Люди… Они мнят себя такими разными, сложными… Но всякий раз разочаровывают Янлина до смешного одинаково! Этот красавец с алой косицей не стал исключением. Впрочем, Янлин дал ему совсем немного времени, чтобы себя проявить. Но с таким бараньим упрямством просто утомительно иметь дело!
Собственной попыткой скрыть желание остаться в Обители Цао выдал себя с потрохами. Впрочем, Янлин и так знал, кто может его здесь держать. Хотел на этом сыграть… Что-то предложить, чего-то потребовать. Никакого принуждения — честный обмен. И если бы Цао согласился на сотрудничество из-за этой связи… мероприятие пришлось бы отменить. Но юный смутьян упустил свой шанс, не видел выгод. Своим выпадом насчет предполагаемого шантажа раскрыл намерение во что бы то ни стало стоять на своем. А Янлин не хотел ставить на проигрышный вариант!
К тому же, чтобы получить желаемое, ему вовсе не нужно было блефовать. Нет, слову Янлина можно верить. Янлин — сторонник кристальной честности и принципа добровольности. И он действительно не собирался как-либо вредить одному из своих подопечных — да ещё такому яркому и запоминающемуся, утонченному, сформированному в идеальном соответствии с собственными вкусами… Только поиграть. Только ещё раз вспомнить…
Что ж, Цао оказался полезен хотя бы тем, что дал для этого замечательный повод! А из-за своей невоздержанной язвительности — вероятно, даже сам того не заметив — всё-таки предоставил Янлину более основательный инструмент воздействия. Если не на само это заносчивое создание, то, по крайней мере, на его товарищей.
Да, Янлину довелось познакомиться и с третьим из неразлучников. Очень перспективная связь! Сегодня он собирался её укрепить.
Глава Стражи пригласил юного таможенника прямо в рабочий кабинет. Ни личные апартаменты, ни комната со шкурами не годились для серьезной беседы. Насколько он знал подобные натуры, их легко было подавить именно грубой серостью чиновничьей скуки и угрожающей репутации. К тому же недавние воспоминания надолго окрасят непритязательный интерьер рабочих покоев в нужный оттенок…
— Господин Минь! — звенел колокольчик улыбки. — Счастлив вновь видеть вас в своем скромном углу, где уже столько лет тяжкий труд на благо Обители порой до рассвета не позволяет мне сомкнуть глаз.
Нежность нефрита переливалась в меди голоса, но гость подхватывать мелодию не спешил. Молчал. Даже не поклонился в приветствии. А ведь дерзость эта ему совсем не к лицу! И ничего подобного — ни безрассудного бесстрашия, ни холодной готовности — он, конечно же, не испытывал. Удивительно, насколько разные натуры сошлись в дерзкой троице, и насколько похоже они старались не выдавать своих чувств! Но всё равно очевидно было, что Миню не по себе, что нервные пальцы слишком часто поправляют пушистые пряди, что взгляд резко мечется по комнате, застревая то на разложенных на столе бумагах, то на прохаживающемся мимо коте.
— Что же, давайте начистоту, — вздохнул Янлин. — Ваш Цао оказался не только непростительно глуп, но и до невозможности болтлив. Но нам ведь не нужны лишние проблемы с вашим семейством, не правда ли, господин Минь?
Молчание затягивалось, и через несколько долгих секунд Минь всё же поднял на него взгляд. Серые глаза, чистые… Янлину нравилась ложная чистота — прозрачная и скользкая.
— Господин Глава Стражи?.. — голос звучал тихо, ровно. В нем не было смущения и, как ни странно, действительно не было страха. Только легкая заинтересованность и что-то вроде нетерпения. Так спешит выяснить свою судьбу?
Янлин усмехнулся:
— Вы будете пытаться отрицать? В самом деле, неужели вы думаете, что Глава Стражи не в силах сложить два и два, чтобы сообразить, откуда это неугомонное создание могло выяснить что-либо об отдаленных обителях, при том что один из его… слишком близких друзей служит на таможне?
