Бежать. Сквозь вечернюю тьму, сквозь парализующее отчаянье. Бежать, как во сне. Сквозь сопротивление вязкости момента.

Сквозь дождь — и небесная влага смывает с щек земную соль. Но что смоет горечь с души?

Цао виноват. Он один. Это слишком очевидно, чтобы думать об этом. Слишком. И он не думает — забывает, вытесняет. Ищет другой объект.

Тот, к кому он сейчас так спешит — почему не уберег? Не позаботился? Как мог допустить? И… почему не навестил в лазарете? Что с ним вообще?!

Не хватало ещё о нем волноваться! И уж тем более не до мер предосторожности! Цао даже не пытается выяснить, дома ли его сосед, уместно ли являться прямо к нему… К черту! Взбирается на подоконник, царапает оконную раму — из-за наступивших холодов створки плотно закрыты.

Ему открывают почти сразу. Не заключают в жаркие объятья. Отходят к центру комнаты. Смотрят. Прожигают чернеющим взглядом. Странным.

В комнате тепло, и сразу бросает в жар. Не хватает кислорода — только жасмин и сандал в воздухе.

— Тан… — собственный голос звучит как из-под толщи воды, — Минь, он… Его больше нет.

Цао слышит свои слова и недоумевает им. Что он сказал? Разве так бывает? Разве это может быть правдой?

Вглядывается в черты лица — бледного, но спокойного — и, кажется, на нем не дрогнул ни один мускул.

— Ты… — запинается, но снова нужно сказать то, чего не может быть: — Ты знал?

Тан медлит. Молчит. Бесконечно долго молчит, а после — убийственно неопровержимо кивает.

Боль прорывается наружу. Ненависть находит выход:

— Какого черта, Тан? Как ты мог?! О небо, ты же знал, что я не могу помешать! Ты знал!..

А Тан так и стоит неподвижно, молча. Смотрит изучающе, осторожно — словно не верит тому, что видит. Потом наконец протягивает руку и берет за запястье. Нелепый утешительный жест раздражает раньше, чем настигает боль — раны от оков тоже ещё не зажили. Цао шипит и отдергивает руку.

~

Цао отдергивает руку, а на смуглом лице отчетливо видна обнаженность боли. Теперь Тан слишком хорошо знает, как выглядит его боль. Не та, что в постели. Совсем не та.

Тан действительно не вполне верит тому, что видит. Точнее, картинка перед глазами постоянно перекрывается всплывающими в памяти фрагментами. И слова — обвиняющие, колкие — тонут за отголосками отзвучавших, застывших стонов.

И, конечно же, Тан больше не смеет прикасаться к нему! После всего, чему был свидетелем, после того, что понял о себе… Но порочность настолько вросла в него, что даже сейчас всем своим существом он желает одного — обнять, прижать к себе, зарыться лицом в волны волос… Якобы утешить. Нет, не смеет!

Его жасмин неполноценен без сандала. Удовольствие неотделимо от причинения боли. Он такой же, как то чудовище. Янлин — наставник, покровитель — убедительно доказал это. Янлин сделал его таким? Или, возможно, он ещё хуже? У Янлина ведь нет страстей, а Тан — только и существует в полной мере, раздваиваясь в этих ощущениях.

Впрочем, в тот раз ощущения и вовсе разорвались. Боль любимого существа порождала лишь душевную боль в ответ. Ласки же другого дорогого человека вызывали лишь физиологическую реакцию.

Янлин — натура увлекающаяся. Янлин — яд и яркость. То, что приходит ему в голову, обречено на воплощение. Без колебаний. Без сомнений. Жадность познания, восторг первооткрывателя. И бесконечная тяга к разнообразию. Видимо, всё остальное слишком наскучило. Видимо, именно Тану выпал жребий развеять настигающую бывшего наставника тоску.

В тот день Шень привел его в помещение темницы. Оставил ждать в каменном коридоре. Тан ждал. Строил догадки — одна мрачнее другой. Но, конечно, и близко не был готов к тому, что его ожидало. Вскоре к нему присоединился Минь. Они посмотрели друг на друга молча, делая вид, что не знакомы. Слишком опасное место для радости случайных встреч… А потом Глава Стражи собственной персоной распахнул дверь и с ослепительной улыбкой поманил их в кабинет.

