиться из ученического парного дома. И по этому поводу Энлэй вдруг сделал подарок — серебряную заколку с небольшими янтарными камешками. Чен, увы, не стеснялся говорить, что именно этот самоцвет напоминают ему медовые глаза друга. А Энлэй будто никогда и не понимал ничего сверх того, о чем ему говорили прямо. Янтарь — так янтарь. На память.
Чен до сих пор мог вспомнить — почти ощутить — прикосновение к мягкой тонкой руке. Он потянулся за подарком, но вместо того коснулся кожи… Не то чтобы соседи раньше никогда не касались друг друга — конечно, нет. Но был ещё и этот взгляд… Чен чувствовал свой взгляд — тогда казалось, он вложил в него всю мольбу, всю надежду, всё безрассудное ожидание. Сейчас же был уверен, что тот сочился похотью.
— Чен, нет. Не делай того, о чем пожалеешь, — голос, как и взор, шелковый, бархатный, легкий и мягкий.
Почему же он может ранить больнее самого острого клинка? И так же необратимо. Отсечь навсегда. Чен тогда не мог этого представить. Не мог допустить, что все годы, вся духовная близость с этим человеком — прямо сейчас — обратились в ничто. Поэтому продолжил попытки. О, за это он теперь презирал себя ещё больше!
— А если не пожалею? — голос, конечно же, дрогнул. Такой же масляный, порочный, как и взгляд. Но тогда казался Чену просто взволнованным. И даже уверенным.
Энлэй улыбался, а в янтаре глаз застыла — пока не опаска, не порицание даже — жалость:
— Наверное, слишком поздно, — он покачал головой. — Ну да я сам виноват.
— О чем ты? — встревожился Чен, замечая, как Энлэй убирает руку с заколкой.
— Сбил тебя с толку этой безделицей. Не нужна тебе такая память.
— Нужна.
Голос охрип. И Чен позволил себе удержать Энлэя силой. Одной рукой за запястье, а другой… Другая рука до сих пор могла бы воспроизвести очертания гибкого стройного тела. Скользила по спине, по талии, спускалась ниже… Сопротивления не было, лишь замирание. Но нет, Энлэй не боялся его тогда. Испуг и укор появятся в его глазах позже… А пока только это безграничное чистейшее снисхождение:
— Прости. Но это не нужно мне. Я не хочу.
Иногда янтарь бывает ледяным. Мягкость может окутать холодом, будто снежным покровом. Чен тогда отступил. Ведь тот человек действительно многое для него значил. Ведь Чен и правда верил во все орденские нормы морали. Понимал, что готов был пасть перед искушением. А Энлэй — устоял, оказался сильней, непорочней. Бесстрастнее.
Они разъехались по разным апартаментам. И практически перестали общаться. Чен работал над собой ещё строже, упорнее, с остервенением. По-прежнему много думал. Додумался. Как сделать жизнь ещё праведнее, а нормы — строже. Но для этого нужна большая власть. Нужен метод, как подобраться к Старейшине. Его он тоже придумал.
И вот тогда впервые увидел, как выглядит клубящаяся в янтаре тревога, ощутил, как обжигает осуждение. А ведь Энлэй даже не знал, что именно затеял Чен.
Зато Янлин — знал. К тридцати годам этот странный, красивый, утонченный молодой человек уже стал Главой Стражи. Правда, тогда эта должность ещё не подразумевала таких полномочий… И выбор стези Янлина казался не соответствующим натуре, но… Уже тогда никто не мог разобраться в том, что именно руководит этим служителем.
Они прошли этот путь вместе. Янлин помог младшему на десять лет товарищу занять более высокую, чем его собственная, должность. Но никогда не забывал потребовать свое. Впрочем, «требовать» — слишком грубое для него слово. Он просто был собой. И был полезен.
Чен искренне ненавидел порок, но знал, что у Янлина, как и у Энлэя, не было страстей. Причуды Янлина были просто исследованием. Холодность же Энлэя для самолюбия Чена стала вызовом, вечным позором, длящейся пыткой.