Минь молчал, но взгляд не опускал. На поверхности светлой радужки показались отблески цвета морской волны. Пухлые губы приоткрылись, но для них не было готово слов. Но это не растерянность — Янлин научился разбираться в людях. Это больше было похоже на… презрение, решимость, обреченность? Странная смесь.
— Так вот, мой юный друг, — продолжал Янлин со всем снисхождением, — как Глава Стражи, я берусь утверждать, что Великому Цензору ни к чему знать о том, каким праздным любопытством и неосмотрительной активностью отличаются некоторые служители. Пусть это останется нашей маленькой тайной. Ещё одной. Что скажете?
Пожатие плечами вышло у Миня совершенно естественно, непроизвольно. Снова не слишком вежливо. Зато тон его был серьезен — он вполне осознавал положение, в котором оказался:
— Что требуется от меня взамен?
Ну, этот хотя бы не сказал, что ему безразлично!
Серый кот запрыгнул на стол, прошелся прямо по бумагам. Янлин ловко перехватил худосочное тельце и усадил к себе на колени. Сверкнул повеселевшим взглядом на прямолинейного посетителя:
— А что вы готовы предложить? Как ещё способны развлечь? — улыбался с явной насмешкой, возвращая презрение, считанное в бирюзовой поволоке глаз.
Но Минь был неразговорчив. Он просто стоял напротив стола Главы Стражи и смотрел на него сверху вниз. Весь облик — ожидание, принятие… разочарование? В чем? Или — в ком?.. Может быть, сокрушается о собственной беспечности?
— Всё довольно просто, молодой господин, — вскоре Янлину надоело гадать. — Вы считаете, что узнали нечто важное, не так ли? Думаете, это может причинить репутации Ордена урон?
Пальцы Миня нервно подрагивали, он смотрел упрямо, но будто сквозь. Янлин видел, с каким трудом подбирались слова:
— То, что происходит в отдаленных обителях, бесчеловечно, — ответ прозвучал едва слышно, но тоном спокойным, как мертвый штиль. И безоглядно, как смертельный номер, как последнее слово обреченного, последовал крамольный вопрос: — Как это может сочетаться с высокой нравственностью гуманного Ордена?
Святая простота! Дерзость блаженного! Янлин затрясся в беззвучном хохоте. Смеялись отблески в драгоценных заколках, искрилась дрожь медных кудрей и пятна на леопардовой мантии.
— А что такое гуманность, мой юный друг? Как вы это понимаете? — Он был счастлив поболтать на подобные темы! С воодушевлением продолжал не подразумевающие ответов расспросы: — Что же бесчеловечного может быть в том, что проделывают, позвольте вам заметить, определенно такие же, как вы, как все, кого вы знаете, люди? А другие люди пользуются плодами их трудов.
Слово «люди» выделялось презрительным нажимом в его речи. Слово «люди» Янлин органически не мог применить к себе…
— Пользуются?.. — вместо бирюзы серые глаза заволокло замешательством. Потом Минь и вовсе опустил взгляд, будто что-то вспомнил, и ссутулил плечи, будто устал…
— Да-да, — легкий кивок. Безапелляционно, совершенно точно. Янлин знал, о чем говорит: — Предлагаю вам обсудить всё с собственным семейством. Предложите господину Линю сделать Обители небольшое пожертвование. Скажите, что, как сотрудник таможни, можете предоставить в его распоряжение первоклассную партию целебного средства. Ваш дядюшка будет в восторге, уверяю! И это ещё кроме того, что, пожалуй, вам пора бы перейти на более высокую должность.
Минь уже не мог скрыть растерянности. Ну ещё бы! Вряд ли он ожидал привилегий и поощрения вместо угроз и преследований. Но Янлин любил удивлять.
— То есть… — голос чуть дрогнул. — Я должен буду съездить домой?
— Ну да! Не писать же о таком в письме, они проходят цензуру, — усмехнулся Янлин. — Думаю, недели вам будет достаточно, чтобы проветриться, отдохнуть и прийти в себя.
