Ша Хун был очень умным человеком, он не стал бы сразу выкладывать Хэ Юю все, что знал.

Как преступнику, приговоренному к пожизненному заключению, ему трудно было поверить в то, что Хэ Юй способен вытащить его на свободу.

Он хотел, чтобы Хэ Юй сначала предоставил ему какое-нибудь доказательство.

С самого начала Хэ Юй предполагал, что Ша Хун не будет вести себя глупо и не выдаст просто так никаких зацепок. Но сам Хэ Юй тоже был не лыком шит. Ша Хун не доверял ему, а он не мог быть полностью уверен в том, что Ша Хун не будет водить его за нос. Возможно, у этого человека вообще не было никакой полезной информации. Может быть, он просто решил ковать железо, пока горячо.

Хэ Юй улыбнулся и произнес:

 – Я могу доказать вам свою искренность, но боюсь, что сначала господин Ша должен рассказать мне какой-то стоящий материал, хорошо?

Ша Хун взял сигарету и закурил. Когда сигарета догорела практически до фильтра, время их свидания почти истекло. Пришел охранник, чтобы забрать Ша Хуна, тот встал, и, прежде чем отправиться обратно в камеру, сказал Хэ Юю:

– Я думаю, что Цзян Ланьпэй на фотографии на самом деле не Цзян Ланьпэй.

– Господин Ша вы имеете в виду...

Ша Хун странно ухмыльнулся.

– Молодой человек, я видел вас в новостях, и я знаю, что вы лично встречались с Цзян Ланьпэй. Если вы были к ней достаточно близко, попробуйте вспомнить ее лицо, не было ли оно несколько одеревеневшим?

На этих словах он резко замолчал и больше ничего не сказал, только бросил на Хэ Юя многозначительный взгляд. Затем в сопровождении охранника он, звеня тяжелыми кандалами, исчез в темноте прохода.

Хотя Ша Хун и был за решеткой, он смог точно описать состояние лица Цзян Ланьпэй в то время.

Хэ Юй был тоже довольно внимательным человеком, поэтому тогда он действительно заметил, что у Цзян Ланьпэй были какие-то проблемы с лицевыми мышцами, будто она не могла выразить эмоции в полную силу.

Но тогда они находились в экстремальной ситуации, у Хэ Юя не было времени, чтобы присматриваться или расспрашивать ее. Когда он услышал слова Ша Хуна, то сразу же понял, что тот не лжет. У этого человека в самом деле была какая-то информация, ради которой стоило рискнуть.

И вот через неделю тяжелый ручной труд Ша Хуна, перевозившего металлолом на тюремной фабрике, закончился – его перевели на фабрику, где пришивали пуговицы для экспортных заказов.

Еще через несколько дней ему уже не надо было пришивать пуговицы, поскольку его отправили в столовую на раздачу еды.

Это работа была просто работой мечты для уголовников. Мало того, что работать здесь было довольно легко, так еще и ежедневно, пользуясь своим положением, можно было отбирать себе самые большие куски мяса и рыбы. Все сокамерники Ша Хуна вели с ним себя довольно льстиво, надеясь на то, что во время обеда он положит им порцию побольше.

Наступало время регулярного тюремного медицинского осмотра.

За несколько недель до дня проведения медосмотра Ша Хун получил запечатанную воском записку, которую ему тайно передал сокамерник. Вскрыв ее, он увидел всего пару строк: «Если вы уже поверили мне, я приду к вам в выходные, чтобы задать кое-какие более конкретные вопросы. Если я получу нужную мне информацию, результаты ваших анализов будут полностью подходить под условия условно-досрочного освобождения по медицинским показаниям».

Подпись была очень простой, всего один иероглиф – «Хэ».

Наконец, Ша Хун согласился на второе «интервью» с Хэ Юем.

Их визит был назначен на 7 часов вечера в выходной день. Накануне встречи Ша Хун сел в камере за маленький столик и очень сжато написал конспект того, что планировал рассказать Хэ Юю на следующий день.

Ша Хун знал, что эта встреча была очень важна для него, и что он должен дать Хэ Юю какую-то ценную информацию, чтобы тот остался доволен.

Но в то же время он не собирался раскрывать все самое важное в этот раз, чтобы Хэ Юю выполнить свое обещание об «условно-досрочного освобождения по медицинским показаниям», а не кинул его после того, как получит, что хотел.

Ша Хун все писал и писал, периодически что-то вычеркивая. Наконец, удовлетворенный результатом, он сложил листок бумаги, сунул его в карман и отправился спать, когда раздался сигнал отбоя.

