Провокации оказались интересней исследований. Взяли верх над благоразумием. Помутили аметистовую прозрачность, разорвали туманную гладь нефрита…

Впрочем, Янлин этого не признал бы.

Просто в этот вечер он решил развлечься как следует. Раз и навсегда. Возможно, переоценил свои силы. Или недооценил риски… А возможно, всему виной эта ранняя весна! Она выбивала из колеи — тусклый рассвет всё раньше вплетался в небрежно замаскированную приглушенными лампами мглу всё более аметистовых утех. Лишь избранные ученики ещё могли находить удовольствие в учиняемом безумии. Но нашлись и такие. Даже жаль, что должность экзекутора уже отдана Хэну — достойных претендентов оказалось хоть отбавляй. Ну ничего, Ордену нужны их стальные сердца и не менее железные орудия воздаяния…

А сегодня Янлин всех отослал. Выгнал прочь даже самых доверенных слуг. Даже того сладкого мальчишку, что пришел на смену покладистому Сюину — сколько их таких было? Так быстро наскучивают. Быстро растут. Итак — сегодня гарем не понадобится. У Янлина созрел совсем другой план.

Подозревал ли он, насколько серьезно всё обернётся? Может быть, сам искал выхода? Конца симфонии, финального аккорда?.. Ведь скука настигала всё стремительней, ведь чужие чувства казались всё более пресными и больше не могли наполнить бездонную пропасть изощренного разума, согреть каменное холодное сердце. Оно всё-таки было?

Кто знает… Какие-то детали были явно лишними в его теле. Какие-то — недостаточными. Но Янлин всё равно считал его идеальным. Уникальным. Такого ни у кого больше нет. Он, во всяком случае, не знал себе подобных. Даже братец Энлэй уродился гораздо более заурядным. Ему, по крайней мере, при поступлении в Орден не пришлось доказывать, что он имеет на это право…

Зато теперь Янлин — имеет право на всё!

Улыбнуться гостю, как никогда долгожданному и как всегда презираемому:

— Шень! Всё-таки явился. — Взмахнуть рукой, приглашая присесть рядом на покрытую лиловым бархатом кушетку: — Совсем бесстрашный! Ну и чего же ты ожидаешь от этой ночи, друг мой?

Блики светильников дрожат на щетинистой физиономии, ничуть её не смягчая. И неловкость во взгляде всё та же — медвежья.

— Что угодно Вашей Милости, господин Глава Стражи, — обычное бормотание и бегающие мелкие глаза.

Так скучно!

А он ещё и повторяет:

— Что угодно… Как и всегда.

— Ну нет! — смеется Янлин, откидывая украшенную драгоценностями голову. Знает, как сверкают каменья… — Сегодня точно будет что-то необычное! Уверяю тебя! Один из нас точно не забудет этой ночи, а другой…

Взмах пальцами. Блеск. И рука замирает. Ждет, когда гость осмелится прикоснуться. Элементарная приманка. Чтобы отвесить пощечину — другой рукой.

Шень никогда не уклоняется. Принимает любые прикосновения. И, очевидно, уже даже не злится. Не огорчается. Раздражающая пустота. Отсутствие эффекта. Впрочем, нельзя сказать, что отклика совсем нет. Янлин чувствует его похоть. О, это чувство за долгие годы своей исследовательской деятельности он безошибочно научился определять!

Шень опускается перед ним на колени, склоняет голову:

— Господин Янлин… Если я в чем-то провинился перед вами, то прошу прощения. А если… вам просто так нравится, то… Пусть будет так… Я готов.

Перед глазами аметистовая пелена. Кровавая, но холодная. Темная, но прозрачная. Янлин сам знает, что янтаря в них больше нет. Тепло и сопереживание так и не дали всходов в том, что у него вместо сердца. Но, по большому счету, нефрит тоже всегда был ему чужд. Наслаждение… О, он старался его получать! От красоты и неги. От общения с изящными созданиями — от котов до прислужников. От эстетики внешнего мира и сложности мира внутреннего. Но со временем оказалось, что лишь чужие страх и боль ещё способны пробиться сквозь его апатию. А живые чувства необходимы Янлину как воздух! Пусть чужие — раз уж нет своих…

Так что эти покладистость и смирение совсем не радуют. Ничего худшего Шень и придумать не мог!

