Он выпадает из жизни, кажется, окончательно и бесповоротно.
Снова.
Он снова здесь. Один. Совершенно один. Растворяется в убаюкивающих объятиях успокоительных. Мысли вытекают прямо из ушей, маслянистыми пятнами с бензиновыми разводами расползаясь по подушке. Рауль видит это своими глазами и сразу же зажмуривается. Нет, этого нет. Смотрит и наблюдает все то же самое. Повторяет действия, как заведенный: закрыть глаза, прошептать свою мантру, проверить комнату. Снова и снова, затянутый в бесконечную петлю. Он занимает эту небольшую вечность борьбой с собственными видениями и изредка плавает в киселе из вяжущих мыслей, глядя в кружащийся, идущий пятнами, размывающийся прибрежной волной потолок.
Время утекает через распахнутые ладони, как песок. Даже не так - лучше, быстрее. Как вода. Как кровь. Рауль зажмуривается и повторяет про себя “Не думай. Не думай. Не думай”. Но “не думать” не получается. Он возвращается каждый вечер, каждую ночь в сарай на хуторе. Как бы он не пытался хотя бы в собственных мыслях что-то изменить - у него не выходит. Все повторяется один в один. Каждый. Гребанный. Раз. И сколько бы лекарств в него не пихали, видения из прошлого так и наступают ему на пятки. А у него давно уже нет сил на то, чтобы продолжать этот нескончаемый марафон.
Относительная трезвость приходит к нему не сразу. Но в какой-то момент Рауль обнаруживает себя, сидящем на полу перед кроватью, сжимающим в руке мячик. Он медленно моргает, смотрит на красный яркий - слишком яркий для этого места, - материал и водит пальцем туда-сюда по шершавой поверхности. Вертит незамысловатый предмет, сжимает упругую резину, поднимает выше, так чтобы посмотреть на просвет. В лучах вечернего, по-весеннему яркого солнца особенно явственно проявляются поры на материале.
Его внимание перехватывает мельтешащая по комнате черная точка. “Опять ты,” - замечает Рауль, глядя на пируэты, выписываемые хорошо знакомой ему мухой, - “Как только не сдохла тут еще.”. А несчастное насекомое продолжает наворачивать круги прямо под самым потолком. Наверное, уже отбила себе все, пока билась в стекло до этого. Вот и остается ей - крутиться по этой коморке.
Рауль опускает взгляд на зажатый в руке предмет, а потом швыряет его в стену. Он не пытается задеть муху - ему не хватит ни меткости, ни сил, чтобы попасть в нее. Но зато так он умудряется изменить траекторию ее полета. Теперь она перемещается ближе к окнам и движется более хаотично. Рауль ловит мячик, удивляясь собственным координационным способностям - он скорее ожидал, что тот прилетит ему прямо в лоб, а то и вовсе ударится о стекло. Но нет. Красный шар ложится ровно в протянутую ладонь как по волшебству.
И все же… откуда взялся этот мяч?
Воспоминание вспыхивает в голове раскаленным тавром - он практически воочию наблюдает за тем, как Арсений Дмитриевич протягивает ему мяч. Он улыбается как-то странно, словно… извиняется. Бегающий взгляд и неуверенный тон, когда он произносит “Я не должен тебе этого давать, но оно тебе нужнее сейчас”, говорят о том, что Рауль верно угадывает. Он все равно не может понять, на кой черт доктор всучил ему эту безделушки. Но парень уже принял, что его врач по-настоящему больной. Вероятно, даже сильнее, чем Рауль.
Забавно.
Он прислоняется затылком к изножью кровати - дерево холодит кожу, хоть и неприятно давит на череп. Медленно, но верно, картинка произошедшего собирается в голове, подобно пазлу. Конечно, его истерика не осталась незамеченной. Они упускали из виду все: одиночество, панические атаки, приступы тревоги. Но как же они могли упустить приступ агрессии?
Естественно никак - это риторический вопрос.
В тот вечер его кое-как подняли, ожидая, что он будет сопротивляться. А у него уже не было ни желания, ни сил на борьбу. Да и зачем? Какая впрочем разница? Но ему все равно вкололи убойную дозу успокоительных, хотя не то чтобы Рауль в этом нуждался - в нем не осталось совершенно ничего, так что они могли бы и не тратить драгоценный препарат.
Только вот это не помогло застопорить бег памяти.
Теперь все возвращается, на полных скоростях врезаясь в него тараном, сшибая с ног. Рауль то и дело хватается за стены дрожащими руками, давая себе небольшие передышки. Каждый раз тянется к красному мячу, спрятанному в кармане - прячет он его не от персонала, они то точно в курсе, а от других психов. Других. Хах. Он тоже начал себя таким считать. Пора бы уже признать.
Он - псих. Самый настоящий.
Не-психи не стреляют в мальчиков на вечеринках, не пытаются убить старушек лопатой, не волочат за собой девчонок, осыпанных с ног до головы блестками, по полу, как мешки с картошкой. Хотя, это все можно объяснить более прозаичным словом - мудак. Но ему уже все равно. Пусть его хоть сыном дьявола зовут.