Возможно, из-за того, что тюремное заключение Ша Хуна близилось к концу, или, может, из-за того, что тем вечером он слишком глубоко погрузился в воспоминания, ночью, когда он спал на жесткой деревянной койке, на которой провел более десяти лет, ему приснился сон…

– Ха-ха-ха-ха, сделка заключена, гэ, мы теперь богаты!

 Лян Цзичэн в этом сне выглядел таким же, каким был 20 лет назад. Он и его младший брат Лян Чжункан вышли из роскошного отеля на Бунде [историческая набережная в центре Шанхая], оба были в полупьяном состоянии.

– Просто фантастика! Да у них полно бабла! Едва контракт был подписан, как они, черт возьми, не моргнув глазом, тут же перевели огромную сумму валюты на наш швейцарский счет. Гэ, я в жизни не видел столько денег! Не говоря уже о том, чтобы прятать для них людей и органы, даже если…

Лян Цзичэн не закончил свое предложение. Он закрыл рот, когда его хмельные глаза остановились на Ша Хуне. Молодой господин Лян икнул, переглянулся со своим братом и улыбнулся – они оба прекрасно понимали, о каких вещах не стоит говорить в присутствии водителя.

– Господин Лян, молодой господин Лян, идемте, я помогу вам сесть в машину.

Лян Цзичэн пренебрежительно отдернул руку.

– Что ты делаешь? Осторожнее! Ты вообще знаешь, что на мне надето? Это Гу-Гуччи, де-девяносто тысяч юаней за штуку! Я даже бирку не снял! Ты мне компенсируешь стоимость, если испачкаешь?

На самом деле зимнее кашемировое пальто Гуччи за девяносто тысяч юаней было самой обычной одеждой фабричного производства, а не люксовой одеждой сшитой на заказ, но тогда в глазах братьев Лян оно являлось элитной роскошью и драгоценностью. Частная психиатрическая больница, которой они управляли в те времена, едва сводила концы с концами и несколько раз была на грани банкротства.

И тем не менее…

Лян Чжункан громко рассмеялся и похлопал брата по плечу.

– Да что там? С этого момента мы будем опираться на огромное дерево и наслаждаться тенью от его кроны. Знаменитости, которые на них работают, носят платья за миллионы! Что для них какие-то девяносто тысяч юаней?

– Да, гэ, я многовато выпил. Потом девяноста тысяч юаней будет слишком мало, чтобы заткнуть мне рот. Эй, осторожнее, ты что творишь?!

 Пьяный мужчина случайно споткнулся и упал, когда Ша Хун помогал ему сесть в машину.

Его разум был затуманен, он подумал, что это случилось из-за того, что Ша Хун плохо исполнял свои обязанности. Лян Цзичэн поднял руку и ударил Ша Хуна по лицу.

– Смотри, что ты наделал! Как ты вообще можешь прислуживать людям? Ты даже не можешь крепко держать своего хозяина! Смотри, уволю!

– Зачем ты его ударил? Он же из деревни, все его тело пропахло соленой рыбой. Раз уж ударил, когда сядешь в машину, протри руку салфеткой со спиртом, чтобы продезинфицировать.

 – С каких пор слова младшего брата стали злее, чем у старшего?

Лян Чжункан залился смехом и самодовольно посмотрел на Ша Хуна.

– Есть, блядь, неполноценные неудачники, а есть те, кому только по взмаху руки падают десятки миллионов. А другим… Ха-ха-ха.

 От злости Ша Хун опустил руки, которыми поддерживал обоих братьев, и сказал:

– Все люди должны быть равны. Разве тот факт, что вы мой босс, дает вам право унижать меня?

– Все должны быть равны? Это Шанхай. Знаешь, каким был Шанхай сто лет назад? На этом берегу реки горели огни и лилось вино, повсюду стояли заморские лавки, на другом берегу люди умирали от голода. Если бы мы с тобой вернулись на сто лет назад, ты таскал бы за собой рикшу, а я мог бы забить тебя до смерти, если бы захотел. О каком равенстве ты мне говоришь?

Ша Хун собрался возразить, но тут Лян Чжункан достал из кармана толстый бумажник, вытащил пухлую пачку купюр по сто юаней и ударил его по застывшему лицу.

– Не будь таким идеалистом, юнец, хочешь поговорить с нами о равенстве, верно? Давай, я покажу тебе, что такое равенство. Я слышал, как персонал говорил о том, что у тебя больна мать и срочно нужны деньги. Я дам тебе пощечину и тысячу юаней. У меня сегодня много денег. Хочешь их? А? Хочешь, или нет?!