— Господа, нам надо спешить! — поторапливал он, протягивая пару каких-то бумаг. — Вот ознакомьтесь, о чем примерно речь. Мне нужно получить ваше признание и подтверждение сотрудничества.

Янлин говорил поспешно и всё время поглядывал через приоткрытую дверь, ведущую в смежную комнату. Тан невольно проследил за его взглядом — и замер. Не успел изучить бумагу — но уже точно знал, что у него в руках. И это было уже абсолютно не важно! Ведь в соседней ярко освещенной комнате прикованным к столу лежал распятый узник — Цао!

~

— Ответь, Тан! Ответь что-нибудь! — кричит Цао сейчас, а тогда… он ещё молчал. Он так долго молчал!.. — Почему ты это допустил? Неужели Минь настолько тебе безразличен? Что должно было случиться, чтобы это стало единственным выходом? Это вообще не может быть выходом! Ты понимаешь? Ведь его больше нет! Совсем…

~

Сейчас его голос дрожит, а тогда… дрожали держащие донос пальцы. Тан выронил бумагу, рванулся в смежную комнату, но пара стражников моментально скрутила его. Деликатность Янлина подсказала не использовать в этом деле Шеня. Великодушно. Но тогда Тан, конечно, не думал об этом. Вырываясь из стального захвата, он заметил, что и Миня тоже обездвижил один из помощников Янлина — высокий и бледный — с отсутствующим и привыкшим видом он держал его за шею.

— Янлин! — слова давались с трудом, не хватало дыхания, словно горло сдавили ему. — Чего ты хочешь? Отпусти его!

— Кого именно? — улыбался Янлин. — Мой подопечный так любвеобилен! А впрочем, не беспокойся. Всё зависит только от вас. Раньше начнем — раньше кончим.

Рука в аметистах и нефритах ласково поправила выбившуюся из прически прядь. Медовая сладость переливалась во взгляде. Эти глаза гипнотизировали. Так часто они бывали свидетелями его страстных утех — самых первых, самых разнузданных, самых стыдных… Янлин наверняка догадывался, о чем вспоминает Тан. Продолжал гладить его щеку и деловито пояснять:

— Нужно ли мне объяснять тебе, друг мой, что такое донос? И надеюсь, ты понимаешь, что мое покровительство не распространяется на всех твоих пассий. Это дело чрезвычайной важности, Тан. Ты должен гарантировать Ордену сотрудничество этого балбеса. Твой Цао влез туда, где его совсем не ждали.

Слова опережали мысли:

— Как я могу…

Неуловимый жест другой рукой — и Тан услышал подавленный всхлип. Нетерпеливый Глава Стражи решил прервать его пытками Миня. Естественно, чужими руками. Высокий стражник плотнее сдавил нежное горло.

— Можешь, — Янлин наконец убрал руку, склонил голову набок. — Ты можешь даже, подумать только, спасти его жалкую жизнь! Конечно, вряд ли мне удалось бы окончательно скормить его кошкам… Но знаешь, что сказал Цензор? «Выживаемость — не главный приоритет!»

Хвастовство, чистая радость звучали в голосе. Янлин часто казался невинней младенца. А из смежной комнаты послышался первый стон — пробрал до мурашек, наложился на осознание слов. Янлин всегда предельно честен.

— Хорошо, — Тан говорил тихо. Решение принял быстро.

Не важно. Совершенно не важно! Что угодно, лишь бы это прекратилось! Ведь Цао всегда до последнего сдерживает реакции. Ведь Цао так чувствителен к малейшему дискомфорту. И, о небо, только Тану он позволял причинять себе боль — доверял!..

— Прекрасно! — Янлин чуть ли не захлопал в ладоши. — Узнаю своего мальчика — такой послушный! Совсем не то что этот беспечный щенок. Ну, приступайте!

Он всегда говорил так, перед тем как… О чем он?!

Тан недоуменно уставился в двухцветные глаза, словно пытаясь поглотить их сумасшедшее сияние своей черной бездной. Не хотел понимать.

— Ох, какой взгляд, мой милый! — искреннее восхищение в голосе. — Узнаю-узнаю. Но хотелось бы вспомнить получше.

