Отцовский взгляд строгий, почти презрительный. Удивительно, это первый за долгое время раз, когда он вообще смотрит на него. Рауль и забыл, как выглядят отцовские глаза. И как неприятно в них смотреть. Он стремится отвернуться и отойти, но ноги такие тяжелые, что не получается сдвинуться ни на миллиметр. Все ждет вердикта, какого-то наказания, на которое его жалкий отец вообще способен. Но тот внезапно встает - ножки стула скрипят по полу, неприятный звук режет по барабанным перепонкам. Ему хочется поднести руку к уху - он почти уверен, что увидит там густые капли крови. Рауль холодеет, наблюдая за тем, как мужчина подходит все ближе. А в голове все крутится: “Ударит? Вот так возьмет и влепит пощечину?”. Он машинально зажмуривается и замирает, хотя предпочел бы увидеть выражение чужого лица.
Все лучше равнодушия, да ведь?
Ненависть это же тоже чувство. Считай, хоть какое-какое внимание. Которым отец его не баловал (мягко говоря) с самого рождения. Так что Рауль научился вызывать если уж не любовь, то раздражение, злость, агрессию. Смотреть на то, как темные глаза отца закатываются из раза в раз, как он поджимает тонкие губы с уродливым шрамом, одно удовольствие. Только вот сейчас что-то нет никаких позитивных чувств.
Ему… страшно.
Тело каменеет, он так и не чувствует удара, зато наконец сдвигается, ощущая тяжесть на своих плечах. Под одеялом липко и неприятно. Холод распространяется по комнате, пронзая хрупкое тело, и Рауль хочет завернуться в плотный кокон. Он тянет одеяло на себя, но становится только неприятнее - мокрая ткань остужает без того промерзшую кожу.
Холодно. В комнате поразительно холодно.
Он морщится, сдвигается, выпутываясь из липких остатков сна. Наволочка влажная от пота, и Рауля, взмокшего после сна, начинает колотить. Он тянет носом воздух и чувствует обволакивающий больничный запах - кажется, от постельного белья из-за влаги стало вонять еще сильнее. От него никуда не деться, хоть Рауль и пытается дышать поверхностно и мелко. Провалиться в сон тоже не получается, как бы он ни старался - все еще свежи образы из его кошмара.
Кошмара ли?
- Рауль.
Он никак не реагирует на тихое щебетание - плавает на грани сна и реальности. Но что-то все-таки неуловимо меняется. Восприятие становится острее, и он может уже различить тихий шорох в комнате. Но это не так сильно волнует его, как феноловая вонь. Рауль ворочается, пытается отбиться от этого удушающего запаха, но никак не выходит.
- Рауль, - повторяет смутно знакомый голос.
Отстань. Оставь его в покое.
Он морщится и натягивает одеяло на голову. Ошибка. Дышать становится нечем, и Рауль тут же отбрасывает его прочь, под яростное:
- Да проснись ты уже наконец! - раздраженный шепот раздается прямо у лица.
Он распахивает глаза и не сразу понимает, что происходит. В комнате темно, лишь лунный свет наполняет маленькое пространство три на три. Рауль трет переносицу, давит на глаза и пытается прийти в себя, но тщетно. Он возится, хочет сесть - тело задубело после сна и совершенно не желает слушаться. Поднимает взгляд и почти готов закричать от того, что на него смотрят пара карих омутов.
- Ты… - губы с трудом расклеиваются, и Рауль чувствует тонкую полоску слюны, тянущуюся из уголка рта к щеке.
- Я, я, кто еще, - быстро говорит Тори, выпрямляясь, и отступает к окну.
Наконец Раулю удается приподняться на локтях. Он быстро вытирает рот, стирая остатки слюны, следя за напряженной спиной девушки.
Стоп. Что она здесь делает?
- Что ты… тут делаешь?
В голове жужжащий рой из беспорядочных незаданных вопросов. Он пытается уцепиться за один из них, но они ускользают сквозь пальцы. Не получается сформулировать ничего более оригинального.
- Предлагаю действовать, - Тори запускает руку в карман серых спортивных штанов и звенит ключами.
- Че ты несешь… - Рауль скашивает глаза в сторону блестящего металла.
Она издевается? Это проверка? Это сто процентов проверка.
Мысли скачут, как попрыгунчики, стукаясь о стенки черепа. Прыг-скок. Раздражающее прыг-скок раздается в его голове так невыносимо сильно и громко, что Раулю хочется схватиться за виски. От абсолютного недоверия они летят в сторону опасения, а следом скачут к предположениям, что все это странное продолжение сна. Или это уже не может быть сном, раз он все осознает? А осознает ли? Такое же бывает? Когда во сне осознаешь, что это сон, но продолжаешь спать?
