В их первую встречу не происходит ничего особенного.

Альцест говорит ему привет, и у него под мышкой голова Алфедова, и Джаст дёргает его за хвост. Модди тогда ещё, конечно, не знает, что их всех так зовут. Модди неприлично пялится на это безобразие и ощущает что-то между ужасом и отвращением.

А ещё ему в ухо лезет комар. Прекрасно.

– Вы, – спрашивает он, честно пытаясь быть вежливым, – мои соседи?

Глава детсада на выезде поправляет очки и щурится. Ему прям на стекло прилетает капля – мерзопакостная погода наконец готовится пролиться жутким ливнем. А ещё дует противный ветер, сует в лицо отросшую челку. Безнадежно ужасный и тоскливый день для переездов.

Ребенок – который белый, который, впоследствии, Алфедов – выбирается из хватки предполагаемого соседа и кривляется.

– Да, – кивает просто и важно.

Тот, что повыше, тянет его за ухо и что-то горячо шепчет. Абсолютно точно сосед одергивает их обоих.

– Здорово, – сухо отзывается Модди.

Он вынужденно пожимает одну крупную горячую ладонь и две маленьких – сильную, костлявую и влажную, нерешительно мягкую. Сует поспешно руки в карманы, борясь с желанием тщательно вытереть их каким не жалко платком.

На забор садятся и кричат идиотские птицы, но Модди не унижается слабым бездейственным кыш, а только недовольно фыркает.

– Меня зовут Альцест, – сообщает Альцест, и это самое неловкое и нелепое представление, которое Модди приходилось видеть.

Он так же неловко называет свое имя. Ему сперва очень хочется соврать и прожить здесь всю жизнь каким-нибудь Ником, но он решительно себя останавливает. Не маленький уже.

С детьми тоже приходится познакомиться. Модди себе обещает, что ни за что не будет запоминать, как их там зовут.

Ему кажется, он слышит, как на соседней улице кто-то блюёт в кусты.

– Мне надо разобрать вещи, – бормочет он, очевидно, потому что хочет убраться отсюда. Желательно, вообще из этой деревеньки в принципе.

В улыбке абсолютно точно соседа – Альцест, тупо повторяет про себя Модди – ирония.

– Конечно. Обращайся, если что.

Модди не очень убедительно обещает, что, разумеется, обратится, возвращается в свой новый дом и стонет в ладони.

Что-то есть в этом месте воюще неправильное, не такое. В прямом смысле воюще – Модди мерещится, что из лесу волки голосят. Хотя сейчас не сраное полнолуние и вообще не ночь, и, черт возьми, в мистических законах жанра не так было написано!

Птицы стучат в окна. Что-то в их уродливых глазах есть знакомое, издевательское. Тяжёлый чемодан падает из рук на пальцы.

– Проклято, – шипит Модди гневно, несерьёзно.

Птицы смеются. Скоро дождь прогоняет их прочь, однако настроение у Модди от этого лучше не становится.

Не стоило сюда приезжать.

«Не стоило» накапливается солнечными днями, кладет руку на плечо. Птицы оказываются воронами, и Модди вспоминает, что это неважно.

Он знакомится с тем самым парнем, который громко блевал в кусты в его первый день. Выслушивает парочку анекдотов совершенно омерзительного содержания и даже смеётся. Вежливо отказывается от предложенной на двоих бутылки чего-то.

Ещё он узнает Сантоса и Клайда, и скептически хмыкает на байки про ведьму из шестого дома, рассеянно хихикает над какой-то глупостью вместе с безымянным студентиком без лица – теряет его навсегда из виду – и тревожно прекрасно спит.

Вечером, когда стены свистяще шепчутся между собой, ему кажется, что он не сможет даже сомкнуть глаз.

Утром он моргает, потерянно смотрит на часы и сбивчиво насчитывает здоровые девять часов сна. Пытается вспомнить свои смутные бредовые грёзы, но натыкается лишь на голос матери – печальный и ласковый, стальной.

Было дело, он сидел на хрупком деревце у окна, чумазый и тощий, воровал яблоки с соседнего участка и вел интеллектуальные беседы с букашками на коре. Мама не смеялась – улыбалась, дёргала его снизу на свисающую лодыжку, шурша листвой, и звала в дом.

