Они абсолютно уверены в своей правоте. Нет, не то слово. В безнаказанности? Властители Ордена точно не опасаются наказания. В неуязвимости? Да, им, похоже, безразличен даже риск огласки. Не пугает и осуждение. Абсолютно праведный, целомудренный, гуманнейший Орден — всемогущий, вседозволенный.
Минь дома. Выходной. Никто не побеспокоит. Он выбрал удачный день и подходящее время. Да, Минь подготовился… Сейчас хотелось насладиться напоследок мелкими радостями своего незамысловатого быта — эфемерным уютом, эстетикой интерьера, расслабляющей ванной. Расслабляющей? Можно подумать, это важно для задуманного!.. А может, и важно…
Во всяком случае, сначала ванна — и это ещё он отказался от идеи добавить розовых лепестков! И то только потому, что подходящих не оказалось в запасе, а пополнять их уже точно нет смысла. Минь любит водные процедуры — но не потому, что чувствует себя грязным. Любит телесные удовольствия — вопреки догматам Устава! Любит жизнь — но об этом уже нечего и помышлять…
О чем тогда? О чем стоит думать в последние часы? Минь добавляет в воду душистый отвар — предпочитает сладкие, цветочные ароматы, скорее даже конфетные. Разве его жизнь не должна была быть похожей на праздничный десерт? Как так вышло, что ему выпало быть служителем этого строгого мрачного Ордена? С самого раннего детства… Он ничего не выбирал. Теперь — выберет.
На этой неделе у него был шанс задать этот вопрос своему семейству. Минь им не воспользовался. Пытался поговорить о другом, но понял, что всё гораздо хуже, чем он думал. Семейство всецело поддержало Орден. Пожертвование было выделено без лишних разговоров. Зато с какой удивительной готовностью они приняли в дар целебные пилюли — даже зная уже, какой ценой те изготовляются!.. Это и хотел продемонстрировать тогда Янлин. Затем и отпустил. Отпустил и ни на миг не усомнился, что Минь вернется. И Минь вернулся. Ведь здесь оставались заложники. Так просто. Их жизнь в руках сумасшедших тиранов — и они ничего не могут с этим поделать. Только пытаться не навредить близким. Или… Хотя бы не позволять использовать себя. Никогда больше. Хватит!
Минь покидает чуть подостывшую купель и принимается натирать тело ароматным маслом. Жасмин — что может быть слаще и чище? Может быть, этим запахом он и привлек тогда Тана? У того ведь он тоже один из любимых… Тан сказал как-то, что глаза Миня светятся бирюзой, когда в них отражается чистое небо. Пафосные речи, романтические красивости — Минь только ухмылялся. Но когда Тан рассказал о своей коллекции перстней, точно понял, с каким камнем должно быть кольцо.
А Цао кольца так и не подарил. Цао… Минь видел его в лазарете. Навестил сразу, как только вернулся с побывки. Он уже во всю шутил:
— Ну, поцарапался немного. С кем не бывает! — и поаккуратнее запахивал ворот на груди. — Не переживай, Минь! Борьба была неравной, но никому не под силу укротить дикую кошку.
Минь старался не подать виду… Знал, что Цао не знает. И потому не пытался выведать, что наговорили ему. Чем грозили? К чему принуждали? Надеялся только, что они во всем разберутся с Таном…
— Он приходил? — спросил Минь, не называя имени. В палате были и другие служители.
Цао понял, но пожал плечами:
— Он? — усмехнулся как-то судорожно. Красивое лицо не было оцарапано, но больше не скрывало горечи. — Жоу иногда заходит. Спрашивал, можно ли забрать на домашнее лечение, обещал позаботиться. Трогательно, да?
— А как же?.. — Минь только заикнулся, но не стал продолжать. Они должны разобраться сами. Он не будет лезть. Не в этот раз.
И никогда больше.
Минь понимал, почему иронизирует Цао. Он тоже мог бы рассказать, каким милым в последнее время стал Нин… Тот нашел всё-таки способ сблизиться с Шенем и не мог не поделиться радостью. Чуть ли не светился от гордости:
— Теперь всё будет иначе, Минь! Ну же, не делай вид, что осуждаешь. Я же не виноват, что твои дружки оказались не в состоянии тебя защитить!.. — Осознал вдруг, что брякнул лишнее, и тут же опустил глаза: — Я хотел сказать… Просто в Обители нужно более ответственно подходить к выбору покровителя… Ладно, забудь. Не будем больше об этом. В конце концов двум канцелярским служащим не пристало обсуждать такие крамольные темы. Хорошо?
