Тело словно одеревенело от ноющей боли, лежа распластанным на голой промерзшей земле, укрытое старой облезшей шкурой, от которой воняло псиной и тухлым мясом. Трудно было не только двигаться, но и дышать, сипло втягивая воздух; далёкие звуки слились в один неразборчивый шум, усиливая головную боль, что словно раскалывала череп. Скирхан ещё несколько минут прислушивался к тому, что происходило где-то снаружи, скрываясь за плотными стенами из шкур и тканей, лишь приглушенные обрывки долетали до него, и неловко приподнялся на здоровую руку. Вторая безвольно висела — казалось, что она держалась на остатке мышцы и кожи, и рваная широкая рана раззявила беззубый почерневший рот с запекшейся кровью на губах. Любое движение рождало волну тошнотворной боли, от которой сводило зубы и наворачивались слёзы, но молодой лорд продолжал приподниматься, сдерживая рвущиеся вскрики, задыхаясь и слабея. Еще не придя в себя, тяжело вдыхая наполнившийся металлическим запахом крови воздух, он осмотрелся мутным взором: подобно зверю его заперли в клетке, не самой прочной, но с такой рукой и слабым здоровьем даже она становилась серьёзным препятствием. Вокруг натянутые шкуры медведей и волков, на кожаных шнурках висели различные украшения из костей и дерева, витые рога горных баранов и венценосных оленей украшали скудное жилище, если оно было таковым. Разбросанные чашки, битые черепки и обглоданные кости лишь добавляли мрачности этому месту, как и пустующие клетки рядом со Скирханом. Тёплая одежда разведчика согревала, лишь пропитанная кровью ткань неприятно липла к телу, да ныла рана на плече.

      Варвары. Дикие племена одичалых людей, что, возможно, были потомками колонистов из Хаммерская, так и не сумевшие прижиться на суровой заснеженной земле подобно северянам. Никто из Белых Лордов не знал точное количество племен и родов, коих было великое множество, раскиданное по долинам и предгорьям. Одни воевали друг с другом, деля куски полных дичи лесов и долин, иные — те, что были огромными кланами, — осмеливались нападать на деревни и небольшие города, прорываясь вглубь земель какого-нибудь правителя. Не раз каждый лорд стремился прогнать эту погань прочь, вырезать огнём и мечом, словно язву на теле, и не раз собирались союзы для искоренения диких племён, но стоило пройти нескольким зимам, как варвары смелели и вновь возвращались. Переполненные той первобытной верой духам, одурманенные и лишенные страха полчища шли в бой, ведомые впавшими в транс шаманами. Но перед каждым боем или после победы племена жертвовали духам жизнь животного или человека. Не раз Скирхан находил места стоянок малых кланов, и страшные находки внушали смешанный страх и отвращение: на широких плоских камнях лежала окоченевшая туша животного, живот её был вспорот, и теперь там зияла сплошная чернота с оголенными сломанными ребрами. Внутренности, как и сердце, были дарованы духам, сожжены или сожраны самими дикарями — кто знает. Реже встречались останки людей, пленников, захваченных после удачной атаки. И сейчас как никогда отчетливо стояла перед глазами картина: разломленная грудная клетка, замершие навеки руки согнуты подобно клешням в агонии вечной боли, и гримаса, искажающая лицо жертвы. Было ли это сказкой — неизвестно, но поговаривали, что шаманы могли вынуть сердце, а человек умирал не сразу, мучаясь и отдавая остатки жизни духам. А теперь все эти байки и сказания лорду-наследнику было даровано проверить на себе, если воспаленная рана даст дожить до этого часа.

      Боль утихала и вновь вспыхивала от любого движения, голова кружилась от голода, а горло обжигала жажда. Тошнотворный запах вился вокруг, подстегивая спазмами пустой желудок. Правая рука не двигалась, не ощущалась, и вряд ли она окажется полезной, даже выздоровев — пальцы больше не могли держать меч. И лишь волей не давая себе впасть в безысходное отчаяние, Скирхан огляделся, подмечая всё, что могло бы ему пригодиться. Умирать вовсе не хотелось. Судорожно втянув воздух через сжатые зубы, юноша коснулся воспаленных краев раны, откуда виднелись белесые кости плеча, проломанные топором варвара. Ногти скользнули по запекшейся корке крови, а мрачные мысли рисовали неутешительную картину, если он, Скирхан, выживет. Но перед тем как думать о побеге из своей клетки, стоило бы позаботиться о раненой руке, безвольно висевшей вдоль тела.

      Нахмурившись, Скирхан оставшейся здоровой рукой расстегнул ремень, и, не обращая внимания на судорожную боль, стал отцеплять пустые ножны — меч давно был у кого-то из дикарей. Замёрзшие пальцы не слушались, но всё же смогли с трудом сцепить концы ремня пряжкой и перекинуть через голову, чтобы после прижать раненую руку к груди. Боль подобно огню жгла тело изнутри, каждое движение было наполнено агонией, но молодому лорду удалось задуманное, после чего он устало выдохнул. Было неудобно, но Скирхан старался не думать об этом, отвлекая себя на шум за стенами из шкур. Отголоски песен смешивались с тяжелыми мерными ударам барабанов: БУХ-БУХ-БУХ! Так могли звучать призывы к войне, так звучат торжество праздника и безумство кровавых ритуалов. Как ни стремился сохранить спокойствие юноша, всё же дрожь страха холодком скользнула по спине. Варвары праздновали удачную охоту, когда разбитые отряды вновь собрались в одном большом поселении среди забытых скал и пещер. А скоро они решат преподнести своему духу главный подарок — человеческое, еще живое сердце. Страх давно вытравили ледяные ветра и бескрайние снежные пустыни, да сказки старой няньки научили не дрожать перед глазами ужаса. Но всё же Скирхан нервничал, пытаясь не думать, как его живого поволокут на каменный алтарь, сорвут куртку и обнажат грудь, чтобы впиться в ребра и разломать их, насыщаясь криком жертвы. А он не сможет поднять меча...