За столом, а потом в кровати, она рассказывала про какие-то дурацкие бабушкины книжки, пахнущие скукой и древностью.

Она говорила:

– Люди считают, что приручили друг друга. Глупо, правда?

Модди смущённо прятал нос в краешке одеяла и следил за отблеском свечи на потолке. Меньше всего ему тогда хотелось слушать о любви и прочих взрослых гадостях. Однако тот разговор был о другом.

– Однажды у тебя появятся друзья. Ты уж не сглупи перед ними, – мама подмигивала ему, неумело и нелепо, а у него розовели щеки.

Наверное, ему тогда думалось, что его друзья – совсем не ее дело. И она кивала весело и важно.

Судьба толкнет тебя в плечо, ухватит за щеку. Это не будет предначертано, не станет суждено – ты сделаешь выбор сам. И это будет чудесатее любой знакомой тебе сказки.

У Модди были, есть друзья, приятели, знакомые. Недавно он писал Диамкею коротко и дежурно, в ответ на подробную историю про общагу и фикус в горшке.

Модди думает, что все сентиментальные выдумки очень преувеличены.

Он устраивается на новом месте почти мирно. Привыкает приветственно качать головой через калитку прохожим, затыкать щели тряпками, подкармливать собак за забором. Сооружает себе беруши, чтобы не слышать вопли меж стволов и приучается убирать весь свет ночью.

А потом к нему забираются дети. Те самые, которых он себе поклялся забыть. Белый и длинный, и ещё один с ними.

– Вы, – он хватает длинного за ухо и меланхолично наблюдает за смешливыми переглядками, – не вороны.

В голову почему-то бьет беспомощное дежавю.

– Мы только посмотреть! – радостно объясняет белый.

– Отпустите, пожалуйста, Джаста, – скромно просит третий – лохматый.

Взрослый на вид парень, уже и не ребенок совсем. И совесть вроде есть, глаза вон отводит, носком ковыряет траву.

– Нянька ваша знает, что вы где попало лазаете? – хмыкнув, интересуется Модди и милостиво ставит бедолагу на землю.

– Ну…

– Знает, конечно знает!

– Но не конкретно.

– И не нянька, а дядя Альцест!

Дядя. Какова мерзость. У Модди от приторности зубы сводит – издеваются ведь, как пить дать.

Он не слушает сбивчивых оправданий. Сгребает младшеньких – за воротник и за запястье – и выставляет за калитку. Лохматому хватает строгого взгляда – он послушно выметается следом.

Модди не смотрит на их смешные насупленные морды, только ехидно улыбается напоследок и совсем уж ребячески обещает, что в следующий раз пойдет ябедничать.

– Не стоило и приходить, – бубнит белый обиженно.

Модди хлопает дверью в дом и ещё минут пять стоит посреди коридора застывшей неподвижностью. Его догоняет какое-то беспомощное изумление, совершенно внезапное, необъяснимое.

Стены шуршат.

В голове – солнце и улицы, и дурацкий анекдот, и соседи – ослепляюще ярко. Отпечатываются глубже, чем память. Длинный – Джаст. Тьфу. Трижды сплюнуть и не думать об этом. Никогда.

Не стоило и приходить.

«Не стоило»

Ах. Модди так ненавидит детей.

Все кажется какой-то идиотской неописуемой чертовщиной, в которой, собственно, неописуемость – собственно, самое идиотское. Претензии удается сформировать едва-едва. Просто все валится из рук, и слепит солнце, и льются за шиворот ливни, и портится к вечеру забытый на столе обед.

С Модди в ногу шагает тень неудачи, и странная измученность, наверное, слегка притупляет его бдительность, потому что он оборачивается, когда Альцест зовёт его через забор.

В их вторую встречу ни намека даже на облачко, но воздух все равно пахнет озоном. В их вторую встречу вороны громко разлетаются с какой-то странной почтительностью.

– Вести диалог. Это так трудно. Давай не сегодня, – отмахивается Модди, не давая себе труда даже выдумать отговорку.