Стоит ли попробовать зайти дальше? Сжимая кинжал под складками рыжей шали, стоит ли подыграть? Преодолевая брезгливость, склониться к жалкому грузному телу, шепнуть шипящим шелестом:

— Так хочется… снискать расположения начальства, Шень? Ну, тогда давай, продемонстрируй силу своего желания! — острые ногти царапают небритый подбородок. Щетина колется в ответ. Кто кого?..

Кто останется после этой ночи? И хочет ли Янлин, чтобы победа осталась за ним? Точнее… что именно посчитает победой? Скорее всего, его удовлетворит любой исход.

А пока он посмотрит, с каким недоверчивым выражением несмело поднимаются мелкие глазки. Так мило. Боится, что неправильно понял… Но Янлин уверен, что помощник прекрасно изучил своего начальника. Поощряет, прищуривая глаза, впиваясь когтями уже до крови:

— Не тяни! Давно же хотел что-то там показать… Вперёд!

Дыхание подчиненного учащается. Толстые короткие пальцы тянутся к застежкам брюк. Своих. Да, Шень всё понял верно. Вскоре наружу показывается уже возбужденное естество — унизительно обнаженное, животно бесстыдное. Покрасневший от притока крови орган вздымается в полной готовности, оставаясь, впрочем, довольно скромных размеров.

Почему-то противно до тошноты. Хочется отшатнуться. Ну, хотя бы руку с его подбородка точно можно убрать. Янлин откидывается на спинку кушетки, похолодевшими пальцами сжимает у ворота шаль. Страсть Шеня не греет, хотя и обращена к нему. Никому из своих подопечных подобного Янлин не позволял. Они всегда были заняты друг другом. Вожделеющие вожделенными. Никто не смел и глаз поднять на непогрешимого, безупречного наставника — не то что вынуть сочащийся похотью член… приняться удовлетворять себя прямо на его глазах…

Смешанные ощущения. С одной стороны, ничего необычного: не счесть, сколько раз Янлин видел самоублажение молодых людей. С другой — впервые именно он вызывает это неприкрытое желание. Вызывает нечистую страсть у существа, которое настолько ему противно, что даже смотреть, как в беспомощном упоении искажается его лицо, — омерзительно. И делает это Шень слишком вульгарно, безыскусно. Грубые пальцы быстро наяривают по стволу — Шень торопится, задыхается, сглатывает. Жадно. Животно.

Как невероятный, уникальный, совершенный Янлин может быть источником и причиной такой грязи?

~

А Шень почти счастлив сейчас. Почти как тогда, когда Янлин впервые поманил возможностью… Почти как тогда, когда ублажался подобным образом, наблюдая за его развлечениями в комнате со шкурами. Но сейчас — слишком хорошо знает, что большее — невозможно. Но сейчас — холодок страха заползает за шиворот. Почему Янлин отослал прислугу? Взгляд непроизвольно скользит по сторонам: где же тот ковер, в который могут завернуть его труп?..

Но это почти не мешает, почти не отвлекает от хрупкого, трепетного, восторженного наслаждения. Ни собственная рука, ни ласки Нина никогда не доставляли таких ощущений! Ведь дело сейчас вовсе не в плоти. Янлин — живой, настоящий — так близко. Кажется, чувствуется сладкая свежесть его дыхания. Медовая улыбка искривляет оранжеватые губы. Прищур двухцветных глаз прожигает. Янлин смотрит неотрывно, не упуская ни малейшей подробности. А он уже почти…

— Остановись! — Медная нота. Голос Янлина иногда — металл.

Дыхание перехватывает. Как точно подгадал момент! Ещё бы пару движений… Но не выполнить приказ невозможно. Рука замирает. Шень вскидывает на начальника потерянный взгляд.

— Прекрати немедленно, — беспощадная строгость, ледяная насмешка: — Всё, насмотрелся! В высшей степени отвратительно. Заслуживает похвалы!

Пальцы разжимаются. Дрожь охватывает тело. Даже стыд проползает в душу — Шень и не думал, что способен на это чувство.