      Дотронувшись до дверцы, что была заперта с другой стороны, пальцы пробежались по штырям и петлям. Может выдержать разъяренного волка, но стоит попробовать. И Скирхан лёг на спину, глубоко вдохнул и стал наносить удары по дверце, стремясь её выбить. Он останавливался и прислушивался, и вновь начинал бить, стремясь расшатать постепенно поддающиеся штыри. Каждое движение давалось с той болью и тошнотой, рожденной от голода и раны на плече, но морщась и сдерживая вскрики, Скирхан не сдавался. Он лишь думал о том, как выбраться из гиблого места, как выжить в снежной долине, спаслась ли его сестра той ночью, смог ли эльф увезти её прочь? Вопросы рождались с каждым отзвуком глухого удара, росла с этим и жажда свободы. Штыри скрипели, а железные прутья гудели под натиском, но постепенно поддавались, расшатывая не слишком прочную дверь. Еще немного, и путь на свободу уже открыт. Но увлёкшись, Скирхан не заметил, как пение и гул барабанов стихли. Полог шатра отдернули в сторону, впуская поток холодного ветра, и две рослые фигуры прошли в центр. Они стояли напротив клетки, где замер, ожидая нападения, молодой разведчик, подобравшийся и выжидающий подобно снежному коту перед смертельным прыжком. Ладони стиснули рукояти трофейных мечей, что теперь покоились на поясах дикарей, когда взгляды, полные презрения и гордости, были устремлены на почти выбитую дверь. Скирхан следил, рассматривая своих стражей: те столь же молоды, как и он сам, но шире в плечах и выше на ладонь-полторы, а под шкурами одежды были могучие тела. Нет, он им не соперник, и поэтому лишь следил за одним из молодых воинов, что распахнул дверцу и приказал на своём грубом языке, махнув рукой. Юноша повиновался. Медленно и пригнувшись, выбрался из клетки, мрачно глядя вперед с приподнятым подбородком, как подобает гордому северянину и сыну лорда, а не затравленной дичи. Нетерпение дикарей заставляло грубо подталкивать раненого пленника в спину, от чего боль вновь вспыхнула в ноющем плече, разливаясь по всей конечности. Скирхан морщился, закусив нижнюю губу, лишь бы не сорвался предательский стон, покорно идя к большой разодетой толпе клановых воинов, женщин и детей, собравшихся в центре поселения. Глаза неотрывно наблюдали за ним, блестя в свете пламени, и в каждом взгляде находилось презрение или любопытство. Женщины держали на руках детей, а подле стояли ещё не прошедшие ритуал совершеннолетия молодые варвары, лишенные права на оружие. Совершенно отличающиеся от северян дикие люди были разодеты в шкуры, расшитые маленькими стеклянными бусинами и вышивкой. Странные символы были оберегами или подобием знака отличия, а может и родовой принадлежности, Скирхан пока не мог разобрать. Он лишь видел, как толпа расступилась, как зашептались на своём грубом языке, и почувствовал неистовый жар большого костра, вокруг которого все и собрались. Языки яркого оранжевого пламени ласкали ночное небо и словно пытались согреть далекие безжизненные звезды, рассыпанные по черному полотну, играли на обнаженной стали мечей и топоров, бросая тени на суровые обветренные лица варваров. Покуда молодого лорда не заставили упасть на колени, он успел увидеть невысокого тщедушного старика, высушенного бесконечно долгими зимами и ветрами, что простирал руки над головами ещё двоих пленников. Ладони, что были похожи на птичьи лапы, зачерпнули что-то из горшка, и громкий, на удивление чистый от старческой хрипоты, голос вновь обратился к духам, покуда пальцы скользили по лицам жертв. Руки мужчин были сложены за спинами и надежно связаны, но и без этого они будто в трансе покорно склонили головы. Скирхан не отрывал взгляда от происходящего, покуда старик не подошел к нему, глядя с высоты своего небольшого роста холодным, пусть и таящим мудрость взором. Красное от холодных ветров лицо избороздили морщины, словно всё это было вырезано из коры векового дерева, и лишь тонкий косой шрам выделялся своей белизной под самым подбородком. Молодой лорд почти физически ощущал ту гнетущую атмосферу, что витала вокруг старика, давившую на плечи и спину, заставляя сжаться и опустить голову. Пальцы коснулись лба, вычерчивая некий узор кровью — этот запах он ни с чем не спутает — и сердце забилось в первобытном страхе. Ему не спастись, не вырваться, он умрёт с зияющей дырой в груди, распластанный на алтаре. Возможно, именно эта сухая тонкая рука и вырвет сердце, проломив рёбра, как вонзается клинок в податливую плоть. Но старик прошептал молитву духам и отошел к костру, воздев руки к ночным небесам. Он говорил — его слушали, он замолкал — и сотни голосов сливались в один неистовый гул. Снопы искр медленно танцевали, вырвавшись из пламени, а жар обжигал лицо и разливался по уставшему телу, будто стремясь слизать кожу, разъедая с жадностью хищника. А голос старика всё громче и громче звучал в общем хоре, куда вплетали свои голоса и охранявшие пленников варвары, и песня покоряла разум, заставляя вслушиваться в неё, чувствовать необъяснимую тревогу, зарождающуюся в душе.

      А потом всё замолкло.

      Один из тех, кто привёл Скирхана, потянул пленника, заставляя встать на не держащие ноги и пойти за ним куда-то в сторону от костра. За ними вели ещё двоих, и никто не смел вырваться или попытаться; стоило отойти достаточно далеко, чтобы видеть пламя подобно огоньку свечи. Там, в ночной мгле белоснежной долины, тело мерзло, обласканное теплом, боль стала привычной и не раз говорила, что юноша ещё жив, ещё чувствует. Его страж был молчалив, но напряжение в нём было отнюдь не из-за троих пленных, и это чувствовалось всё лучше с каждым шагом. Поступь стала медленнее, великан неохотно шёл вперед, поглядывая по сторонам и содрогаясь, хотя ветра не было. И Скирхан не сразу понял столь странное поведение безудержных дикарей — лишь когда над головой распахнулась широкая пасть пещеры, нависая над крошечными людьми огромной отвесной скалой, грозясь вот-вот рухнуть. И в памяти всплыла старая сказка о забытой роще беспокойных духов, проклятых и жаждущих живого тепла, что боги спрятали их от людей. Духи были частью Севера, его живым напоминанием, одной из легенд и сказкой для детей, но были духи мирные, бродившие средь вековых лесов, а иные алкали вновь вернуться к живым. Страх спазмом сжался в животе, как и паника, что охватила от возникших мыслей, и Скирхан лишь остатками воли смог подавить её. Он сам не заметил, как столь же медленно подходил к огромному входу, выделявшегося даже среди тени густого мрака. Варвары, сопровождавшие пленников, заметно нервничали, то и дело переглядываясь и изображали охраняющие знаки от злых душ, даже гордость такого народа роптала пред тем, что было внутри пещеры. Вновь толчок в спину: приказано идти вперёд, в самую глубь, и Скирхан, не удержавшись, обернулся через плечо, глядя на маленький огонёк далёкой надежды.

