Ты – отрада всякой радости,
Ты – свет солнечных лучей,
Ты – дверь самого гостеприимства,
Ты – непревзойдённая путеводная звезда,
Стайлз потирает ладони, жмурится, переживая приступ зевоты, и ждет вместе с отцом на чужом крыльце. За дверью не торопятся, но Ноа это не комментирует, поэтому напряжение пока не возникает.
Очередное утро уже во всю горит рассветом, привычно покусывает легким морозом за уши, щекочет под фланелевой рубашкой остатками сонной скованности. Хочется вернуться в постель или хотя бы разжиться кружкой бодрящего крепкого кофе. Не хочется оббивать двери чужого порога.
– Входите, – молодой мужчина дергано открывает дверь, каким-то механическим движением отряхивает домашнюю футболку от несуществующих крошек и смотрит сквозь них в пустоту. Этот взгляд не сонный, как у отца минуту назад, он пропитан отчаянием и тревогой. Ими пропитана каждая морщина на ещё не постаревшем лице, каждый глубокий оттенок теней под глазами.
Стайлз молча здоровается, пожимая руку незнакомцу после отца. В голове, пока они идут сквозь дом, крутится множество вопросов. В основном, конечно, интересно какого черта отец вытащил его с утра пораньше не на семейный завтрак, а куда-то к этому самому черту на кулижки.
– Она такая уже третий день, я не знаю... – незнакомец кусает губы, плотно сплетает пальцы и тоскливо смотрит на жену. – Глупо обращаться в полицию, но не ко врачам же...
В детской оглушительно тихо, в кроватке спит младенец, а молодая женщина чуть покачивается на стуле рядом. Её глаза прикованы к ребенку, но зубы прикусывают костяшки, спрятанные в длинном рукаве кофты, чтобы не зайтись в вое. В движениях сквозит легкое безумие.
Безумие тонкими нитями прошивает весь дом, отпечатываясь не только в людях. Оно видно в осевшей пыли, бардаке, спутанных грязных волосах. Оно чувствуется слабым запахом гнили с кухни и звонкими каплями плохо закрытого крана. Безумие затаилось за порогом и ждет, ждет, ждет приговора.
Стайлз обводит взглядом комнату, еле заметно кивает отцу и закрывает глаза. Он глубоко вздыхает и мысленно, – честно, только у себя в голове! – делает шаг за грань, оставляет всем привычного Стайлза где-то там, за стеклянной стеной. Он чувствует, как по лицу змеится совсем не доброжелательная улыбка, как окружающие его цвета затухают, отступая на задний план. В стеклянную стену долбится старый-добрый-Стайлз, пугается такого изменения, хочет вернуть все назад, но дело ещё не сделано.
Он разминает пальцы, ещё раз оглядывает комнату, будто только сюда зашел и концентрируется на женщине.
– Эй, мисс... – Стайлз присаживается на корточки перед скрючившейся на стуле, заглядывает ей в глаза. – Посмотрите на меня.
Голос звучит вкрадчиво и успокаивающе, Стайлз верит, что ничего страшного нет, что незнакомка может ему довериться и перестать следить за спящим ребенком. Он верит, что ребенок не обернется монстром, стоит только от него отвернуться.
– Маргарет, – женщина еле разлепляет губы, произносит имя так, будто разучилась говорить. Её глубокие синие глаза смотрят на Стайлза сначала почти опустошённо, но медленно заполняются осмыслением.
– Отлично, Маргарет, – Стайлз берет в свои холодные руки её горячечно обжигающие ладони, сцепленные в плотный замок, поддерживает с женщиной зрительный контакт, растягивает губы в подобии улыбки. На мгновение он возвращается к прошлому себе, отбирает у него доброжелательность и доверительность, заставляет себя это прочувствовать и делится чувствами с ней. – Что случилось, Маргарет?
Собственное имя для неё подобно заклинанию и Стайлз это знает. Знает, улыбается холодно, смотрит внимательно и зорко считывает реакцию. Для Маргарет он сейчас оплот безопасности и доверия, спасительный островок в море захлестнувшего её безумия.