Янлин хмыкнул и обернулся к Миню. Тан знал, что такие в большей степени в его вкусе. Понимал, что, скорее всего, в гарем Янлина Минь не попал только из-за особого статуса семейства. Стало быть — запретный плод. А Янлин всегда пользовался случаем.

Поглаживая холеными пальцами меховую накидку, тот продолжал напевно втолковывать:

— В доносе идет речь о вашем прелюбодеянии. Как Главе Стражи, мне нужны доказательства. Как исследователю — любопытно посмотреть. — Вновь повернулся к Тану, добавил небрежно: — Если хочешь уменьшить количество свидетелей, не дергайся, и я отпущу стражу. Оставлю только Бохая. Ему полезно увидеть, как выглядит послушание. И заодно сообразить, какой могла быть та его брачная ночь. Да, Бохай?

Тан уже давно не сопротивлялся. Безразлично. Только стоны, что становились всё громче, с каждым разом всё сильнее обжигали оголенные нервы. До судорог. До содрогания.

~

— Не молчи! — сейчас его крики почти так же болезненны. — И какого черта этот Янлин говорит, что я буду сотрудничать? Ты в своем уме? Ты же даже не в курсе, чем они занимаются! Как ты мог решать за меня?

Наконец находятся силы ответить:

— Цао… У меня не было выбора, — загробный тон, сдавленное горло…

~

А горло Миня тогда наконец отпустили. Он растерянно огляделся. О да, Минь ведь никогда не участвовал в забавах Янлина! До сих пор не понимал, о чем говорит Глава Стражи…

Тан чувствовал, как утекает, как вихрем проносится сквозь кости время. Каждая секунда продлевала страдания близкого существа, каждая — приближала унижение другого милого друга. О себе он не думал. Для него это было почти привычно — наставник требовал развлечений. Почти. Если бы не жуткая вакханалия в смежных покоях… Стоны парализовали волю, когда она так нужна.

— Янлин… — удалось вымолвить имя, а взгляд, наверное, наполнился мольбой. — Я не…

Нет, он не пытался отказать, но не хватило духу досказать жалобу. Впрочем, Янлин всегда понимал его с полуслова. Он со знанием дела усмехнулся, грациозно скользнул к шкафу и вскоре вернулся с наполненной вином чашей.

— Всё для вас! — Сверкающая золотом рука подала снадобье. Тан одним махом осушил чашу. Янлин продолжал болтать: — Но странно, в самом деле, как это тебя не возбуждают такие откровенные стоны? Твой дружок чудо как хорош в плане звукового сопровождения!

Не дождавшись ответа, Глава Стражи нетерпеливо пожал плечами:

— А вы, я погляжу, не торопитесь начинать. Минь, может быть, ты проявишь больше участия к мучениям друга? Всего-то и нужно по-быстрому довести до разрядки. Уверен, ты делал это сотни раз. К чему тянуть?

~

— Это у Миня теперь нет выбора! — поток отчаяния Цао неисчерпаем. Тан принимает его почти с упоением, зная, что заслужил. — Нет и никогда не будет. Наша жизнь тут и так ничего не стоит! Так зачем помогать им своими руками?!

Любое слово сейчас только подхлестнет этот бушующий вихрь, только подольет масло в огонь, но Тан больше не имеет права молчать. Может лишь в последний раз уповать на помощь Миня — объяснения в прощальном письме…

— Это было его решение, — протянуть сложенный конверт. — У него были причины. Цао…

— У этого не может быть причин! — конечно же, Цао перебивает. Резко выхватывает бумагу и сразу прячет за пазуху. Покрасневшие глаза излучают холод — они всё равно не смогли бы ничего прочесть… — Удобно, черт возьми! Подтолкнуть к краю и ещё и всю ответственность свалить на него!

Подтолкнуть к краю? О ком он?.. Настолько ли Тан виноват?

~

Может быть, и настолько. Ведь тогда он просто стоял, не в силах пошевелиться, когда Минь, сообразив, наконец, до чего безумен Глава Стражи, решил пойти на все его условия. Минь бегло осмотрелся: в соседней комнате — кричащий узник; рядом — пестрое пятно одежд, блеск украшений жестокого самодура; сильный высокий стражник, с отсутствующим видом подпирающий дверной косяк, преграждая проход… Снова заглянул в глаза Тану. Что он в них увидел?