Глава Стражи замолчал. Гость, согласно кивнув, молчал тоже. Только весь его вид говорил об ожидании конца — тяжелой беседы, удушающей компании, просто конца… Молчание сообщало Янлину не меньше, чем речь. Он воспринимал окружающее с изощренной жадностью. В тишине отчетливее зазвучали не-звуки: серость стен кабинета, запах сырости из коридора, затхлость казематной скорби. Серость — зачастую нечто большее, чем цвет…
Янлин чувствовал, что Минь всё равно не поверит ему окончательно, но давал время укорениться росткам облегчения и надежды. Прежде чем, на всякий случай, поддеть крючком намека:
— Господин Минь, право, вам не стоит так уж беспокоиться о тех, кто попадает в отдаленные обители. Хотя бы потому, что есть те, кто, в отличие от них, не так далеко. И, в отличие от вас, не имеет такого высокородного происхождения. — Глава Стражи умел доносить мысль отчетливо — жалящим взглядом, сверлящим полушепотом: — Обратите же свое сострадательное внимание на тех, кто ближе. Печальные вещи, увы, случаются не только в специально отведенных местах.
В этот раз Янлину не нужно было уточнять, к кому конкретно относятся его слова. Но, в этот раз, Янлин действительно мог бы исполнить свою угрозу… Почему бы не повторить исследование? Или ещё как-нибудь разнообразить… Раз уж даже «выживаемость — не главный приоритет!»
Янлин старательно считывал реакции странноватого гостя. Минь не выглядел ни разочарованным, ни испуганным. Ни даже удивленным. Но и скучным вовсе не казался: его упрямство оказалось совсем иным на вкус — воздушно-терпким, пустым.
— Я вас понял, Господин Глава Стражи, — серьезно отвечал Минь. Чувствовалось, что соглашается он как будто временно, понарошку. Отсутствие сопротивления делало преграду неуловимой.
Серая шерстка струилась под пальцами, серые глаза утомили своим равнодушно-принимающим, ложно-непорочным сиянием. Невольно отведя взгляд, спустя пару мгновений Янлин вновь вскинул его на посетителя. Вместе с явно риторическим вопросом:
— Вы ведь вернетесь, господин Минь?
Янлин обожал предоставлять испытуемым свободу выбора!
Ограничения они придумают себе сами.
~
Ограничения… Ради своих исследований Янлину тоже приходилось проявлять недюжинную фантазию! Недавно как раз выпал шанс вспомнить…
Как блики ламп играют на алебастровой коже… Она покрыта испариной, словно мраморная статуя на рассвете — хрустальной росой. Как искажены сосредоточенностью черты лица… Его мешают разглядеть черные пряди — гладкий атлас, тяжелый шелк.
С той поры прошло три года: бутон раскрылся, птенец вылетел из гнезда, но некоторые вещи — неизменны. Всё, что заложено им, проросло, дало всходы, и плоды пожаты… Проверка прошла успешно. Время не испортит это вино. Но и мастер ему больше не нужен.
О, зато мастер необходим был тогда! Кто ещё привил бы юному созданию вкус к медовой горечи, к нежной остроте?.. Кто научил бы ценить обжигающую хлесткость плетей и освежающий холод оков? Откладывать разрядку так долго, чтобы удовлетворить за раз не менее троих?
Но слишком способный ученик обучался всему легко и быстро — без ограничений не обойтись. Вариантов немало. Можно, к примеру, доводить пассивного партнера до финала, не используя рук. Можно затруднять разрядку — простой плетью или, скажем, горячим воском… Можно совмещать.
Самые знойные ночи — долгие, вопреки раннему рассвету; темные, несмотря на множество ламп. Время экзаменов!
Янлин любит подводить итоги. Снимать контрольную пробу. Повышать ставки.
Пусть будет трое. Зафиксированы кожаными ремнями, в разных позах. Неудобство поз — одно из препятствий. Нужен ещё помощник, он не позволит им слишком расслабляться в процессе. Чистое наслаждение — скука. Оно поверхностно. Неполноценно.