Альцест, что странно, кивает. Его смешок зажевывает бороду, и по неясной причине Модди видит в этом очаровательное.

– Просто не шугай детей, вот и все. Понял?

– Дети шугают меня.

– Охотно верю, – звеняще весело, открыто отзывается Альцест. – Но они дети.

– Что делает вещи в разы хуже, – слишком явно жалуется Модди.

– Ты вроде не хотел вести диалог.

Модди резко открывает и закрывает рот. Смаргивает, отворачивается. Ему трудно себе объяснить, откуда в нем вдруг в моменте взялась болтливая искренность. Почти хочется поверить во все мистическое, о чем слагают здесь легенды.

– Ладно, забей, – понятливо закругляет Альцест, и Модди почти ненавидит его за милосердие. – Приходи хоть потом в гости, если желание появится. Познакомимся. Странно быть в нашем крохотном мирке и кого-то не знать.

Модди хватает вежливости неопределенно качнуть головой. Предложение не вызывает в нем никакого отторжения, однако он все равно не приходит. Ни завтра, ни через день.

Он думает, что странно вот так сразу без прелюдий говорить друг другу на «ты» и ощущать в этом нечто правильное. Он убеждает себя, что желания, подогретого немало любопытством, не появилось.

Не все можно решить игрой в прятки.

В общем и целом, он очень старается являть собой незаинтересованность. Ему со многим надо разобраться – наладить работу, убедить родителей, что он в порядке, изучить наконец свое новое место жительства на предмет интересностей до конца, постигнуть вселенскую мудрость, в конце концов! У него нет времени на всякие эмоциональные странности.

Поэтому бодрое через неделю ровно:

– Присмотри, пожалуйста, вполглаза за идиотами.

Кажется ему самой возмутительной просьбой на свете.

– Они худшие? – напоминает Модди.

Альцест несогласно поджимает губы, но молчит.

– Ну ради любимого соседа?

– Мы разговаривали три раза.

– Два, – уточняет Альцест.

– Этот включительно.

– Что ж, с ними ты разговаривал два раза. Ты не смог бы успеть понять, что они худшие, – он не уступает.

В молчании острое упрямство. Модди лениво наматывает прядь волос на палец и выглядит наигранно смертельно обиженным. Потешная клоунада, правда, от и до бессмысленная.

Но Альцест из себя весь такой заведомо уверенный в своей победе, что хочется сбить с него спесь, даже если он прав.

– Смотри, – уговаривает своим бесячим безупречным рационализмом он, – тебя никто не просит с ними контактировать. Просто убедись, что они не сожгут что-нибудь.

– Сожгут что-нибудь?

– Они не сожгут, если будут знать, что ты за ними наблюдаешь! – горячо и поспешно уверяет Альцест. – Тебе лишь надо будет не пустить их в лес и напомнить им про ужин.

Напомнить про ужин, думает Модди истерично, для этого нужно сначала не забыть самому.

Внезапно день кажется слишком, говоря мягко, ебанутым, чтобы быть правдой. Жаркое летнее солнце леденеет, а сухая трава мерзко ярчеет на несколько тонов. И полнейшая отвратительная раздражающая чушь кажется такой убедительной, что почти имеет смысл.

– Я бы не просил, если бы мне было на кого их оставить. Хочешь, услуга за услугу? – Альцест принимает вид совсем уж артистично жалобный.

И наверное, Модди правда заколдован какой-то коварной ведьмой, ведь он с неожиданной лёгкостью пожимает плечами.

Говорит, как корку от сердца отрывает, ладно-ладно, давай.

Пишет Диамкею кое-что ещё ошеломленное и недовольное-смешное вдогонку. Смотрит в окно на подвижные яркие силуэты – они бегут вдоль улицы за угол, не в сторону леса – и почти ощущает полузабытое безусловное умиротворение.

После третьей их встречи Модди думает, что что-то не так. Вспоминает все сказки, которыми его кормили в детстве, полагает, что это все просто чудовищное совпадение. Вороны, воротившись, молчат – можно поклясться, что радостно.

– Наверное, вам пора есть.

– Наверное, вам пора перестать делать вид, что все под контролем.

Нет, нет.

Не может такого быть.