Каждый человек держит в себе чувства, разные чувства под разным замком – у каждого свои. Кто-то создает рвы, через которые нельзя переплыть живым, и высокие стены, через которые нельзя перелезть. Кто-то годами выращивает терновник, что прячет их от их солнца и луны, и даже трель птиц не может туда пробраться. Кто-то прячется в высоких башнях, а кто-то растит себе броню на собственном теле. У Его Высочества Наследного принца Сяньлэ замком, запирающим его чувства, служила плотина, которую он строил многие годы, чтобы всегда быть невинным и не приступать свои обеты. Только вот его второе низвержение сделало эту плотину ненужной во всех смыслах этого слова. Обеты, данные в угоду его пути самосовершенствовании, более не было нужды соблюдать. Да только и плотину из сотен тысяч защищающих его от собственной бурной реки чувств, не кому было разбирать. Се Лянь скорее бы выкопал сам себе могилу, чем разобрал бы её. И он выкопал на встречу свой погибели лишь для того, чтобы камешек за камешком утонуть в собственных чувствах.
Се Лянь сам копал себе могилу – медленно и уверенно, даже не осознавая этого порыва. Копал он её в сырой земле, голыми руками, лишь затем, чтобы в один прекрасный момент упасть в нее, и оказаться в объятьях нежных рук собственной погибели, что лучше любых оков удерживала его под землей. Только вот в противовес своему предыдущему посмертию в каменном гробу, заполненном его собственной кровью – в это погребение, принц отправился сам, с превеликим удовольствием припадая грудью в мягкую землю, и наслаждаясь ароматом нежных цветов.
У его погибели было имя — Сань Лан, и Се Лянь сам взрастил ее. С рассказа о матери его Хун-эра прошли дни, которые перетекли в медленные недели скитаний. С тех пор они все дальше старались уйти от тех мест, где могло находиться то существо, погружаясь вглубь гор.
И Се Лянь, в своем непонимании, совершил ошибку. Много ошибок, сотни ошибок, и у всех этих ошибок тоже было одно имя — Прикосновение.
Се Лянь касался своего демона так, как ему позволил Умин — любым способом, которым он пожелает.
Но что Се Лянь мог с собой поделать? Сань Лан был таким милым, и к нему хотелось прикасаться везде и всегда. Сначала у Се Ляня было оправдание. Он оправдывал свои действия голодом одиночества. Затем тем, что ему, как принцу, всегда доставалось меньше прикосновений, чем другим людям. Но принц не признавал одного момента, точнее он отмахивался от него, как от ненужной и незначительной вещи. Все эти оправдания были ложью – Его Высочество Наследный Принц всегда трогал только тех, кого хотел, и себя позволял трогать отнюдь не каждому. Его царственная матушка — всегда; к ее рукам он льнул и просил ласку; отогнать ее руки для него было когда-то прихотью, теперь же это было болезненное воспоминание. Фэн Синь — чаще, чем многие; его прикосновения были приятны, а забота и верность была их спутником. Му Цин — почти всегда, когда тот служил ему, и когда Се Лянь, как он думал, дружил с ним; сейчас он понимал Му Цина лучше, и, если бы тот позволил, хотя… что толку об этом думать? Отец — редко; тогда с сыновним долгом; сейчас это вспоминается, как своего рода тоже любовь. Слуги и войны — иногда и только по необходимости. Простые люди из народа были исключением из правил: будучи наследным принцем, Его Высочество, в своем стремлении им помогать, со спокойствием относился к их желанию прикоснуться к нему.
В его скитаниях люди не считались с его предпочтениями в касаниях. Многим в угоду его, как и в силу мягкого характера, коем мог показаться изначально, могли думать, что он не прочь прикосновений. И хотя люди могли без спроса прикасаться к нему – это отнюдь не значило, что принц был готов позволять это всегда, и уж тем более трогать их в ответ. Все его прикосновения к другим в его скитаниях просто существовали. Это была скорее необходимость, чем прихоть; некоторые были приятны, некоторые нет. Но к Умину хотелось прикасаться. Прикосновения бывают разными, и то, что он позволял, со своей стороны, по отношению к Умину. Было. Почти. Интимным.
Нет, Его Высочество бы никогда не сделал ничего, что было бы неприятно его демону или же что-то против его воли, а касания были в рамках приличия. Только вот проблема заключалась в том, что Умин трепетал в его руках, льнул к ним и никогда не останавливал. И порой Се Ляню казалось, что границы этого самого приличия размывались.
И вот тогда он встал напротив нее – Плотины, что сдерживала бурный поток гигантской реки, которая своими волнами могла смести все три мира. Гигантская плотина и вся сплошь из камней запретов. Но сам того не осознавая, Се Лянь подошел к ней – такой высокой, большой; давящей своим величием, силой и не преступностью. И начал. Её. Разбирать. Вынуть один камень, подумаешь, плотина же от этого не разрушится? Ничего не произойдет! Она такая большая, а камней столько, что он и за сотню лет не разберет! Не так ли?