И карие глаза вскинулись уже так умоляюще-невинно, что Минь почти готов был извиняться перед ним сам. За что-то… За то, что не уберег? Не надоумил? Но в чем Нин ошибался? Теперь он доволен жизнью, а Минь… Даже не мог ни в чем его винить. Иногда защита не работает.
Иногда твои защитники оказываются на стороне твоих преследователей…
Минь накидывает шелковый халат. Тоже бирюзовый. А на запястье янтарный браслет. Ему нравится, когда холодные оттенки соединяются с теплыми. Обивка кушетки — цвета малахита, скорее, прохладная. Нужно подойти, присесть на нее плавным движением. Минь умеет не сбиваться с ритма…
И с мысли старается не сбиваться. Сейчас удобнее думать не о том, что делаешь.
Лучше вспоминать… Да хотя бы и о собственном семействе! Несмотря на то, что тема, как выяснилось, не из приятных. Родственникам оказалось важнее место в Ордене, чем собственный сын. Для них Минь — лишь удобная функция, связующая с власть имущими нить. Он всегда считал, что это Обители важна связь с его родом. Оказалось, чувства взаимны. Семейство не пошевелит и пальцем против них. А ведь Минь даже не жаловался на порядки, не просил забрать его — теперь суть даже не в этом! Просто рассказал дядюшке об отдаленных обителях. Был уверен, что это откроет ему глаза. Ожидал, что он также содрогнется от гнева и ужаса. Господин Линь не повел и бровью:
— Во-первых, того, что ты рассказываешь, просто не может быть. А во-вторых… — Настойчивый грозный холод: — Минь, если это действительно так, тогда ты тем более не смеешь говорить об этом. Ордену лучше знать, как вершить справедливость.
Справедливость. Вот так. Минь больше не знал, что такое справедливость. Не знал, что такое праведность. И целомудрие. И мораль. Пустые слова. Беззвучнее тишины.
Но, может быть, справедливость будет в том, что сейчас он отправится вслед за Юем?.. Вероятно, даже несколько опередит… Ничего, подготовит местечко.
Не смешно. Минь не верит в загробную жизнь. Минь больше не верит ни единой норме Устава!
А Юй верил! Именно поэтому Минь ни в чем его не винит: Юй просто сказал правду. И не только поэтому… Юй ведь — сущий ребенок, читая душа. Да он даже вполне подходил этому месту! Если бы только оно функционировало так, как задумывалось… Если бы здесь не было ни озлобленных распущенных полудурков, ни пожилых маразматичных развратников… Если бы не ввели эти чудовищные казни — публично; и то, что ещё хуже них, — негласно.
Но, может быть, это просто невозможно? И только исключительные натуры без вреда для собственного душевного состояния могут переносить ограничения плоти?.. Вот Юй смог бы. Может, смог бы и Минь… Но не хотел. И не жалел ни о чем!
Минь изучил себя, принял свою чувственность, избавился от насаждаемого представления о пороке. А вот высокопоставленные лица Ордена — с ними-то что не так? Почему они столь яростно сконцентрированы на этой стороне жизни? Почему явно борются, но скрытно — поощряют? Только чтобы не иссякал поток «преступников»? Но почему всех устраивает статус кво?!
Не всех. Миня вот не устраивает. Он размешивает состав. Движения по-прежнему мягкие, плавные. Пальцы будто порхают в танце. Ну, достаточно… Подносят чашу ко рту. Вкус горько-сладкий. Не слишком отвратительный. Глоток за глотком — до дна. Минь аккуратно отставляет чашу — стук отдается эхом. Уже действует? А вот послевкусие довольно противное. Придется запить вином. Ему не советовали. Но плевать! Сколько можно жить в страхе нарушить правила? Верно, уже не долго.
Минь совсем не борец, но нашел в себе достаточно решимости. Тяжелее всего — расстаться с ними. В такой момент. Но для этого не может быть подходящего момента! В этом смысле… В смысле комфорта обстановки всё почти идеально.
Вкус вина смыл миндальную горечь. В смешении вкусов появился даже пикантный изыск. О да, Минь до сих пор наслаждается ощущениями! Так уж он на них падок!.. Что поделаешь.