      Темнота пещеры была гуще самой тёмной ночи, а воздух холодил лёгкие, сжимая своими пальцами, заставляя с хрипом вдыхать его. Смерть — вот что было внутри горы, куда привели троих пленников. Смерть и могильный холод, словно они стояли на пороге в Гаан-Джар, а их провожатые беспокойно переступали поодаль, боясь подойти ближе. На лицах варваров была мрачная решимость, но глаза то и дело искали кого-то среди пронизывающих тучи скал, а пальцы сильнее сжимали рукояти мечей или древко копия. Стоит отступить — убьют, но впереди была пугающая неизвестность и ощущение древнего Зла, копившегося в чреве пещеры не одно столетие, заставляющего трепетать, и сам того не замечая, Скирхан невольно отступил назад. Он готов был броситься под клинки и копья, лишь бы не окунаться в ту черноту горы, где их могло ожидать что угодно, вплоть до древнего дракона. Кто-то из дикарей нетерпеливо подтолкнул молодого лорда, им самим хотелось поскорее убраться прочь, и старая рана вновь тягуче заныла. Именно из-за неё у молодого лорда были свободны руки, в отличие от двоих связанных пленных, ведь что может однорукий калека среди диких скал Севера. И Скирхан шагнул в черноту.

      Глаза, привыкшие к темноте, ничего не могли различить, всё будто слилось в одну непроницаемую мглу, обманчивую и густую. Тело напряженно ожидало нападения, опасности, что могла появиться с любой стороны, и лишь остатки воли не позволяли броситься прочь из пещеры. Молодой лорд осторожно покрутился на месте, ища вход, что должен был остаться за спинами пленников, но тот будто бы растворился, лишив надежды на побег. Выдохнув морозный воздух, Скирхан наклонился, нащупывая здоровой рукой небольшой нож, спрятанный в голенище сапога.

      — Вы слышите меня? — шёпот казался криком, отчего стало не по себе.

      — Да. Кажется, мы рядом с тобой, — голос уверенный, принадлежащий мужчине, и юноша стал осторожно шарить во тьме вытянутой рукой. Кулак ткнулся в плечо пленника, и тот невольно чертыхнулся. — Проклятая тьма, словно в Бездне. Аккуратнее, мальчик, не оставь меня без рук.

      Звук лопнувших верёвок стал сигналом к долгожданной свободе, и Скирхан окликнул второго, пытаясь найти его, но тот молчал, лишь хриплое дыхание слышалось поодаль от остальных.

      — Так-то лучше, — потирая затёкшие запястья, мужчина покрутился на месте, шаркая подошвой по замёрзшей земле пещеры, но, как и другие, он ничего не мог разглядеть, и зло сплюнул. — Уж не на порог в сам Гаан-Джар нас отвели эти дикие обезьяны? И к чему все эти ритуалы и знаки?

      Ладонь нетерпеливо стала стирать знаки, начертанные стариком из варварского племени, и тошнотворный металлический запах усилился, дурманя разум. Головокружение вновь принесло с собой слабость во всём уставшем теле молодого лорда, но тот лишь крепче сжал рукоять ножа, стараясь прислушиваться к шороху одежды освобождённого пленника. Второй словно ускользал от него всякий раз, когда мягкие шаги приближались, а голос нарушал тишину, царящую в черноте. Скирхан пытался ориентироваться, прислушиваясь к любому звуку и прикидывая расстояние, он держался рядом, но стоило кому-то из пленников отойти в сторону, как невольно двигался следом. Терять единственных союзников в сплошном мраке означало погибнуть и самому, если не сойти с ума раньше, чем лучи солнца осветят выход.

      — Дождёмся утра, тогда свет укажет правиль…

      — Нет! Нет, — молчавший нервно забормотал, суетливо кружась на месте, словно ожидая нападения. Его голос дрожал от того дикого страха, который ютился в душе каждого из пленников. — Мы в их царстве, на их земле. Нам нет пути отсюда... Нееет, нам не уйти! Они найдут нас... Найдут и проглотят.

      — Кто, демон тебя раздери, нас найдёт?! — мужчина оказался рядом с бредившим, и по шороху одежды было ясно, что сейчас его руки сжимают ворот. — Что ещё за «они»?!

      И рокот гневных слов прокатился по пещере, словно сотрясая её, и мерное сияние разлилось по стенам каменного чрева, что оказалось больше и шире, нежели его представлял Скирхан. Ручейками неизвестный голубоватый свет сбегал по неровным стенам, таясь внутри самого камня, и блики играли на хрустальных арках, сталагмитах, что вонзались в далёкую гущу тьмы, замершей под сводами. Всё сильнее наливались ручейки силой, освещая раскинувшуюся долину с объятыми снегом деревцами, раскинувшими чахлые ветви, лишённые листвы. И конца этой роще не было видно, а с каждой стороны её поглощала чернота, хищно таившаяся большим освещённым пятном. Среди раскинувшихся, изломанных в боли стволов трое пленников растерянно озирались, боясь двинуться с места, нарушив магию, что окутала их. Свет переливался на чистой поверхности льда, и на пушистых сугробах снега, рождая ужасающие тени от голых деревьев со вспученными от белых снежных наростов ветвями. Завораживающая красота, от которой веяло жутью, таилась в любых неровных очертаниях арок и выступов, в пробегающих ручейках неизвестного света и в мерцании наледи под ногами, но всё это было порождением иного плана мира, где таились существа куда смертоноснее диких варваров и снежных котов. И лишь тишина была знакома пленникам в этом преобразившемся чреве горной пещеры.

      — Они уже здесь. Здесь! Они сожрут нас, проглотят. Нет, нет-нет-нет. Нет! Я не хочу умирать! Не хочу! — истошный крик обезумевшего словно слился с этим местом, ускользая вверх, в ту непроглядную мглу, которая грозилась обрушиться на головы мужчинам. Дёрнувшись с неожиданной силой, безумец выскользнул из ослабевших пальцев мужчины и бросился в центр раскинувшейся рощи, бормоча и выкрикивая проклятья.