Погладить Умина по голове за хорошую тренировку, чтобы увидеть смущенный взгляд исподлобья. Порочная привычка. Сделав один раз, принц уже не смог остановиться – прикасался к волосам демона, накручивая их на пальцы, и ласково улыбался, видя, как его Хун-эр трепещет. Чем больше его демон ел, тем чернее, мягче и гуще становились его волосы. Они все также продолжали топорщиться, напоминая вороновы перья. Но теперь обрамляли лицо, слегка завиваясь черным шелком. Однажды принц попросил разрешения сплести их в косу, хотя и не умел этого никогда. Перебирать черные пряди и зарываться в них лицом, пока спина его демона деревенеет, оказалось истинным блаженством. Так приятно. Коса вышла отвратительно неказистой, но его Сань Лан был так красив, что даже это убожество лишь добавило ему шарма.
В тот день они спустились ниже к равнине, меж окольцовывающими Тунлу горами. Се Лянь уговорил Сань Лана снять маску – он всё чаще просил его об этом. Принц нашел в редких травах несколько нежных цветов – столь маленьких и хрупких на этих диких и безжалостных горах, совсем им не подходящих, словно несколько сияющих жемчужин, выпавших на скалистый берег из выпотрошенных штормом раковин серых моллюсков. Се Лянь аккуратно добавил их в косу его демона. И замер, наслаждаясь зрелищем, созданным из-под его рук. Черные одежды, что так шли его демону, потихоньку переставали висеть на юноше и становились впору. Слегка приоткрытые порозовевшие губы, легкий румянец едва различимый на его щеках – придавали его и без того прекрасному лицу по истине губительный шарм. Так ядовитые цветы, распускавшиеся своим тёмным соцветием в ночи, влюбленные в её прохладу. Се Лянь слышал, что даже их аромат может убить путника, но люди все равно идут к ним, чтобы сорвать и вдохнуть свою погибель. Даже неказистая коса не смогла скрыть очарования Хун-эра, и Се Лянь почувствовал себя жадным – все это принадлежит ему, и никто, кроме него не может увидеть юношу таким. Странное чувство.
– Гэгэ? – Сань Лан замер, позволяя делать с собой все что угодно, словно любимая игрушка, которую наряжают. Хун-эру нравилось это чувство – он ощущал себя так, будто лучи солнца согревают его изнутри.
– Красиво, ты такой красивый, Сань Лан! – Се Лянь улыбнулся, искренне произнося это. Глаза принца стали напоминать золотистые полумесяцы, ярко озарявшие ночь для тёмного цветка, наблюдающие за ним – это свидетельствовало о его искреннем счастье.
Умин лишь аккуратно, чтобы не уронить цветы, покачал головой и протянул принцу тонко сплетённый венок из не менее хрупких и нежных цветов. Эти напоминали морскую пену, что своими белёсыми каплями бились о скалы, орошая их россыпью драгоценных камней. И только тогда принц осознал, что в то время, пока он искал эти крохотные дары гор, его демон сотворил нежный венец. К своему стыду, увлечённый волосами юноши, Се Лянь и вовсе не обращал внимание на все остальное. Сердце принца пропустило удар, а тот, в свою очередь, тихим шепотом эха, приятно отдался в груди демона.
– Ваше Высочество, прошу, опустите голову, – тихая и трепетная просьба.
И Се Лянь склоняет её, позволяя короновать себя, словно на миг возвращая свой титул – Бог в Короне из Цветов.
Он поднимает голову, а лучи солнца пронизывают его волосы и корону. Его бог счастливо улыбается в этот момент тишины и безопасности. Зрачки демона расширяются, заполняя радужку до краёв. Единственная его удача в том, что он мертв, и его сердце, даже если взорвётся в этот момент, не убьёт его ещё раз, и он сможет насладиться этим дольше.
Его принц всё ещё кажется ему видением, что исчезнет, стоит ему отвернуться. Как вдруг бог заправляет Сань Лану за ухо прядку волос, выбившуюся из разваливающейся косы, задевая горячим касанием и так покрасневшее ушко.
«Прекрасен», – это слово его Бога было выжжено на Демоне раскалённым пламенем, из веры в то, что его бог не врёт ему – и это было самым страшным, ведь Хун-эр не мог поверить в эти слова, и всё же, он должен был.
Еще один камень из плотины. Гладкий, серый, с каплями воды на нём. Лишь один из многих, что держат запертые воды чувств этого принца.
Прижаться к Умину сзади во время тренировки, и поправить положение ног руками, расставив их шире.
«Ведь это всего лишь касание мастера к ученику, чтобы поправить стойку, не более, не так ли?»
