В тот вечер я возвращался в монастырь уже затемно. У главного входа горел факел, в окнах за пеленой тумана подрагивали огоньки свечей. Проходя мимо колокольни, я задумался о том, что еще ни разу не слышал здесь колокольного звона. На лавке под храмовой стеной сидел старый монах, согнутый, как сухое дерево, и я спросил:

— Брат, разве здесь не служат вечерню?

Он молчал и тусклыми глазами смотрел перед собой, куда-то в темноту, будто меня и не было. 

Я тронул его за плечо.

— Вам плохо, брат?

Он не шелохнулся. Я думал уже, что не получу ответа, когда его губы дрогнули и он заскрежетал:

— Здесь есть кто-то…

— Да... — я понял, что бедный старик слеп. — Я приезжий. Мы с другом здесь ненадолго.

— Не ты, чужестранец, — покачал головой старик. — Другой. Там... 

Он махнул рукой куда-то мне за спину. Я оглянулся, но никого не увидел — огромные безлюдные пространства, раскинувшиеся вокруг монастыря, тонули в темноте настолько глухой, что казалось, мира нет, есть только это место посреди огромного ничто, пронизанного черным ветром. Вспомнив истории о горных разбойниках и диких зверях, я решил, что лучше будет уйти с улицы. К тому же стало совсем холодно.

— Уже поздно. Позвольте я провожу вас внутрь?

Старик кивнул, и я помог ему подняться. Пока мы шли вдоль стены к двери, я снова спросил:

— Брат, вы не знаете, почему не бил колокол? 

Он опять долго не отвечал, будто обдумывая мой вопрос, а потом сказал:

— Наша колокольня давно немая.

— Там что-то случилось?

Он, кажется, кивнул. Я решил оставить его в покое. Он жил уже в своем мире, в глубине себя, и ему приходилось прилагать заметные усилия, чтобы со мной беседовать.

В тот вечер впервые за много дней я лег спать в собственной отдельной комнатке — и уснул мгновенно. Но ночью, как обычно, проснулся. Мне приснилось что-то холодное и подземное, тихое и жуткое, и меня будто толчком выбросило из сна в явь, такую же темную, пронзительно холодную. Я успокоился только тогда, когда мне удалось найти и зажечь свечу. 

Укутавшись по уши в холщовое одеяло, я стал от нечего делать разглядывать старые стены, думать о людях, которые когда-то жили здесь и называли это место своим домом. Мебели в моей келье было немного — кровать, стул и комод, — на стене висело овальное зеркальце, тусклое, как будто запыленное. Когда-то бабушка рассказывала мне страшные сказки о том, что можно увидеть в зеркале ночью. Сейчас в нем отражалась только противоположная стена, на ней — маленький деревянный крест.

Потом я встал. Мои ночные пробуждения всегда делают меня беспокойным, и я блуждаю без цели, как привидение. Я выглянул в окно, тьма там была такая плотная и непроглядная, что мне показалось, будто я замурован где-то глубоко под землей. А на подоконнике виднелись те же рисунки, что я заметил на бурых, будто в спекшейся крови, камнях во дворе. Я провел пальцами по одной из линий. Очевидно, когда-то очень давно кто-то продолбил это в камне — непростая, кропотливая работа... Было бы интересно узнать, в чем ее смысл.

Тут мне почудилось, будто на меня смотрят с той стороны окна, и я отшатнулся, едва не уронив свечу. И только через пару секунд понял, что испугался сам себя, своего отражения в стекле. И было чего испугаться: мое лицо осунулось, глаза болезненно запали, из косы смешно торчали взлохмаченные волосы. 

И все-таки я не мог прогнать настойчивое ощущение чужого присутствия. Я задул свечу и еще минуту вглядывался в кромешную темноту, пытаясь разглядеть движение, а потом лег, решив спать. 

Как ни странно, я действительно быстро уснул и проспал до утра.