Утром Мишель позвал меня потренироваться во дворе с саблями. Было серо, ложился туман, ветер хлопьями нес его мимо монастырских башен, мимо черных от влаги и ветхости стен. Мишель туго заплел волосы, надел свежую рубашку и выглядел почти как в старые времена — аккуратным и собранным. 

Мы с полчаса фехтовали, а когда сели на горном склоне передохнуть, Мишель сказал: 

— Нам придется уехать… Прости, я наобещал тебе теплый прием.

Он сосредоточенно тер пучком травы носок своего сапога. Я почувствовал, как на плечи надавила усталость, больше от бесконечных трудностей, чем от долгого пути, но не был почему-то ни удивлен, ни разочарован.

— Что случилось? 

— Стефан говорит, что нам лучше не оставаться надолго. А почему — не говорит, — Мишель отбросил грязную траву в сторону. — Возможно, у него могут быть из-за нас неприятности. 

— Или здесь что-то происходит, что-то свое. Ты заметил, что ни вчера вечером, ни сегодня утром не бил колокол?

Мишель кивнул: 

— Странно.

Дул ветер, дрожал на склоне горы чертополох, сапоги Мишеля блестели. Я сказал:

— Думаю, это к лучшему. Быстрей найдем себе место. 

После завтрака, укутавшись в плащи, мы повели лошадей за ворота. “Будьте осторожны в тумане”, — сказал на прощанье отец Стефан, и мне захотелось попросить его о том же.

Когда силуэт монастыря растаял позади, вокруг остался только туман. Кругом было белым-бело, облако окутало нас плотно, как мокрая вата, лезло в нос и липло к коже. Я едва видел собственные покрасневшие от холода руки. Мишель плыл рядом черной тенью. 

Через пару часов движения вслепую, на ощупь, мы вымокли, как мыши, и смертельно устали. Туман стал таким густым, что мы вынуждены были спешиться и вести коней под уздцы. Когда прямо перед нами, как темное облако, показалось какое-то строение, я предложил привал. Мишель, мне показалось, обрадовался этой идее. Он уже утратил свою утреннюю свежесть и был угрюм, его сапоги опять стали грязными.

Строение оказалось отсыревшими до самых недр руинами замка, стены были черными и поросшими мхом. Там, где был когда-то пол, густо росла трава, но кое-где сохранился потолок. Мы отыскали под ним место посуше и разбили привал.

— Если тут такая погода летом, то что же творится зимой? — подумал я вслух, когда привязывал коней.

Мишель, устраиваясь у стены, пробормотал:

— Надеюсь никогда не узнать об этом.

Бродя по склону горы в поисках древесины посуше — очень хотелось костра — я раздумывал, не повернуть ли обратно. Очевидно, мы сбились с пути. Что бы ни творилось в монастыре, там хотя бы сухо, и отец Стефан, очевидно, не откажет нам в ночлеге еще раз.

Размышляя так, я вдруг услышал голос: кто-то напевал в тумане странную атональную мелодию, похожую на заклинание из тех сказок, что рассказывала мне бабушка в детстве. Я скинул капюшон, чтобы лучше слышать. Мелодия удалялась, тонула в тумане, и я пошел на звук. 

Было скользко, пару раз я оступался, хватался за поросшую мокрой травой землю. Тогда голос замолкал, тишина отдавала вязкой невесомостью, сном. Невозможность видеть неприятно царапала нервы.

Вдруг где-то совсем близко послышался смех — не тот далекий и отрывистый хохот, что был в ущелье, а обычный тихий человеческий смех. Я замер. 

— Ну, иди сюда, пичужка, — позвал тягучий голос. — Поиграем.

— Кто здесь? — резко спросил я.

Мгла молчала, как будто кто-то зажал ей ладонью рот.

Вдруг я почувствовал за спиной чье-то движение, дыхание. Я резко обернулся, протянул вперед руки, и мне показалось, что кто-то отступает от меня, прячется. 

И тут вдали раздался девичий голос:

— Господин! Это ты?