      — Глупец, — гневно сплюнув, мужчина отвернулся от скрывшегося за тенями силуэта. — Нам же лучше.

Скирхан смолчал, поджав посиневшие от холода губы, и осторожно, словно крадущийся хищник, двинулся вдоль раскинутых деревьев, пытаясь понять, что не так в обычных растениях. Безобидные тщедушные стволы, похожие на узловатые пальцы, сухие ветки, всё это он видел у дальних застав, где весна не касалась вечных снегов, где снег не обнажал замёрзшую землю множество веков. Мягко ступая и бережно обходя раскинувшиеся обнажённые кроны, лорд-наследник замер, обернувшись через плечо, выискивая своего невольного спутника. Тот шёл позади, завороженно любуясь хрусталём и отражением на глади чистого льда, касаясь холодной поверхности пальцами. Там, внутри, протекали ручейки света, освещавшие пещеру, рождаясь откуда-то из её недр, мягкий голубоватый свет менялся на серебряный и вновь возвращался к своему естественному. Именно к одному из таких ручейков мужчина прильнул, пытаясь разглядеть природу столь необычного источника, и его ладонь замерла протянутой к Скирхану.

      — Дай мне свой нож, мальчик. Кажется, варвары боятся того, что может оказаться весьма прибыльным, — полноватые губы в обрамлении растрепанной бороды скривились в ухмылке.

      Этот человек был пришлым с юга, где уважение к духам давно зачахло и жажда наживы была сильнее уважения к душам умерших, и Скирхан это понимал, оттого не спешил протягивать единственное оружие. Хаммерскаец оторвался от струйки света и вопросительно уставился на молодого лорда, что так и замер подле него.

      — Ты боишься, что я могу на тебя напасть? — он хохотнул, но в светлых глазах мужчины застыло нетерпение. — Я не хуже твоего понимаю, что одному здесь не выбраться, а ты, мальчик, всё же северянин, и, судя по одежде, принадлежишь к разведчикам лорда. Ну же, смелее.

И рукоять небольшого ножа легла в ладонь хаммерскайца. Тот тут же с жадностью стал долбить слой прозрачного льда, стремясь добраться до вожделенного света или того, что его порождает, но в очередной раз лезвие соскользнуло, полоснув по левой руке. Рыча и ругаясь, мужчина тут же поднёс порез к губам, отшатнувшись от стены и пытаясь остановить струйку крови. Скирхан хотел было сказать, что сейчас тот зацепится за ветви, но хаммерскаец неуклюже прильнул к кривому стволу и стал отряхиваться от осыпавшегося снега. И здесь они оба увидели то, что вернуло в их сердца тот ужас, о котором они успели забыть.

      — Святые боги! Что это?! — пленник ахнул и отшатнулся от почерневшего деревца, силясь побороть страх.

      Скирхан лишь подавил возглас, но расширенные от ужаса глаза выдавали его смятение, и пальцы стиснули пустую ладонь, словно ища там рукоять своего верного меча. Деревья были застывшими переплетёнными телами мужчин, женщин и детей, смешавшихся и изломанных под мыслимыми и немыслимыми углами, образуя стволы; лица выглядывали по всей поверхности, раскрывая в немом крике боли рты, искривлённые в предсмертной агонии, а ветви протягивали настоящие костлявые пальцы на руках. Высушенные и тонкие, но обезображенные от нечеловеческих мучений, словно неизвестный скульптор создавал эти деревья из живых людей, придавая форму и ломая кости. Безумие, что было в том человеке, оказалось лишь страхом перед этой рощей, и стремление спастись затуманивало разум, но непослушные ноги не бросились подальше от этого застывшего отвращения. Перед глазами была раскинута роща Шайкаса, воспетая в легендах и спрятанная богами от человека, дабы не искушать духов, охочих до плоти и крови живого существа. Здесь царство духов, что были древнее первых северян и хранили покой в безжизненных долинах и на тропах чернеющих скал, покуда их не прогнали прочь. Сказки разнились, но одно было неизменным — никто не знал, где была ужасающая роща. Скирхан шаг за шагом отступал прочь, осторожно ступая и не тревожа раскинутых ветвей, он видел, как побледнел мужчина, как дрогнули ожившие пальцы и медленно сжались, чтобы вновь раскрыться, как качнулись руки-ветви. На застывших в гримасе боли лицах распахнулись глаза, живые и стремящиеся найти в роще тех, кто побеспокоил сон духов. Отвращение смешалось с ужасом, а зарождающийся гул заставлял зажать уши ладонями, спасаясь от нахлынувшего безумия. Пещера ожила, вдыхая в замершую рощу жизнь, и по хрустальным аркам зазвенел, отражаясь сотнями голосов, крик: протяжный и высокий, нечеловеческий крик мучений. Всё заполнилось им одним, где сплелись плач детей и женщин, бессвязные мольбы и страдания невидимых мучеников, что просили о помощи, умоляли, а ветви деревьев ожили, подобно живым рукам рыща в слепой темноте пленников. Никогда ещё Скирхан не испытывал подобных чувств, захлестнувших его, давящих, он инстинктивно прильнул к стене, не давая себя ощутить, жалея, что лишился своего единственного оружия. Хаммерскаец так и стоял, разинув рот и неотрывно наблюдая, как некогда застывшие человеческие пальцы тянутся к нему, касаются щёк, шеи и груди, этот человек никогда не слышал о северных сказках и легендах, что являлись истиной для северян, и потому он не убегал, оцепенев от ужаса.