Янлин это знает, хотя и не мог бы почувствовать сам. Просто ему нужны большие амплитуды — обыденный спектр не распознается. Поэтому — красные полосы на белой коже. Поэтому — желтый воск на кремовый живот. А если потянуть за цепь ошейника, на щеках появляется румянец. Почти как от смущения. Поначалу все они так мило смущались — Янлин помнил…
Янлин помнил их разными. Запоминал каждого. Видел самую суть.
И Его неистовое пламя — разлив лавы, взрыв вулкана — почувствовал с первого взгляда. Первым выпустил в вольное плавание: бездну поджег и наполнил ветром парус. Теперь красиво — горящее море не погасить, бег по бурным волнам не прервется…
Янлин всегда видит другое при взгляде на совокупляющиеся тела. Научился даже не задумываться, что, в сущности, это лишь телесная немощь. Мерзость, подобная отправлению естественных потребностей. Нет. Ночи под бархатным альковом — искусство. Такими делает их он сам.
Такими, после которых никто не останется прежним. Такими, что от сдерживаемого вожделения вибрирует дымный воздух. Каждый вдох наполняет ядом желания, каждый выдох — стон.
Только Он прочнее сжимает зубы. Хмурит брови. Но безумная искра в обсидиане глаз с каждым разом всё ярче… Смелее. Уверенней. Неутолимей. Сейчас под ним изгибается уже второй.
Первого, ещё содрогающегося от долгой разрядки, разукрашенного пунцовыми полосами, испачканного собственной страстностью — поспешно развязывает помощник. Эти юные создания — тонкие и хрупкие. Их обращение друг с другом — бережное, утешительное. Почти с трогательной заботой тот, кто оставлял на нежной коже алые отметины, сейчас старается не прикасаться к ним. Зато прикладывается губами к истертым почти в кровь запястьям. Следам оков, которые сам надевал… Но больше времени уделить товарищу он не может — пора приступать к следующей задаче.
Пора зажечь свечу. Подойти к увлеченной друг другом паре. Один распластан навзничь — руки заведены за спину, ноги подогнуты в коленях. Замысловатая перевязь чернеет веревками на белом теле. Второй вторгается в уязвимо подставленное отверстие — с техничной размеренностью, видимой бесстрастностью. Конечно же, ложной.
Янлина таким не обманешь! В честь экзамена сегодня не используется отодвигающее разрядку кольцо. Без страховки. Наживую. При выходе видно, как покрытый блестящей смазкой орган пульсирует от бега крови по вздувшимся венам. При входе — чуть резче очерчиваются скулы и тень будущей морщинки всё явственней видна меж бровей. Он на пределе. Но Он не сдастся. Это — Его стихия.
Он выучил все уроки и знает, что сейчас его член — орудие не его наслаждения, а только инструмент для стимуляции партнера. Знает, под каким углом необходимо вторгаться в подготовленную плоть, чтобы при каждом движении всё ближе подводить к финалу. Подталкивать, не давая ни секунды передышки, сотрясая изящное тело — обездвиженное, лишенное возможности как помешать, так и чем-то помочь — руки ведь связаны за спиной…
Но цели должны быть достижимы: Янлин позаботился о том, чтобы уравнять шансы. И хотя возбуждающие благовония одинаково воздействуют на всех, главный испытуемый сегодня единственный не пил вина. Того самого, особого… Всё честно. Своими силами.
Рывок вперед. В правильном ритме, с точно выверенным нажимом — это, должно быть, немного неудобно, но опыт позволяет прижиматься к верхней стенке без риска выскользнуть в ответственный момент. Юноша под ним выглядит совершенно потерянным, почти жалким. Впрочем, почему «почти»?..