Вонючая, отвратительная, но крайне соблазнительная пачка бумаги сильно шлепнула Ша Хуна по мускулистой щеке.

Тонкие банкноты весили словно тысячу фунтов. Они будто сломали ему кости, а лицо превратили в кровавое месиво.

Ша Хун вспомнил, что тогда над Бундом пролетел легкий ветерок, и невесомые стоюаневые купюры взлетели в небо, спровоцировав суматоху и потасовки среди припозднившихся людей.

Он забыл, что делал, стоя на холодном ветру: рыдал ли он, упав на колени, или погнался за разбросанными деньгами. Это было странно, ведь его память всегда была очень хорошей.

Однако этого он просто не мог вспомнить.

Возможно, его памяти тоже было стыдно. Когда человеку приходится превращаться в животное, человеческому мозгу потом стыдно признавать нелепое поведение в прошлом.

Ша Хун до сих пор помнил ухмыляющиеся лица братьев Лян и их триумфальный смех.

– Ха-ха-ха... Ха-ха-ха-ха...

Этот смех был словно безудержный водоворот, утягивающий его в воспоминания.

Он четко запомнил дату, адрес и их встревоженный вид, прежде чем они подъехали к назначенному месту. В машине братья шепотом называли имена нескольких человек.

Ша Хун был водителем, а водитель – тоже человек. Он запомнил те имена.

И эти имена, вполне вероятно, удовлетворят Хэ Юя.

__

В воскресенье утром.

Хэ Юй рано встал и поехал в переулок Моюй.

Сегодня он собирался встретиться с Ша Хуном и, подумав, решил рассказать об этом Се Цинчэну.

Однако, прежде, чем Хэ Юй успел выйти из машины, он увидел, как в сопровождении Се Цинчэна из переулка выходит Ли Жоцю.

После той их неловкой встречи в новогоднюю ночь, Ли Жоцю больше не появлялась, и Хэ Юй не знал, почему она вдруг объявилась здесь сегодня.

Он подумал, что эта женщина в самом деле какая-то странная. Она уже развелась с Се Цинчэном, так зачем же снова преследует его? Сколько еще она будет обращаться с мужчиной, который ему нравился, как с запасным колесом?

– Останься, не нужно меня подвозить, я вызову такси.

– Я уже вызвал для тебя такси.

– Тогда...

Ли Жоцю достала конверт из своей роскошной сумочки. Он был очень толстым, с первого взгляда было понятно, что там много денег. Она протянула конверт Се Цинчэну.

– Тогда возьми это. Сяо Сюэ всегда была очень добра ко мне. Она вдруг заболела. Я мало чем могу помочь, но эти деньги...

– Забери деньги обратно.

Ли Жоцю:

– ...Но она все же… она моя золовка...

– Уже нет.

– Се-гэ...

– Возвращайся. Я ценю твою заботу о ней, но мы не можем принять деньги.

Женщина удивленно наклонила голову и какое-то время смотрела на него, прежде чем сказать:

– Гэ, не пойми меня неправильно, я не это имела в виду. Просто... Просто сейчас я уже через многое прошла и многое стала понимать... Я осознаю, как много денег ты потратил на меня за время нашего брака, и не знаю, как отплатить тебе за всю твою заботу, поэтому я…

– Тогда ты была моей женой. И ты тоже заботилась обо мне, – прервал ее Се Цинчэн. Его глаза были абсолютно спокойны, как два темных озера с ровной гладью воды. – Я делал то, что должен был.

Ли Жоцю пристально смотрела на него и, казалось, готова была вот-вот расплакаться.

– ... Се-гэ, я, я планирую с ним развестись…

– ...

Она произнесла это предложение, подразумевая открытый финал своей фразы.

Потом она попыталась отыскать на лице Се Цинчэна хоть какую-то реакцию, но ее ждало только крайнее разочарование.

В голосе Ли Жоцю слышалось сдерживаемое рыдание.

– ... Я такой человек, ты меня знаешь, не выношу, когда другие меня не любят. Когда я разводилась с тобой, я каждый день чувствовала каким спокойным и холодным ты был. Когда мы были наедине, мне так хотелось ласки, но ты реагировал на меня совершенно механическим, без особого желания... В душе мне тогда было очень обидно, понимаешь?

– ...

