Бохаю совершенно безразлично. Он просто исполняет приказ. Опять? Нет. Всегда. Тот раз был единственным исключением, когда это не было безразлично. А теперь…
Какой-то молодой человек безуспешно пытается вывернуться из его захвата. Сопротивление неожиданно, но не эффективно. Бохаю совсем не любопытно. Внешность этого служителя ничуть не напоминает ему того, о ком невозможно забыть. Смуглый, высокий, крепкий. Что-то краснеет в волосах. Разве это имеет значение?
Имеет значение, что Янлин жестом указывает на скрывавшийся за ширмой литой чугунный стол. Значит, зафиксировать нужно там. Имеет значение, что в мускулах под пальцами дрожит не страх, а ненависть. Впрочем, нет. И это не особо важно.
Они о чем-то говорят, но Бохай не разбирает слов. Просто не слушает. И в глазах снова темно. Жизнь за пределами подпольной ниши оглушает, мельтешит… Теперь всегда гудит голова, и тошнота в груди, и камень на сердце. Нет. Всего лишь недостаток дурманящего дыма. Сердца у Бохая нет. Так считает он сам.
Бохай запрещает себе помнить о Юе, и поэтому больше не может обманывать себя. Не может убеждать, что в сущности сосед просто сменил место службы. Что он устроится там не хуже прежнего. Что раны узника давно зажили. Раны…
Однажды Бохай действительно заикнулся о том, чтобы по доброй воли перевестись на службу в отдаленные обители. На него посмотрели как на сумасшедшего и твердо велели никогда о таком не помышлять.
И Бохай не думал. Не думает! Не хочет погружаться в отчаянье. И потому не выныривает из него ни на миг.
Слышит мелодию медного голоса, но не слышит слов:
— Господин Цао, сейчас нам предстоит небольшое исследование. Не волнуйтесь, от вас не требуется многого. У вас в нем даже не главная роль… Ну а я мог бы пока рассказать вам что-нибудь интересное. Развлечь как-то. Что вас интересует, Цао?
Руки узника закреплены в металлических оковах по углам стола. Не сдвинуть больше чем на сантиметр. Щиколотки зафиксированы так же. А он всё равно тратит силы, упирается, дергается, чтобы только выразить неповиновение. Такое поведение непонятно Бохаю. Не напоминает…
— Янлин, что ты творишь? Зачем? — в голосе ярость и искреннее недоумение — живое, неподдельное. — Тебе нужно, чтобы я согласился на сотрудничество? Это твой метод убеждения?
Даже что-то похожее на насмешку чудится Бохаю. Да, Юй никогда не стал бы так себя вести…
Бохай с Шенем выполнили свою работу, но Глава Стражи не давал повеления удалиться. Поэтому приходится стоять поодаль — слушая переливы голосов, не вникая в суть — в ожидании новых приказов. Слышать счастливый смех:
— О нет, Цао, нет, глупыш! Я понял с первого раза! — Янлин приближается к узнику и начинает расстегивать полы его одежд тонкими, блестящими золотом пальцами. Поглаживает щеку и смотрит в глаза: — А вот ты не понял. Орден не принимает отказов.
Последние слова — свистящий шепот. Холодный, леденящий. Как замерзшие дрожащие пальцы его Юя…
А ладонь Янлина уже скользит по смуглой коже. Полы одежд — и верхней, и нижней — распахнуты. Брюки и вовсе сняты. Славно всё же, что Глава Стражи хотя бы не трогал Юя… Но что бы сделал Бохай в таком случае? Правильно. Ничего.
И сейчас он не делает ничего, так и смотрит без интереса, слушает пустые слова:
— Господин Глава Стражи! — Тон возмущенно-издевательский: — Вы же обещали, что будете только смотреть! Говорили, что принуждение — не ваш метод!
Янлин кивает и улыбается. Янлин всегда — улыбка и удавка.