Особенно, когда подоспевший помощник со свечой окропляет разгоряченную кожу первыми обжигающе-застывающими брызгами. Он начинает сверху — немного на плечи. Пока не слишком чувствительно. И ещё непонятно, от чего больше содрогается подопытный: от приближения к пику наслаждения, благодаря искусным толчкам, или от его отдаления, вследствие неизбежной, но всегда неожиданной боли. Затем желтоватый воск льется на грудь — низвергаясь жгучей струей, налипая буграми. На глазах появляются слезы, но пока не текут по щекам. Пока беспощадная логика событий не подталкивает руку помощника ниже. Туда, где кожа ещё нежнее. Янтарные капли — на живот. Стон — громче. Уже почти крик.
И — быстрее. Толчки тоже не прекращаются. Сосредоточенность Его лица — плато спокойствия. Ожесточенно-отрешенного. Удовольствие должно опередить боль. Наслаждение победит. Наслаждение… О, конечно же, всё равно Он испытывает его тоже — чистое, яростное. Но слишком рано и думать… Невозможно думать!
В такие моменты Янлину кажется, что он синхронизируется с чувствами наблюдаемого объекта, сливается с ним. Может даже переключаться между основными действующими лицами и также ощутить беспомощность связанного — полностью отдавшего своё тело, свои наслаждение и боль в распоряжение других; доверившегося однажды, но сотни раз об этом пожалевшего и даже на сожаления не способного больше… Потом — в другие ночи — он сделает тот же выбор. Сейчас же в крови бушует возбуждающее зелье, стимуляция изнутри с каждым движением распаляет желание, а плавленный воск продлевает пытку, повышает ставку. Согласно условиям игры член трогать нельзя, но он всё равно напряжен до предела, подрагивает от ритмичных толчков, бьет по животу… Кажется, он готов излиться от малейшего прикосновения.
Помощник аккуратен — на этот раз не струя, а только капли. Свеча поднята повыше, и воск успевает немного охладиться в полете… прежде чем упасть на изнывающий от возбуждения орган. Сверхчувствительность путает карты. В сорвавшемся стоне неразделимы страдание и удовольствие. Да, всё равно обжигает, но — всё равно прикосновение. Долгожданное, вожделенное. И неумолимое стимулирование простаты наконец дает свои плоды. Юноша судорожно вздрагивает, потом замирает. Хватает ртом воздух. Слезы текут из закрытых глаз, а белая жидкость — толчками, брызгами — покрывает желтизну воска. Эссенция страсти…
Ответственный момент: сможет ли Он сдержаться сейчас, не поддавшись чужому апогею? Сможет ли не откликнуться взаимностью на столь бурное проявление чувств? Янлин знает, что это самое сложное, и, как обычно, жадно вглядывается в лицо. Хочет видеть в деталях: как сжимаются челюсти от развратно-жалобного стона партнера, как брови хмурятся от конвульсивных сокращений упругой плоти. Как животное желание борется со сверхчеловеческой выносливостью на утонченном аристократическом лице — таком юном и таком безвозвратно порочном. Чего больше в его взгляде — уверенности или беспомощности? Решимости или игры? Но увидеть глаза мешают черные пряди. Слишком расточительно было бы упустить обсидиановое буйство этой бездны! Обменять одну драгоценность на другую — вполне соразмерно.
Янлин подходит ближе. Вынимает из своей прически одну из заколок. Запускает пальцы в повлажневший у висков шелк волос. Да, это того стоило: подопечный переводит взгляд на наставника — затравленный и необузданный, жалующийся, но стойкий. Янлин скрепляет собранные волосы в хвост.
— Ну что, готов к последнему рывку? Или сдаешься? — улыбка и шелестящие речи. Янлин знает, что в подсознании учеников его голос прочно сплавился с атмосферой разврата. Слова учителя теперь тоже своего рода афродизиак.
— Готов, — сквозь тяжелое дыхание и сжатые зубы звучит решимость. Почти вызов. Почти самодовольство.
Только теперь пара разъединяется, и Янлин видит орудие страсти во всей красе. Покрасневшее, твердое даже на вид, рельефно украшенное венками. Странная красота. Почти отталкивающая. Янлину никогда не хотелось прикоснуться. Его всегда удивляло, как вся та глубина эмоций, что читается во взгляде, что сквозит в гордом характере, может сочетаться с полностью животным механизмом, воплощенном в этом несообразном органе. И как может называться достоинством то, что является средоточием стыда?..