Тан тогда не мог бы ни попросить его поторопиться, ни как-то подбодрить или… остановить? А ведь понимал, что именно он должен отвечать за безопасность Цао, он, а не их нежный, хрупкий, обожаемый, но всё же — просто друг! Как можно было бы просить о таком?!

Видимо, всё это Минь и прочел. Больше не сомневался. Опустился на колени — привычно, легко. Словно и не было никого вокруг: ни в этой комнате, ни тем более в смежной. И руки его двигались уверенно, умело — развязывая пояс, распахивая полы одежд…

Янлин смотрел внимательно. Ненасытно.

Стоны Цао затапливали, будто приливная волна — в своеобразном ритме, по нарастающей и неумолимо. Тан слышал, как они становились громче в тот момент, когда этот неистовый борец сбрасывал с себя рвущих плоть тварей. Не отводил взгляд от дверного проема, ведущего в комнату, где творился его личный ад, и чувствовал пальцы Миня, добравшиеся до обнаженного члена. Возбуждающий напиток ещё не подействовал. Тан не ощущал ничего, кроме парализующей беспомощности; кроме желания, чтобы это поскорее закончилось; кроме механических, техничных, старательных движений теплого рта.

Минь правда старался.

~

— Ну хорошо… Об этом ещё поговорим. Ладно. — Цао рассеянно присаживается на кровать, осматривается будто бы с удивлением, снова вскакивает. Злобной фурией мечется из угла в угол. — Так что насчет Янлина? Твой покровитель рекомендовал уточнить у тебя, отчего это я теперь стал вдруг истовым служителем Ордена? И как? Не подскажешь?

Ответить ничуть не проще. В таком состоянии Цао всё равно не воспримет. Повлиять на его состояние Тан не может. Больше не может. Нельзя трогать. Нельзя ласкать.

А говорить что-то надо и можно даже правду:

— Он согласился сохранить тебе жизнь. Вы влезли во что-то слишком важное для Ордена, но Янлин обещал не сообщать об этом Цензору. Чена и без того рассердил твой отказ… — Ищущий, заменяющий касания рук, полный жалобы взгляд, горькое восклицание: — Они же на всё способны, Цао!

~

Они способны на всё. Тан не сомневался и раньше. А вот про себя не знал, что будет способен возбудиться даже в том кромешном аду. Правда это не было похоже на обычные радости плоти. Хотя это был тот же Минь, те же знакомые движения. Ох, он ведь тоже осознавал, что им надо спешить! И делал свое дело технично, мастерски — но даже не пытался изобразить влечение: не поднимал взгляд, не допускал ни стонов, ни лишних звуков. Понимал, что воздействовать нужно только на плоть, что все чувства Тана сейчас охвачены адским пламенем.

Нефритово-янтарные глаза вновь оказались напротив, прохладные цепкие пальцы впились в щеки. Странно, обычно Янлин избегал прикосновений, но тот момент, видимо, желал вобрать в себя полностью. Приблизил к виску оранжеватые губы:

— Ну как, мальчик мой? Мои уроки не пропали зря? Теперь ты понимаешь, что похоть в вас сильнее любых чувств? — шептал, обдавая ароматом любимых благовоний — привычным, родным, своим. — Сильнее жалости, достоинства или, помилуй небо, любви! Люди переоценивают значимость иллюзорных чувств. Есть только тело и его страсти. Сильнее похоти лишь боль. Иногда страх. И ничего больше нет. Пустышки!

Минь не прерывался. Член отвердел, налился горячей кровью, но ещё и близко не чувствовалось спасительной порочной волны. Эти слова не способствовали и не мешали. Присутствие Янлина — данность, естественность, почти потребность: раньше он был рядом всегда. Шелест и свист речей — неизменный фон. Под них Тан учился сдерживаться сколь угодно долго. Теперь же — задача обратная. Но это нельзя подхлестнуть!

Очередной поток стонов из соседней комнаты показался немного тише. Холодная волна прошла по телу, сбивая возбуждение — Цао, наверное, покидают силы… А Минь добавил движения рук к работе ртом, впервые поднял глаза — серые, понимающие, беспокойные — и ускорил ритм.