И не важно, что руки принца находились на внутренней стороне бёдер демона, обжигая их своим касанием. Ведь это было не долго. Не важно, что на секунду при этом касании Се Лянь подумал – не слишком ли он близко к центру мужественности его демона? И стыд чуть не заполонил его: но это ведь длилось меньше секунды, пока он поправлял его и то, что руки невзначай погладили внутреннюю часть бедер. Это ведь не страшно, Да? Это было такое маленькое расстояние и что с того что ему показалось что Умин втянул воздух сквозь зубы. Гораздо важнее, как дыхание его демона сбивается, и Се Ляню нравится это. Он и сам не понимает почему. А его Сань Лан так часто ошибался! Его так часто приходилось поправлять! Но ничего, Се Лянь терпеливый учитель, а Хун-эр такой послушанный ученик. Правда ему иногда не хватает сосредоточенности, настолько, что порой кажется, что он специально ошибается, но это глупости. О, как долго они могли тренироваться! О лучшем ученике Се Лянь и мечтать не мог! Как упорно Сань Лан вкладывался в тренировки! Порой так проходили все их дни, с перерывами лишь на редкий сон принца, да на его же кормление. Демоны частенько сами обходили их стороной – его Сань Лан стал таким сильным, его боялись. Иногда демоны им все же мешали, и Се Лянь мог увидеть, как прекрасен его ученик в бою. Видел, что все эти тренировки и его исправления идут юноше на пользу. А иногда, очень редко, и Се Лянь также отмахивался от этого. Принц оказывался на бедрах своего демона, крепко удерживая их своими, повалив того на камни, и приставляя меч к горлу. Их тела были раскалены до предела – одежда принца прилипала к коже от пота, и он тяжело дышал; капли влаги скатывались по его лбу, капая прямиком на лицо демона. Се Лянь безжалостно вжимался в пах Сань Лана сильнее в порыве гнева, не осознавая, где именно и как сидит. Знал лишь то, что там ему удобно, и надавливал мечом на горло, в недовольстве произнося:
– Умин, хватит поддаваться мне! – он не часто использовал это имя, потому как стоило произнести его вслух, и его демон становился излишне шёлковым. Только Се Лянь знал, что это обман, словно под его рукой останавливается буйный жеребец, что прядает ушами, да уносится в горячем галопе вдаль; и будет нестись до тех пор, пока не будет доволен. Но Се Лянь хороший наездник, и он знает, когда следует дать свободу тому, кто хочет тебя увезти.
– Я не поддаюсь, Ваше Высочество! – голос его демона предавал того. Они оба знали, что он лжёт, – Гэгэ слишком селён, – тоже ложь. Хун-эр с каждой демонической «пищей» становился все сильнее.
И тогда принц мстительно елозит бедрами назад и наклоняется к груди, кладя лезвие плашмя, и все ближе так, чтобы зрачки демона расширились, заполняя радужку до краев. Умин облизнул порозовевшие губы кончиком языка, когда принц произнес:
– Сань Лану следует прекратить, если он хочет действительно научиться искусству меча, – а затем Се Лянь лукаво улыбается, поднимаясь, и протягивая руку демону. Ему нравится его реакция. А еще он абсолютно не понимает, что именно делает. И как выглядит в этот момент. Знает только то, что его тело излишне напряжено после всего, но все это лишь от тренировки, и сердце заходиться быстрыми ударами. Но единственное, что ему не нравится поле подобного – его демон всегда дрожит. Но тот уверяет, что не боится, а это значит, что все в порядке, правда?
Он не знает, что его демон умирает от жажды, которую он не посмеет утолить.
«Небольшой камешек, который открывает ели заметную струйку в плотине! Но что с того? – думает принц. – Он же маленький! Плотина не развалится от этого! Струйка маленькая, подумаешь, что его сердце теперь иногда бьётся быстрее при его демоне».
И этот камень – то самое кормление. Особенно, когда они тренировались несколько дней без устали, и Се Лянь поваливал Умина, и тянул его за щеки, скинув маску. Он отчитывает его за то, что он опять ему поддался, до тех пор, пока в краях глаз демона не появляется влага. И единственная мысль принца, – «Милый. Милый, он такой милый, хороший и славный!»
А Сань лан под ним хрипит:
– Гэгэ, тебе надо поесть.
И Се Лянь слезает, садясь подле Хун-эра, внутренне опаляясь жаром, когда демон, приняв вертикальное положение, касается его пульса на запястье – это касание всегда опаляет и заставляет принца трепетать в своей нежности и обходительности. Се Лянь иногда завидует возможной невесте Сань Лана, и ненавидит себя за это. Однажды он должен будет отпустить своего демона, обязательно отпустить, и у него будет своя счастливая жизнь. Наверное. Но пока можно наслаждаться всем, что ему позволено. В такие моменты, тот тёмный, тихий, словно ссыпающаяся галька со слонов этих проклятых гор, шепот в голове бога, сладко напевает: «Не будет никакой невесты! Никогда! Он не уйдет! Он не хочет! Он мой! Он хочет быть моим!» Но принц отгонял эти глупые и темные мысли ещё быстрее. Сань Лан достоин любви и счастья, а не скитаний и дружбы с жалким сборщиком мусора. Только прах его демона напоминает Се Ляню о том, что здесь он ничего не решает, и его это устраивает – пусть будет так, как хочет его Умин.