Но вот вино подходит к концу. К концу… Удивительно, но ещё есть силы отставить чашу. А, нет… Немного неаккуратно… Двоится в глазах, и чаша падает на мягкий ковер рядом со столиком. Но можно прилечь, расслабиться. Подумать? К примеру, о том, когда же, в какой момент что-то пошло не так? Возможно, если бы не Цао, Минь мог бы продолжать жить здесь в блаженном неведении. Но разве это было бы лучше?.. Тошнота подкатывает к горлу от одной мысли об этом. Или не от мысли… В любом случае, быть частью этого Минь не желает! И так слишком долго соучаствовал мерзости. И так проводил Юя в отдаленные обители, даже не посмев рассказать… Минь ненавидел идею лжи во благо!
Сейчас — никакой лжи. Всё предельно честно. Он даже сумел попрощаться хотя бы с одним. Славно, что он понял… Второй не понял бы. Точно. Не отпустил бы. А Миню надо спешить. Минь больше не хочет рисковать. Не хочет поддаваться на шантаж и быть причиной страданий других.
Да, ощущения сейчас самые честные, четкие: мягкость кушетки, зелень бархата, холод рук… Но не знобит. Только очень, очень хочется спать. А мысли лениво переливаются, зачем-то пытаясь отыскать поворот, после которого он оказался в этой точке. Последней. Окончательной.
Минь принял достаточно средства. Это оказался действительно безболезненный способ. Нет, об этом он не жалеет. Только немного одиноко. Но это как раз нормально. Каждый переступает эту черту сам. Один. И тем более Минь не жалеет о том, что не был одинок раньше. О том, что они остаются… Увы, он им не завидует, скорее, наоборот… Иначе бы и не решился на этот шаг.
Время утекает, оно странное — густое, вязкое, но одновременно какое-то пустое, словно разреженный воздух… Недостаточное. Как долго? Так долго… Как будто можно застыть в этом мгновении насовсем.
Не хотелось бы.
***
— Куда ты собрался? — привычно ворчал Жоу. — Тебе вообще лучше пока не вставать. Разве для того тебя выписали из лазарета, чтобы слоняться по улицам?
Но Цао не слушал. Он, в свою очередь, не для того спешил покинуть госпиталь, чтоб выслушивать нотации соседа! Только морщился и продолжал одеваться. Надо бы поплотнее запахнуть полы… И посмотреться перед выходом в зеркало.
— Я погляжу, тебе никак не угодишь! Раньше ты всё норовил поднять меня с постели, теперь — уложить…
Цао даже не успел осознать очевидную скабрезность сорвавшихся слов — маска позволяла отыгрывать роль, пока сознание увлеченно изучало отражение в зазеркалье. Нет, седых волос не прибавилось — это сказки. Морщинка между бровей — ну, просто не надо так хмуриться! Но что-то изменилось в лице… Глаза какие-то стали более… глубокие, что ли. Отчаянные. Пожалуй, всему виной непривычно глухо застегнутый ворот строгих темно-синих одежд.
— Но постельный режим… Ты же обязан…
— Кому обязан? — Цао резко повернулся и уставился на соседа, прищурив глаза. — Тебе?
Не замечал раньше за собой такой вспыльчивости. Вовсе не хотел намекать Жоу на то, что ему известно о доносе. К чему ему видеть это растерянное смущение, этот устремленный в пол виноватый взгляд? Видеть, как сосед съеживается, словно стараясь, чтобы его полное тело занимало в общей комнате меньше пространства… Цао не хотел чувствовать жалость! Ни к себе, ни к другим.
— Прости… — пробормотал Жоу, неловко переминаясь на месте.
В конце концов, дело было вовсе не в нем! И его извинения совершенно неуместны!
Вдох, выдох. Получилось улыбнуться. Появились силы подойти и потрепать Жоу по плечу:
— Ладно, забудь. Жди к ночи. Ну или не жди. Как пойдет. — Затем Цао вихрем метнулся к выходу и уже из-за двери, чтобы не затягивать с излишней вежливостью, бросил: — И спасибо, что поручился перед лекарями.
И умчался прочь. В промозглый холод первых дней зимы. Самая неприятная пора: листья уже опали, снега ещё нет. Но хотя бы без дождя и ветра. Хотя бы так… Может, Цао должен быть благодарен за то, что вообще способен воспринимать всё это? Нет, чего-чего, а благодарности он точно не испытывал! А соседу — просто сказал любезность.
Радоваться тому, что остался жив, слишком глупо. Даже унизительно! Это ведь не заслуга Цао. Это смилостивился Янлин. А что может быть отвратительнее, чем быть чем-то обязанным своему истязателю? Спасибо, что живой?..