Раулю хочется фыркнуть - такие размышления достойны его младшего брата. Воспоминания так внезапно, резко и четко обрушиваются на него, что он на секунду забывает, как дышать. Он прекрасно помнит, как мальчишка постоянно тараторил обо всяком бреде, задавал вопросы “а что если?”. Сидел рядом и болтал-болтал-болтал о вероятностях, о собственных пересахаренных снах, о новых историях, которые он сочинил, играя в свое чертово Лего с отцом. С Раулем никто в Лего не играл. В такие моменты ему хотелось опять скинуть младшего с лестницы. Последняя мысль обжигает его кипятком, окрашивая кожу шеи красным.
Почему он вспомнил это именно сейчас?
- Давай сбежим, - Тори возвращается к нему, грубо выдергивая из мыслей, и останавливается у его ног, - Прямо сейчас.
Рауль моргает, возвращаясь из разрозненных воспоминаний в не менее разбитую реальность. Что она только что сказала? Если он переспросит, то выставит себя конечным идиотом. Но она правда предлагает ему… сбежать? Сбежать незадолго до того, как его выпустят?
Он готов покачать головой - что за дешевая уловка? Рауль конечно не в самом лучшем состоянии сознания, но на такие трюки даже под приходом бы не повелся.
- Куда? - зачем-то уточняет он, хотя прекрасно понимает, что никуда с этой чокнутой не пойдет. Все, что она может ему предложить: незабываемый тур в Нетландию под цветными пилюлями доктора Жукова.
- Куда угодно. Подальше отсюда. Я так больше не могу, понимаешь?
Ее голос дребезжит, и это дребезжание кажется таким знакомым. Он копошится в памяти и понимает, что именно так все его девчонки начинали говорить, когда хотели что-то получить. Новую шмотку, новую встречу, новые ощущения. Каждый. Чертов. Раз.
- Они… мне страшно, - нервно шепчет она, - Я боюсь, что скоро стану такой же как остальные.
Понятно. Рауль понимает, что это вовсе не злодейский план докторов, уболтавших Тори на импровизированный спектакль. У девушки не более чем обычное обострение. И в данный момент она пытается затянуть его в собственную безумную игру воспаленного сознания. Удивительно лишь то, как она умудрилась раздобыть такой реалистичный ключ. Ну не из хлеба же он сделан. И дребезжит по-настоящему. Если она стащила его у Арсения Дмитриевича, то ее ничего хорошего не ждет.
Рауль поворачивается на бок и радуется, что это совершенно точно не его проблемы.
- Успокойся и иди спать, пока никто не заметил твоей пропажи, - бормочет он, подтягивая одеяло и переворачивая подушку.
На какое-то время комната погружается в тишину, такую, что Рауль почти успевает задремать, позабыв о незваной гостье. Но, конечно, она не уходит просто так. Ее жесткий, как металл, голос заставляет парня поежиться:
- Ты сейчас серьезно? - эти стальные нотки он тоже прекрасно знает, так разговаривал с ним отец, когда был не в настроении. А не в настроении он был всегда, когда дело касалось Рауля.
“Угу,” - только и думает парень, пытаясь устроиться на в один миг ставшей неудобной кровати. Он не знает, почему именно сейчас все воспоминания стали такими четкими, режущими и живыми. Может, это правда как со сном? Когда на самой грани между ним и реальностью ты еще помнишь то, что видел в своей фантазии, перед тем как забыть навсегда.
- Мы можем свалить, а ты просто… Да ты… - она не может договорить, то и дело спотыкается о слова, задыхаясь от гнева.
Раулю плевать, он не собирается ей отвечать, спорить и хоть что-либо делать. Лучшая тактика - игнорирование. Он это знает, как никто другой. В конце концов девушка выдохнется и просто уйдет. Он и сам так не раз делал: кричал, дрался, крушил и ломал, а потом приходила пустота.
- Ты просто жалок, - голос Тори звенит от злости, - Когда они тебя разберут на кусочки, я не буду помогать. Сам справляйся со своей хуйней.
Дешевая манипуляция. Как это знакомо.
После этого она выходит - Рауль слышит, как тихо закрывается дверь. Он обнимает подушку, зажмуривая глаза, и пытается гнать прочь непрошеные мысли о том, что возможно совершил ошибку. Но после всех разговоров с лечащим врачом он просто не может позволить себе такие риски.
Его вот-вот выпустят. Осталось только немного подождать.
Его удивляет тишина, которая наступает на следующее утро. Как будто… Все резко пришло в норму. Даже мир не кажется теперь таким замутненным, словно он наконец-таки протер глаза после долгого сна и белесая пелена окончательно спала. Стоит ему только сесть на кровати, как ему кажется, что он слышит чириканье птиц за окном.