После десяти лет взросления под одной крышей, десяти лет укрепления отношений, пробуждения чувств… испытаний соблазном — следующие пять лет они провели порознь. А потом Энлэй и вовсе покинул Орден. Тогда — это было ещё дозволено.
Энлэй ушел, как только Чен вошел в полную силу. Как только достиг всего, к чему стремился — полного доверия Старейшины, налаженной системы правосудия, устройства тайных лабораторий… отдаленных обителей. Энлэю не нравилось то, о чем он только догадывался.
— Во что ты превращаешь Орден, Чен?
Бывший соратник редко навещал новоявленного Великого Цензора, но однажды явился нежданно. Выглядел как всегда кротко, но как-то отрешенно, почти безразлично. Мягкие каштановые пряди красиво обрамляли лицо. Одежда служителя ладно и благообразно облегала стройную фигуру. Но почему в глазах Чена этот непорочный облик намертво связан с искушением? Почему он снова, несмотря ни на что, всё равно любовался им?! И этим мягким настороженным голосом:
— Я слышал что-то о публичных наказаниях. Об отдаленных обителях. Зачем это всё?
Чен криво улыбнулся. Не собирался скрывать — просто считал объяснения лишними. Скоро сам увидит…
— Всё ради благонравия, Энлэй. Я понял, что человеческая природа слишком слаба. Что даже служителями нашего Ордена эффективнее всего управлять с помощью страха.
— Ты ошибаешься.
— Разве? Ну вот и проверю.
Энлэй покачал головой. А потом вдруг подошел ближе. Смотрел прямо в глаза своим обволакивающим взглядом. И взял за руку. Спросил тихо:
— Но чего ты хочешь добиться?
Чен сглотнул. Не мог ни отдернуть руку, ни остаться невозмутимым. Неужели Энлэй не понимает, что делает?! А если понимает…
— Обличения пороков, — выдавил он севшим голосом. — Многие прелюбодеи слишком вольготно чувствуют себя в Обители.
— Тебе-то что до них? — повел плечом Энлэй. Так и не отпустил руку. И улыбался.
Чен округлил глаза. Конечно же, они никогда раньше не говорили с Энлэем на такие темы! Только сходились в том, что абсолютная чистота соответствует нормам морали… Только рассуждали, как её соблюсти… Чен никак не мог ожидать, что его товарищ не осуждает развратников! Тогда почему?..
Энлэй придвинулся ещё ближе, почти прижался. Сложно было сдвинуться с места, но Чену удалось сделать шаг назад.
— Чен, если ещё не поздно… Может быть, ещё можно всё отменить. Исправить. Я бы мог…
О чем он?! И почему продолжал так холодно, так неумело, но всё же прижиматься, льнуть к его груди?.. Чену хотелось бежать. Чену хотелось…
Он резко оттолкнул Энлэя.
— Прекрати. Это омерзительно!
Выдернул руки из опутывающего захвата тонких пальцев и принялся мерить шагами комнату. Чтобы не думать, не показалось ли ему, чтобы только не терзаться сомнениями, правильно ли он понял, говорил:
— Ничего уже нельзя отменить. Обители ждут первое поступление. Старейшина ждет… подтверждения моей полезности. — Помедлив, вскинул на Энлэя неверящий, полный боли взгляд: — Что ты собирался исправить?
Сам испугался своего вопроса. Не хотел слышать ответ.
— Чен… — мягкий голос, покой и снисхождение в журчащих, как ручей, и таких же студеных словах, — ты же знаешь… Я так устроен, что плотские влечения мне чужды. Но это не значит, что я осуждаю их в других. Уверен, ты ещё можешь всё отменить. И тогда… Может быть, тебе будет достаточно… Я бы мог.
— Что?..
Осознание молнией пронзило сердце. Это нельзя было понять неправильно. И это было мерзко! Да за кого же он его принимает?!