И Цао даже не знал, куда так спешил. К кому в первую очередь податься? Просто выбежал под дотлевающий ранний закат… Не обращал внимания на ноющую боль. Да ведь должен был бы привыкнуть! Но движения оказались неожиданно болезненными, ведь раньше — больше недели — Цао действительно приходилось соблюдать постельный режим. Мерзкие царапины оказались глубокими, заживали долго… А может, дело в той дряни, которой намазывал его Глава Стражи? Интересно, как поживают котики? Не потравились ли его беспокойной кровью?
Глава Стражи… Двойственный безумец!
Нужно упорядочить мысли. Почему бы не сделать кружок по парку? Но тогда придется идти через мост… Ничего. Справится.
Он и тогда неплохо справился. Хотя, конечно, неприятно было приходить в себя под бдительным взглядом рыже-зеленых глаз. Но вначале услышать тошнотворную улыбочку в голосе:
— Господин Цао! Спешу вас обрадовать, исследование прошло успешно. Мы в очередной раз доказали, что Ордену нельзя отказать.
Тогда было ещё слишком больно. Больнее даже, чем в процессе… Тело словно опомнилось, перестало маскировать боль шоком. Раны, очевидно, не так давно были вновь потревожены и обработаны. Разлепив глаза, Цао обнаружил себя в палате лазарета, а не в пятнисто-полосатом интерьере. Сколько же времени прошло? За окном светло — значит, как минимум одна ночь… Цао попробовал подать голос, вышло сипло:
— Когда это я согласился?.. И на что?
Россыпью блестящих побрякушек зазвучал звонкий хохот. Непосредственность Янлина слишком демонстративна. Совсем как легкомысленность Цао.
— Не вы, друг мой! Повторяю, от вас ничего не зависит. Вы свой выбор сделали — я вас услышал. Но не беспокойтесь, я дал вам возможность частично искупить свой промах. А в дальнейшем, может быть, вы ещё и заслужите полную реабилитацию. Придется, конечно, постараться. Но я в вас верю! Мы же с вами, в конце концов, одной крови…
Янлин ворковал напевно, слова мелькали и никак не укладывались в голове.
— О чем ты? Я не собираюсь…
— Полно, Цао! — перебил Глава Стражи и положил ладонь прямо на забинтованную грудь.
Да, эффективный способ заставить замолчать… Не получилось только сдержать глухой стон. У Янлина даже глаза засверкали:
— Ты прекрасен, мой мальчик. Так не разочаровывай же своей непонятливостью! — Не убирая руки, он склонился чуть ближе: — А все вопросы можешь адресовать своему добросердечному поручителю.
— Поручителю?..
— Да-да, — закивал Янлин. — Только не делай вид, что не понимаешь, о ком я! А то, пожалуй, даже такая красота, как ты, может утомить, если в ней нет ни малейших признаков прозорливости. Твою жизнь выкупили, Цао. Твоя жизнь больше тебе не принадлежит.
Цао зажмурил глаза. Неужели всё было зря? Тан гарантировал его лояльность своему покровителю? Не спросив у него? Решил всё сам? И Цао просто так терпел эту пытку?..
Боль затмевала здравые рассуждения. Бессилие из прошлого выхолаживало настоящее, как мерзкий сквозняк. Впивалось, как острые когти — только в душу. Ничего не закончилось. Все оставались под угрозой. Цао оставался так же упрям.
— Я ни на что не соглашался, — процедил он сквозь зубы.
— Никого здесь не впечатлит твое упрямство, Цао, — Янлин пожал плечами и наконец убрал руку. Аккуратно вытирая её шелковым пурпурным платком, продолжил: — Допустим, воля твоя тверда, как камень. Но камень, летящий в пропасть, в любом случае просто упадет на дно. Так устроен мир, Цао! Власть пронизывает бытие, и все делают то, что должны. Все. Какой смысл вести себя так, будто ты единственный деятель? Праведный Орден всегда добивается своего. Так или иначе. Если бы Обитель не могла управиться с собственными служителями, как можно было бы говорить о её влиянии на внешний мир! Пусть, в твоем случае, пришлось идти окольным путем, но итог один.
— Ерунда! Пустое словоблудие! — откуда только брались силы возмущаться! А может, именно боль и подстегнула вспыльчивость: — Если я чего-то не хочу, то и делать этого не буду.
Янлин окончательно потерял терпение. Встал с места и взмахнул рукой:
— Ой всё! И правда утомил! — Направился к выходу, но на прощание обернулся: — Надоело объяснять очевидное. Поговоришь с нашим общим другом и сам всё поймешь.