– Она... – Маргарет все-таки не выдерживает и на секунду бросает взгляд на кроватку. Этого недостаточно для истерики, но голос её вздрагивает, а из глаз начинают литься немые слезы. – Она другая, ясно? Она похожа, очень похожа! Она почти моя Алиса! Но я чувствую... что-то не так. Она не такая, другая...
Отчаяние накрывает детскую волной, сотрясает Маргарет, вырывается сумбурной речью и потупившимся взором уставшего мужчины. Шериф смотрит внимательно и цепко, явно видит такое не в первый раз за прошедшие два дня, и только ждет стайлзовой реакции.
– Я тоже это чувствую, – сознается муж Маргарет, дождавшись, когда Стайлз утешит женщину и вытрет ей слезы последней парой салфеток из стоящей рядом коробки.
Стайлз щурится, поднимается, пережидает, пока кровь равномерно распределяется по телу. В мысленную стену бьются хаос и паника, бьется сам старый Стайлз, сбивая кожу на костяшках, но стекло выдерживает, не позволяет все испортить. Стайлз сейчас олицетворение собранности и участливости, пусть даже второе выглядит донельзя фальшиво. Он хрустит пальцами и делает шаг к кроватке.
– А что скажет виновница этого беспорядка? – ледяная улыбка вновь змеёй скользит на лицо и хорошо, что её никто кроме малышки не увидит. Стайлз протягивает к ребенку руку, усеянную кольцами. Никакого вреда, только маленькая проверка, несущая в себе проблемы намного большего масштаба, чем истерика двух молодых родителей.
– Стайлз... – отец предупредительно выдыхает с привычной интонацией, несущей в себе что-то вроде «Что за чушь ты несешь, младенцы не говорят».
Стоит ладони аккуратно коснуться головы малышки, та мгновенно просыпается и начинает вопить. Вопит она страшно, не по-детски, но прикосновение друида мгновенно становится жестким и требовательным. Он не отнимет обжигающую руку, пока не получит свое. Плечи вновь обволакивает знакомым предчувствием, но оно больше не отталкивает, лишь придает уверенности, внушает правильность.
– Вы вернете этой семье её ребенка, – голос обжигает холодом все живое вокруг, собственный испуг тоже разбивается о стекло внутренней стены. Сейчас все внимание Стайлза на существе, медленно теряющем свой человеческий облик, но не прекращающем истошный ор.
Где-то краем взгляда он все-таки замечает застывших зрителей этого небольшого, но громкого спектакля. Лица молодых родителей до странного похожи: страх за чужого, но ребенка, смешивается с ужасом происходящего. Рука отца замирает где-то на полпути к кобуре, он удивлен, но годы берут своё и сверхъестественное все меньше застает его врасплох.
Синеющий, отращивающий себе длинные острые уши и длинный же хвост, ребенок извивается, пытается уйти от неприятной руки, борется за слетевший обман. До последнего хочет остаться человеком.
– Вы вернете, – Стайлз наклоняется и шепчет в маленькое острое синее ушко, с его слов капает яд обещаний всевозможных угроз и посулов расправы.
Существо после этой фразы с силой отталкивает руку и животными движениями быстро прокладывает себе путь к открытому окну, а после исчезает за ним. Остальные не успевают среагировать, но Стайлз даже не дергается в его сторону, только вытирает руку о джинсы, будто ему противно чувствовать фантом прикосновения.
Он выходит на крыльцо вместе со всеми, отстраненно слушает как отец увещевает родителей в благополучном исходе. Стайлз лениво достает сигарету, та начинает тлеть стоит только об этом подумать, и смотрит в раскинувшийся за домом серый лес. Он шагает обратно, заново учится чувствовать, переживает короткие вспышки страха, паники, отвращения. Проскакивает тревожная мысль: не начнет ли он ограждаться от всех не только во время работы? Но Стайлз давит это размышление затопившим разум облегчением.
В шепоте поднявшегося ветра он слышит обещание: «В полночь у перекрестка звериных троп, приходи и забери».
***
– Феи?
– Фейри, - поправляет Стайлз отстраненно, не прекращая работы над делом о кражах.
Скотт мерит шагами гостиную, раздраженно отмахивается от поправления и занят больше своими личными проблемами, чем предстоящим ночным рандеву. Стайлз отрывается от многочисленных распечаток, внимательно следит за другом. Скотт вновь говорил с кем-то из разъехавшихся членов стаи, и, кажется, вновь услышал, что те пока не собираются возвращаться.
