Позже, когда мы сидели втроем у огня в надежде немного согреться, Цира рассказала, что шла в храм вернуть мне цепочку и заблудилась. Не следовало ей шататься по горам в такую погоду, но, скажу честно, я обрадовался ее появлению. Она шутила, называла отца Стефана не иначе как “наш молодой толстяк”, рассказывала про “старого толстяка” — бывшего настоятеля, и ныла, что натерла ноги. Это было так просто, так нормально, что я забыл о тревогах. 

Даже Мишель повеселел. Склонившись к костру, он жмурился, наслаждаясь теплом.

— Что скажешь, Алесь, поедем назад? — спросил он.

Я кивнул.

— Надо. Тем более у нас ребенок.

— Я не ребенок! — запротестовала Цира. — Я здесь лучше вас всех ориентируюсь!

— Вот и будешь нашим проводником. Мы без тебя пропадем.

— Это уж точно. 

Она улыбнулась, запрокинула голову вверх и что-то запела себе под нос, какую-то детскую песенку. Под ее черными косами поблескивали медные сережки. Все, кроме нас троих и древней стены, черной тенью тянувшейся вверх, проглотил туман, и мне показалось, будто я заблудился во сне.

Скоро мы свернули лагерь и медленно, как сквозь воду, пошли через туман, ведя коней под уздцы. Цира все жаловалась на больные ноги и висла на моей руке. Тогда я посадил ее на Морозку. Она вцепилась в гриву, и каждый раз, оборачиваясь к ней, я видел свою цепочку на тоненьком запястье и зоркие, бесполезные сейчас глаза, рыщущие по белому сумраку.

Шло время, белая мгла вокруг стала синеть, гаснуть. Вечерело. Мы снова остановились.

— Ничего не понимаю, — когда Мишель хмурился, он был похож на огромную птицу. — Монастырь точно должен быть здесь. 

— Нельзя сказать, что его здесь нет, — улыбнулся я. — Ничего же не видно. 

Мишель фыркнул.

Тут Цира соскользнула с коня и пошла вперед, протянув перед собой руку, другой крепко, будто когтями, ухватив меня за локоть. Мы с Мишелем послушно пошли за ней — было, в принципе, все равно, куда идти. Вскоре что-то темное появилось перед нами.

Мы стояли перед теми же руинами, возле которых останавливались несколько часов назад. В траве темнело наше кострище.

Что поделать? Мы снова разбили лагерь и стали устраиваться на ночлег. Цира тем временем бродила вокруг руин, я несколько раз терял ее из виду и окликал. Она оглядывалась по сторонам, высматривала что-то в тумане. Мне стало жаль ее: совсем ребенок, она застряла в горах с двумя незнакомцами, не знает, чего от нас ждать, вокруг ночь и дикие звери. Когда костер разгорелся, я подошел к ней, отряхиваясь от грязи, в которой перемазался, и сказал:

— Не бойся. Тут безопасно. А когда туман рассеется, мы найдем дорогу домой, обещаю.

Она оглянулась на меня с растерянным выражением на обычно самоуверенном лице и прошептала вдруг, такая грустная в темноте:

— Не хочу домой…

— А? 

— Не хочу! — закричала она и даже ногой топнула, ее голос задрожал в тумане. — Хочу подальше от этих проклятых мест. Господин! — Она крепко схватила меня за руку, ее лицо в полумраке было белым и умоляющим. — Возьми меня с собой! Давай уедем к морю, туда, где тепло! Не могу я тут больше!

Я растерялся.

— Цира! Что случилось? Тебя обижают дома?

Она покачала головой, закрыла лицо руками и разрыдалась. 

Я долго обнимал ее за плечи и утешал, рассказывал всякую ерунду, пока Мишель варил согревающий чай.

— Разве духи Великой Горы не зовут Циру погулять? — спросил я, пытаясь приободрить ее.

Она мрачно покачала головой, блеснули сережки под темными косами.

— Духи Великой Горы спят и видят сны, — сказала она быстро и сухо. 

— И что им снится?

— Черный человек на ледяном склоне. Он мал, этот человек, но сила его велика.