– Мне казалось, что ты словно расписание. У тебя все так четко организовано. Я изо всех сил старалась выудить из твоего сердца хоть какую-то нежность и страсть, но не смогла. Ты заботился обо мне и защищал, ты дал мне дом, но относился ко мне не так, как к своей жене. Тебе не нравилось, что я готовлю тебе еду и стираю твою одежду, ты не хотел, чтобы я слишком много отдавала тебе, но я считаю, что любовь – это улица с двусторонним движением. Чем дольше это продолжалось, тем больше я чувствовала себя неловко, и думала о том, что если все так и будет дальше, то я всегда буду перед тобой в долгу.

Се Цинчэн вздохнул.

– Как я уже говорил, ты тоже пошла на многие жертвы и уступки, выбрав меня, и… Тогда ты была моей женой, и я делал все то, что должен был делать.

– Но ведь ты тогда тоже был моим мужем, почему же я не могла заботиться о тебе?

Се Цинчэн не нашелся с ответом.

Ли Жоцю смотрела на него покрасневшими глазами.

– Гэ, ты всегда позволял только другим принимать твою заботу и покровительство, но сам никогда не соглашался принять их заботу. Тогда ты в самом деле сводил меня с ума. Я никогда и подумать не могла, что «доброта» одного человека, может стать тяжелым камнем, разбивающим сердце другого человека… Я так сильно хотела любви. Я так хотела быть с человеком, который также любил бы меня в ответ, который также позволял бы мне заботиться о нем и также защищать его. Я готова была сделать все, независимо от того правильно это, или нет. Я... Когда я встретила такого человека, то подумала, что нашла настоящую любовь, но... О чем я только думала?

Она горько улыбнулась, опустила голову и вытерла слезы.

– Я совсем запуталась, Се-гэ. Быть может, я слишком идеализировала любовь... Может быть любовь не требует никаких обязательств, даже если женишься, а потом разведешься и получишь в руки свидетельство. Это просто романтическая связь, которая оставит определенный след, вот и все.

Се Цинчэн молчал.

Ли Жоцю вытерла слезы, подняла голову и спросила его:

– Можешь ли ты принять эти деньги? Даже если ты воспринимаешь это как последнюю заботу от меня? Или... прощение?

– ... Мне жаль. – наконец ответил Се Цинчэн. – Я не могу.

– ...

Ли Жоцю молча мягко улыбнулась, будто именно этого и ожидала.

Эта улыбка выглядела такой заплаканной, будто она все еще продолжала лить слезы.

Прибыло такси, которое вызвал Се Цинчэн.

Он привычно открыл для нее дверцу машины, так же, как делал это раньше – мужественный и очень заботливый.

Его персиковые глаза взглянули в ее заплаканные. Он сказал:

– Садись в машину. Спасибо, что проявила беспокойство о ней. Я...

Се Цинчэн не закончил последнее предложение, потому что Ли Жоцю больше не могла сдерживать клубок чувств в своем сердце, не могла сдерживать свою боль.

Она вдруг потянулась рукой и на утреннем холодном ветру обняла его за талию.

Ее плечи задрожали, а слезы полились рекой.

– Се-гэ… Прости...

– ...

– Прости... Ты можешь меня обнять? В последний раз… Мне правда очень жаль... Я... Я...

Се Цинчэн не мог злиться на женщину, не говоря уже об очень расстроенной и плачущей женщине.

Несмотря на то, что Ли Жоцю предала его, однажды она сделала то, за что он был ей очень сильно благодарен. Он до сих пор помнил об этом, и никогда не забудет.

Поэтому, увидев ее в таком состоянии сейчас Се Цинчэн на мгновение растерялся и не знал, что делать. Он мог только сказать:

– Ли Жоцю, успокойся, тебе не подобает так себя вести. Такси уже ждет, садись в машину.

Ли Жоцю обнимала его и не желала отпускать. Ей было очень плохо. И в тот момент, когда она его обняла, в глубине души она желала того, чтобы в прошлом ничего не произошло, и чтобы она все еще была бы его женой и могла бы без зазрения совести обнимать его, как своего мужа.

Она понятия не имела о том, что прямо сейчас Хэ Юй вцепился в руль, сидя в машине неподалеку, и наблюдал за ними через лобовое стекло.

И она обвила руками талию Се Цинчэна, не отпускала его и плакала...

И все это… отражалось в сверлящих темных глазах юноши.

Автору есть, что сказать:

Мини-театр:

Став свидетелем сегодняшней сцены, Хэ Юй разблокировал предыдущую запись в своем анонимном аккаунте «Weibo», потом разбанил всех сестричек, которые ругали Се Цинчэна и называли его подонком, и написал: «Ругайте его! Проклинайте его до смерти! Он просто издевается надо мной! Я в ярости!!»