Сутки в янтарной палате площадью четыре на четыре — и от рыжины с золотом то и дело напрашивался рвотный рефлекс. Протирая собой стену, примыкавшую к койке, Эдвин только и осматривался, пока не затошнит, да считал до десяти. Ста. Считал размеренно, зевая, с промежутками, доведя последовательность до тысячи к обеденному часу. Когда стрелки настигли тройки на циферблате, зашла Рут с подносом. Зелёные кудри, растрепавшись, устроили ей на макушке мочалку. Очки в тонком обрамлении, свисавшие со шнурка на шее, запотели. В стойкий палатный запах медикаментов и средства для мытья полов ворвался аромат томлёного мяса, принесённого медсестрой. Хорошая вы, мэм, похвалил её пациент, за обе щеки уминая рваную говядину с подливой. Достойно, но аппетит берёт своё — всё равно тётушка Тилли приготовила бы лучше больничной кухарки.

— Мэм? Ой, насмешил, — Рут кокетливо махнула ручкой, насаживая изящные очки на нос картошкой. Приземистая, но шустрая. — Всего двадцать пять!.. Чем тут страдаешь один-одинёшенек?

Ключевое слово — страдает, и даже на таком милом личике, как у Рут Мэрлоу — гласил бейдж, — его помутнённый, одним днём в клочья разодранный рассудок, заметил издёвку. Правдивую ли, ложную ли — доверять от чистого сердца здесь можно, пожалуй, только Хелен. Или нет? Обслуживающая его сестричка, зуб даёт, тоже инсолит — рядом с ней его постигало повсеместное расслабление, как после долгих сигаретных затяжек, а стоило ей уходить, валило на постель, скручивая мышцы живота.

— Шайка садистов, — не могло не будоражить его то, что он, по сути, в заложниках. Тётушка, небось, уже ноги стёрла бегать по отделениям полиции в поисках потерявшегося ребёнка. Янгмун, Эберти — насквозь воняло бы фальшью, не присутствуй среди наблюдавших за ним знакомое лицо. Настроение и отношение Хелен, не выбивавшееся из повседневной колеи, дарило худо-бедную надежду, что обойдутся с ним хорошо, отпустят восвояси и позволят жить, как прежде. Это пройдёт, расплылась в улыбке Рут, раздвигая занавески на круглом окне, накрытом решёткой снаружи. Тюряга лёгкой руки для незадавшихся инсолитов — как ещё назвать сие место заключения? — Вы держите меня, чтобы… чтобы что?

— Решётка — от воров, — Эдвин подвис, но два и два всё-таки сложил: какие воры, такая и защита. Некоторым инсолитам сила притяжения нипочём: стоя на стенах, себя чувствуют, как рыбы в воде. Железные сетки, стало быть, содержат тот же металл, что и блокаторы — название подзабылось. — По прошествии суток, а именно к семи, когда тебя доставили в лечебное крыло, будешь свободен. Ну, относительно. Опекунья в курсе. Хоть убей за правду, но и она все эти годы знала, какого ты племени.

Стеклянные кристаллы люстры отразились в очках Рут, когда та приклонила голову к плечу, сложив ладони на коленках. В больших изумрудных глазах так и встало: «Жаль тебя». Относительная свобода, надо понимать, значила, что надзор военных будет висеть над ним до скончания дней, а шею или запястья закроют в тугие кольца — его передёрнуло со вчерашнего — ограничителей. Но, пусть закуют, пусть смотрят за ним, если так посмотреть, лишь бы позволили жить по-старому. Эдвин озвучил мысль сестричке, и она испустила словно самый сочувственный вздох, на который была способна.

— Вам должны были преподавать инсолитологию. Хотя бы азы, — Рут спрятала лицо за рукавом халата. — S-класс. Наивысший уровень опасности. Помета для потомков Древних и ещё парочки семей, итого девять возможных фамилий. Вот и Эберти из той колыбели.