      — Не стой! — тщетно пытаясь перекричать вой пещеры, Скирхан хотел кинуться на помощь, сбить с ног, но всё его тело одеревенело и не подчинялось, а глаза следили за ветвями. — Беги…

Почерневшие от холода руки схватили мужчину, привлекая к стволу дерева, пальцы впивались подобно пиявкам в кожу, выпуская тёплые струйки крови, а лица вгрызались в тёплую куртку, разрывая её, стремясь добраться до тела. Заворожённый и забывшийся, Скирхан поздно осознал, в какой опасности находился он сам, когда на его куртке сомкнулись узловатые пальцы одной из веток. Действуя по наитию, молодой лорд стал вырываться, барахтаться, одной здоровой рукой стремясь разжать мёртвую хватку. Он царапал затвердевшую кожу, хотел рвать мёртвую плоть зубами, но руки не чувствовали боли, ведомые жаждой жизни бьющегося сердца и струящейся крови. И в общую какофонию страданий и плача влился вопль хаммерскайца, бессильно осевшего в ладонях деревьев. Скирхан ещё боролся, подобно загнанному в угол раненому снежному коту, ломая хрупкие кости и вырываясь из цепкой хватки новых рук, но вот пальцы впились в рану, вновь потревожив её, вырывая отчаянный крик с губ юноши, проникли вглубь тёплой плоти, купаясь в горячей крови. По лицу скользнули сухие безжизненные ладони, и запах гнили ударил в нос, заставляя задохнуться от отвращения; тонкие узловатые пальцы пронзали кожу, как боль пронзала измученный разум. Тело горело в долгой агонии, всё ещё стремясь вырваться из плена, а ожившие ветви-руки с возрастающей силой стискивали трепыхавшуюся жертву. Но новая боль сковала Скирхана, когда длинными искривлёнными ногтями пальцы вонзились в глазницы, и темнота навсегда объяла молодого лорда, оставив наедине с болью растерзанного тела.

***

      Крик отчаяния наполнил предрассветную тишину, вырывая лорда Мерика из липкого сна и заставляя приподняться на локте. Рядом с ним, деля одно ложе, скорчившись и сжимая побелевшими пальцами хрупкие плечи, сидела супруга, и по бескровным щекам стекали слёзы, а тело била дрожь. Она не слышала его слов, не чувствовала ласку его широкой ладони, что успокаивающе гладила нежную кожу, лишь смотрела в одну точку, всхлипывая и сотрясаясь от беззвучного плача. Мягкий полумрак лишь сильнее подчёркивал её хрупкость и беззащитность, усиливая беспокойство лорда за свою возлюбленную. Он понимал, что сон, приснившийся его супруге, не был простым кошмаром, но в глубине он отчаянно стремился не верить этому, и оттого не спрашивал, боясь услышать правду. Каштановые локоны упали на тонкое лицо женщины, скрывая слёзы и искривлённые в горе губы, но вскоре Эхила успокоилась, её пальцы выпустили покрасневшие плечи с отметинами-полумесяцами от ногтей, что впивались в кожу, и она глубоко вздохнула, ещё борясь с нахлынувшим отчаянием и болью. Мерик знал о той силе, что его супруга унаследовала от своей бабки-травницы, но то была лишь малая часть, оставленная в наследство матери и самой Эхиле, но проявившаяся в младшем наследнике лорда. Вещие сны, что видела женщина, не раз заставляли мрачнеть супруга, чувствующего ту неведомую ему часть мира, что отталкивал от себя любой северянин. И сейчас он вновь ощутил то неверие, что и далёкие двадцать лет назад.

      Это было его желанием — жениться на дочери мелкого лорда, чьи земли занимали лишь небольшую горную долину, где не было даже рудных шахт. Серые глаза и густые каштановые локоны, струившиеся по хрупким плечам, покорили грубое сердце молодого воина, что, спасаясь от бури, забрёл в чужие земли. Доброта и мудрость сплелись в юной деве, её живой характер и верность чести своей семье, как и хлёсткие слова, срывавшиеся с губ девушки, не раз заставляли робеть храброго наследника. Покуда вьюга выла за толстыми стенами небольшого замка, Мерик стремился быть рядом с молодой Эхилой, чувствуя, как его сердце отравляет яд любви, его не смутило и то, что единственная дочь должна была отправиться в замок крупного феодала, чьи земли были куда богаче, нежели горная долина. Своё желание молодой воин отстоял перед отцом Эхилы, назвавшись не просто человеком лорда Террео, но и его наследником — Мериком, сыном Растдарга. А позже он заставил покориться своему желанию и Угрюмого Волка, ещё долго не желавшего мириться с выходкой сына. И всё же Растдарг смирился, дав своё согласие. Это была первая и самая значимая победа Мерика. Счастливый лорд-наследник вывез Эхилу из замка её отца, как и положено заплатив за неё не только как жених, но и как тот, что украл перед взором богов у другого названного супруга. Именно тогда, стоя перед лордом и его дочерью, преклонив одно колено, он выслушал старого лорда, супругой которого была женщина, рождённая колдуньей. И всё же любовь к прекрасной Эхиле была велика, и Мерик не отступился, а на обратном пути впервые столкнулся с той неизведанной ему силой предвидения, что унаследовала его невеста. То ли страх перед магией, то ли самоуверенность говорили в молодом лорде-наследнике, но предостережений Эхилы он не слушал или не слышал. Диких племён нет на большой дороге, он ехал по ней от самых ворот родного замка и вернётся по ней обратно со своей супругой. И лишь когда дикари окружили небольшое сопровождение, впервые Мерик испытал страх перед силой девушки.

      И сейчас женщина, подарившая трёх замечательных детей, сидела с расширенными от ужаса глазами, глядя на первые лучи кровавого солнца, залившие спальню. Морщинки сделались на некогда гладкой коже резче, залегла складка меж тёмных бровей, и губы беззвучно шептали одно-единственное имя. Казалось, что ещё молодая и полная сил северянка постарела за одну ночь, осунулась и опустела там, внутри, где некогда билось горячее сердце.

      — Это был кошмар, — нашёптывая на ухо, лорд ласково гладил любимую по спине, стремясь отвлечь от тяжёлых мыслей. — Это лишь сон. Я не знаю, что там тебе привиделось, но это глупый сон.

      — Он не возвращается уже третий день, Мерик!

      — Этот несносный мальчишка поди вновь рванул в горы или долину, как это обычно бывает.

      — Он знает, о какой ответственности ты ему говорил перед поездкой, — уверенность в голосе супруги была сродни стали меча. — Хан не посмел бы так беспечно бросить всё.

      — Он хуже снежного кота в своём стремлении к свободе! — мужчина нервно стиснул ладонь в кулак, пытаясь сдержать нахлынувший гнев. Он сам который день вглядывался со стен и башен в белоснежную даль, пытаясь увидеть вернувшихся разведчиков. Шесть дней с момента отъезда Амелии прошли в болезненном ожидании, но минуло больше недели, а сын так и не вернулся. А теперь и сон Эхилы. — Вот увидишь, Эривард со своими людьми приведёт его, и клянусь богам, он будет сидеть в замке до тех пор, пока не поумнеет!