Кормление всегда так волнительно – сердце само начинает выдавать трель в такт бьющейся энергии, что так нежно питает его. Щеки Се Ляня горят, а голова пустеет, когда меридианы заполняет теплая энергия, затапливающая его с ног до головы. Казалось, ещё чуть-чуть и с губ принца сорвётся стон. Настолько это было хорошо. Каждый раз он не удерживается и прикрывает глаза, и на обратной стороне век вырисовывается он, цвет энергии его демона. Красный, темный и мягкий, такого цвета бывает свежая кровь или молодое вино. Такой цвет не должен успокаивать, но для одного сборщика рухляди этот цвет стал самим умиротворением. Алый заполняет всё его естество и это прекрасно. Тепло и мягко, но стоит едва приоткрыть глаза так, чтобы Сань Лан не заметил, и под тенью ресниц бога открывается полюбившиеся его глазам «блюдо». В эти моменты его Умин особенно восхитителен – весь напряжен, ресницы подрагивают, а рубиновый глаз словно горит ещё ярче, словно звезда, в противовес черному, словно бездонному глазу – так красиво! Его демон столь красив! И следит за каждой его реакцией, пока не отпускает, убедившись, что его божество полно сил. Тогда в усталости, принц приваливается плечом к демону и тихо произносит:
– Немого посидим так, хорошо? – и он прикрывает глаза, чувствуя себя в полной безопасности, несмотря на то, что это все ненадолго – скоро Сань Лан вновь скажет, что им следует продолжить путь.
Серебристые под лучами солнца скалы скрывают их от раздражающе громкого мира демонов, а редкие мхи и растения на них хоть как-то радуют глаз, делая эти отравленные земли несколько привлекательнее, чем они есть на самом деле. Небесное светило сегодня милостиво и не стремится выжечь тела уставших путников. Несколько лучей, попав на отброшенное в сторону лезвие сабли и Фансиня, создают причудливую игру солнечных бликов, напоминая спутникам о красоте этого безумного мира. Мгновение тишины и покоя. После кормления, Се Лянь всегда так чувствителен к каждому звуку, и единственное, что он хочет слышать и чувствовать в этот момент – это тяжесть энергии своего демона рядом с собой. «Жаль, что его сердце не бьется для меня», – эта болезненная мысль приходит Се Ляню в голову, и он тут же ненавидит себя за неё. Его Хун-эр умер ради него, а он.
– Гэгэ ещё голоден? – Умин будто почувствовал, что с его богом что-то не так, задавая этот вопрос, впрочем, так и было, только Се Лянь не знал об этом.
– А? Нет-нет. Я просто… – Се Лянь дергается, словно испуганная птица, но не успевая договорить, демон берет его за руку, и единственное, что остается Богу – это вновь положить голову на плечо своего демона, вдохнуть его аромат и тихо прикрыть глаза в умиротворении. В конце концов, запах его демона и возможность прикоснуться к нему не плохая замена сердцебиения.
Следующий крупный камень, вытащенный из плотины, делает поток воды сильнее. И Се Лянь даже задается вопросом: «Может вытаскивать их – это плохая идея?»
Но стоит ему посмотреть на своего милого Сань Лана, и он быстро выкидывает эту мысль из головы, налегая на новый камень. Подумаешь! Их еще много! Плотина, что столько лет сдерживала всю его возможность почувствовать это – не рухнет.
Прижать Сань Лана к себе в объятья, стремясь согреть холодное тело своим теплом во сне. Их ноги переплетаются, а у демона нет и шанса выбраться. Сладкая пытка, не иначе! И Умин готов на всё, чтобы бог пытал его так и дальше, несмотря на то, что всего этого слишком много для него. Се Лянь прижимает его к своей груди и зарывается носом в его волосы, успокаиваясь от одного присутствия – аромата Сань Лана: ночью он становился насыщеннее, открываясь с новой силой. Запах леса и дождя, что дарил жизнь цветам и травам. Дым костра легкий и что-то солоноватое, отдающее сладостью на языке. Не капля ли крови примешалась в его запахе? Се Лянь с каждой ночью все больше нуждался в нём. И с каждой ночью Хун-эр все больше осознает, что все это не сновидение.
Его бог продолжает, сам того не сознавая, пытать своего Хун-эра каждую ночь. Однако каждая была драгоценна и желанна его демоном, ведь в ночи его бог открывался ему, и позволял абсолютно все. Окутанный его энергией бог расслаблялся и чувствовал безопасность. Наконец-то Хун-эр был полезен своей звезде, наконец-то он мог защитить её, точнее он так думал. Их медленные недели перетекают в месяцы; осень, что крала последний цвет у растений, красивших эти скудные горы, стремилась к концу своего правления, медленно уступая свои права нещадной зиме. Ночи становились все холоднее, и демонов как будто бы становилось меньше. И они преодолевают узкие, горные цепи, медленно продвигаясь к горе Тунлу, но всё ещё недостаточно. Казалось, что они не прошли и одного горного кольца, впрочем, времени у них есть ещё много.