— А я и буду смотреть. Но у тебя такая приятная кожа, мальчик мой, невозможно удержаться! К тому же мне ещё нужно тебя подготовить.
Глава Стражи отходит от стола с распятым узником к столику с угощениями, берет фарфоровую соусницу с крышкой и возвращается обратно. Подопытный не перестает язвить:
— Ну что вы, право! Я не заслуживаю такой заботы. А что, основное действие поручите стражникам? Отчего так?
Блестящие ногти поддевают крышечку, белые пальцы зачерпывают вязкую субстанцию. Вначале Янлин наносит её на грудь узника, прямо на сосок.
— Стражникам? — Янлин удивленно вскидывает бровь, фыркает: — О нет, друг мой! Какие пошлости лезут тебе в голову! Всё будет гораздо пикантней.
Узник дышит часто. Ещё распаленный борьбой. Ещё изредка подергивает оковы, проверяя на прочность. Смотрит то на руку Янлина, наносящую странное средство на тело, то в улыбчивое расслабленное лицо. Морщит нос от резкого запаха, который доносится даже до наблюдателей. Говорит так же иронично:
— Янлин, ты же собирался рассказать что-нибудь интересное. Ну так скажи, что это за страсть наблюдать, но не участвовать? Признайся честно, тебе чего-то не хватает?
По наглому тону ни за что не скажешь, насколько растерян его обладатель, — это выдают только бегающие карие глаза. Карие. Но в них нет и десятой части того ужаса, что видел Бохай в глазах Нина. Ужаса, который вызывал он сам, а вовсе не иррациональная, изощренная жестокость Янлина… Тогда Бохай не исполнял ничей приказ. Сейчас… Почему ему не должно быть безразлично сейчас?
Но Бохай замечает, как замер Янлин. Улавливает, что обычно невозмутимый Глава Стражи напрягся. Ненадолго, впрочем. Тут же снова смеется:
— Милый мальчик такой проницательный! Так и быть, укажу тебе путь к разгадке. Об этом ты тоже можешь спросить у Энлэя. Если выпадет случай… Если наше исследование пройдет в достаточной мере успешно… — воркует Глава Стражи, лениво вычерчивая узоры на бронзе груди. Пожав плечами, вздыхает: — В самом деле, Цао, тебе стоит быть полюбопытнее — вокруг столько загадок!
Неожиданно Янлин склоняется к полу, приманивает измазанными пастой пальцами первую попавшуюся кошку. Та бросается к нему с интересом. С голодным азартом. Хозяин берет животное на руки.
— Вы и с Энлэем знакомы? — звучит со стола.
— Более чем! — улыбается Янлин, опуская питомца на грудь распятого. Кот неловко упирается всеми четырьмя лапами, выпускает когти. — Ты же мне совсем как родной. Троюродный… четвероюродный?.. — тонкие брови в замешательстве хмурятся, с губ слетает возмущенный смешок: — Ну и, как минимум, брат невестки! Родственные связи не то, в чем я хорошо разбираюсь, а из-за матримониальной выходки Энлэя они и вовсе запутались!
~
В какой-то момент пытливость Цао угасает. Не хочется ничего уточнять. Вдруг обнаружившееся родство с этим чудовищем отходит на второй план. Зато Цао начинает догадываться, чем пахло то подозрительное снадобье — обычный рыбный паштет! Янлин, что, превращает его в буфет для этой пушистой оравы? Истошные кошачьи крики подтверждают догадку — снующие под пыточным столом претенденты звучат весьма заинтересованно. Нетерпеливо.
Тварь вначале просто слизывает шершавым языком кушанье с груди. Но у неё отменный аппетит. И Цао представляет себе, что будет дальше. Выдыхает. Всё под контролем.
После первого укуса удается даже не измениться в лице. Больше чем боли, Цао боится быть слабым.
— Чего ты хочешь, Янлин? — голос не дрожит. — Что за исследование?