Стайлз ловит себя на ехидных мыслях, но сдерживается, трет ладонями лицо в попытке взбодрится и обводит гостиную взглядом. Атмосфера уюта больше не кажется приятной, в ней чувствуется затаившаяся в тенях ложь. Стайлз видит, как Хейлы остаются со Скоттом только потому что в Бейкон Хиллз их дом. Он чувствует, что Эрике и Айзеку в целом плевать, что происходит вокруг, только бы все было хорошо. Он с сожалением думает о Лидии, большую часть времени смотрящей на всех с болезненными непониманием и отчуждением.
Стайлз смотрит на примостившегося рядом Питера с томиком Йейтса, в голове возникают не оформившиеся размышления, но подумать их некогда.
– Они приедут, – в собственных словах уверенность, искренняя, но тоже болезненная.
– Плевать, – Скотт опять отмахивается, останавливается на пару минут возле камина. – Украли ребенка?
Стайлз умиляется хреновой попытке сменить тему разговора, но соглашается вернуться к насущной проблеме.
– Да, заменили своим, – он поджимает пальцы, ещё чувствует прикосновение. – Я не знаю на каком именно перекрестке звериных тропинок они будут нас ждать, поэтому мне нужна помощь твоих волков, Скотт.
– И ты хочешь просто... забрать ребенка? – Скотт будто чего-то не понимает, смотрит изумленно как в тот день, когда Стайлз предположил, что оборотни существуют.
– Да, а ты хочешь с ними чаю выпить? – Стайлз вежливо улыбается, потирает покалывающее предплечье, начинает собирать бумаги по папкам. Продолжить работать над делом у него сегодня явно не получится.
– Но они причинили вред, нам нужно как минимум прогнать их из Бейкон Хиллз, - Скотт говорит серьезно, облокачивается о спинку дивана напротив. В Скотте что-то умерло в тот день вместе с Эллисон. – Или убить.
– Скотт, – Стайлз теряется и замирает с собственным отчетом в руках. Сейчас ему кажется, что они разговаривают на разных языках. – Прогнать или убить фейри? Ты серьезно?
Питер шевелится рядом и кашляет-фыркает, он понимает его много больше чем друг. Это почему-то вызывает волну раздражения, но не на старшего Хейла. Стайлз вглядывается в глаза Скотта, но видит перед собой только миллионы пропущенных звонков, дел поважнее, неудобных моментов и комплекс спасателя. Это все ощущается уродливыми штампами на некогда крепкой дружбе.
– Ты не будешь пытаться с ними разговаривать или драться, если найдешь, – собственный голос вновь звучит обжигающе холодно, но Стайлз никуда не шагал. Он предельно серьезен и надеется, что сможет донести мысль. – Это древние существа, которые не оценят такой шутки, они могут начать мстить. Мстить, Скотт. Десятки пропавших людей и ещё больше неприятностей. Тебе оно надо?
Скотт мрачнеет ещё больше, сжимает в руках телефон до тихого предупредительного треска и кивает. Он все ещё живет в черно-белом мире, все ещё не хочет мириться с необходимым злом и надеется сделать все правильно и красиво. Только больше не хочет договариваться и увещевать на обязательно скрытую в каждом человечность.
– А если они вернут ребенка мертвым? – он уже почти уходит на второй этаж, но вдруг оборачивается и мечет вопрос с точностью хорошо заточенного ножа.
– И даже тогда говорить с ними все ещё буду я, – Стайлз не меняется в лице, не позволяет обвинению, скрытому в вопросе, хоть как-то затронуть его.
– Его жизнь будет на твоей совести, – Скотт смотрит так, будто видит вместо Стайлза надгробие. А может и целое кладбище.
– Не только его, – Стайлз пожимает плечами, выдерживает этот взгляд и чувствует, что Питер рядом уже давно перестал читать. – И не только на моей.
Скотт все же уходит, оставляет после себя знакомый привкус отчуждения на языке, заставляет откинуться на спинку дивана со стоном. Стайлз чувствует, как запутывается во всем, что происходит в его жизни, и совершенно не знает, что с этим делать. Он бы так хотел, чтобы все было по-старому.