      Женщина устало отерла слёзы и глубоко вздохнула, стремясь успокоить стремительно бившееся сердце, где страх от приснившегося сна ещё разъедал его. Словно на себе, она чувствовала дичайшую боль сына, его крик резал не только слух, но и душу, а она могла лишь наблюдать. Проклиная свой дар, что способен был лишь являть нечёткие картины возможного будущего и настоящего, Эхила утёрла слёзы с лица и губ и облокотилась на плечо мужа, шептавшего ей слова, приносившие лишь отголоски боли. Долгая неделя без вестей от детей, отправившихся на южную границу земель, сводила с ума, и тот неистовый снежный буран, накрывший замок три дня назад, влёк за собой горе и отчаяние, словно последний рывок умирающего зверя к жизни. Что могло задержать разведчиков, что жили среди неприветливых скал и голых долин Севера? С чем столкнулся её сын? Но боги молчали, больше не отвечая на вопросы уставшей, измученной матери, что съежившись, сидела на кровати в объятиях своего супруга. Пождав губы, на которых застыла соль слёз, Эхила откинула одеяло, ступая босыми ногами на застланный шкурами пол, чувствуя мягкий холодок, окутывающий ступни, но женщина словно не почувствовала этого, укутавшись в шерстяной плащ, и исчезла в комнатке для омовения. Ей нужно было время прийти в себя, постараться понять, что хотели донести до неё боги, почему молчавший многие года дар вновь проявил себя, и правда ли та ужасная смерть искалеченного молодого разведчика. Тряхнув головой, Эхила втянула холодный воздух, чувствуя, что ещё сильнее запутывается в клубке вопросов, так и не находя ответы. Как бы ни ласкали и не успокаивали струи воды её тело, они не смогли смыть беспокойство и растущее напряжение внутри, где отчаянно болела душа. Наследие бабки-травницы — награда или проклятье богов — лишь ещё сильнее разбередило рану, оставленную томительным ожиданием разведчиков. Она не могла смириться, что её сын, её любимый первенец, может погибнуть в пустынных снегах на своей же собственной земле, ведь он всегда возвращался домой, сколько бы времени ни проходило с его отъезда на дальние заставы. Но вместе с этим росло и беспокойство за Амелию, куда более беззащитную перед Севером, нежели старший брат. И пусть Мерик продолжает увещевать, что его люди во главе с Эмираном — лучшие воины, материнское сердце от этого не переставало болеть за своих детей, с каждым часом ожидая вестей — плохих или хороших.

      — Айши ещё не знает? — голос супруги выдернул лорда из раздумий, заставляя хмуро взглянуть на появившуюся у кровати женщину.

      — Мучается ожиданием так же, как и мы, — могучие плечи дрогнули, а он всё так же не мог отвести взгляд от Эхилы, следя, как стекают, блестя в утренних лучах зимнего солнца, капли воды. — А может... Эттан говорил, что они изучали какие-то поисковые заклинания. Но что могут найти дряхлый старик и мальчишка в этом проклятом месте?

      — Я поговорю с ним.

      — Нет. Пусть вернётся Эривард, — лорд устало вздохнул, прикрыв ладонью глаза, скрывая гримасу боли. — Он просто вновь не удержался от своих соблазнов. Он вернётся. Этот глупый мальчишка вернётся.

      Некогда сильный и храбрый воин, достойный наследник Угрюмого Волка пытался скрыть свои страхи, не веря в худшее, он не спрашивал о сне, приснившемся супруге, не желал слушать ответ богов на свои молчаливые вопросы. И всё же беспокойство проросло в душе, оплетая лорда подобно побегам вьюна, стискивая и не давая вырваться. Холод прикосновения Эхилы пусть и облегчил муки раздумий, но Мерик так и не решился разделить свою тяжесть сердца с супругой. Но слова, что хотел сказать ей, так и остались невысказанными, прерванные нетерпеливым стуком, и на пороге показался капитан стражи, низко склонивший голову в приветствии леди Эхилы.

      — Мой лорд. Эривард и его люди вернулись.

      Этих слов хватило, чтобы мужчина резко поднялся и стал собираться. Всё в его жестах, быстрой походке и словах говорило о стремлении скорее спуститься в зал, где его ждал разведчик с новостями, какими бы они ни были. А может, он привёз с собой блудливого сына? Тогда бы лорд самолично объяснил наследнику, как стоит относиться к просьбам своего отца, особенно в столь важные дни. Мерик метался по комнате подобно зверю, ожидая, когда его супруга будет готова спуститься с ним в Малый зал, где какую-то неделю назад он зачитывал письмо от короля Хаммерская своей дочери. Прав был Деннор, когда в очередной раз гневно попрекал друга в неразумной затее, но долг своего отца перед правителем соседней страны висел тяжёлым грузом, от которого нельзя было так просто избавиться. «Уж не пророческими ли словами была эта ярость», — невольно подумал мужчина, выходя из спальни, а рядом шла его супруга, чьи губы тихо нашёптывали молитву богам, прося хороших новостей.

      Эривард мрачно глядел на трепыхающиеся язычки свеч, погрузившись в размышления, уж у него было что сказать лорду. Уже четверть века мужчина отдал службе Мерику, как и бескрайним неприветливым просторам Севера, будучи разведчиком, он же наставлял молодого Скирхана, когда мальчишка решился стать одним из тех, кто является глазами лорда на дальних землях. Это был его любимый ученик, один из немногих, кто способен прижиться и полюбить снега и холодный ветер, оставив уют родного дома. Всего-то каких-то три года прошло с первого рейда разведчиков, среди которых был старший сын лорда Мерика, но за этот малый срок юноша возмужал, приняв на себя командование вторым отрядом. Этот успех был гордостью мужчины, Эривард чувствовал, что после себя Белый Лорд оставил достойного наследника, способного продолжить дело отца. Но лишь один день перечеркнул все надежды, и теперь разведчик хмуро глядел на пламя огня, пытаясь подобрать нужные слова — ему придётся рассказать всё так, как есть. Если бы не собаки, которых взял его отряд, они бы и вовсе не смогли найти тела, скрытые снегом недавнего бурана. А сколько времени им понадобилось на розыск дочери лорда! Но все усилия были не зря, и боги вознаградили людей за старания и преданность, но было ли эта наградой так таковой, об этом Эривард слишком часто задумывался по дороге в замок.