Чен замер как вкопанный, нахмурился. Раздражение позволило обуздать растерянность. Обида погасила волнение. Вырвались полные презрительной горечи слова:
— Первая публичная казнь состоится на следующей неделе. С прелюбодеем уже поработал твой братец. — И ядовитая усмешка: — Скоро у тебя будет возможность полюбоваться на то, чего не осуждаешь.
Энлэй был невозмутим. Даже не изменился в лице. Чен сомневался, что он понял намек. Но, кажется, Энлэй думал так же.
— Нет, — покачал он головой, — такая возможность мне не нужна. Я предложил тебе всё что мог. А если ты начнешь эти расправы, я не останусь в Обители.
В тот раз Энлэй ушел после гневной отповеди Чена, но дал ему пару дней на раздумья. Хотя Чен тогда вылил на него ушат грязи. Кричал о том, что не ожидал от него такой низости. О том, что благочестие Энлэя ничего не стоит, если порождено лишь физической ущербностью. О том — а этого Чен сказать вслух не мог, только выдавал взглядом — что хотя невыносимо пренебрегать столь кротким даром, но и принять это высокомерное подаяние невозможно.
Энлэй сдержал слово — не стал дожидаться первой «казни». Уехал, не попрощавшись.
Чен никогда больше не увидит янтарь его глаз. Он и заколку свою отдал в мастерскую, чтобы из неё вынули камни. Но носить всё равно не перестал. Потому что всё равно не смог бы забыть.
~
— Вы принесли какие-то бумаги? — не такой уж похожий голос, более резкий, звонкий, но и он заставляет помнить. — Дайте догадаюсь — доносы?
Янлин во многом похож на брата. Но совсем другой. Противоположный.
— Вам может пригодиться, — стряхивая наваждение, кивает Чен. Рядом с Янлином ему часто доводилось проваливаться в прошлое — выныривать же в действительность удавалось с трудом.
— Внушительный объем, не находите? — Янлин, подержав на ладони увесистую стопку документов, бросает её на столик рядом с золоченым подносом. — Удивительные таланты у моего дальнего родственника! Прямо-таки есть чем гордиться!
С Янлином непросто говорить о деле. Ему скучны предметы, не входящие в сферу его интересов. Чену же сложно вникать в темы, волнующие Главу Стражи. Он только усмехается:
— Надеюсь, родство не помешает вам исполнить ваши должностные обязанности.
— Напротив, напротив, господин Цензор! — хрустально смеется Янлин. — Так даже забавнее. Эффект вовлечения, знаете ли. — И не может не уколоть: — Вот Энлэю это родство не помешало даже жениться. Чем я хуже?
Чен недовольно поджимает губы, отводит взгляд. И вдруг замечает странное существо, по всей видимости, кота. Он с важным и нелепым видом пересекает комнату, проходится по пятнистой шкуре и нагло запрыгивает Янлину прямо на колени. Окольцованные пальцы тут же принимаются поглаживать серую шерсть — настолько короткую, что кот кажется почти голым, но при этом необычно курчавую. А какие огромные уши! Таких тварей Чен ещё не видывал.
— Что это? — брезгливо спрашивает он.
Лицо Янлина озаряет совершенно благодушная улыбка:
— Это мой местный друг. Всего один, к сожалению. Чтобы не было скучно на службе. Но вы бы видели, какая коллекция у меня дома! Ну да вам ведь не по чину ходить в гости…
— Но он какой-то странный…
— Конечно! Исключительный экземпляр. Не странного и не держим! — Янлин поводит плечом, приподнимая меховую накидку. — Не странного слишком много вокруг. Вот мы с вами и прореживаем…
Слышно урчание кота. Блеск перстней почти гипнотизирует Чена. Поэтому нет сил возмутиться тем, на что это намекает Глава Стражи. Если угодно, пусть воспринимает так…
Цензор всё-таки уточняет:
— Но вы же понимаете, что в этот раз предпочтительнее…
— Естественно, понимаю! — возмущается Янлин, встряхивая медными кудрями. — Вам нужен лазутчик, а не устрашающий жест и материал для лабораторий. Не беспокойтесь, ради такого исключительного случая я могу обеспечить индивидуальный подход.