Изогнув твёрдую подушку, насколько она только поддалась, Эдвин заткнул уши, утыкаясь носом в матрас. Рут трепала за капюшон — брыкался. Надежды и мечты, прощайте. Не к тому ли это, что одарённые его к себе намертво пришьют?

— Злись, сколько влезет. Я целительница, но душевные раны не по моей части, — в который раз Эдвин убеждается: помер бы — и нет проблем. Там, где начались странности с Хеллердом, следовало бы и поставить точку. — Только не скидывай себе ничего на башку, ладно?

— Чёрта с два, — промычал он из-под подушки и вскоре, как замок щёлкнул за ушедшей медсестрой, вылез. В ногах нашлись силы подняться. Еле шевелясь, Эдвин преодолел промежуток между койкой и окном, придерживаясь за тумбочку. Не он вознесёт над собой кувшин-другой, так дай бог на него где-нибудь посреди людной улицы прилетит кирпич. За полусферой замызганного стекла туча проглотила солнце, окрасив Ваальбург в серость. И ещё: никакая это не больница. Дураком надо быть, чтоб не опознать вид на центр города с высоты птичьего полета. Возвышаясь над малоэтажной исторической застройкой, универсальным магазином и зданием мэрии, он содрогнулся, ударившись о кроватный бортик. Инсолиты добросердечно — всё также, видать, по велению командующего — приволокли его обморочным мешком с костями на верхний ярус штаб-квартиры военных — они же Янгмун. Но что-то до сих пор к нему не пожаловали в форме… Ну, а ты, обращаясь к Мартинсон…

— Почему ты с ними?.. — вопрос в пустоту, безлюдие и несходящий янтарь. Пустота отозвалась противным, низеньким хихиканьем. Да, малец, ты ступил в капкан, твой моральный дух отныне поедает гангрена. Тебе четыре года навешивали лапшу на уши, окружая флером единства. Да Хелен только и делала, что свою работу — как она будет вознаграждена? До семи вечера, когда сократившийся осенний день отдал права сумеркам, он сидел за прежним занятием — счёт, от тысячи дошедший до двух. Две тысячи не в своей тарелке, две тысячи в рвении отказаться от тела. Две тысячи один, два… Его обдало очередным сквозняком из коридора, влетевшим с долговязым, пиратской наружности Маркусом. Смехотворную швабру заменяла грозная, в кожаной отделке палка о двух острых концах-копьях. Пот с него так и лил, руки скользили друг об дружку — точно с рейда или ожесточённого боя воротился.

— На выход, — басом тюремного надзирателя рявкнул белобрысый. Превозмогая слабость, хватаясь за изголовье кровати и локоть будущего конвоира, расставляя ноги на ширине плеч, Эдвин поймал равновесие. Маркуса перекосило, будто ему в рот затолкали целиковый лимон и сжали зубы. Отшагнув от Эдвина, он всучил ему оружие. При ходьбе наконечник со зловещими отзвуками бился о каменный под, высекая пыль с осколками. Базальтовая серость коридора с редкими врезками дверей из светлого дерева привела к лифтовому холлу. Красные кабины с овчинными коврами курсировали меж этажами. Отняв палку, Маркус подтащил его под руки в компанию к разодетому под ворона мужичку, почти с разлёту ткнул на кнопку шестого этажа — они поехали вниз.

— Добрейшего, капитан, — просипел воронёнок. При движении кабины подрагивали перья, вшитые в его массивный, цвета крыла известной птицы воротник. Знакомую руку Маркуса, которую он на ходу закрыл в перчатку без пальцев, пожала рука словно мертвеца, синюшная, увенчанная ногтями-крюками. Под глазами стояли черничные круги — нарисованные для поддержания имиджа. — Новобранец?

— Блять, в конце-то концов, — залился Эдвин стенаниями, обращая на себя озверевших вмиг одарённых, — или ему уже в каждой инсолитской морде злодеи мерещатся? — вы янгмунские?

— А то, — враноподобный обнажил зубы. — Яков Шим… ай, забей. Стаж — шесть лет, член Нулевого отряда. А вы, мистер, должно быть… что-то не так?