Но вожделение никак не отпускает. И вдруг сверкает — не мысль даже — пугающее озарение: можно продолжить. Во всем доме нет никого. Шень гораздо сильнее. Что мешает?.. Да, невозможно, невообразимо. Страшно. И совершенно непонятно, что потом делать со всемогущим Главой Стражи и что он сможет сделать с ним? Но… разве это того не стоит? Единственный шанс — разве можно его упускать?

***

Единственный шанс — разве можно его упускать?

В ту бесконечную ночь примерно так же думал и Тан.

А этой ночью он попросил Сюина остаться. Сейчас они уже легли спать. Тан обнимает доверчиво свернувшийся рядом теплый комочек. Сон его чуток, трепетен — раньше часто приходилось будить от кошмаров. Но теперь дыхание спокойное, ровное — устал после разнузданных утех. На этот раз в ход шел горячий воск — до сих пор застывшие чешуйки кое-где разбросаны по телу, бугрятся под пальцами.

О, совсем недавно, с полчаса назад, Сюин дышал часто, смотрел в глаза так отчаянно! Будто молил прекратить. Будто боялся продолжения. Игра? Скорее сущность. Сюину нужна эта самоотдача. И этот страх понарошку. И доверие к мнимому истязателю, которое одно и могло исцелить от отравляющих воспоминаний об истязателе истинном. Владыке, который не ставил ни во что и всегда так отчетливо давал это ощутить.

Тан гладит черные пряди, прижимается губами. Что чувствует он к Сюину? Не меньше, чем к любому, кто дарил блестящие на длинных пальцах кольца. Кроме одного, конечно. Кроме одного.

Единственного, который — после всего, на исходе бесконечной ночи — собственноручно окольцевал его серебряным перстнем с крупным черным обсидианом, говоря совершенно легкомысленно, походя:

— Кстати… Вот возьми. Я немного подзадержался… Долго думал, первый — не первый. Но теперь, кажется, сомнений быть не может!

Смеялась милая родинка, а жаркое тело как бы невзначай прижималось к плечу. И беззаботность не покинула голос, даже когда Цао заговорил о самом болезненном:

— Давай-ка условимся… — он только дрогнул едва заметно, только стал чуть пониже: — Пока будешь его носить, смерть не посмеет тебя забрать. Ты будешь жить, Тан. Приходится же жить мне по твоей милости!.. Вот и сам не смей сбегать раньше срока. Ты говорил, что жизнь нужно наполнить тем, что по вкусу — так наполняй, ни в чем себе не отказывай! Всё, что мы не успели вместе, мы сделаем порознь. В честь друг друга. Как тебе мысль?

Никакой верности — а значит, и никакой ревности — никогда не было между ними. Одному этому они оставались верны от начала и до… конца? Нет. Просто всегда.

Открытием той ночи было другое. Что нет нужды сокрушаться о своем пороке, что никому не нужна — да и попросту не может существовать! — безупречная чистота.

***

К примеру, бесстрастность Янлина ему самому уже кажется невыносимой. И никогда он к ней не стремился. Просто родился таким. И наоборот, все усилия направил на то, чтобы хоть иногда чувствовать хоть что-нибудь.

Раньше достаточно было окружить себя прелестными созданиями — хрупкими, тонкими… Потом — стало интересно наблюдать за удовольствием, которое могут испытывать эти изящные тела. Слишком юные, но только тогда абсолютно прекрасные. Без примеси свойственной полу жесткости. Но пришлось завести и других питомцев. Вожделеющих. Чуть менее прекрасных, чуть более грубых. Удовлетворяющих. Под бархатным балдахином не смешивались роли. Янлин любовался реакциями отдающихся. Янлин хотел бы ощутить себя на месте овладевающих… Почти ощущал.

Почти создал собственное подобие! Правда, уже после того, как к постельным утехам добавился аметист. Это ведь тоже открылось не сразу… Так реакции ещё ярче, острей! Приемы из служебного кабинета сложно не перенести в спальню. Вскоре они поселились в ней насовсем, потеснили невинные пресные ласки. В тот период Янлин был уверен, что нашел баланс. И в своем любимом ученике тоже — был уверен.