Ещё один камень, но в другом месте, и у плотины появляется новая брешь. И новый поток воды, и ноги принца, медленно погружаются в тёплые и ласковые воды новых чувств и ощущений. Он жаден. Он не хочет останавливаться! Камней ещё много, что-нибудь потом да придумает.
Се Лянь учит его каллиграфии, как и обещал, и они ищут, чем заменить кисти и тушь, и выводят иероглифы пальцами на черной пыли скал. Божество зорко, подобно фениксу, что только скинул птенца в полет – следит за каждой ошибкой, и подобно все той же птице, всегда готов поймать его в полёте, и поправить своего демона. Жёстоко поправить. Се Лянь тихо шепчет в самое ухо Сань лану, оправдывая это тем, что здесь слишком много демонов, и он не хочет, чтобы им мешали. И вовсе это не потому, что ушки Умина так мило окрашиваются багряным румянцем, до такой степени, что тонкая кожа на них словно светится. Ему это так нравится, на мгновение захотелось игриво, по-дружески укусить его кончик и посмотреть на реакцию Умина. Подумаешь, ведь это просто мило, очень мило, что невозможно удержаться. Но конечно он удерживает что-то внутри себя, говорит, что если он не хочет провалиться потом в яму стыда, необходимо воздерживаться от таких порывов.
– Сань Лан, не так, – прямо в подрагивающее ушко, опаляя его своим дыханием, едва касаясь губами. Так, что по спине демона проходит дрожь, а в глазах мутнеет.
«Пытка, это все пытка, и он не выдержит», – вот что думает Сань Лан. Но Умин вцепляется в неровный иероглиф как в спасительный якорь, и конечно, ему это не помогает. Ведь Се Лянь – его бог, берет руку Хун-эра в свою. Он соединяет их руки, кладя свою ладонь поверх узкой и длинной демонической. Как хорошо рука его бога лежит на ней. И вместе правильно показывает, как именно пальцы должны вести линию. Руки демона вновь дрожат, касание обжигает кожу, словно он добровольно опустил руку в кипяток, чтобы согреться от пронизывающего душу холода, а его принц недовольно произносит:
– Не дрожи, Сань Лан, иначе линия будет неровной, – принц журит ласково, но строго, и от этого контраста все становиться только хуже, ведь это вновь произнесено ему в самое ухо, и то самое несчастное ушко демона дёргается от этого звука, соприкасаясь с губами принца. Совсем скоро Хун-эр развеется, но его бог милостиво отстраняется и говорит:
– Есть ли что-то, чему бы еще хотел научиться Хун-эр? – Хун-эру кажется, что этот сладкий голос издевается. Но боже, он был готов к издевательствам! Он был готов к поруганиям, к избиениям, насмешкам лишь бы быть у ног бога. Но он совсем не оказался готов к милостям своего бога, что как большая хищная кошка играет с непослушным котенком. Белая пантера? Нет. Белый величественный тигр. Вот кем всегда являлся его бог, он ему не ровня. Учит глупую и нерадивую молодую пантеру, постоянно нежно прижимая ту к земле, а пантера хочет, чтобы её вжали сильнее, или может, перегрызли горло на потеху тигру. Но тот лишь всегда недовольно и ласково фырчит. Мол, куда тебе? Тренируйся лучше, больше, нерадивец! Лучше бы разорвал или… Или сделал то, о чем юная пантера никогда бы не осмелилась произнести вслух, разве что изредка, как сейчас подумать. Пустить безобразную мысль к себе в голову на мгновение. О том, как тигр прижимает пантеру к земле и за холку удерживает в любовном укусе, и его лапы не позволяют вырваться, а тела переплетаться в извечном танце жизни. За одно это мгновение слабости его нужно выпотрошить живьем на этих камнях. Сжечь или бросить демонам на съедение. Но он не может не думать и ненавидит себя за это.