Впрочем, от стыда Янлин отучал своих птенцов в первую очередь! Он не поклонник этой эмоции. Она только мешает. Но он не уверен, что стоящий всё это время на четвереньках третий подопытный сейчас его не испытывает… Прошло уже не менее получаса, а он так и стоит голыми ягодицами кверху, опутанный кожаными ремнями, с кляпом во рту и затычкой в рабочем отверстии. Ошейник с цепочкой — обязательный атрибут. Металлические прищепки на сосках — факультативный.
Последняя схватка. Как поведет себя Он? О, Он всегда чрезмерно деликатен! Нет, Он никогда не начинает с похабного шлепка по вызывающе подставленному заду — Он только плавно натягивает цепь, приподнимая стройное тело. Одной рукой обнимает, поддерживая, другой — дразняще двигает расширяющую проход игрушку. Затем ладонь пускается в возбуждающее исследование — по подрагивающим бокам, по животу, обходя запретные участки, по внутренней стороне бедер. И плоть юноши откликается — несмотря на усталость и дискомфорт, он льнет к пышущему жаром партнеру, напитывается его неутоленной страстностью. Проникается болезненным доверием к тому, для кого он, в сущности, просто тренировочный агрегат, просто очередное требующее удовлетворения тело.
Возможно, сам испытуемый так не мыслит. Возможно, ещё пытается помнить, что все партнеры обладают личностью и собственной волей — просто лишены возможности её проявлять… Он ошибается. Сам в себе. Но истинный путь указан, курс избран — осталось открыть глаза. А пока — Его действия только вернее ведут к цели: партнер расслаблен и возбужден, с первым же проникающим толчком выражение нескрываемого удовольствия появляется на его лице. Жаждущее большего. Неприкрыто развратное. Этого не скрыть даже кляпом. Как не заглушить и пошлые стоны — заранее сдающиеся, коварно поощряющие. А ведь он тоже знает цель сегодняшней ночи! Пытается подыграть господину? Прервать череду побед?..
Его, конечно, таким не собьешь. Он смел и уверен настолько, что с последним партнером позволяет себе поиграть. На этот раз посторонняя помощь не нужна. Вторгаясь в сладострастное тело, становясь причиной этих невоздержанных, неприличных вздохов и стонов, Он сам параллельно причиняет ему боль. Трогает зажимы на сосках — и сладость вскрика окрашивается аметистом. Связанный будто не ожидал, будто жалуется, что череду ласк прервали наказанием.
Янлин горд подопечным. Знает, что подобные обертона распаляют ещё сильнее. А тот всё равно держится — не сбавляет темп и не прекращает чередовать ласки с терзаниями. То тянет за волосы, то впивается поцелуем в шею. То до удушья натягивает цепь ошейника, то шепчет на ухо какую-то смешную непристойность. Он почти ни в чем не ограничивает себя — впитывает все реакции, растягивает игру. Не только научился, но и вошел во вкус. Скопировал почерк наставника. А вот скопировать его сущность — не смог бы…
Иногда Он кажется Янлину собственным продолжением, другой стороной — плотской. Ведь то, что зародилось в сознании мастера, подопечный пропустил через себя. Воспринял истово. И воплощает наяву.
Янлину, правда, не постичь, чего Ему стоит эта сдержанность. Что чувствует Он, когда, владея удовольствием и болью партнера, не позволяет себе насладиться этим до конца? В каком-то смысле так Он становится ещё ближе к наставнику… И одновременно — ещё дальше. Янлин осознает, что этот уровень ощущений ему недоступен, поэтому и интересуется этим экземпляром так пристально.
Три года под чутким руководством сделали из Него настоящего профессионала. Ощущения не подавлены, а словно отодвинуты. Игнорируются. Идут фоном. Отсекаются волевым усилием. Не только выверенные движения позволяют сохранять контроль — даже дыхание отточено многолетними практиками.