— Не бери в голову! — Очередная порция приманивающего средства распределяется ниже, по животу. Пока клыки впиваются в ноющий сосок, холодные пальцы скользят ласкающе-мерзко. — От тебя уже ничего не зависит. Говорю же, не тебе отведена главная роль. А главными деятелями будут сегодня даже не люди. Гораздо более совершенные существа!
И Янлин снова наклоняется к полу. Поднимается уже с черным котом на руках. Целует мордочку и поворачивает к Цао:
— Посмотри, разве не прелесть? — не ожидая ответа, опускает на грудь. Тварь моментально отыскивает угощение. В этот раз поначалу тоже почти не больно. — Вот в ком есть истинная непосредственность и жажда жизни. Из-за тебя им пришлось какое-то время поголодать. Так что будь добр, искупи вину!
Укус. Цао дергается. Чтобы скрыть резкий выдох, фыркает:
— Что ты несешь? Что, по-твоему, не так с моей непосредственностью и жаждой жизни? — Почему бы не спросить? Сейчас можно спрашивать о чем угодно… Пока на это есть силы.
Янлин блестит заколками, качает головой и продолжает старательно, кропотливо распределять средство. Щедро и равномерно. По всему телу. И на грудь снова кладет. Добавки. Уже две твари жадно прокусывают кожу. До чего острые клыки! И когти — совсем не стесняются держаться покрепче.
— Ну как же… — тем временем воркует Янлин. — Всё время пытаешься что-то скрывать. Даже когда это совершенно бесполезно. И бесперспективно. Вот как сейчас. Думаешь, действительно сможешь сдержаться? Не сможешь. Да и незачем. А что до жажды жизни… Если бы ты ценил её хоть немного, то сам почувствовал бы, как опасно и нелепо отказывать в чем-либо Хранителю Устава. Власть нужно уважать, Цао. Тогда есть шанс, что и власть имущие позволят тебе пожить. А может, и чем-то помогут. Подсластят подчинение. Но ты оказался беспечным щенком. Это даже разочаровывает! Не будь ты моим родственником, не стал бы и возиться!
Тварь облюбовала уже другой сосок — грызет старательно, точно до крови. Вторая толчется в районе пупка — царапает, а кожа там ещё нежнее… Цао морщится, маскирует боль презрением:
— Всё это чушь, Янлин! Сдерживаюсь, потому что так хочу. Отказал Чену, потому что не хотел подчиняться. Вот тебе и непосредственность! — Усмехается, сглатывая вскрик: — Власть… Я отказываюсь понимать, что такое власть! — Третья тварь опускается на грудь, а пальцы в самоцветах — ниже… Цао выдыхает и высказывает ровным потоком всё подряд, не задумываясь, от души: — Янлин… ты это называешь властью? Отдавать на растерзание живую плоть? Попирать человеческое достоинство на эшафоте? Отправлять ничего не подозревающих служителей на бесчеловечные опыты к лекарям-вивисекторам?
~
Почему-то Бохай ясно слышит эти слова. Почему-то сразу всё понимает. Осознает — холодной волной по телу, онемением до кончиков пальцев. Вместо крови по жилам течет тошнота. Белые халаты. Лекари. Куда он отвез Юя?! Сам передал. Своими руками. Опять.
Вокруг та же комната со шкурами. Мельтешат те же блики огня. Жар камина. Рябит в глазах приближающийся пятнистый пол.
Сильные руки подхватывают его. Грубо и просто. Что-то мурлычет, шипит медовый голос. Растворяется в полосатых мертвых мехах, тонет в мяуканье тварей живых… Взмах рукавом, изящный палец указывает на дверь. Он и тогда так указывал… перед клеймением… на Юя.
Но ведь тогда Бохай отказал! Отказал! Так почему это вообще ни на что не повлияло?! Он ведь так хотел всё исправить!..
Шень утаскивает Бохая из комнаты. Бохай еле держится на ногах.
Почему он всё ещё держится?