Поговорить… Но Тан не навещал его в лазарете, а сейчас… сам Цао не был готов к тому, что может услышать. Почему он не приходил? Что наобещал Янлину? Тан всегда был слишком снисходителен к порядкам в Ордене! Но ведь он и не знает правды об отдаленных обителях — они с Минем не втягивали его в свои дела. Может быть, зря.
А теперь… о небо, теперь Цао всеми фибрами души ненавидел проклятый Орден! Янлин же уверен, что Цао продолжит служить ему. С чего бы? Как мог Тан что-то решать за него?! Нет, это слишком тяжело — вспоминать о нем, злиться, бояться узнать…
Цао как раз шел по мосту. Именно здесь он впервые ощутил каково это, когда этот высокий силуэт, отвернувшись, уходит прочь, оставляет одного, как будто навсегда… И здесь же Тан надевал на него браслет — подаренный, правда, другим, но какое это имеет значение? Хвастался кольцами… Глупо, но может быть, Цао так и не подарил кольцо вовсе не потому, что не считал Тана своим первым, а просто сам не хотел становиться одним из… Словно это возможно! Цао был абсолютно уверен в его чувствах — всегда. И так же как он презирал ревность. Но всё же… что-то стояло между ними, могло развести по разные стороны… И оно вовсе не было связано с сердечными делами! Терпимость Тана к порядкам в Обители, склонность решать все проблемы с помощью связей и компромиссов настолько претили свободолюбивой натуре Цао, что проще было гнать от себя любые мысли об этом.
Лучше уж думать о ненавистном Главе Стражи!
Цао добрался до безлюдного парка. Наступили сумерки, а фонари ещё не зажгли. Холод отступал из-за бега крови, подогретой быстрой ходьбой. Голые остовы деревьев резко очерчивались на прозрачно-густом фоне — небо светилось фиолетовым, уходило в черноту.
Вспомнились камни Янлина. Аметисты в заколках и кольцах. Глава Стражи настолько же прекрасен внешне, насколько чудовищен внутри. А ведь сам Янлин этого не понимает! И даже никогда не поймет! Просто не считает других равными себе. Может быть, потому что чувствует мир не так, как все?.. Не так, как все мужчины?.. Только догадки. Скорее всего, за этим скрывается что-то ещё. Ох, много чести, конечно, так интересоваться этим первертом! Но ведь… именно в руках этого безумца находится его судьба. А тогда находилась жизнь, боль, достоинство. И Цао даже не тешил себя надеждой, что когда-нибудь Янлин за это поплатится!
Абсолютная безнаказанность обескураживала. Бессильная ненависть искала выход. Но вокруг — лишь глухие стены.
Крепостные стены Обители. А его сердце, его рана, его Тан — неужели он на их стороне?..
Думать о нем слишком трудно, идти к нему — страшно, ненавидеть… невозможно!
Круг по парку завершен, а собраться с мыслями так и не получилось. Нет, Цао не пойдет к нему сейчас. В конце концов, в этой Обители есть ещё один близкий человек, с которым он связан в чем-то даже прочнее, но совсем иначе — опасной общей тайной, теплой нежной дружбой. Их третий друг, их балансир, янтарный клей.
Всегда можно было заявиться в его отдельные апартаменты, упасть на зеленую кушетку, и вскоре в руках оказывалась либо чаша с вином, либо блюдце с пирожными, либо… — мягкое и ароматное, лучшее из всех угощений — тело самого гостеприимного хозяина. В отношениях с ним не было места сложностям — если не думать о шифрах; в постели с ним не было запретов — взгляд со стороны только подхлестывал; в чувствах к нему не было надрыва — только забота, нежность, желание сладостных ласк.
Цао не любил давать названия чувствам. В их больном мире все они звались одинаково — блудом. Или пороком. В лучшем случае — прелюбодеянием. Но если Тан был для него извержением вулкана, то Минь — журчанием ручья в жаркий полдень. Цао не мыслил себя без огня, но осознавал и необходимость воды. Оба — прекрасны по-своему. Хотя для Цао и в разной степени. Но всё же славно, что не пришлось выбирать!
Думая о Мине, Цао почти забывает о тревогах, клокочущая ненависть рассеивается туманом над водной гладью.