Рука в золоте и самоцветах пригладила его пушистые каштановые пряди. Тактильность Янлина в тот день изумляла. Тан даже почувствовал укол чего-то вроде ревности. Или желания уберечь. Минь ведь не был одним из мальчиков Янлина! Это был только их с Цао друг…

— Смотри, как старается, Бохай! — Янлин указующе кивнул стражнику. — Вот скажи, что стоило твоему Юю поступить хотя бы так же? Тогда и он избежал бы неудобств, и тебя не грызла бы совесть. Мое предложение было весьма гуманным, согласись?

Тан впервые сосредоточил взгляд на бледном лице. Странно, но на мгновение показалось, будто увидел свое же отражение — ту же черную бездну в глазах, тот же потерянный отрешенный вид. Только Бохай выглядел настолько нездорово, словно с трудом сдерживал дурноту и, казалось, едва дышал. Дыхание же Тана участилось — напор Миня наконец приблизил финал… Неужели он сможет?..

Чувствовал одновременно: обволакивающее тепло умелого рта и холодные пальцы Янлина на щеке. Движения: глубокие — Минь принимал до основания — быстрые, но всё же недостаточно, чтобы преодолеть это застывшее время, этот длящийся кошмар. Нежные губы скользили, обхватывая ствол, а сострадание резало, царапало, терзало изнутри. Мелодия неистово знакомого голоса лишь подчеркивала мучительные стоны:

— Тан, мальчик мой, ну, хочешь, я тебе помогу? — Янлин, привстав на цыпочки, потянулся поближе. Горячий шепот обдавал ухо, отравлял душу: — Просто представь, что причина этих стонов — ты. Представь, что кожу с него сдирают не клыки и когти, а металлические бляшки кожаной плети… И плеть эта в твоих руках… Представь… Оцени наконец сладость моего подарка! Я ведь знаю твою натуру. Вижу насквозь… — Медь голоса куталась в бархат, но вонзала в сердце тысячи ножей. Тан зажмурил глаза, но не скрылся от звуков: — Всё затруднение лишь в том, что виновник этой боли не ты. Но к чему зависть? Разве я не учил своих подопечных прежде всего избавляться от ревности? К тому же я старался специально для тебя, так что, в каком-то смысле…

Янлин не стал заканчивать фразу. Он всегда был чуток к приближению момента экстаза. Предваряющая дрожь пробилась сквозь смятение чувств. Да, Тан действительно представил… Его видения стали явью — пленительный сон превратился в кошмар. И одновременно стало очевидно, что именно из-за него Цао был обречен на эту пытку!.. В груди разливался холодный металл вины, а похотливая плоть извергалась порочной росой. Пульсация члена — шум крови в висках — непрекращающийся морок.

~

Непрекращающийся до сих пор. Нельзя трогать. Нельзя желать. Только слушать упреки. Принимать ненависть:

— А то я не знаю! Это ты ещё не в курсе, на что они на самом деле способны! Не хочешь поинтересоваться, что такого запретного выяснили мы с Минем?

Тан качает головой. Нет, он не хочет ничего знать. Того, что он знает, достаточно.

— Нет? — громы и молнии не умолкают. — Ну конечно! Ты же, как прилежный служитель, предпочитаешь держаться от этого подальше!

Но в карих глазах нет злобы — только растерянность, непонимание… ожидание? Цао смотрит так напряженно-изучающе, что становится понятно: он задает совсем не те вопросы, на которые хотел бы знать ответ. Говорит совсем не те слова. Цао, может быть, и вовсе не хочет говорить… Или это порочная натура Тана нашептывает ему, что лучшим решением было бы заглушить гневное словоизвержение поцелуем, нежно прижать к себе израненное тело?.. Израненное!..

Нет. Тан не посмеет больше дать ей волю!

~

Достаточно, что тогда он испытал оргазм. Под взглядами посторонних — но это почти мелочь. Под звуки пыток — но чтобы их прекратить! Под воздействием нашептанных Янлином образов — а вот это уничтожало!..

Едва прекратились последние содрогания, Тан взглянул на Янлина — поторапливающе, почти требовательно. Будто имел право требовать! А холодный металл всё переливался за грудиной, распирал, нагревался… обращался в лаву.

Минь отстранился и поспешно вытер рот. Старался вести себя непринужденно. Их Минь был таким стойким! Был…

Янлин подмигнул Тану и обернулся к нему, снова протягивая руку к лицу:

— Ну-ка, открой ротик. Нужно удостовериться. Я, как Глава Стражи, обязан зафиксировать признание. Или это было доказательство лояльности? Не суть!