Эдвин лишился копья-поддержки. Распластавшись по овчине, он перескакивал глазами с одного на другого. «Ущипните меня, и я проснусь у тётушки. Можно?» Яков прижух, сутулясь. Маркус занёс ногу в кожаном сапоге над утонувшей в шерсти юношеской ладошкой под ним. Сейчас наступит — или, чего доброго, перестрахуется и прибьёт его копьём ко дну кабины. Не проще ли опозорить и скинуть балласт?

— Больно пафосный заход, Ши-ман-ский, — не тем они меряются, в обоих пафоса хоть отбавляй. Нулевой отряд. Похоже на элитное подразделение — не ему знать, как дела в Янгмуне распределяются. — «Вы» и «мистер»?.. Придержи коней. Он ничтожен. — и рывком, притягивая к себе, веющему стужей и петрикором, Маркус вернул Эдвина на ватные ноги. «Капитан» дышал ему в макушку, давя кривую одностороннюю улыбку потрескавшимися губами. Лифт остановился. Яков вышел вперёд бодрой, несмотря на то, что сжался под замечанием, походкой. Повторно выдавать опору в виде палки Маркус и не думал, волоча его по каменной кладке. Тут столпились коричневые плащи, которых так не хватало Эдвину. Образовав с четвёрку ломаных шеренг, находившиеся на шестом этаже вояки и прочие работники, с дюжину, плавно, почти синхронно вели носами по мере того, как Маркус с заложником и незваным сопровождающим продвигались к коридорному ответвлению шире и роскошнее того, что видел Эдвин наверху. Полы были устланы бархатом, по обе руки горели, капая парафином, свечи в витых канделябрах. Местами меж подсвечниками висели на крючках плащи всё того же официального цвета восточного подразделения, только более богатые, расшитые блестящей нитью в фазаньи хвосты и растительные орнаменты. Под гербом Янгмуна стояли зарубки, числом от одной до трёх.

— Ого-го. Чьи шмотки?

Всё вниз, и вниз, и вниз. Маркус безустанно бросает его. Наступить на сей раз становится не просто вероятной угрозой: каблук капитанского сапога воткнулся полукружием промеж лопаток, отпечатывая на толстовке пыльный след. Уши заложило, голоса принялись пережевывать друг друга. Что вопил Маркус, как его перекрикивал Ворон — ни слова не разобрать, сплошь гул и давление, будто ежели не копьём, так этим каблуком Маркус проделает-таки в нём дырку. Как гром среди ясного неба гомон оборвал хлёсткий шлепок, задорное «Помогай, дорогая!» — и следом шлепок второй, такой же, если не веселее. Перекатившись на спину, Эдвин обхватил себя руками, заходясь в смехе. Извергался, посматривал на мужчин, отхвативших по лицу — и давай улюлюкать до спазмов в животе. Смех подогревали женские кулачки, державшие одноглазого и Ворона — думается Эдвину, тот за него заступался, так что его кличку можно и с заглавной писать, — за шивороты. За Яковом встала, поднявшись на носочках, Рут, сладко мурлыкала и порхала поцелуями по его щеке. Маркус обернулся на даму с лавандовыми локонами, облачённую в один из тех, что здесь висели, расписных плащей. Постучав штиблетами, она вприпрыжку подлетела к Эдвину. Приблизилась вплотную, направила на него растопыренные пальцы — и подняла чем-то нездешним, твёрдо фиксируя на земле. Что спереди, что сзади, никаких подпорок, ватности в нём всё также — будь здоров. Держится либо на святом духе, либо на невидимом дару.

— Инсолиты все здесь, — подытожила одна из его спасительниц от Маркуса и выпадения из реальности. — Командующий задерживается в дороге из Мона. Не знаете часом, как там наши два хвостика?