– Он тоже не в восторге от себя, – Питер отмирает и кладет на плечо теплую ладонь.
– А мне от этого должно быть легче? – Стайлз плюется ядом и замирает, перемалывает в себе гложущие чувства и позволяет теплу чужой ладони разлиться по телу.
Стайлз смотрит в камин и думает о том, что быть с Питером ближе, чем со Скоттом неправильно. Думает о том, что стал с ним ближе, ещё когда почувствовал, как смерть обнимает ледяными ладонями сначала его сердце, а после и сердца его жертв. Он думает о том, что все эти года ему и Питеру постоянно что-то друг от друга было надо, но они настолько привыкли к этому, что уже перестали замечать. Думает, что Скотту уже давно от него ничего не нужно.
Питер разрывает прикосновение и выхватывает из рук отчет, придирчиво изучает. Тепло исчезает вслед за чужой ладонью и почти заставляет об этом жалеть.
– И это не дает тебе спать?
– Не дают мне спать фейри, – Стайлз проглатывает пошлую колкость. – А это не дает мне работать.
Питер насмешливо отводит руку, не давая забрать бумагу, будто играет с ребенком, но перечитывает ещё раз и возвращает на место под испепеляющим взглядом.
– Пытаешься разобраться в этом, будто обычный коп, – он закидывает свободную руку на спинку дивана, а в другой вновь держит раскрытый томик стихов.
– Обычный коп? – Стайлз проглатывает подначку-наживку и вспыхивает, будто это худшее оскорбление в мире. – А кто спасает ваши задницы уже который год только с помощью своих гениальных мозгов?
– Вот именно, – Питер даже не дергается, когда получает локтем по ребрам, только смотрит своим обычным надменно-насмехающимся взглядом и театрально закатывает глаза. Питер любит театральщину. Питер любит насмехаться.
Стайлз молчит, осмысляя услышанное, думает, что же может помочь раскрыть дело о кражах, и сдается. Слишком много происшествий за день, чтобы он смог заставить свою голову рассмотреть преступления с иной стороны.
– Все-таки лучше бы что-то другое не давало мне сегодня выспаться, – Стайлз вновь трет лицо ладонями, завершает надоевший разговор каламбуром и уходит на кухню за кружкой кофе. Его спину прожигает внимательный ледяной взгляд.
***
Питер прислоняется к дереву и скрещивает руки на груди. Возле него лежит Скотт и преступный булыжник, в голове мелькает уверенная мысль, что Стайлз непременно будет орать. Что-нибудь о том, что все решается разговорами и Скотта не обязательно было вырубать, или что-нибудь о гуманности методов Питера в целом.
Он обольстительно улыбается существам напротив и старается показать всем своим видом, что произошедшее входит в норму жизни.
Питер чуть поводит головой, ловит ветерок с доносящимися запахами и понимает, что Стайлз уже близко. От этого становится чуть спокойнее, но существа все ещё иррационально внушают трепет. Может быть из-за своего молчаливого ожидания, может быть из-за ощущения могущества, окружающего их аурой. Может быть Питеру просто не нравится, что их облепляет мрак и тишина, не свойственная этому лесу.
Этот лес он знает не одно десятилетие.
У Стайлза получается появиться незаметно, будто он просто вышел из-за дерева, а не преодолел несколько миль на своих двоих. Он холодно скользит по Скотту взглядом и не роняет ни слова, только сдержанно кивает Питеру, будто знал, что так и произойдет. От этого у оборотня ползут мурашки по загривку, слишком уж жест был похож на него самого.
Питер никак не может смириться с тем, что разучился предугадывать реакции этого повзрослевшего мальчишки.
Возможно, ему это нравится.
Стайлз делает шаг вперед к существам и будто пропадает. Питер клянется сам себе, что все ещё видит его, но определенно не чувствует, будто друид стал фантомом. Питер хмурится и подбирается, перетекая из расслабленной позы в выжидающую.
Стайлз разминает пальцы и говорит с фейри, но так тихо, что даже оборотень не может слышать. Питер проводит аналогию со стеклом в допросной, бегает взглядом по фигурам во мраке и пытается понять, что они говорят, хотя бы по движениям губ. Но единственное, что он замечает – это то, как тени льнут и обнимают Стайлза словно родного, ластятся к рукам и ныряют в его собственную тень.