А всё же и он почти разочаровал… А Янлин не сумел остаться на грани. И теперь пора двигаться дальше! Бежать от тоски — любыми средствами!

Кроме кинжала, под шалью спрятан документ. Тонкие пальцы выуживают его, взмахивают перед вспотевшим лицом Шеня:

— Ордер о назначении Главой Стражи. Ты ведь этого всегда хотел? А мне и на покое найдется чем заняться. Вот только… — Янлин запинается, когда, подавляя омерзение, прикасается к налипшим на низкий лоб прядям. — Я предлагаю выбор. Рискнешь?

Шень с трудом фокусирует взгляд на бумаге. Там его имя, печать. Видимо, им удается немного сбить с него нечистую волну. Он опомнился достаточно, чтобы стыдливо запахнуть полы одежд, скрывая наготу. Бормочет невнятно:

— Выбор?..

Янлин тоже расслабляется: берет чашу вина со столика, устраивается поудобней и даже улучает момент погладить кошку, подоспевшую юркнуть на колени хозяина. Впрочем, тонкие брови нахмурены. Впрочем, после глубокого вздоха, спрашивает вдруг:

— Есть ли что-то, чего ты желал бы сильней? Или — кто-то?..

Шень сглатывает. Взгляд в панике мечется между бумагой и лицом Янлина. Окидывает и комнату…

— Господин Глава Стражи…

— Скажи уже! — дергает плечом Янлин. Не хочет даже смотреть на жалкое зрелище — и, может быть, поэтому лишь отводит глаза… — Тебе нужна должность Главы Стражи или… он сам?

По левую руку от Шеня открытый очаг. Не прошло и минуты, как ордер с печатями пожрало трескучее пламя. Изогнутая бровь удивленно поднимается к бледному лбу. Янлин впечатлен. Подобного пафоса и широты жеста от Шеня он никак не ожидал.

И что делать?.. Сердце пропускает удар. Да, оно определенно есть. Но чувства ли это? Или просто внезапное осознание?.. Нет. Янлин не сможет. Слишком велико отторжение, которое вызывает этот человек. Его грубость, внешность, сама эта дрожащая похоть — невозможно преодолеть себя! Даже ради новизны впечатлений. Даже наперекор собственной природе. Даже… из желания поразить недотепистого подчиненного так, как не смог бы никто другой.

Пальцы нащупывают кинжал. Сталь клинка напоминает о твердости намерения. Сделай Шень другой выбор, его острота пригодилась бы раньше… Но успокаивает и теперь.

А Шень пока не смеет пошевелиться, не поднимает глаз. Так и стоит, опустив голову, в нескольких метрах от кушетки.

— Ну и?.. — слышит Янлин свой голос — мёд и медь. — Полагаю, мой не такой уж юный друг знает, что нужно делать.

Слова и поведение отдельны от него. Как никогда ясно ощущается собственная пустотность. Всегда ведь был таким исполненным, глубоким… А теперь — предоставляет собственным привычкам провести себя сквозь затеянное испытание. Без вовлечения. Без чувств. Страх? Никогда не был свойственен Янлину!

Шень подходит ближе.

~

Подходит и уже отчетливо ощущает горько-сладкий запах, тонкой дымкой окутывающий это неземное создание — недоступное, недостижимое прежде. Но что затеял Янлин? Ведь не может же быть… Как — можно просто подойти и протянуть руку? Как — просто прикоснуться негнущимися пальцами к кашемиру персиковой шали?

О, конечно же, не просто! А будто не в своем уме, сквозь сон, в лихорадке — чувствовать едва уловимое тепло и неопровержимо отчетливую мягкость обнажающейся гладкой кожи, загрубелыми ладонями распахивая малахитовый шелк халата.

Ещё ничего не заметил. Слишком заворожен действием. Загипнотизирован нефритовым сиянием глаз. В полумраке покоев зрачки расширены и чуть пульсируют — затягивают, поглощают внимание. А ведь полы халата уже сброшены с белоснежных плеч, только руки ещё остаются в рукавах. Только на грудь ещё ниспадает россыпь медных кудрей. Контраст ткани, кожи, волос, блеск камней… Шень видит именно того Янлина, о котором не мог и мечтать. И не только — видит.