      Поведя плечом, мужчина расслабил ворот куртки, будто душивший его, тело изнывало от усталости и жары полыхающих каминов, что грели Малый зал. В горло не лезло мясо и овощи, он даже не испил горячего вина, запрещая самому себе, словно провинившийся послушник храма. Ларс — капитан стражи — говорил, что лорд с супругой за последнюю неделю часто проводили время на стенах и в высоких башнях, а значит, не один Эривард мучился неведением и надеждой. Ладонь сильнее стиснула снятую перчатку, вымещая все чувства, что бушевали в душе разведчика. Он искоса глянул на своих людей, что отогревались пряным вином и душистым хлебом с мясом, который предоставили замёрзшим мужчинам, они так же молчали, хмуро переглядываясь и жуя не лезущий в горло кусок. Всю обратную дорогу не было проронено ни шутки, ни слова. Им всем не впервые предстояло столкнуться с гибелью товарищей, Север был суров и непреклонен, но любая смерть оставляла свой отпечаток в душе, подобно лезвию острого ножа на коже. Так и с теми, кому страх был неведом, как и чувства, высушенные ветром.

      Тяжёлые спешные шаги вырвали разведчика из рассуждений, заставив расправить плечи и выпрямиться, ожидая появления своего господина. За спиной проскрипели лавки — его люди так же поднялись в приветствии лорда Мерика и леди Эхилы, склонив головы. Эривард собрал всю свою решимость, чувствуя предательский комок в горле, не дающий словам сорваться с обветренных губ. В большом проёме дверей показалась могучая фигура лорда, он, чуть не переходя на бег, направился к разведчикам, махнув рукой, прося прекратить ненужные почести, не до них.

      — Говори! — громкий голос Мерика пророкотал подобно грому под сводами Малого зала, заставив вздрогнуть. — Какие бы это ни были новости, говори, Эривард.

      — Мой лорд, моя госпожа, — Эривард облизнул губы, глубоко вдыхая, он чувствовал тяжёлый взгляд синих глаз мужчины, и хотел бы в тот же час исчезнуть хоть в сам Гаан-Джар, лишь бы не произносить того, что пришлось. — Мы нашли отряд, охранявший карету леди Амелии. Они остановились на ночлег в расщелине скал, и там на них напали варвары. Мой лорд, больше десятка убиты.

      — А мой сын? Он тоже погиб? — сильные пальцы сжали плечи разведчика.

      — Нет, его не было среди погибших, как и тех, кого варвары не смогли убить. Я думаю, что раненых забрали в поселение, — чтобы принести в жертву своим духам, мысленно закончил Эривард.

      — А что с моей дочерью? Что с Амелией? Вы нашли её?

      — Госпожа, мои люди нашли след, что принадлежал карете. По всей видимости, когда началась атака, было приказано увезти Вашу дочь дальше к границам, где было бы безопасно. Но, похоже, обезумевшие животные не различали дороги в ту ночь или возница не смог с ними совладать, но лошади погнали по другой тропе.

      Каждое слово давалось с трудом, ещё труднее было смотреть в глаза леди Эхилы, ждущей слов, которые никак не давались мужчине. И Эривард склонил голову, отводя взгляд.

      — Мне очень жаль, леди Эхила. Карета Вашей дочери сорвалась с утёса.

      Та тишина, что повисла после последних слов, была сродни затишью перед страшной бурей, которая наливалась силой. Один лишь краткий миг, и крик сорвавшейся женщины, державшейся лишь на надежде и молитвах богам, наполнился той скорбью, которую можно услышать лишь у матерей, лишившихся своих детей. Эривард молчал, покуда лорд не позвал служанок, чтобы те вывели и уложили его супругу, ему ещё нужно было договорить с разведчиком, как бы тяжело ему самому не было на душе. Мерик вздохнул, понурив плечи и прикрывая от навалившейся усталости глаза.

      — Вот оно что. Но моего мальчика не было среди мёртвых.

      — Мой лорд, варвары…

      — Я знаю, Эривард! — мужчина нервно отмахнулся от слов разведчика. — Я знаю, что они делают с ранеными. Но он ещё жив, мой сын не может умереть по-скотски на потеху каким-то божкам дикарей. Ларс! Собери всё необходимое и возьми людей, Эривард, и отправляйся в то ущелье. Может, боги будут милосердны и оберегут мою дочь от зубов падальщиков, а сына от варваров. А пока отдыхай. И вы все тоже!

      Лорд обвёл рукой ту часть стола, где сидели люди Эриварда, молча смотрящие перед собой, не осмеливаясь встречаться взглядом с Мериком.

      — Мой лорд, мы привезли тела погибших, что пали…

      — Хорошо, хорошо. Мы похороним их так, как заслуживают храбрые воины. А после я лично изничтожу эту дрянь с долин Севера, посмевшую лишить меня детей.

      Эривард замер, изумлённо глядя в спину уходящего лорда, не смея ничего сказать, и пусть надежда о живом Скирхане ещё теплилась у старого разведчика, но он не смел обманываться ею. Но его лорд поддался этой лжи. Слишком кровожадны варвары, слишком многочисленны их племена, но куда сильнее были боль и нежелание принять правду. Но одно Эривард хотел сделать точно: найти тела юной леди Амелии и лорда-наследника, дабы упокоить их души вместе с предками Террео.

***

      Он брёл по длинному мраморному коридору, окутанному во мрак, но его глазам не нужен был свет, они видели всё достаточно хорошо. И красоту колоннады галереи, где чёрный мерцающий камень был темнее тени, а тонкие прожилки кровавой красноты, протянувшиеся подобно артериям, перетекали живой лавой внутри колонн, и начищенный до блеска пол, уводящий его вперёд. Но это совсем не интересовало — красота была смертна, разрушаема, и интерес вёл совсем иной, нежели желание лицезреть величие коридора. Он знал, что будет, от чего на бледных губах отразилась кривая улыбка предвкушения. Сколько времени прошло с последней встречи с ним? Да, это было очень давно, что не каждый долгожитель упомнит о ней, не каждая легенда расскажет, а время — сохранит.