Обратно через мост, пара поворотов от центральной аллеи — и вот он стоит на том самом крыльце, где впервые… Почему сегодня всё напоминает о Нем? Стучит в знакомую дверь. Почему-то заперто. Непорядок. Но когда это было преградой? Снова вспоминая первую встречу, перемахивает через окно. Окидывает взглядом большую мягкую кровать — ложе их тройной страсти, запретной, но воплощенной мечты. Хозяина нет — в спальне пусто. И лампы не зажгли, хотя уже давно стемнело…
Неужто в такой час Миня нет дома? Но, конечно, в гостиной тоже нужно проверить. Так и есть — там теплится одинокий светильник, а хозяин, по видимому, задремал на любимой кушетке…
— Минь, ну кто же так встречает больного друга? — задорно и легкомысленно, как всегда.
Тишина.
Неподвижность.
— Минь!.. — голос надтреснут.
Предчувствие. Нет. Осознание.
Минь лежит на боку, свернулся в комок, рука свешена с края… Цао мгновенно оказывается рядом, сжимает в ладонях ледяную кисть. Нет. Нет-нет. Не опоздал!
Жизнь ещё серебрится в полоске приоткрытых глаз!
Цао сжимает хрупкое тело в объятьях, прижимает холодные руки к губам. Как будто нет сейчас ничего важнее — только бы их отогреть! Да это и правда так, но, увы… Бросив беглый взгляд вокруг, он замечает две чаши: на полу — с остатками вина, на столике — с запахом миндаля…
— Минь-Минь-Минь, нет!.. Ты что наделал?! — укачивает его, как младенца.
Чувствует, как сквозь стылый ужас потекли всё-таки жаркие слезы. Боится уже не услышать ответ. Но ещё больнее оказывается услышать:
— Цао, не шуми… Раз уж пришел, — еле слышный шепот и неожиданная улыбка: — можешь проводить…
Дыхание Миня едва заметно. Цао буквально чувствует, как из рук ускользает драгоценная жизнь. Но это невозможно принять!
— Минь, нужно позвать на помощь! — ненавидит себя за дрожащий голос, за безнадежное предположение: — У тебя есть противоядие?
Хочется одновременно зарыться лицом в его мягкие волосы и хочется смотреть в эти когда-то прозрачные, а сейчас мутные глаза — до конца… Хочется бежать куда-то и в то же время ни за что не выпускать из рук!..
— Не суетись… — легкий выдох. А будет ли вдох?
Цао всё же прижимает его покрепче, окутывает жаром и нежностью. Боль от собственных ран как нельзя лучше сочетается с моментом.
— Всё хорошо, — Минь утешает его?! — Так будет лучше.
Цао сжимает зубы, старается унять дрожь. Невозможно! Что он наделал?! Если бы только не эта чертова прогулка в парке!.. Успел бы?.. Но что делать сейчас? Нужно взять себя в руки. Минь сказал проводить?..
— Тебе… больно? — глухо шепчет около уха. Пушистые пряди щекочут губы. В последний раз?..
— Нет… — Правда ли? И действительно ли Цао это слышит или и это уже мираж? — Нет, просто спать хочется…
— Спи, — укладывает себе на грудь, укачивает, гладит шелковистые волосы. — Спи, радость моя. Минь… Прости. Я так виноват!..
— Н-не надо… — совсем уже невнятно бормочет Минь.
Но Цао понимает — покаяние сейчас неуместно. Эти извинения нужны ему, не Миню. А важно сейчас другое — проводить… Убаюкать тем, что приходит на ум:
— Хорошо, не буду. Ох, Минь, ты невыносим! О небо… Ну кто же теперь будет пичкать меня сладостями, а? И что я скажу Тану? Минь, как же мы будем без…
Цао прерывается — ни обвинения, ни причитания тоже сейчас не нужны! Подозревает, что уже некому его слушать, но всё равно продолжает обнимать, укачивать, говорить:
— Ты прекрасен, Минь! Самый лучший, невероятный. Нам так с тобой повезло… Спасибо.
Шепчет и шепчет. Всё тише и тише. А гибкое податливое тело постепенно тяжелеет, коченеет в руках. В сердце одновременно — холод и нежность. Холод, как в самый лютый мороз — заполярный. Нежность — тоньше эфира, сильнее смерти.
Их хрупкий Минь — исчез. Переселился из жестокой реальности в вечную память.
Но как же так?
В последний раз прикоснуться губами ко лбу. Это больше не Минь — тело, словно кокон, сброшенный бабочкой. Но это его милый кокон, и гладкий лоб, и нежные черты. Бережно уложить на спину. Глаза навсегда закрыты.
Минь так хотел спать…
Похоже.