Минь всё ещё стоял на коленях. Тан хотел бы помочь ему подняться, но разливающееся жжение в груди и гнетущее ожидание не позволяли пошевелиться. Серые глаза вскинулись с удивлением — в них не было стыда, только бесконечное изумление, почти презрение. Минь открыл рот — с безумцами не спорят.

Палец с блестящим ногтем скользнул по влажным губам.

— Всё проглотил? Такой старательный! — Янлин опять улыбнулся Тану. Медные кудри встряхнулись в серьезном кивке: — Одобряю твой выбор, Тан! Не забывай же и ты, кто привил тебе хороший вкус.

— Янлин!.. — кислород входил в легкие, как раскаленный нож, и вместо слов выходили хрипы. Но Тан обязан был его поторопить!

Глава Стражи только досадливо пожал плечами:

— Что, мой мальчик? Считаешь, пора заканчивать? А зачем тебе? Вдруг мои котики уже повредили самое важное? Да и всё равно, вряд ли он тебе ещё послужит…

Честность Янлина не подразумевала поспешности. Финальный аккорд всегда отчетливо звучал в его игре. Под аккомпанемент затихающих стонов сознание разъедал яд вкрадчивых речей:

— Надеешься, что он будет так же благосклонен к тебе, когда узнает, что всё его сопротивление было напрасно? А ты сам?.. Думаешь, ещё сможешь быть с ним, не вспоминая?.. Или, наоборот, собираешься повторить?

Огненный узел в груди выбросил нить пламени в левую руку, до локтя. Потемнело в глазах.

Нет, дело вовсе не в словах Янлина. Тан знал, в чем дело. Знал, только не был уверен, а теперь… Не важно!

Пол словно уходил из-под ног. Минь вскочил и попытался подхватить Тана, но удержать не хватило сил. Они рухнули на колени вместе.

Янлин усмехнулся:

— Ну, раз вы так просите…

Взмах рукой — и стражник отправился в смежные покои, прихватив ведро воды.

Минь обнимал крепко, совсем не стесняясь. Не церемонилась и давяще-жгущая боль. Она приносила облегчение. Наконец-то действительно его боль — не эфемерное отражение страданий друга — честная, настоящая. Ведь Тан и правда заслужил!

~

Одновременные фразы прерывают молчание. Одновременные и несвоевременные. Но оба не могут больше молчать о самом важном:

— Почему ты не приходил?..

— Ты должен покинуть Обитель.

Слова, отзвучав, путаются в дыму благовоний и плавно осаждаются горьким пеплом в измученных сердцах.

Нет смысла отвечать. Но почему так больно, что Цао всё-таки об этом спросил? Ждал его… А Тан просто не мог, не смел, не имел права!.. Не решался. Хотя бы потому, что именно об этом и должен был ему сказать! Здесь его жизнь всегда будет в опасности. Янлин четко дал понять, что у него есть карт-бланш на самые крайние меры. Само по себе согласие на сотрудничество мало что изменило бы. Только отъезд из Обители может гарантировать «выживаемость». Или хотя бы «повысить приоритет»…

Тишина намертво пропитывает дымный полумрак. Становится непреодолимой.

Остается только вглядываться в смуглое лицо, стараясь не упустить ни одной ранящей детали: разочарование, отвергнутость, почти брезгливость. Кажется, родинка на правой щеке никогда больше не приподнимется в улыбке, обращенной к нему… И никогда губы Тана не прикоснутся больше к туго плетеной косичке… Наконец звучит глухой, словно смятый бархат, голос:

— Должен? Обязан? Кому и зачем? Да что ж мне сегодня все указывают на мои обязанности! Вон даже Минь… — Цао не договаривает, резко отвернувшись.

— Цао…

Взмах увешанной браслетами руки красноречив — время разговоров вышло. Цао порывисто распахивает окно и собирается уйти, как пришел.

Тан не останавливает, хотя Шеня сегодня нет, и можно было бы выйти по-человечески… Но какое это имеет значение?

Не имеет значения и то, что он не оборачивается. Просто соскальзывает в долгую и темную декабрьскую ночь. Так же безапелляционно, как когда-то пришел. Окончательно.