      Тяжёлые створки дверей, на которых узором сплетались змеи, извиваясь и раскрывая пасти в смертельном укусе, раскрылись перед человеком, приглашая войти. Там, в центре пустого зала, где покоилась густая тень, стоял тот, кто призвал своего гостя, и величие воина слепило, приводя в благоговейный трепет, даже царящая тьма боязливо жалась у ног, облачённых в тяжёлые латные сапоги. Великолепный доспех был на воине, позолоченный и украшенный тонкой вязью узоров, мерцающих мягким солнечным светом, на могучих плечах покоился тяжёлый тёмно-синий плащ, в складках которого таился вышитый золотыми нитями сокол. Воин не повернул головы, не произнёс слова, и когда шаги гостя стихли рядом с ним, он поднял сияющий взгляд голубых глаз. В который раз человеку хотелось подивиться красоте этого воина, но мимолётное желание тут же исчезло.

      — Это неожиданно, — глухой голос выражал наигранные нотки удивления. — Ты позвал меня сюда, в эти залы.

      Взгляд воина следил за худой рукой, что обвела обширную комнату и вновь скрылась в широком рукаве длинного балахона.

      — Ты видишь прошлое и будущее, — отозвался воин. — Скорее я удивлён, что ты согласился на эту встречу, зная её возможный исход.

      Улыбка на губах гостя стала ещё шире, не размыкая их, и сейчас тот мягкий свет, что источал не только тяжёлый прочный доспех, но и сама фигура воина, осветили тонкое лицо с закрытыми веками, что были зашиты. Но мужчина не нуждался в том, что видят его глаза, он видел будущее и прошлое всего. Да, ждал, когда величественный воин позовёт его сюда, где нет места ни дурным, ни благородным поступкам, в место, где всякий оказывался равен.

      — Хочешь запугать или же исполнить угрозу своей сестры?

      — Нет, — воин смерил собеседника столь же холодным взглядом, как небо наблюдает за землёй со своей высоты. — Но ты слишком часто вмешиваешься в дела тех, кто не должен знать свою судьбу. Или тебе мало того, что случилось в прошлом?

      — Мир должен меняться, и если он меняется, значит, он не совершенен.

      Воин вздрогнул и нахмурился, клацнули окованные железом перчатки, сжавшие ладони в кулаки, будто стараясь уничтожить нечто хрупкое. Эти слова говорил тот, кто восстал против богов в стремлении стать выше, лучше, чем сам мир, и изменить его по своему подобию. Имя, ставшее легендой, ныне будоражит кровь детям в сказках старых нянек и сердце благородного воина, заставляя мрачнеть от одного воспоминания. Его гость покорно ждал, когда воин скажет свою истину, но тот лишь поджал губы, не отводя взгляда с лица человека. Можно было не прибегать к словам, просто уничтожить это тщедушное тело, заставить страдать, подчиняя своей воле, но воин не смел нарушить хрупкое равновесие, созданное многие века назад. Поэтому не обратил внимания на улыбку превосходства, замершую на бескровных губах. Отвернувшись, воин неспешно подошёл к шару из прозрачного хрусталя, что покоился над пьедесталом, окружённый мягким голубоватым свечением. Контуры поверхности повторяли континенты, каждый изгиб земель и русел рек, хрустальные леса, горы и равнины покрывали шар, и можно было различить пустыни и города, широкие нити дорог и тонкие витки троп. Сотканный из магии шар медленно вращался, показывая взору разрастающиеся поселения и умирающие деревни, зарождающиеся моря и иссушенные озёра. Протянув к нему руку, воин замер, так и не коснувшись пальцами красоты хрусталя.

      — Не стоит менять что-либо, жизнь быстротечна, но она дарована каждому, как и то место, отведённое богами. И ты, Ошаурэн, должен понимать это, будучи свидетелем.

      — Хранить мир столь же трудно, как соколу парить под лучами Кинара, — тонкие пальцы гостя не касаясь, погладили шар, бросая на него тень. — За всем нельзя уследить даже богам, и порой русло реки может измениться без их ведома, и некогда чахлая земля зацветёт.

      — Но погибнет та, где была плодородная почва, — рука воина так и не дотронулась до шара, скользнув по воздуху, повторяя движение мужчины, — никто не имеет права знать свою судьбу наперёд.

      Тихий шорох плаща и вот воин стоял лицом к лицу с гостем, и оба мужчины молча мерили друг друга взглядами, и теперь даже Ошаурэн не мог знать, что за мысли обуревали воина.

      — Но каждый может мечтать, Светоносный. Тогда я показываю не будущее, а заветные желания, а стремиться к ним уже дело самих людей.

      Голубизна глаз потемнела, гнев захлестнул воина, но он, ничего не ответив, прошёл мимо стоящего гостя, лишь колыхались полы тяжёлого плаща в такт шагам. Оба знали, к чему мог привести разговор, но худшее не оправдалось, и Ошаурэн продолжал улыбаться, покуда не стихли тяжёлые шаги. Казалось, что с уходом воина тьма стала холоднее, а может, это из-за того, кто был наблюдателем, свидетелем разговора и третьей стороной. Гость шутливо поклонился силуэту, получив вежливый ответ, и растворился в тени, переносясь в более привычные места.

      Маятник вновь начал движение, раскачивая застоялый воздух.

      Оставшись в привычном одиночестве, силуэт бесстрастно смотрел на маленькую копию раскинувшегося севера, где долины были изрезаны глубокими ущельями, а серую пелену туч разрывали вершины гор. Он знал, что может произойти, и без чудесного дара Ошаурэна, подобное легко предсказать, куда сложнее предвидеть итог, который не всегда был ясен даже богам. Пальцы коснулись поверхности шара, и от этого касания тонкий узор паутины разошёлся по карте, нарушая тишину звуком ломающегося хрусталя. Так просто творить разрушение, как это делают высшие боги в стремлении достичь идеала. Но порядок всякий раз сменялся хаосом, приносящим новое, рождая необходимость начинать всё заново. Мирэй видел подобное множество раз, наблюдая за тем, как боги делили власть, как одни уничтожали других, и как объединялись. И оставалось надеяться, что новый конец не наступит столь скоро, если уже он чувствовал то напряжение в игре двоих людей, встретившихся в его храме. Мужчина равнодушно взглянул на испорченный хрусталь и направился прочь, оставляя пустой зал.