И в голове демона, который только что неровными иероглифами исписал целую скалу, что давит на него в своей тяжести, стоит лишь одна мысль: «Хун-эр хочет прижать вас к этой стене, Ваше Высочество. Прижать к этой чертовой скале, исписанной иероглифами и размазать их, прижимаясь к вашим губам, вжимая в эту скалу, чтобы вы ощутили столь же сладкую пытку, как и я. Чтобы вы не смогли думать ни о чём, и чтобы ваша голова опустела. А в глазах появилась влага. Чтобы в этом поцелуе с ваших губ сорвался стон, а вы растворились в удовольствии. Но он никогда не сделает этого, ведь Ваше Высочество не испытывает того, что испытывает этот верующий; и он уважает вас, и любит. Так сильно любит, что ненавидит себя за одну эту мысль. Мысль, что может осквернить вас и расстроить. Он только ваш верующий, что крадет каждое ваше касание, как мерзкий преступник. Но до тех пор, пока вам это нравится, до тех пор, пока вы позволяете ему…»
Животное, что хочет укусить своего хозяина, который так хорошо его кормит, не иначе. Иногда ему казалось, что он встретил своего бога слишком рано. Что, возможно, встреть он его, когда тот был бы сильнее, то он бы смог меньше прикасаться к нему, меньше хотеть. Но он отметал эту мысль – он не настолько жалок, чтобы не вынести всё это. Все, лишь бы его гэгэ был рядом, даже если он слишком слаб и не хочет показывать этого. Даже если ему только позволено дышать рядом. Проклятье! Да будь ему позволено только дышать – было бы проще. Он бы смог сдержать свою жадность. Но разве человек способен прожить без воды? И сколько бы он без неё не обходился – он будет зависим от нее и снова. Ему придется её выпить. Так и Хун-эр не мог не пить милость своего бога. Но Ваше Высочество, ваши касания ещё хуже. Это не вода, а отравленное цветочное вино, и, единожды вкусив его из ваших ладоней, этот жалкий верующий более не может утолить жажду только водой. Он непозволительно жаден. Возможно не выпив не глотка этого вина, он смог бы выдержать, но с каждым касанием его жажда становиться безграничной. О Боже, этот жалкий верующий не справляется с твоей милостью, он утопает в ней.
Ха-ха-ха, смешно даже: это он думал, что сможет прикасаться к богу, пока тот не остановит его. Но бог не останавливает, а значит, он должен делать это сам, иначе произойдет недопустимое. Он никогда не перейдет черту, но если бог его не остановит? Даже на секунду он старался не думать о том, что каждая из его грёз могла стать реальностью, если он так же медленно, как и его бог будет «пытать» своего гэгэ.
В руках демона, на протяжении многих недель, раздражающе зудит сила, что он выпил – она так хочет выйти, облачиться во что-то. Способности такого сильного демона как Кама дают о себе знать, но он заталкивает это обратно, поглубже в себя. Он ещё не знает, во что это выйдет и чем обернётся. Он не хочет стать таким же монстром. Не хочет пугать гэгэ. Ему нужно успокоиться, взять себя в руки. Справиться с этим, в конце концов. Он не выдерживал.
И Умин произносит, оборачиваясь на принца:
– Может ли гэгэ научить меня рисовать? – он всегда хотел научиться изображать своего бога. Это должно успокоить его лучше любой медитации и привести в чувство, что дает ему гэгэ. Принц удивляется.
– Рисовать? Здесь? – но затем, в раздумье, он пожимает плечами. Впринципе может. И бормочет, хмурясь, – Нам понадобиться уголек. Или вообще можно лезвием вырубить изображение на скале – это не проблема.
И это происходит неожиданно – с его демонов всегда так. Просто однажды, Се Лянь просыпается, разбуженный ласковыми лучами солнца, и понимает, что его пальцы вцеплены в верхние одежды его демона. И первое, что он делает – это испытывает ледяной, скребущийся в душу страх, что замораживает его сердце, покрывая его узором из колючего кружева инея, а затем отрывает свой взгляд от одежд, и видит, как его демон замирает с найденным недавно углем в руках у стены очередной пещеры, что служила им ночлегом. Пойман с поличным, не успел замести следы. А глаза принца расширяются, ведь на стене изображён его спящий портрет. И единственное, что срывается с его губ это – «Красиво». А с недавних пор непослушное сердце довольно бьётся все сильнее, принося его демону еще больше причин не выдерживать все это, но Се Лянь «берет себя в руки», и говорит, цепляясь руками за верхние одеяния демона:
– Не дурно, не дурно, кхем, намного лучше, чем каллиграфия… – и сконфужено продолжает, – Продолжай в том же духе, – а потом, спустя долгую паузу тишины, повисшую между ними, заканчивает, – Может мне стоит тебе попозировать?
И единственное, на что способен Сань Лан – это кивнуть, нервно сглотнув. Он не справляется, его бог поит его сладким ядом слишком усердно.
Гигантский валун вырывается из плотины, который принц сносит щелчком пальца, даже не подумав об этом, и открывает поток. Он стоит в воде уже попояс. Она щекочет его бедра, медленно поднимаясь выше. А принц тянет руки к новому камню. Он хочет ещё. Он хочет захлебнуться в этих ощущениях. Он хочет поймать и попробовать эти чувства на вкус.
Просто в один из дней, когда они прошли дальше и убили очередную толпу демонов, он замечает:
– Сань Лан, почему ты останавливаешься?
– Что? – демон вздрагивает. Их руки снова связаны между собой, а ладони держат друг друга.