~
Держится и Цао. Правда, драматического эффекта своих слов уже почти не замечает. Не придает значения тому, что проговорился. Янлин, очевидно, в курсе. Теперь знает, что в курсе и он. Какая разница?
В самом деле, когда уже не можешь даже сосчитать, сколько тварей впивается в израненную плоть, не различаешь клыки от когтей и только и ждешь, что вот-вот они спустятся ниже, дойдут… Какая может быть разница?!
И до улыбки Янлина уже нет дела: издевательская она или с оттенком уважительности? Может, удивлен осведомленностью? Или точно понял, что подопытный теперь не жилец…
— Именно так! А говоришь, не понимаешь! — кивает Янлин, потом вздыхает сочувственно: — Эх, Цао, Цао… Ну, хорошо, признаю, есть в тебе немного кошачьей непосредственности. И ты оказался не так уж нелюбопытен. Да всё не впрок. Какая досада!
~
Бедра Цао уже покрыты рыбной приманкой, и теперь Янлин приступает к интимным местам. Сам удивляется, что не чувствует ни малейшей брезгливости. Возможно, именно потому, что мужская плоть расслаблена, не возбуждена похотью: просто мягкий уязвимый орган — их гордость, их, помилуй небо, достоинство!
А может быть, Янлину нравится это тело — идеальный проводник удовольствия и страданий. Он чувствует себя художником, раскрашивающим эту девственную бронзу — не мрамор на этот раз — в подходящие краски. В цвета чистой боли, красной крови, густой беспомощности. Сегодня — без нефрита. Без нежности, без надежды. Без наслаждения.
Кристальной чистоты аметист! Агония. Ангст. Апогей.
Синестезия — как путеводный огонь. Янлин познает мир. Себя в нем. И кого-то вокруг. Он не считает других такими же, как он сам. Они и не такие же.
Случайная обмолвка Цао не беспокоит Главу Стражи. Найдется способ извлечь из этого выгоду… А участь беспечного юнца была решена, ещё когда он сболтнул о «предательстве». Ведь Янлин действительно собирался разыграть тот козырь, но… совсем не стремился выиграть. Не хотел, чтобы вся подготовка пропала зря. Не хотел и выставлять себя в худшем свете — ведь его слову действительно можно верить, ведь он и правда ни к чему не принуждает… Нет, всё будет гораздо изящнее!
Скоро, скоро его ждет самая интересная часть симфонии, венец истории, праздничный десерт!.. Прозрачности аметиста не хватает самой малости — звона. Криков. Но у Янлина нет сомнений — они будут. Будут.
Смуглое тело дергается, дрожит. Губы уже искусаны в кровь. Грудь вздымается так лихорадочно, что кошкам приходится впиваться когтями прочнее, чтобы не свалиться. А сейчас… Белый кот — тот самый наглый любимец — достойный дегустатор основного блюда.
— Ничего больше не хочешь мне рассказать, мальчик мой? Или спросить? — любопытствует Янлин, с интересом наблюдая, не возбудится ли мужская плоть и при таких пикантных обстоятельствах — кот пока весьма деликатен…
Цао молча мотает головой. Ну конечно! Во-первых, и так наговорил лишнего. Во-вторых — что бы он ни сказал, это ничего не изменит. А в-третьих — до чего наивное баранье упрямство! — сложнее было бы удерживать стоны.
— Тогда я тебя оставлю. Не люблю скучать, — Янлин ласково треплет по щеке. Щекотным шепотом смеется на ухо: — Ну а тебе, уверен, скучать не придется!
Захотелось даже прикоснуться губами к родинке — просто так. Почему нет? А впрочем, пустое. У него есть дела поважнее. Пора бы наведаться к другой команде. Подбодрить их…
Необходимо четко синхронизировать процесс.
Ведь белый кот уже не так аккуратен. Загорелое лицо давно не скрывает мучений: брови сведены, испарина на лбу, глаза плотно зажмурены. Янлину интересно заглянуть в них в этот момент.