Питер чувствует, как у него холодеет кровь, когда замечает, что пальцы друида подергиваются, будто и вправду глядят мрак. Питер закрывает глаза и осознает, что все это время у них под боком зрело нечто опасное, а они всей стаей это не заметили. Он думает, что сам пять лет помогал опасности приобретать форму и голос Стайлза, сам был слишком увлечен поездками, перепалками и самим Стайлзом, чтобы чувствовать изменения.
Питер решает, что это ему тоже нравится, когда холод в крови выжигает адским пламенем адреналин и странное возбуждение, стоит Стайлзу обернуться и встретиться с ним взглядом. О, этот взгляд он узнает из миллиона, но никогда не назовет его имя всуе, потому что тогда с него точно сдерут шкуру. Он чувствует, как тьма, обнимающая его сердце, тоже откликается Стайлзу, и довольно улыбается.
– Не выполнишь – ребенка не увидишь, – существа говорят, словно скрипят двери, хрипит радио в машине или хрустят ветви. Они на мгновение выходят под лунный свет, давая Питеру себя увидеть, и он впечатывается в них жадными глазами.
Синяя кожа делает их почти незаметными в темноте, но оборотню это не помеха: фейри низкие, ростом до пупка, и одеты в старые поношенные костюмы-тройки, будто сбежали из века девятнадцатого, если не раньше. Они не красивы, как пишут в легендах, скорее похожи на пьяниц из круглосуточного бара. Увидишь на улице ночного города – решишь, что пересекся с карликом и ничего сверхъестественного в этом нет.
Во мраке мерцают сигары и трубки в четырехпалых руках, мерцают чужие желтые без зрачков глаза. Питеру кажется, что именно такого цвета должно быть старинное золото, но он молчит, крепко сцепив клыки вместе.
– Не вернете ребенка – не увидите короля, – парирует хладнокровно Стайлз и хватает подмышки полуразложившийся труп, прятавшийся все это время в тени под ногами.
Питер сдерживает уставший вздох и порыв помассировать переносицу, он явно упустил важные детали разговора. Это бесит слишком сильно, чтобы оставаться спокойным, но он все еще молчит, ждет подходящего момента, когда существа исчезнут. Он подходит к друиду и так же молча закидывает труп себе на спину.
– Ты решил открыть волчье такси? – следом за фразой костяные руки почти нежно обхватывают Питера за шею, отбивая напрочь все желание шутить. Мурашки возобновляют свой бег по загривку.
– Старина Тэм отработал свое и больше не нужен их королю, – Стайлз придирчиво осматривает его с трупом на закорках. – И они очень хотят, чтобы Тэмми был похоронен как христианин.
Питер мычит, делая вид, что это все объясняет, и поправляет попутчика. Он буквально слышит, как ещё не разложившаяся до конца кожа рвется, отставая от скелета. Питер будет скучать по этой футболке и этим джинсам, но переполняется уверенностью, что утром сожжет их к чертовой матери.
Стайлз идет сквозь лес, не удосуживаясь даже подсветить себе дорогу фонариком. От него веет могильной землей, холодом склепа и металлом, ничего родного и теплого, только то, от чего хочется поежиться и натянуть куртку. Следом за ним тянутся неясные шепотки, подсказывая путь, запутывая, угрожая и заискивая, отмечая одним из своих.
Питер крепче вцепляется когтями в попутчика и не сводит глаз со спины друида, ему кажется, что стоит отвлечься на ветки, лезущие в лицо, или на камни под ногами, как Стайлз исчезнет.
Будто его вновь поглотит Дикая охота.
– Скотт все-таки что-то вытворил? – голос Стайлза наполнен будничными интонациями, словно они стоят на кухне и ждут у кофеварки своей порции, лениво о чем-то препираясь.
– Захотел решить вопрос по-своему, – Питер хмыкает, вспоминая, как прервал грозный рык истинного альфы булыжником.
– Не сомневался, – протягивает прежним тоном Стайлз и обхватывает себя руками при очередном порыве прохладного ветерка.