Единственная беспокоящая его вещь - нет никаких признаков Тори. Девушки нет ни в коридорах, ни в саду, ни на завтраке. Не то чтобы Рауль намеренно ее искал - обычно взгляд то тут, то там цеплялся за знакомую темноволосую макушку. Но сейчас ее нигде не видно.
Сбежала? Реально сбежала?
Рауль вовсе не привязался к ней за это время, но ему кажется странным, что девушка решила вот так действовать в одиночку. Он еще раз оглядывает столовую, пытаясь выцепить хоть какие-то изменения. Но признаков паники нет, персонал ведет себя так же по-идиотски “нормально”. Рауль возвращается к миске собственного супа, зачерпывает поблескивающую на свету жидкость и выпивает. На самом кончике языка ощущается вкус, и парень чуть было ложку не ломает. Вкус непонятный (что-то жирное и солоноватое), но он есть. В самом деле есть. От восторга хочется кричать, только чудом он сдерживается. Но счастливая улыбка все равно так и рвется наружу.
Наверное, он выглядит глупо. Радоваться супу ведь действительно глупо. Раньше он засмеял бы самого себя за подобное, но теперь… Теперь дурацкая улыбка не сходит с его лица даже в кабинете лечащего врача.
- Смотрю, ты сегодня в хорошем расположении духа, - замечает Арсения Дмитриевич, заканчивая листать очередную карточку пациента, - Это замечательно.
Он складывает руки в знакомом жесте, и Рауль цепляется взглядом за черную полоску возле одного из ногтей. Похоже на грязь. Такое он видел у своего закадычного дружка, который постоянно возился в автомастерской, ковыряясь в двигателе своей старой, поломанной тачки. Неужели его врач тоже по вечерам занимается починкой машин. Отчего-то эта мысль знатно веселит Рауля.
- Как прошла ваша встреча с мамой? - спрашивает он, ерзая на стуле, и подается вперед.
“А как будто ты не знаешь,” - хочется сказать Раулю, но у него слишком хорошее настроение, чтобы так говорить.
- Нормально, - пытается равнодушно пожать плечами, хотя понимает, что выходит неубедительно.
- Ничего не беспокоит?
- Кроме того, что я здесь? - Рауль скрещивает руки на груди, криво ухмыляясь.
Хотя… нет, настроение все же подходит для язвительности.
Может, он должен поостеречься, поприкидываться, что все еще не понимает, что происходит. Но он так одурманен трезвостью собственного рассудка, что не может сдержаться. Рауль понимает, что теперь действительно не боится: ни врача, ни санитаров, ни других пациентов клиники. Страх ушел, а вместе с ним и постоянное желание скрываться от пристального изучающего взгляда. Врач улыбается, поправляет очки дурацким жестом, надавив на переносицу.
- Ну… об этом мы уже говорили, - Арсений Дмитриевич снова выуживает красную папку, - А теперь я вижу, что ты правда чувствуешь себя лучше.
Окончание фразы Рауль практически не слышит - оно тонет в гулком стуке сердца. Он понимает, что не может оторвать взгляда от этой обложки.
Чертова. Красная. Папка.
Красная, как кровь на лопате, на чужом лице, на плитке у бассейна, на чужом вывернутом наружу колене. К горлу подкатывает тошнота, но Рауль все равно не отворачивается, продолжая таращиться. Даже при всем желании ему не удается перестать смотреть. Он все сверлит ее взглядом, словно она магическим образом вот-вот выпорхнет из чужих рук и окажется у него.
- Рауль, все хорошо?
Он резко вскидывает взгляд на врача. Слишком резко. Арсений Дмитриевич замирает, смотрит ему в глаза в ответ. Движения замедляются, как у дичи перед хищником. А потом все резко прекращается так же, как и началось.
- Да, - он моргает, оглушенный собственным сердцебиением, - Тут просто… душно.
- Знаешь, думаю, тебе нужно прогуляться, когда мы закончим.
Он тяжело сглатывает. Очередные тесты. И почему-то сейчас они особенно сильно заставляют его занервничать. Рауль опускает руки к сидушке стула, ерзает и сжимает ее края пальцами. Ногти скребут по обивке, по гладкому дереву, и это ощущение немного заземляет его.
Ничего. Это ничего. Он проходил их и в худшем состоянии, чем сейчас.
- Снова будем играть в игры для малолеток? - нервно хмыкает Рауль и, видя улыбку напротив, понимает, что врача его настрой веселит.
- Да, пару тестов.