— Цао, — зовет любовно, — знал бы ты, как прекрасно выглядишь сейчас. Роскошно. Возбуждающе.
Призыв срабатывает — карие глаза распахиваются, устремляются на Янлина. Потрясающий коктейль: боль и ненависть, в равных долях.
— Тебе-то откуда знать… что такое возбуждение? — голос сдавлен, но любопытство и желание уколоть оказываются сильнее.
Янлин понятия не имеет, откуда такие догадки. Но и они не слишком тревожат. Так только интереснее. А это главное — чтобы было интересно! Поэтому хрустальный смех совершенно искренен, искрист:
— А мне и не нужно! Я же набираю комплектом: вожделенных и вожделеющих. Ну ладно, друг мой. Держись тут. Удачи.
~
Янлин уходит. Не закрывает дверь. Из соседнего помещения тянет холодом. Там темно. Да и перед глазами темнеет. Проще держать их закрытыми. Или нет? Сложно разобраться.
Не хочется видеть копошение оголодавших тварей. Они и сами прекрасно справились с тем, чтобы запрыгнуть на стол и потребовать свою долю. Пушистые хвосты только и мелькают перед лицом. Цао зажмуривается, пытаясь отрешиться от происходящего, но оказывается, что так чувствительность обостряется. Остается лишь боль. И мерзкие звуки. Как же отвратительно они чавкают! Цао только надеется, что это всё ещё паштет, рыбная приманка — ведь не может же обычная кошка оторвать кусок живой плоти?.. Хотя, по ощущениям…
Распахивает глаза и видит, с каким аппетитом розовый язык слизывает с груди вместе с серой кашицей алую кровь. Его кровь. Наверное, Цао ошибался — это вовсе не обычный паштет. Едкий запах намертво пристал к коже. Он притягивает тварей необоримо, словно пропитал плоть насквозь, превратил её в желанное лакомство. По крайней мере кошки ведут себя именно так.
Кажется, их около десятка… Грызут, царапают. Конечно же, больше всего им по нраву впиваться в самые нежные места… Невозможно лежать неподвижно. Но и тут нет однозначного ответа. Если судорожными метаниями сбросить их с себя, слишком глубоко впиваются когти — они ведь стараются удержаться. А потом тут же набрасываются снова. Если долго не двигаться, глубже впиваются клыки… И начинает казаться, что откусить кусочек им всё же по силам.
Боль. В конце концов, это всего лишь тело. Страх? Быть изувеченным? Цао убеждает себя, что глупо бояться увечий, если никогда не боялся даже смерти! Да, они уродуют его тело. Разрывают то, что было целым. Выпускают наружу кровь, которая должна быть внутри. Всего лишь.
Но с болью нельзя спорить. Её не переубедишь. И если плоть — это просто плоть, то и крики — всего лишь физиологическая реакция… Да, слишком сложно держаться. И действительно незачем. Янлин был прав. Янлин…
Чего он добивается? Как глупо!
Острое в мягкое… Теплая кровь остывает, становится липкой. Щиплет, разъедает царапины дрянной состав. Цао в очередной раз мечется в оковах, сбрасывает всех прочь хотя бы на время. Но твари вцепляются прочнее, боясь упасть… И, когда четыре десятка лап одновременно впиваются когтями в тело, с губ впервые срывается стон. Кажется, даже приносит облегчение. Ненадолго. Как и предпринятое усилие — они снова вернулись. Их голод неутолим. Не доели. Почти смешно, но посмеяться не получается. Не с кем. Зато и кричать не так неловко — никого рядом.
Может быть, смогут отвлечь размышления? Самое время подумать о жизни! Как можно было оказаться в такой ситуации? Что он сделал не так? Отказал Чену? Но Цао не мог иначе! Согласился помочь Энлэю? Но Цао даже не предполагал, что всё окажется настолько серьезно! Ведь Орден всегда скрывал, насколько низко ценится в нем жизнь рядового служителя. «Гуманнейший» Орден! Кто бы мог подумать, что они с Минем выяснят, что осужденных отправляют на смерть?