– Если Сань лан тоже хочет трогать меня как пожелает – он имеет на это полное право, – и принц улыбается собственным словам. Просто Се Лянь заметил, как в последнее время Хун-эр раз за разом тормозит себя, когда хочет дотронуться до принца первым, и, вместо касания к коже, всячески старается прикоснуться к одежде. Сейчас Сань Лан без маски и Се Лянь видит всю гамму эмоций – от страха до смятения, от радости до трепета, и это невозможно мило. Он ничего не может с собой поделать и начинает смеяться.
– Гэгэ, не дразни меня, прошу… – казалось, ещё чуть-чуть, и его демон захнычет, что будет еще более комично, ведь попутно съедая демонов, его мышцы становились больше, а тело выше. Да и цвет лица здоровее, а раны залечивались в миг. Неужели от «кормления» с принцем и самим происходили те же изменения?
Отдышавшись от смеха, Се Лянь прикрыл лукавую улыбку рукавом. В этот момент он был похож на демона соблазнителя, как никогда раньше. Его глаза всё ещё были покрасневшими и влажными, но голос стал серьезным.
– Я не дразнюсь, Хун-эр, просто с тобой счастье – это так просто, и я хочу, чтобы ты тоже был счастлив. Можешь делать все что пожелаешь, – и принц переплетает их пальцы. Сердце Се Ляня довольно бьется от того, как его руку сжимает Сань Лан.
Тогда рухнула плотина принца?
Ведь с тех пор, шаг за шагом, его демон начинал позволять себе касаться своего божества?
Но сам того не зная, в тот день и час, Се Лянь пробил плотину из чувств. Не своих. Плотину из чувств его демона. Демона, что в отличие от его бога всячески старался эту плотину построить и укрепить. Ведь он давно утонул в собственных чувствах и погиб. Поднимать каждый камень для юноши было сродни пронзанию мечом, но он пытался и каждый раз падал под гнетом собственных чувств, не в силах поднять ни камня. И так вновь и вновь он пытался. Демона, что раз за разом старался не пасть в яму похоти и всепоглощающей любви его духа и плоти. Юношу, что поклялся оберегать своего спасителя. Но его бог вновь стал его погибелью.
«Гэгэ, попроси ты своего Сань Лана вырвать его мертвое сердце – это было бы не столь мучительно и невозможно, как-то, о чем ты просишь. Позволить себе больше? Ваше высочество, вы понимаете, чего вы просите? Тигр уступает маленькой пантере. Прижать его к земле? Боже! Боже! Боже! Неужели ты позволишь это?!»
Неужели сам Хун-эр позволит себе вытащить то, что он навсегда клялся спрятать внутри? Но что, если делать это медленно? Может быть тогда? Тогда! И тогда этот жалкий верующий принял самое страшное решение в своей жизни – Умин решил, что он попробует. Невозможное. То, что матушка однажды предложила ему, а он не мог посметь и помыслить: Он попробует добиться взаимных чувств со стороны своего бога, неважно, сколько времени это займет. Медленно, шаг за шагом, он дерзнёт. Он будет аккуратен, он будет нежен, обходителен. Он сделает то, что возможно поможет спасти его бога из уродливой тьмы воспоминаний. Он будет касаться своего бога так, как тот его пожелает. И если бог не остановит его то... То тогда! Он боялся помыслить, что может произойти. Но он будет осторожен, он попробует. Хун-эр позволит себе любить своего бога. Бог только что, сам того не осознавая, дал ему разрешение.
Сейчас, не в силах пошевелиться, Се Лянь лежал в объятиях своего демона в одном из этих проклятых горных монастырей. Низ его тела горел в сладкой муке. И понимал, нет, он сам продолжал растаскивать камни на этой плотине. Но когда ее прорвало? Каждое из его воспоминаний вразброс всплывало в его голове от недавних событий к давнишним. И он пытался понять, выстроить их в ряд. Собрать нить своих ошибок и действий его милого Сань Лана, которые привели их к этому. Так когда же его высочество наследный принц утонул в собственных чувствах к своему войну? Когда бог открыл плотину, что поклялся сам себе не открывать никому и никогда? Когда Се Лянь погубил себя, прыгая в глубокую могилу и растворяясь под землей, и тяжестью тела Сань Лана? Когда его милый Хун-эр стал убийцей всех его обетов?
О, Се Лянь знал тот день и час, когда собственноручно освобождённый поток обрушился на него ласковыми водами бурной реки, утаскивая с головой. Как восхитителен был этот момент, когда его лёгкие заполнились тёплой водой и возможности дышать не осталось. Это было сродни смерти. И сродни сладостному пробуждению.
Они шли вперед снова по узкой тропе между чернеющих от пыли каменных уступов, что в своем причудливом скоплении образовывали навесы, напоминающие акульи зубы. Се Лянь как-то неудачно порыбачил, и точно мог сказать, на что они были похожи. И узкие ущелья похожие на раны, прорезанные и вырванные крюками, что так уже использовались в рыбной ловле акул, жаль, у Се Ляня такого тогда не было – укусы акул заживают не быстро. Как раз в одну из таких ран Сань Лан быстрым движением и затащил, а затем прижал принца, оставляя ничтожное расстояние между ним, собой и скалой. Се Лянь оказался закрыт от всего мира телом Умина, и в этот миг он почувствовал, как что-то внутри него ломается безвозвратно. Последний камень плотины треснул в его руках. Что было виной этому? Горячее дыхание Сань Лана, что опалило нежно местечко за ушком, когда он прошептал:
– Гэгэ, их около тридцати трёх.