Чен кивает:
— Оставляю это на ваше усмотрение. В любом случае либо он станет нашим агентом, либо… — Пожимает плечами: — Выживаемость — не главный приоритет.
Оранжеватые губы растягиваются в неудержимой усмешке. В прищуренных глазах пляшут искры. В конце концов Янлин воздушно, нежно смеется:
— Ох, это мило! Так великодушно с вашей стороны. Признайтесь, Великий Цензор, вы ведь и сами входите во вкус!
И в этой искренней радости Чену мерещится кровное родство. Кроткий Энлэй тоже редко скрывал свое веселье.
А вот другой — дальний — родственник произвел своеобразное впечатление… Ни на кого не похож. Чен раньше не встречал людей, которые могли бы отказать Великому Цензору. По крайней мере — без очевидной причины.
***
Мальчишка тогда и минуты не думал, прежде чем с издевкой выпалить:
— Господин Цензор, этот служитель слишком ничтожен, чтобы понять, о чем ведет речь Ваше Высокопреосвященство.
Словно пощечина. Чен сжал зубы. Дерзкий щенок! Слишком много себе позволяет! Ещё и является в его дом в непотребном виде, с этой шутовской косичкой!
А ведь Цензору тогда нужно было всего лишь подтверждение лояльности! Конечно же, с одной стороны, он блефовал, говоря, что ему известно о некой опасной истории. Но с другой — было совершенно очевидно, что Энлэй не оставит Орден так просто! Чен даже удивлялся, отчего тот не давал о себе знать все эти пять лет. Неужели он настолько в нем ошибался, и весь этот дутый гуманизм оказался таким же фальшивым, как вынужденное целомудрие?
Но когда Янлин сообщил, что его брат вместе с неудачно внедренным агентом поселился не где-нибудь, а в поместье одного из служителей Ордена… Конечно, Чен сразу заподозрил, что это не простая случайность! И не собирался упускать шанс укрепить всевластие Ордена. Всё должно быть под его контролем. Обитель обязана знать о каждом шаге Энлэя и обезопасить себя от его любопытства.
Чен собирался использовать этого Цао как связного. Разрешил бы ему почаще гостить дома. Подозревал даже, что юный проходимец не прочь чаще видеться с девицей Мэй… Всем было бы удобно. Энлэй — считал бы, что выведывает нужные ему данные. И не предпринимал бы других неосмотрительных шагов. Цао — предоставлял бы те данные, что выгодны Цензору. И докладывал бы, если тот вдруг всё-таки что-то предпримет.
План был четким и выверенным. Снисходительным и гуманным. И рушился из-за нелепой строптивости наглого юнца!
— Господин Цао, — Цензору с трудом удавалось сдерживать гнев, да это было и не нужно — он ещё верил, что сможет продавить. — Понимаете ли вы последствия своего отказа? Помните ли, что ждет нарушителей Устава? Вроде бы совсем недавно имели возможность освежить в памяти.
— А при чем тут нарушение Устава? — карие глаза невинно округлились.
Но Чен ясно видел, что смуглое лицо изо всех сил старается сдержать усмешку. Впору было опешить от такого бесстыдства, но Цензор всё ещё был зол.
— Молодой господин, очевидно, забыл, для чего существует Архив, — процедил он сквозь зубы. — Каждый ваш шаг известен высшему руководству. Неужели вы, таскаясь по всем углам, действительно думали, что делаете это скрытно?
Чен заметил, что Цао стало проще сдерживать улыбку. В конце концов она совсем угасла. Челюсти сжались. Но в отведенных глазах не видно было страха. Не было и замешательства от неожиданности. Лишь упрямство.