А может быть, ошибка Цао в том, что в свое время он дал повод собраться всей этой толстой стопочке доносов? Ну, тут уж он точно ничего не мог бы поделать! Расплачивается теперь болью за все добытые с риском для жизни удовольствия…
Так когда же, в какой момент всё пошло не так? Боль становится фоном для бегающих по кругу мыслей. Темнеет в глазах. Цао опять закрывает их и уже не пытается сдерживать стоны. Не перед кем держаться. Да он, наверное, и не смог бы… Эти твари подобрались к самым уязвимым местам. Тем самым, что предназначены дарить наслаждение. То самое наслаждение, что ведет к стольким необдуманным поступкам…
Но ведь сейчас он здесь точно не из-за плотских утех! Это точно не наказание за нарушение Устава! Скорее урок о смирении с властью. А смиряться Цао не собирается — даже сейчас!
Только вот стоны больше не приносят облегчения. И всё меньше сил и решимости хотя бы иногда сгонять зверей с себя. Котики запачкали лапки. И мордочки. Нет, просто озлобленные твари! Рычат друг на друга, урчат, глодают жадно. Да что ж их так тянет к области паха! Лучше бы и дальше грызли соски!..
Цао вновь приоткрывает глаза. Вся грудь исполосована, окрашена красным. Нетронутыми остались только руки в рукавах, но кожа на запястьях разодрана. В этом виноват он сам — в своих яростных метаниях совершенно не обращал внимания на оковы. Нет. Не виноват. Не сопротивляться нельзя. Не виноваты даже эти твари. А только та, что ушла…
Блуждающим взглядом проскользив к двери, Цао вдруг замечает ещё одного сидящего поодаль кота. Надо же, кому-то он оказался не по вкусу! Кот довольно уродлив. И смотрит на происходящее с некоторым недоумением — чуть ли не осуждение чудится в лупоглазом взгляде. Что же, даже твари бывают разными… Даже в общем безумии можно не участвовать.
Можно. Только больно. Стоны громче. Когда это кончится?! Не важно — чем!
Если готов к смерти, можно не беспокоиться о шрамах. Если удастся выжить, тем более ерунда. Но эта пытка слишком медленная. Не стоит надеяться даже на обморок. И так не хочется ждать его! Властитель боли, чертов извращенец — почему он должен быть единственным, от кого можно ожидать избавления? Молить его о пощаде не только невозможно для самолюбия Цао, но и, принимая во внимание аномальный характер этого существа, абсолютно бессмысленно. Он ведь даже не ставил условий!
Цао кричит что есть духу, но только чтобы дать выход ненависти. Пока на нее еще есть силы.
Но любой крик однажды умолкает. Силы кончаются, как и воздух в легких. Не кончается боль, монотонные укусы, беспомощность… Как же хотелось бы не быть!
Не быть… Цао точно помнит, что кое-кому важно обратное. Помнит эту отчетливую уверенность. Как будто он один и держит Цао в этом мире, в этой жизни… Хорошо, что Янлин не поставил вопрос ребром — остаться верным себе или… Но почему-то говорил о сговорчивости… Нет, о нем сейчас думать не хочется. И точно не хотелось бы, чтобы он знал, что с ним тут происходит!
Боль похожа на багровый туман. У бессилия вкус соли и горечи. Холодный пот. Обжигающее отчаянье.
В соседней комнате какой-то шум. Странно, но Цао его слышит. А казалось ведь, что всё-таки почти ускользнул в беспамятство. Без сознания, но с болью — не знал, что так бывает…
Почти не замечает, как кто-то входит. Человекообразная тень…
И вдруг — мокрый холод. Окатили ледяной водой. Колючий кашель — неудачный вдох. Кошки — врассыпную.
Свободен? Разве что сознание — оно наконец свободно угасает, растворившись в студеной зыбкой тиши.