Или то, как он прижал его к скале всем телом, а колено Сань Лана нечаянно оказалось аккурат между ног принца, небрежно и словно собственнически вжимаясь меж них. Тело демона было обжигающе горячим – он всегда так делал, когда был близок к божеству, стремясь согреть, защитить от всего мира. И в этот миг Се Лянь подумал, что его глаза открылись от застилающей их пелены, и его Хун-эр перестал быть милым. Словно в этот момент его легкие пропитались водой оформившихся чувств, и он вынырнул из ставшей вмиг гладкой поверхности больше не бурной реки, и сделал первый глоток воздуха. Нет, не так конечно, Сань Лан все также оставался до крайности очаровательным. Только теперь очарование это приобрело абсолютно другие краски, распускаясь ядовитым ночным цветком внизу живота. Тем самым, чьего аромата достаточно вдохнуть, чтобы умереть. Его так хорошо вжали в скалу – Сань Лан умудрился сделать это аккуратно, почти нежно, и «приказали» быть тихим. Точнее ему сказали об это невозможно горячим, глубоким голосом, с той нотой власти, которую хищник имеет над своей жертвой. И тогда Принц осознал все. Его юный демон вырос. Он был выше принца на голову. Его тело было даже несколько шире. Мышцы, что сам Се Лянь взрастил, окрепли, и теперь недопустимо хорошо чувствовались под его пальцами, что вжимались в них, утопая в упругости тела его верующего. Как он это пропустил? Как? Но теперь в нем что-то ломалось. Ломалось с тем, как его держали.
– Сань лан! – это был писк, – Я… Мне нужно… я… – Это было все, на что способен бывший опасный бог войны.
– Гэгэ?
Проклятье, этот голос! Когда он стал таким? И прокручивая в своей голове всё, что было в эти дни, недели и месяцы, он понял. Голос его демона всегда был таким, просто теперь в нём слышалась смелость и власть того, кто имеет полное право говорить таким глубоким и твердым голосом, ласкающим уши жалкого низвергнутого божества.
– Я…я не могу… эммм, мне стоит поесть… я… – Что вообще срывается с его губ? Что за бред? Какого проклятья на его голову? И, тем не менее, ему нужно было, чтобы прямо сейчас его Хун-эр отпустил его, и он смог понестись туда, прямо к демонам тридцати трём. Пускай сожрут его, разорвут, и он до конца не осознает этих чувств.
–Чшшш, тихо, гэгэ, потерпи немого, тише, они скоро пройдут, и мы сможем их убить в более удобной позиции. Помнишь? Ты сам говорил. А поесть… сейчас. - Так нежно и мягко это было сказано в истерзанное лаской ухо. Боги, когда они стали такими чувствительными?
И конечно, как всегда это бывает, Се Лянь сам скинул себя в приготовленную им же могилу.
– Сань Лан, я, – слишком громко, их могли услышать. Какой же он глупый! Почему он не может успокоиться? Ему нужно бежать. Бежать прямо сейчас, но его демон не позволит. Он аккуратно закрывает рот бога своей ладонью, и теплая энергия его демона уносит его на своих багряных волнах. Как будто он был опрокинут на алые простыни и завернут в щелк без возможности выбраться из нежного плена. Крышка могилы захлопывается. И поток разобранной плотины устремляется прямо на Се Ляня. И тогда он понимает. Хищник? Какой к черту хищник! Пантера оказалась тигром, что прячет в себе дракона. И он в лапах этого дракона без возможности выбраться. Без желания выбираться. Он не сможет сбежать.
Но бог должен спрятать все эти чувства в себе, чтобы не осквернить веру своего юного последователя. Как он мог осквернить его подобным? И всё же осквернил. Се Лянь чувствует что-то, что должно быть мертво. Что-то горит между его ног. Он чувствует, как горит заживо, а тигр в наслаждении рычит. Его жертва готова к съедению, правда, пока большая кошка этого ещё не осознала. Но от неё не сбегут. Бежать больше некуда.
И так Бог Войны в Короне из Цветов – в одной руке меч, в другой цветок. Бог поветрий, бог неудач. Не состоявшееся бедствие. Наследный принц и главное сокровище Сяньлэ. Впервые, в преддверье первой, за долгие годы, зимы на горе Тунлу. Он осознал, что впервые в своей жизни отринув все обеты, что дал ему его путь самосовершенствования. Он, в своего Демона – Сань Лана. Своего безымянного бога, отринувшего для него жизнь, как на земле, так и на небе – Влюбился.