Этот жест заставляет Питера вспомнить, что они все-таки люди. Пусть и не до конца.
– И именно поэтому ты велел Скотту взять меня в напарники сегодня, – он пристраивается сбоку, надеется, что исходящий от него жар хоть чуть-чуть согреет мужчину, отгонит эту пугающую атмосферу куда-нибудь подальше в тени.
– Именно, – Стайлз бросает лукавый взгляд, в ночи его глаза кажутся совсем черными и Питеру кажется, что он видит сквозь них ту знакомую темноту, затопившую и чужое сердце.
– Практичен как никогда, – Питер возвращает Стайлзу комплимент, лукавый взгляд и усмехается.
Тишина заполняет собой путь, заставляя ещё отчетливее слышать собственные шаги, отдающиеся треском веток и шорохом лежалых листьев, и чужое потустороннее присутствие. Питер сдерживается от комментариев о тяжеловатом Тэмми, кожей чувствует десятки наблюдающих глаз. Он не может сказать, что видел мало всякого дерьма, но такая ночь для него явно в новинку. Хотя одна ассоциация все-таки возникает.
– Чем-то напоминает Мексику.
– Дьявол, чем же?! – Стайлз непроизвольно повышает голос и совершенно открыто и искренне воззревается на него. От жути, следовавшей за ним по пятам, как послушная собака, остается только воспоминание.
Питер потом об этом подумает.
– Там меня тоже довольно часто обнимали скелеты, – он фыркает и улыбается, соскальзывает в воспоминание.
Перед глазами проносится жаркий мексиканский июль, мили песка и хрупких кустарников, странноватый местный друид, отчаявшийся найти подмогу. И сотни омерзительных тварей, давно переставших быть людьми, превратившихся в странную помесь с летучей мышью. Питер вспоминает тревожные дневные сны, когда спать приходилось тесно прижавшись друг к другу в старых лачугах или видавшей виды палатке, вспоминает вонь костров, в которых они сжигали детей Комазотца. Ещё, конечно, вспоминает храм-пирамиду, где Стайлз собственноручно и закончил историю местного бога-вампира.
Отчего-то вновь стало жарко.
– О нет! Не хочу вспоминать, в каких местах у меня после той заварушки был песок и пепел, – Стайлз машет рукой, отворачивается, пряча ностальгирующую улыбку, и совсем не скрывает участившееся сердцебиение. – Я теперь не смогу смотреть «Интервью», не вспоминая те жуткие морды.
Питер смеется, отчего-то жаждя вновь почувствовать испепеляющий зной солнца, песок на коже и под ногтями, чужой терпкий запах и загнанное дыхание, успокаивающееся только под боком днем, – когда вампиры не вылезали из своего гнезда.
Он оглядывается, пытаясь понять, куда их ведет Стайлз, и с легким обречением узнает окрестности Дома Эха. Во рту горчит от вновь охвативших воспоминаний. Сначала – о Ногицуне и попытке его там удержать, потом – о собственном заточении в стенах из рябины.
– Что ты придумал? – в собственном голосе ни грамма сомнений. Он знает, что если бы Стайлз захотел, то давно бы уже избавил мир от порочного Питера Хейла.
– Думаю, они не будут сильно возражать против ещё одного гостя на своем кладбище, – Стайлз пожимает плечами совершенно непосредственно, вынимает руки из карманов и крутит кольца на пальцах. Говорит уверенно, но сам сомневается, явно не знает, что будет, если притащить слугу фейри на территорию Дома Эха.
Питер не отвечает. Его захватывают размышления, в своем основном неприятные, конечно. Он задумывается о том, что было бы, если в самом начале его бы перевезли сюда, а не оставили в больнице. Смог ли он тогда выбраться? Смог ли он убить свою племянницу и забрать её силы? Укусил ли Скотта и запустил бы ту цепочку событий, которая привела его сегодня сюда?
Питер не знает и приходит к выводу, что не хочет этого знать. Он чувствует себя в правильном месте в правильное время и с правильным человеком, он впервые за долгое время не хочет сбежать, хоть на время, из Бейкон Хиллз.
– Ты все ещё можешь превращаться ту свою форму? – Стайлз замирает, не дойдя несколько шагов до ограды кладбища, смотрит странно в темноту.