Какая разница то?
Пусть зовут его как хотят. Главное, чтобы они выпустили его уже наконец: месяцем или двумя позже, но выпустили. Ради этого он готов строить из себя хоть самого примерного мальчика, хоть изображать невменяемого - все, что скажут.
Арсений Дмитриевич долго и упорно выспрашивал, что именно произошло. При этом, Рауль уверен, этот лысый говнюк все прекрасно видел по камерам. И как он копошился в его столе, и как читал собственное дело, и как взбесился, стоило ему вернуться в камеру. Но, видимо, этому садисту было нужно покаяние или еще какая-то псевдомедицинская хрень. Рауль дал ему то, что он хотел - выдал все как на духу абсолютно безжизненным голосом. Только вот ему ни тогда не было жаль, ни уж тем более сейчас.
Пусть запирают его. Пусть делают, что хотят. Пусть хоть кто-то из дружков отца приедет и прострелит ему череп - есть за что в конце-то концов. Он чуть их дочерей не пристрелил тогда на вечеринке. “Интересно,” - думает Рауль, вскидывая взгляд к голубому небу, - “Стал бы он защищать меня перед Бабичем?”. Ответ он прекрасно знает:
Стас бы лично вручил его в руки этого барана, лишь бы остальных происходящее не затронуло.
Злость на отца не то что никуда не девается, она только сильнее разгорается. Потому что Рауль медленно выцепляет из памяти обрывки со всех этих встреч, когда отец не смотрел на него, чуть ли не умолял, чтоб сына упекли куда подальше. Это ведь было? Он не придумал себе это?
Рауль прикрывает глаза ладонью, устроившись на подоконнике. Хорошо, что его хотя бы не связали и не заперли в одиночке на всю оставшуюся жизнь. Он бы, наверное, не вынес. Потому что стоит ему остаться одному, в относительной трезвости, как в черепушке начинают мелькать кадры из далекой весны.
И уж лучше бы у него в голове прокручивался марафон из осуждающих взглядов отца или бесконечного трещания младшего брата.
Но нет. Он вспоминает старух. Их руки, их запах, их голоса. Все это отбивает аппетит напрочь, вызывая тошноту. Рауль упорно гонит и гонит мерзкие картинки прочь, но они все так же возвращаются, лишая его сна.
Он поворачивает голову, окидывая безучастным взглядом собравшихся тупоголовых кретинов - они пялятся в нечто яркое, шумное, взрывающееся на экране. Не стоит, конечно, на них так злиться. Они то тут ни при чем. Такие же бедолаги, которым повезло чуть больше чем ему. Рауль бы все отдал, чтобы вернуться к тому состоянию полного незнания, что и некоторое время назад. Уж лучше бы он и дальше слушал подколки Тори.
Точно. Тори…
Стоит ему только вспомнить о девушке, как Рауль тут же замечает знакомую черноволосую макушку. На секунду ему кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Сердце впервые за эти долгие дни, недели, месяцы - он не знает сколько провел в бессознательном состоянии, - ускоряет свой ритм, громко колотится в груди и стучит о ребра со всей силы.
Рауль не замечает, как поднимается с насиженного места, подходит к девушке, обхватывает ее локоть и ведет в коридор. Тори отвечает коротким “Эй!”, но на этом все и заканчивается. Она не сопротивляется, не кричит, не брыкается. Может не хочет привлекать к ним лишнее внимание - черт ее знает, где она была и что с ней там делали.
Он вталкивает ее в угол, заслоняя собой от взглядов возможных прохожих и прицела камер. Но старается при этом не выглядеть угрожающе - ему тоже лишние проблемы не нужны. Не после всего произошедшего.
- Где ты была? - хотел бы он спросить это спокойным тоном, но вместо этого выходит фраза рокочущей, практически рычащей.
Тори таращится на него огромными глазами и становится похожей на оленя в свете фар на ночной дороге, на долю секунды в очередной раз показывая настоящую себя. Удивительно, как он так научился улавливать эти мимолетные изменения. “Нужно найти себе какое-то занятие до выписки,” - понимает Рауль. Одержимость другим человеком до добра не доведет.
Уж кому как не ему это знать.
- Процедуры… А че ты так завелся? - поразительно, что девушка звучит скорее озадаченно, нежели испуганно.
Ну и хорошо.
Рауль вообще не планирует ее пугать. Он хочет просто поговорить - Тори, очевидно, с ним бы поспорила. Если с кем-то хотят “просто поговорить”, то делают это без сжатых кулаков, дрожащего от гнева голоса и бешеного взгляда. Рауль на секунду видит себя слово со стороны и сам ужасается.
Да что за хрень с ним творится?
- Я не завелся! - раздраженно произносит он, неловким движением откидывая волосы со лба.
- Тон поубавь, нас услышат, - голос Тори холодеет с каждой секундой, пока сама девушка смотрит ему прямо в душу, - И отодвинься уже! Выглядишь так, словно вот-вот убьешь меня.