Наклоняется, чтобы совершить невозможное — прикоснуться губами к теплому живому телу, а не к мертвому нефритовому перстню.

Янлин откидывает голову.

~

Откидывает голову и волосы убирает назад. Одновременно сносить прикосновения Шеня и собственное обнажение оказалось сложной задачей. Нет, Янлин в своих силах уверен. И кинжал всё ещё укрыт в рукаве… Просто… Наверное, это стыдливость. Можно ли считать её чувством? Янлин терпеть не мог обнажаться при посторонних!

Никогда не обнажался при посторонних.

На то были причины.

Помня о них, Янлин понимает, что это — последний шанс. Распахивает полы халата до конца. Под ним — ничего. Шень прекратит, когда увидит?..

~

Как мог Шень ожидать, что увидит… округлости груди? Небольшие, нежные — женские. То под мантией, то под шалью — они всегда были надежно скрыты. Ошалелый взгляд скользит ниже — по гладкому, подобному нефритовой статуэтке, телу. Слишком тонкая кожа. Слишком хрупкое телосложение. Этого сложно было бы не замечать. Но разве это давало повод подозревать… что в паху, вместо члена, окажется это недоразумение? Нечто маленькое, сморщенное — не женское. И не мужское.

Шень путается в ощущениях. Ищет спасения от странного зрелища в двухцветных глазах. Тщетно. Их выражение сбивает с толку окончательно.

Разве можно было ожидать увидеть в них что-то похожее на стыд и страх? Нет. Скорее всего, это, как и прежде, презрение и ненависть. Просто — блики ламп, дым благовоний… Просто — шум крови в ушах. Ничего нельзя разобрать.

И всё же — взгляд обнажен откровенней, чем тело. Выворачивает, аннигилирует. Янлин ведь будто и не человек вовсе — воплощенный обман. Не Глава Стражи — а существо, даже не имеющее права быть служителем Ордена!

Но Шень не собирается останавливаться.

Может, и мог бы. Возбуждение плоти схлынуло. Но взвинченность духа осталась. Осталось и его разрешение — сам ведь снял одежды… Ладони Шеня сжимают эту почти женскую грудь. Грудь Янлина. Немыслимо! Похотливая волна подхватывает его снова. Ещё более грязная. Порочная. Да, он собирается пасть настолько низко…

~

Нет, Янлин не станет этого терпеть! Хватит. Как только толстые пальцы коснулись холеной плоти — уязвимой, извечно скрываемой — тело прошила выворачивающая гадливость. Рвотный спазм превращается в лихорадочное трепыхание, в твердую уверенность: пора воспользоваться клинком. Кинжал из рукава соскальзывает в ладонь. Окольцованные пальцы прочно вцепляются в рукоять.

Да, Янлин прежде всегда держал слово. Ну и что же? Всё когда-нибудь бывает в первый раз!..

***

Всё когда-нибудь бывает в первый раз!

Обнимая другого, Тан привычно вспоминает его — если думать о нем перед сном, больше шансов, что негодник приснится.

Забавно, что хоть что-то было с ним впервые! Ни своего первого поцелуя, ни первого партнера Тан толком не помнит — всё смешалось в дымном полумраке. Слишком много и слишком не важно. Его первые оральные ласки — хотя и под чутким руководством Цао — достались Миню. И вот кое-что стало сокровенными между ними двумя. И, по крайней мере, пока — не повторялось ни с кем больше. Тану нравилась сама уникальность события. Никакой верности! Просто память.

А тогда — в ту ночь — он больше всего переживал, не отвергнет ли Цао нежданную прихоть. Глупо, конечно. Как он мог сомневаться?! Ведь это было едва ли не первым, что Цао когда-то, как бы шутя, предложил. Шутя, играя — иначе с ним не бывало. С ним — иначе никак.

Как он мог сомневаться? Ведь их связала не только телесная близость. Оба не ожидали такого, но приняли безоговорочно. Сдались друг другу. И читали в душах без слов. Впрочем… тогда он всё-таки решил получить вербальное подтверждение, сочтя это лишь собственным капризом:

— Цао, когда-то ты обещал подумать об этом всерьез… — кривизной улыбки пытался скрыть неуместное смущение. — Что решил?