Вдох. Пронзающее движение отзывается стоном партнера. В почти страдающем выражении хмурятся брови.
Выдох. Подергивание зажимов на сосках вызывает резкий жалобный вскрик. В черноте глаз вспыхивает безумная искра.
Струйка пота прокладывает дорожку от виска по впалой щеке, по дрожащей венке на шее… Собранные волосы не скрывают больше ни единой порочной тени на тонком лице. Да, Ему идет эта прическа. Подходящий презент перед выпуском. Памятный победный венец.
— Мой мальчик, может, хватит его мучить? — Янлин рядом, губы почти касаются уха, шепот — сознания. — Никак не наиграешься?
Он, конечно, не отвечает, только скашивает взгляд. В сверкании белков Янлину чудится исступление, в черноте зрачка — бездна. Подводный огонь. Несовместимое единство. Как и его строптивость и послушность — делает по-своему, соглашаясь на всё.
Одним рывком — прочь зажимы с груди. Сорвавшийся крик — эссенция боли, без примеси. Мог бы приберечь это напоследок, вкусить после того, как достигнет цели. Но тогда оргазм партнера был бы испорчен, перечеркнут страданием, а это не Его почерк. Только Ему снова — в последний раз — приходится сдерживаться, не откликаясь на этот животный вопль, на беспомощное, болезненное содрогание хрупкого тела в своих руках, теплой плоти вокруг своего члена…
Тянет за цепь ошейника и прижимает к себе, спиной к груди. Наматывает волосы на кулак и откидывает назад голову. Целует заплаканное лицо — ещё горячо, уже нежно, всегда развратно — слишком чувственно.
Боли больше не будет, но Он жадно впитывает её остатки, слизывая слезы — соленый прибой. Глубокие ритмичные толчки и уверенная ласка расслабляют партнера, эти контрасты заставляют его окончательно потеряться в ощущениях. Что шепчет Он на ухо? Грязные словечки или комплименты? Утешения? В любом случае — это срабатывает. Юноша откидывает голову Ему на плечо, руки, скованные цепочкой, закидывает за шею. Полное доверие и — после всего — жадность прикосновений. Только вот поцелуй невозможен из-за кляпа. Янлина умиляют их нежности. Такие же неутолимые как похоть.
Он ускоряется — видимо, тоже доверился партнеру, не собирается слишком отставать. Рискует… Вонзается резко, рывками. Длинные пальцы жадно скользят по телу. Сегодня Он лишен возможности продемонстрировать любимое свое умение — ловкость рук. Ближе к финалу кажется, что — забывшись, по привычке — ладонь опасно приближается к возбужденному члену. Но на самом деле прямые прикосновения сейчас были бы лишними. Слишком интенсивная стимуляция ни к чему. Живот и бока и так подрагивают от ласк. Вздымается оплетенная ремнями грудь. Наконец всё тело содрогается в крупной дрожи. Замирает. Слышен долгий-долгий мучительный стон. Всё-таки этот юноша ждал дольше всех, его удовлетворение постоянно откладывалось дискомфортом и болью, а в крови плескался коктейль возбуждающих снадобий. И теперь сдерживаемое напряжение выплескивается наружу перламутровым потоком — обильным и густым.
Оргазм партнера — заключительное испытание. Момент избавления. Заслуженная награда. Но перед тем как совершить последний толчок, перед тем как поддаться волне и позволить захватить себя, унося в пылающую пропасть, Он успевает бросить на наставника взгляд. Будто спрашивает разрешения. Улыбка. Кивок. Янлин принимает экзамен.
На бледном лице испытуемого проявляется всё, что раньше скрывалось. Нет, это не жестокость, не жадность — радость и упоение. Безупречная чистота янтаря в апогее грязного действа — непостижима Янлину и тем интереснее. Напряженные черты проясняются — разглаживается лоб, закрываются безумные глаза. Словно момент покоя. Словно медовый сон.
Янлин выставляет отметку. Высший балл!