— Не знаю, и спасибо — сплю спокойнее, — выдерживая презрение, хоть тема и переключилась с Эдвина, пробормотал Маркус, отбиванием замысловатого ритма палкой убирая копья внутрь неё. Хвостики — нехитро, для прислуги-то. У таких даровиков и лакеи, пожалуй, должны иметься.

— Прислуга? — охнула женщина в фиолетовых тонах. Её переливчатые, от сиреневого к бордо, глаза походили на налившиеся соком вишни. Под волосами, свисая с мочек, струились серебристые нити украшений, безымянные и средние пальцы обеих рук венчали перстни с крупными кварцами — разве подобает военным таскать побрякушки? Зацепят — и прости-прощай, кусок уха или пальца. Из-под плаща выглядывали кромки пиджака, тоже в лаванду. И майка с неприлично глубоким вырезом, и джинсы в обтяжку, не внушали уверенности, что она может драться. Или в Нулевом отряде, кроме стрёмных инсолитов, целительницы и лакеев, ещё числится женщина с низкой социальной ответственностью? Последняя, прокашлявшись, договорила. — Тьфу ты, овца, пропади пропадом. Смертные, я имела в виду. У нас же новенький…

Да у вас, смотрю, тоже принято по прозвищам. Смертные дворецкие — хвостики, что-то из предсказуемого. А сколько я вам ещё прозваний раздам, когда посмотрю на вас достаточно — куры не клюют, вот увидите. В Эдвине пробудился старый сатанинский детёныш. Не такими вооруженных инсолитов он представлял, патрульные будут посуровее спецотдела. Какова досада.

— Дождёмся только Хелен. Начнём без другого — не многое потеряем, — сказала ему шёпотом Рут, в несколько широких шагов подобравшись с бесшумностью ночной тени. Не пора ли Мартинсон задуматься о смене подработки? Бьют дома, и здесь, наверняка, тоже, когда обслуживание не угождает господам. — А она, кстати, генерал третьего ранга. Единожды отставная, вернулась в июне.

Ну, не Хелен же. Она годится во второстепенные должности инсолитам, и генералом быть может лишь на кухне или средь хаоса генеральной уборки. Значит, в лавандовой за некультурным — по меркам вооружённых сил, а в целом, признать, стильно и сексуально — одеянием скрывается профессионал. А плащи? — не оставляли Эдвина по-изысканному выполненные тряпки. А плащи в золоте-серебре значили как раз генеральский чин, засечки — догадался, внутреннюю ступень.

— Что-то не слыхать её. Наша Хел, да опаздывает. Мы всё ближе к концу света, — травил каламбуры Яков, расхаживая подле напольных часов с застывшими стрелками. В тётушкином доме отжившая своё вещь, какой бы дельной ни была внешне, тем же днём отправлялась на помойку, а они мусор на самое приметное место ставят. Генерал, пройдя в конец коридора, к двустворчатым дверям до потолка, изъяла из кармана увесистую связку ключей. Провернула самый здоровенный в скважине, бранясь под нос. Время ожидания иссякло — намечается нечто важное. «Была, ни была. Предпочту, конечно, свою публичную казнь… но тогда… пускай Хелен не приходит».

Самой же Мартинсон, к несчастью, помимо опоздания довелось нарваться перед самым входом на узорчатую мантию, стелившуюся полами по бархатному покрытию. Утерянные минуты — это против её идеала, а на бегу, не разбирая коридора от быстроты и прядей, налипших на лоб, вдобавок она едва не впечаталась в старшего Эберти. Сука. И уживайся теперь с тем, что: первое — в пределах штаба Эберти отныне двое, второе — спустя десяток-другой лет Эдвин может преобразиться в это, если, само собой, не помрёт от своих же рук и импульсивности.

Командующий Альбрехт Эберти, он же спонсор какого-никакого порядка на восточных землях. За почти двадцать лет без крупных очагов кровопролития местному населению следует благодарить его. Райского уголка в Эклипсе не сыскать, но, может, Запад и Восток впереди всех на небесной лестнице? Пожалуй, следует поддержать борца с даровиками в кое-каком аспекте — лучше там, где инсолитов меньше, или хотя бы там, где над ними есть достойное управление. Завидев Хелен, первый одарённый Ваальбурга и региона засмотрелся на неё, накручивая на палец ус.

