Мы встали рано. Снарядили лошадей, собрали немного еды. Из хат пахло дымом и вареным мясом, с гор — сыростью и травой.

На крыльцо вышла хозяйка, мрачно оглядела двор из-под стрехи, руки в вязи вен были перепачканы тестом. Казалось, будто она имела что сказать, но молчала, как камень. Мы уже собирались ехать, когда из-за ее плеча вдруг выскочила Цира — и бросилась под копыта Морозки.

— В горах страшно, — на выдохе, хрипло сказала она, настойчиво заглядывая мне в глаза, будто я мог прочесть в ее взгляде что-то важное и нужное мне в дороге. — Берегись, добрый господин.

В тусклом утреннем свете она, маленькая и быстрая, в какой-то старой темной накидке, была похожа на птицу. Растерявшись, я оглянулся на Мишеля — тот так же удивленно смотрел на меня, — и попытался приободрить ее:

— Ничего, у меня есть сабля. Еще порасскажу тебе о моих приключениях.

— Берегись, — повторила она, глядя на меня грустно и серьезно. 

Я снял с шеи цепочку:

— На вот на память. Вернусь — отдашь. Договорились?

Она отпустила лошадь и мрачно намотала цепочку на запястье. 

Так мы отбыли. У выезда со двора я развернул коня помахать Цире, но ее уже не было, я поймал только жест старой хозяйки в тени крыльца — широко перекрестясь, та скрылась в хате.

Мы проехали бурную, пенную речку и свернули было на широкую горную дорогу, когда старик за забором махнул нам рукой и закричал:

— Нет дороги! Смыло!

Мы переглянулись.

— А другая дорога есть? — заорал я старику, направляя Морозку к забору. 

— Тропа есть! — так же заорал он мне в ответ. — Но там шею свернуть раз плюнуть!

— Где тропа?

— Налево езжай!

И он махнул куда-то за огороды.

— Попробуем? — спросил я у Мишеля. 

Он посмотрел на меня из-под капюшона запавшими глазами, мокрый, несчастный и сердитый:

— Да поехали уже… 

Я кивнул. В храме на горе мы могли рассчитывать на прием потеплее, чем здесь, к тому же бесплатный. 

Мы поехали налево, мимо пустых веревок для сушки белья и худых мокрых коров. Становилось холодно, размытая дорога казалась предостережением, плохим предзнаменованием. В конце концов мы начали подъем по узкой тропе, петлявшей по лесистому склону.

— Цепочку не надо было отдавать, — пробормотал Мишель, когда мы проезжали быстрый ручей.

— Почему?

— Забыл, как по ту сторону перевала у тебя украли перчатки?

— При чем тут это?

— Так у тебя скоро совсем ничего не останется.

— Главное, у меня есть ты и Морозка, — я похлопал Морозку по загривку. — А цепочку Цира вернет, когда спустимся.

— Сомневаюсь. 

— В любом случае, без денег мы не останемся. Я найду возможность заработать.

— Конечно. Но не надо было отдавать цепочку. 

Я не стал спорить — что сделано, то сделано. Вместо этого засмотрелся по сторонам. Горы были укрыты облаками, зеленые склоны поднимались прямиком в серую дымку. Я видел ущелья, полные тумана, скалы, черные от влаги, и надеялся, что, может, в этой величественной громадности найду что-то, на что смогу опереться, какую-то простую и ясную правду.

У развалин старой крепости, у очередного ручья, мы заметили поразительно красивого вороного коня. На коне была сбруя, но хозяин будто сквозь землю провалился. И опять, как и прежде в ущелье, мне послышался далеким эхом чей-то голос, смех.

— Кто же бросает таких лошадей без присмотра? — возмутился Мишель, придерживая своего встревоженного Снежка. Из-под глубокого черного капюшона был виден только его благородный нос.

— Может, горные духи? — я решил шутить, пока не станет легче.

Мишель хмыкнул и свистнул коню. Тот посмотрел на него с пренебрежением, как дама на навязчивого кавалера, разве что глаза не закатил — и отвернулась.

— А горные духи ездят верхом? — спросил Мишель.

— Как и все в горах. Но кони у них особые.

— Расскажи. Скучно без твоих баек.