Цао невнятно пробормотал про себя пару слов, — как послышалось Чену, что-то про «очередь», — а потом белый клык всё-таки засверкал в улыбке:
— Извините, этот ничтожный служитель опять не понимает мудреных речей Вашего Высокопреосвященства. Я никогда и в мыслях не посмел бы нарушить ни единой нормы Устава!
Красноречивая путаница уже даже не сердила Чена. Он только покивал:
— Понятно. Ну тогда… Начать разбор можно, к примеру, с посещения девицы Мэй. А вы ведь с ней ещё и переписку поддерживаете. Этого достаточно для возбуждения дела. Не самого серьезного. Можете оценить наше великодушие.
— Господин Цензор!.. — воскликнул Цао каким-то укоряюще-разочарованным тоном. Видимо, был удивлен. — Право переписки только у моей сестры. И цензура никогда не находила…
Он резко замолчал. Дошло наконец. Потерял интерес к спору и оправданиям.
Да, Чену было решительно всё равно, о чем именно возбуждать дело. Удобнее начать с незначительного проступка. А цензура… Он — и есть цензура. И найдет в письме всё, что ему нужно найти.
— Правильно, молодой господин, — снова согласно покивал Чен, — правильно. Вам вообще лучше думать, прежде чем говорить. Вот и думайте. Дело о недозволенных контактах будет возбуждено уже сегодня. Вы упустили возможность решить всё мирно.
Цао, вопреки ожиданиям, сел в кресле ещё более расслабленно и снова только старался не улыбаться:
— Так о чем же рекомендует подумать Ваше Высокопреосвященство?
В блестящем масляном взоре, уставившемся на Чена, не было и толики не то что страха, но даже уважения! Цензору всё меньше хотелось торговаться… Он раздраженно пожал плечами:
— Вас вызовут на допрос. Через неделю. Но если вы передумаете и сначала придете ко мне…
Чен многозначительно замолчал.
— Тогда, может быть, Ваше Высокопреосвященство даст мне самый последний шанс? — совершенно бесцеремонно продолжил за него Цао. — Этот ничтожный служитель всё верно понял?
Единственное, о чем мог думать Чен после такой отповеди — почему этот дерзкий мерзавец, этот похотливый развратник ещё не в камере под чутким надзором Янлина! А вовсе не о том, как поизящней добиться от него подтверждения лояльности. Этот молодой служитель, очевидно, был прогнившим до мозга костей и совсем уж потерял рассудок!
По рассеянности, только бы избавиться от него побыстрей, Чен даже не стал делать вид, что изымает полученное письмо в качестве улики. Улики в недозволенной связи за пределами Обители — самом безобидном проступке, который можно было бы ему предъявить. А он просто плюнул в лицо!
Такой агент явно не заслуживает мягких условий контракта! А у Чена есть тот, кто поможет его сломать. Гарантированно.
***
— Янлин, не говорите глупостей! — морщится Чен. — У вас свои дела — у меня свои. Мне совершенно не интересно, как вы добиваетесь наших целей.
Размашисто кивая головой, Янлин демонстрирует неподдельный энтузиазм. Блеск и дрожание заколок подтверждают его ещё ярче.
— Более того! — восклицает Глава Стражи, вскидывая вверх указательный палец. — Я вам скажу, что «наши» цели меня тоже не очень-то интересуют! Мне не верится, что малютка Энлэй мог бы затеять что-то стоящее. Но раз уж вам так неймется… Свои должностные обязанности я исполню с удовольствием. И кое-что сверх — в качестве эксклюзива. Со всем служебным рвением.
Снова смеется так, что совершенно невозможно злиться. Янтарный центр радужки согревает, мятный нефрит по окружности — освежает. И вся его мягкость, плавность совсем не такая, как у брата. Ни у кого из служителей Чен не видел такой.
Янлин — очень необычный служитель. Особенный.