— Полагаю, все зашли без нас, — широкая, однако мягкая, словно отцовская рука взъерошила и без того взрывную причёску — была ладная по выходу из общежития, но гонка по городу до штаба и по самим лабиринтам коридоров есть гонка. Дьявол, а ведь её ещё и занесло не в тот лифтовой зал, что вынудило петлять по шестому этажу по прибытии на него. Кто-нибудь, умоляла Хелен, позаботьтесь тут о табличках на стенах для неё и собратьев по топографическому кретинизму, ибо, напоминая себе, сколько она гарцует по этим ходам, это стыд. — Что ж, ты со мной в ногу — значит, вовремя.

Начальство не опаздывает, начальство задерживается, да, вашблагородь? В круглом помещении в черноте и охре лениво потягивались огни свечек в чашках, поставленных на столики меж диванов. Полукруг и два яруса сидений — хватит с лихвой на всех, да с остатком. Сию малую комнату для совещаний Нули, как их величали среди двенадцати основных отрядов, видели чаще, чем молоковозы у дверей по утрам — Альбрехт стерёг их круче специально обученной собаки. Удерживал от проделок, перепалок с официальными служаками — в здании и на улицах в патрульных выходах, — и наибольшего риска, а именно попадания на глаза делегациям Центрального округа или проверяющим из Военной Комиссии на сезонных ревизиях. Бешеный союз Эберти-старшего, имея теперь и младшего в своём составе — все заранее знали решение Альбрехта по племянничку, его откат до той жизни школяра не обсуждается; вон, сама тётка с руками и ногами его сдала, — снова на совещании. Выбирая, куда бы приземлиться, Хелен угораздило остановиться на опаснейшей позиции, между Маркусом и своим бывшим одноклассником. Бывшим, поскольку вместо уроков в Янгмуне его будут выгонять учиться на тренировочный круг. Поверх её головы собрался дрожащий, активный сгусток духовных энергий капитана Нулей и Эдвина, который тронь только — и зал взлетит на воздух. Разорвать обменный поток между ними осмелилась генерал Хайди, поставив посередине него свой воздушный экран. Наука не соврёт, что и отдельные смертные обладают чувствительностью к постоянной малой энергии души.

— Всех вижу. Но что насчёт… — Маркус границ не ведает. Хоть соотрядник, хоть верхушка региональной власти. Нарочито громко цокнув языком, он прогремел поверх Альбрехта:

— Обойдёмся, милорд. Лишний смертный ни к селу ни к городу, — тяжко, наверное, когда никого не признаешь. Ключ к успеху, так называемая командная общность, в штабе существовала во всякой группе, но в Нулевом отряде, видать, негласным законом принято жрать товарищей, пока те не прогнутся под мнением правого?

— С тобой и тем, кто не удостоил нас своим присутствием, я назначу отдельный разговор, — Альбрехт держал кулак на столешнице. Среди инсолитов в порядке вещей закидывать в надоедливый рот мелкий залп, и командующий бы этим не брезговал, не будь потомственный дар в большинстве исходов тяжело рянящий или умерщвляющий. — Полагаю, вы уже перезнакомились. Эдвин, поздравляю со становлением полноценным одарённым.

— Если что, он со всех сторон окружён, — это к Хелен наклонилась генерал, привстав с диванчика на верхнем ярусе. Точно: воздух возле Эдвина отчасти гулял волнами и розоватыми переливами. — Подорвётся — влетит в барьер. Видишь же, как его штормит?

— В палате он чуть не выпилился, — привиделся момент за секунду до падения графина, к счастью, мимо. — Эш, мы имеем второго Маркуса, так-то.