Он наклоняется к ящику, убирая папку со стола и выуживает другую - обычную белую, где он хранит эти чертовы… как их? Рисунки с пятнами. Рауль напрочь забывает правильное название. Это заставляет его нервно сглотнуть и прижаться к спинке стула. Так и хочется поддеть самого себя и спросить, а куда подевалась его напускная смелость?
Внезапно в дверь начинают стучать, и взволнованная медсестра врывается со словами: “Арсений Дмитриевич, там к вам пришли. Это срочно, вы просили…”. Тот поднимает ладонь, заставляя сотрудницу замолчать, и встает с насиженного места. “Все-таки у него есть ноги,” - между делом замечает Рауль.
- Подожди пару минут, я пришлю кого-то, кто тебя проводит, - врач запускает руки в карманы, звеня ключами, и выуживает связку наружу.
Связка, как та, что ему показывала Тори этой ночью. Может к нему пришел кто-то из ее близких? Она взбунтовалась, и теперь ее родных ждет серьезный разговор? Интересно, они заперли ее в комнате с мягкими стенами и запихнули в смирительную рубашку или просто оставили в обычной палате? “Вот дура,” - думает Рауль, но понимает, что внутри поднимается самое что ни на есть искреннее беспокойство.
Это что еще такое?
Рауль же с видом пай-мальчика - насколько вообще способен это изобразить, - кивает. Как только дверь запирают, он срывается с места, копаясь в ящиках чужого стола, пытаясь найти эту чертову папку. Роется в верхнем ящике, громыхая канцелярией, раздраженно захлопывает, ничего не найдя. Наверное, стоит вести себя тише. Его же услышат. Но все эти трезвые мысли заглушает одна единственная: он обязан знать, что в этой чертовой карточке.
Наконец он находит ее во втором ящике, в кроваво-красной обложке. Сердце гулко бьется в груди, руки трясутся, а к горлу подкатывает тошнота. Рауль прикрывает глаза, считает про себя до трех, и наконец решается. Открывает папку и понимает, что от нервов едва ли может читать витиеватые записи. Взгляд хаотично бегает по бумаге, цепляет собственную нелепую фотографию - так он сейчас выглядит? Худой, осунувшийся, с отросшими волосами и тусклым взглядом? Фотография вызывает отвращение, Рауль кривит губы и тут же дает себе мысленную оплеуху.
Соберись.
Пытается вчитаться в записи и чувствует, как холодеет кровь. Умудряется выцепить обрывки длинных предложений, прежде чем слышит шаги за дверью. Торопливо кидает ее на место, захлопывая ящик и едва ли успевает выбраться из-за чужого стола. Подошедшая медсестра смотрит с подозрением, но не говорит ничего. Поразительно даже, что все они такие слепые.
Но Раулю плевать. Перед глазами все еще мельтешат надписи, поэтому он тихим голосом просит отвести его в палату. Только он заходит в собственную комнату, как сжимает кулаки так, чтобы обгрызенные ногти вонзились в ладони. Не до крови, но ощутимо. Рауль тяжело дышит, пока красная пелена, как эта самая папка, застилает собой взор. Он тянется к первой попавшейся вещи - покрывалу. Сдергивает его и со злостью швыряет в противоположную стену. “Нестабилен,” - слово горит красным под сомкнутыми веками, да так, что Раулю даже моргать страшно. Он таращится на свою камеру и ловит себя на том, что готовится швырнуть тумбочку в окно. Вместо этого он отпинывает ее в сторону - сил ему не хватит, чтобы даже поднять ее. “Склонен к проявлению агрессии,” - хватает подушку и отпинывает ее в тот же угол, что и покрывало. А дальше все смешивается в одно емкое: “Нестабилен. Нестабилен. Нестабилен”. Это чертово “нестабилен” чуть ли не худшее, что он там увидел. Но самое отвратительное, это другое.
И он вспоминает. Этот чертов хутор всплывает в кровавом мареве, как самый худший из всех возможных кошмаров. Дикая боль, простреливающая все тело, затуманивающая разум. Рауль же не должен был этого помнить, не должен ведь… Но он вспоминает все: и как болели запястья, и как было холодно, и как в руке ощущался вес лопаты. Помнит как ударил раз, а потом еще раз, и при этом совершенно ничего не почувствовал. Даже удовлетворения не было. А еще он не жалел. Ни на секунду.
Рауль пинает кровать, но та лишь едва заметно сдвигается в сторону. Он опускается вниз, падая в развороченное постельное белье, стянутое на пол. Колотит так, что он едва может руками шевелить. Но ему все же удается свернуться калачиком и обхватить собственные ноги. Рауль чувствует, как впервые за все это время по щекам катятся горячие слезы, и от этого начинает плакать лишь сильнее и громче.