В ответ неизменный смеющийся взгляд — рот всё ещё заткнут кляпом. В ответ — почти сразу — согласный кивок. Но Тану нужно гораздо, гораздо большее!

***

Слабое сопротивление. Янлин тонок и хрупок. Бьется как птица в силках… Блеск лезвия. Шень, как ни крути, умелый стражник. С одного взмаха — выбивает из рук.

Так просто. Недостижимый, непостижимый Глава Стражи — в его объятьях. И странно, но как будто ещё более желанный из-за своего дефекта. Шеню хочется полностью окунуться в эту грязь!

— Янлин, я сделал свой выбор. Ты же говорил…

Не позволяя повалить себя обратно на кушетку, Янлин едва удерживает обоих в положении стоя. Неподалеку трещит камин. Ранняя весна — холодна…

И он молчит. Только плотно сжимает тонкие губы, хмурит брови и щурит глаза. Хочет закрыться полностью. Отвергнуть. Оттолкнуть.

А Шень одной рукой прижимает к себе за талию, а другой блуждает по телу. Оно мягкое и гладкое, и какая разница… Это тело Янлина — разве, в конце концов, оно не должно быть единственным и неповторимым? Разве Шень не сможет принять его таким? Да, мерзость. Да, болезнь. Но и Шень нездоров — болен Янлином. Одержим.

~

Отчаянный рывок. Подвернутая нога. Каминная решетка.

Но должен же он был сделать всё, что в его силах! Но не мог же терпеть до конца!

Думал, что сможет. Думал, в крайнем случае, поможет кинжал. Если не отнять презираемую жизнь, то хотя бы исполнить ту забавную норму Устава — смыть скверну алым содержимым вен. Собственноручно. А теперь… Как же так получилось? Неудачное падение. В ушах — аметистовый свист. Так звучит боль? На правом виске — подтеки янтарной крови. Липкой, теплой, соленой. Таков вкус страха? И невозможно подняться на ноги. И лицо, будто нефритовая маска — онемело с правой стороны. Перекошено. Изысканное блюдо смерти?..

Но пока — Шень наклоняется ближе. Стоит ли удивляться: если его не смутило уродство, с чего бы становиться преградой увечью? А сил сопротивляться уже нет. Зато есть гордость — не молить о пощаде.

И Янлин не проронит ни звука. Ни когда Шень сорвет остатки одежды — отвлечется на головокружение. Ни когда грубо разведет бедра — пульсирующая головная боль перекроет ненависть и стыд.

Смотреть на него прямо не получается. Теперь кровавая пелена совершенно буквальна. Лишь очертания, лишь мельтешение света. И оглушительная шумная тишина — все звуки внутри, а снаружи не проникают.

Зато проникают толстые пальцы — изучают устройство промежности. Шень явно озадачен. Решает поступить так, как привычней. Но прежде чем сознания достигнет новая боль, тошнота наконец найдет выход в рвотном позыве. Грязь — внутри и снаружи.

Как же так получилось? Разве это похоже на достойный Главы Стражи финальный аккорд?

~

Невозможность сдержаться. Ненависть к себе. Что ещё оставалось Шеню, кроме как изо всех сил пытаться получать удовольствие от этой гротескной близости?

Пока он склонялся к Янлину, собираясь помочь встать, пока не замечал, насколько тяжела его травма — успел прочесть в глазах всё то же презрение. И полное отсутствие надежды. Янлин ненавидит его. А когда осознал всю серьезность положения, стало очевидно: если не сейчас, то никогда. Пути назад нет.

Может, Янлину ещё можно было помочь, но эту рану он получил в борьбе с ним… Сколько шкур спустили бы с помощника Главы Стражи за такое чудовищное нарушение субординации?

Поэтому — до конца. Лицом к лицу. Вонзаться до основания. Слушать хрипы. До последнего вздоха — чистой боли. Перекошенное лицо всё так же прекрасно. Только потухшие глаза не прожигают взглядом. И струйка крови из уха. И рвота подсыхает на губах. Но не мешает поцелую — влажному, жадному. Эти тонкие губы всё равно слаще мёда. Последний раз. Единственный.

Смертельный.