— И куда более запущенного. Не смотри на нас так, — Эшлинн ткнула коленом в бок одноглазого, покосившего на женскую половину, не считая Рут, зрячее око. Сама врачевательница сюсюкала с Яковом, перескакивая вокруг него по сидениям — кому в отряде жить хорошо. А пока приставленный к Нулям генерал в гнезде, чутка первый раз за день порадовалась Мартинсон, можно не печься хотя бы об одной горячей голове. Маркус ни под чью дудку не пляшет, но дрянное дело это, распушать перья перед той, по которой неровно дышишь, да, Капитан Нервозность? А что зажатый меж трепливыми девушками и насупившимся белокурым руководительский родственничек? О, он всё стремительнее шёл к точке Икс, к первому осознанному удару способностью. Звенящей от мелких колебаний, пропитанной злобою духовной энергией от него заранее фонило за три этажа отсюда. Он шёл к удару, который — девичья переглядка — отрикошетит в него самого и нейтрализуется. Убить — не убьёт, как бы Эдвин того не желал. С давних времён доказано, что своим или родственным даром владельца не взять, максимум повалить. Речь Альбрехта плыла по залу, как фоновая классическая музыка с патефона для работы — играла, но чем дальше в занятие, тем меньше она влияла. Глава давал рекомендации по Эдвину, словно по уходу за комнатным растением, тем самым невзрачным кактусом в горшке, которому на подоконнике стоять десяток лет.

— Как и вас всех — Шиманский, к тебе не относится, — для Правительства Эдвина нет. Правда, на той почве, что по реестру ты… — На собственную фамилию Яков, отряхнув перья на воротнике, отозвался шипением. Альбрехт указывает писчим пером на новоприбывшего, часто топавшего кедом. И как только подошвы до сих пор не выбивали даровые сполохи… — В общем, для власти ты умер во второй год эры Алефа.

— У-умер?! — ужаснулась Рут, подпрыгнув. Маркус сделал, казалось бы, странное — вытянул перед Эдвином руку, ожидая, что тот пожмёт. Хелен была сосредоточена на Альбрехте. Мэрлоу завизжала так, будто идентичный маркер для Маркуса ей в новинку. «А в них двоих, чем дальше в лес, тем больше сходств…»

Эдвин ухватился за обрубки волос на висках. Барьер Эшлинн зарозовел ярче — уплотнила, решивши, что ту толщину Эберти бы пробил. Даже лучший щит на весь штаб, как ни крути, с минимальными затратами энергии первобытную злобу не снесёт. Место Якова опустело — от него лишь воронье перо на свету вертелось, Рут — с ним как сквозь землю. Взобравшись на спинку дивана, Маркус приставил копьё к рыжему затылку. Наконец, Альбрехт выступил из-за стойки, собирая в руках клубок тьмы, окружённый характерными молниями — годами тренированная Священная Боль. Эдвин рухнул на колени, накрывая голову руками. «Ладно, никто всерьёз не махнёт, а у меня холостые…» — Хелен потянулась к поясу с боковыми кобурами, извлекая пистолеты-близнецы в чёрной гравировке и потёртыми имициалами мастера на дулах. Указательные пальцы уверенно заняли позицию на спусковых крючках. Осаждённого Эберти покрыл искристый ковёр, волосы натянулись вверх, словно эфемерная ручища сдирает с него скальп.

— Пли, — скомандовал Альбрехт. Копьё вошло в отстающий от кожи бугор ткани на плече, воздушный барьер разорвался с хлопком выстрела двух стволов. Тут же откуда ни возьмись из закулисной темноты вышагнул Яков с Рут в обнимку. Покрытие, потрещав завершающими нотами, расползлось на четыре стороны и ушло в бархатный настил. В безмолвии раздались сольные аплодисменты командующего. Нули собрались в круг, а Хелен держалась поодаль, поглядывая украдкой на погасший голубой взгляд Эдвина, в который раз прибитого к полу, прибитого страхом. Не хотелось бы очутиться в его шкуре, перенять его нрав. Будет и впредь буйствовать — его прижмут столько, сколько потребуется, а то и ударят по-настоящему.