А может и так. Может схватит ее за шею и передавит. Воспоминания в очередной раз бьют в голову, и картинки вновь встают прямо перед глазами: кровь, лопата в задеревеневших руках и собачий лай. Рауль моргает, встряхивает головой, пытаясь отбиться от наваждения. Смотрит на Тори, но даже ее заливает этой чертовой кровью. Он чувствует, как по коже что-то течет, и тут же опускает голову. Рукава толстовки становятся бурыми, алые потеки появляются из-за манжет, длинными росчерками расползаются по ладоням. И в носу этот отвратительный металлический запах.
- Ты чего? - доносится до него тихий голос Тори, вышвыривающий его в реальность.
Рауль прижимается к подоконнику, судорожно оглядываясь по сторонам, и рыщет по карманам. Да где же он?
- Эй! На меня посмотри, - он чувствует прикосновение к щекам и интуитивно отшатывается в сторону, - Тише, тише.
Тори держит неожиданно крепко. Раулю удается сосредоточить свой взгляд на ней, и он только через пару длинных секунд осознает, что держится за чужую кофту. Серая ткань натянута до предела - если их кто-то увидит, то решит, что они либо дерутся, либо сосутся.
Ни того, ни другого Рауль не хочет.
- Я… - он не может произнести ни слова вслух, все тело сопротивляется.
- Все, успокойся, - девушка говорит непривычно мягко, кажется, впервые за все время их знакомства, - Дыши. Ты, главное, дыши. Молодец.
Рауль касается ее запястий и медленно опускает чужие руки ниже. Тори цепляется за ворот толстовки, гладит по шее и плечам, слишком настойчиво хватаясь за него.
- Ты че… - удается выдохнуть парню, - В кино что ли?
Улыбка сама собой расплывается на губах кривым оскалом, заставляя девушку громко фыркнуть. Она хлопает раскрытыми ладонями по его груди и отпускает-таки его.
- Уебок, - Тори старается звучать злобно, но ее выдают дергающиеся уголки губ, - В кино будешь ходить, как домой съебешься наконец-то.
“В кино пойдешь, как только окажешься дома?”
Откуда она… Рауль хмурится, пытаясь понять, почему эта фраза вдруг всплыла на поверхность. Старательно перебирает свою изрядно потрепанную картотеку воспоминаний в поисках ответов. А потом ровно как и пару минут назад он видит знакомый до тошноты кабинет, сверкающую лысину и стопки из папок на столе. Арсений Дмитриевич весело уточняет, между делом: “В кино пойдешь, как только окажешься дома?”. Рауль бы не предал этому никакого значения, вот только боковым зрением он замечает, что деревья виднеющиеся в окне ярких желтых и красных цветов. “Молодец, скоро вернешься домой,” - говорит врач, пока за окном светит солнце и щебечут птицы так громко, словно сидят прямо в ближайших кустах роз. “Скоро мы тебя выпишем,” - улыбается доктор, сверкая лысиной и подходит к окну, за которым настоящий буран, снежинки облепливают стекло.
От шока Рауль забывает, как дышать. Воздух входит в легкие с хрипами и вырывается с не менее пугающими звуками. Он стучит по груди кулаком, не жалея собственные мышцы и кости. Больно. Очень больно. Рауль находит в кармане штанов злополучный мячик и крепко сжимает в пальцах, пока второй рукой продолжает отбивать равномерный ритм. На девушку он даже не пытается смотреть - все равно ничего нового и интересного он там не увидит. Хорошо, хоть сейчас она не хватает его и не пытается облапать.
- Они не отпустят меня, - бормочет он, вернув себе способность говорить.
- Чего? - Тори придвигается еще ближе, так что до Рауля доносится едва слышимый аромат роз.
- Не отпустят, - повторяет он, вытягивая перед собой руку со сжатым в ней шариком, - Он мне соврал.
Сжимает кулаки так, что короткие ногти врезаются в мягкую резину. Интересно, сможет ли он разорвать его? Было бы хорошо. Тогда внутри перестало бы все так яростно клокотать.
- Вот же сука, - цедит сквозь зубы парень, гоняя в голове вновь обретенные обрывки воспоминаний.
Внезапно его пальцы, яростно сжимающие мяч, накрывают другие - тонкие, длинные, аккуратные. Рауль таращится на чужую руку, а потом все-таки снисходит до того, чтобы посмотреть Тори в глаза. Она в ответ глядит пристально, словно пытается сообщить ему что-то не используя слова, а следом кидает быстрый взгляд за его плечо. Рауль оборачивается и замечает трупик мухи на подоконнике. “Даже ты не дождалась освобождения,” - разочарованно замечает он.
- Надо было вчера соглашаться, - голос у Тори непривычно тихий, напоминающий шелест опавшей листвы, - Могли бы уже быть далеко отсюда.
Он прекрасно понимает, что девушка имеет в виду. Ему нельзя здесь больше оставаться. Никто его отсюда не выпустит и не заберет: ни через месяц, ни через год, ни через десятилетия. Это его тюрьма.
- На твое счастье, - Тори шуршит по карманам, вынимая на свет связку ключей, - Я люблю давать вторые шансы.
Она самодовольно улыбается, глядя на вытянувшееся от удивления лицо Рауля.