Незавидное положение, Эд. Ой, незавидное, признала Хелен, провожая удаляющиеся спины обоих Эберти.

— Пользователям Священной Боли злиться негоже, — затянул Альбрехт внеплановый второй акт речи, уводя с собой Эдвина. По виданному уже коридору с генеральскими плащами, на лифте, но теперь кабина держала курс с шестого на самый верх штабской башни, выше только шпиль. — В порыве гнева нас может не сдержать и сильнейший блокатор Правительства. Брат, он же твой отец, так взвился на одну горничную, что уложил замертво полприслуги в имении. Иначе говоря, — с остановкой лифта Альбрехт вытолкнул племянника из кабины. И опять чуть не свалился. А перед кем упасть унизительнее, перед Маркусом или… да чего гадать? Чего притворяться, якобы нет волнения? Его накрыло искристым одеялом, но та внушительная сфера, возникшая у дяди перед сигналом к атаке, мельком попала в поле зрения. — Прости за это. По-другому, видишь ли, мы бы тебя не остановили.

— Вы так гуманны, — съязвил Эдвин, отряхиваясь от коврового ворса. Толстовка — в помойку, в бесчисленных волосах, со сквозной дырищей. Альбрехт завёл его в кабинет. Под самою крышей, как банально, да с автопортретом во весь рост позади кресла. Будучи родственником, он может быть с ним на ты. Может же?

— Что за глупость? Ты — моя семья, — из иных уст и не в столь исключительных обстоятельствах эта фраза, возможно, и согрела бы трепетное сердечко. Эдвина, увы, не тронуло теплом.

— Чисто юридически, — он упёрся ладонями в лидерский стол, заваленный пергаментом и сложенными летерпосами. Имитирует бурную деятельность? — Чинуша. Отнял у меня тётушку, сестёр. Заскучал на посту? Поразвлечься захотелось?

С поднятием темы семьи Альбрехт повторил за ним позу. Телосложение у него медвежье. И самого по себе широкого, его раздуло из-за наплечников и меховых рукавов мантии в мелкое барсово пятно и ту же золотую расшивку, что и у генералов. Тоже рыжий, голубоглазый. Пышнобровый и пышноусый, разве что борода куцая, недавно сбритая. Глухо клацнул металл — с правого запястья Альбрехт снял обтекаемый браслет в желтоватых отражениях горящих фитилей. Сплошные подсвечники — бедные те, кто оттирает потом воск, не разумнее закупить керосинки? Эдвин таращился на блокатор. Надеть самому сейчас или вывести дядюшку из себя? Развитая Священная Боль, приправленная гневом — это фейерверк, который хочется узреть.

— Достать сплав с половиной и более суцилия нынче, знаешь ли, стоит большого труда и связей, Эдди.

— Связи, поди, твоё второе имя.

— Поэтому я отдаю тебе один свой. С возрастом необходимость носить их отпадает, — Альбрехт покрутил ограничитель на указательном пальце перед тем, как бросить Эдвину. — Надень. Рука, шея — что угодно. Ради твоего же блага. Настанет день, когда Нулевой отряд сможет стать тринадцатым, не без твоего участия.

Собирает инсолитов со свидетельствами о смерти. Объединяет их со смертными, целительницей-неженкой и нежданно-негаданно генералом. И капает на мозги. Ставить своё сборище наряду с основными группами по двенадцать человек, попытка та ещё пытка. «Тоже мне, родич. Семнадцать лет за этим ждал, пока у меня рванёт?» Застёгнутый на левой блокатор хранил на себе мыльные отсветы, царапины и облупившееся покрытие. Работа Хелен по слежке закончена, работа Альбрехта здесь только взяла начало.

— И ради тех чокнутых ты меня дожидался? — Эдвин попятился назад, заглядывая за плечо. Дядя, сомкнувший ладони в замок, смотрелся задумчиво.

— Не совсем. Дожидался менее всего, — Альбрехт замедлил темп, дробя себя паузами. — Мечтал, чтоб духу твоего здесь не было.