– А что, соскучился по ней? – Питер выныривает из раздумий и ссаживает Тэма на землю, прислоняя к каменной стене.
Стайлз неопределенно взмахивает рукой, ненамеренно копируя самого же Питера, и избегает встречаться глазами. Его раздирают какие-то мысли, но Питер не может их услышать, не может подсмотреть и сохранить на память до подходящего момента. Это раздражает.
– Нет, – он подумывает вновь уйти от прямого ответа, как делает это довольно часто, но что-то сдерживает его. – Но если бы у меня было больше сил...
Упоминать, что после возвращения из мертвых у Питера больше нет былой мощи, лишнее. Да и укравший силу альфы Дерек тоже внес свою лепту в нынешнее положение. Питер недовольно хмурится и смотрит на небо, проверяет, сколько времени у них осталось. Поднятая тема бередит старые раны и старые мысли, заставляет тьму у сердца всколыхнуться и обернуться коконом поплотнее.
Больше болезненных воспоминаний Питер не любит размышления об упущенных возможностях.
Стайлз хмыкает, показывая, что услышал, но не продолжает диалог. Он оглядывается, входит за калитку и пропадает на несколько минут, чтобы вернуться с лопатой. В его глазах скачут черти, а губы расплываются в лисьей улыбке. Питер заранее знает, что он скажет.
– Не поможешь? – Стайлз протягивает лопату черенком вперед и усиленно делает невинный вид.
– На что ради тебя не пойдешь, дорогуша, – Питер протяжно вздыхает, отчаянно не хочет заниматься унизительной работой, но спиной чувствует назойливое чужое присутствие.
Он знает, что фейри наблюдают, наблюдают так близко и пристально, что кажется, будто они сейчас его коснутся. Он знает, что сейчас нужно наступить себе на горло и подчиниться, не принижать авторитет друида, хоть и прожигает его недовольным взглядом.
Питер душит свою гордость и берется за лопату, потому что не хочет представлять, что с ним сделает злой Стайлз, которого вновь обняли тени, что-то нашептывая на ухо. В темноте кажется, что с их хвостов тоже капают густые тягучие капли.
***
Сквозь занавески струится теплый солнечный свет, Стайлз подставляет лицо под лучи и удовлетворенно вздыхает. В доме слышится жизнь, кто-то куда-то спешит, кто-то с кем-то ругается, но пока никто ещё не решает заглянуть на кухню, и мужчина этим пользуется.
На столе разложены пучки засушенных трав, в небольшой чашке часть уже перемолота и готова разлететься пылью, стоит на неё лишь слишком сильно подышать.
Стайлз потирает плечи, натертые кобурой, не закрытые футболкой. Лето начинает набирать свои обороты и ходить постоянно в верхней одежде становится слишком жарко. Он тоскливо смотрит сквозь окно в лес, задумывается о том, как приятно было бы там сейчас потеряться, скрыться в тенях и освежающей прохладе.
Лиам проскальзывает на кухню, пытается сунуть любопытный нос в пучки, но тушуется под серьезным внимательным взглядом. Стайлз так и не научился выносить его присутствие, его все ещё раздражает вся история становления пацана оборотнем. Он пытается скрыть нахлынувшие эмоции тяжелым вздохом и лишь вопросительно приподнимает брови. Кажется, подобное красноречие он тоже украл у Хейлов.
– Ребенок нашелся? – Лиам бурчит обиженно, явно бесится из-за новой шишки у Скотта.
– Да, его вернули на рассвете, – Стайлз отвечает сдержанно, не хочет ссориться, вместо этого вспоминает разговор с отцом.
Ноа сразу же поспешил поделиться новостями с только уснувшим сыном, радовался за молодых родителей, хвалил его самого. Уточнял, не вселился ли в него очередной злой дух. Стайлз с тяжелым сердцем думает, что отец не поймет все тонкости его положения, предложит спалить Неметон или уехать куда-нибудь подальше.
Что-то в душе Стайлза противится обоим вариантам и отчаянно жаждет остаться здесь, дома.
Лиам кивает, крутится возле ещё немного и исчезает, просто не знает, что ещё можно сказать. Стайлз чувствует укол совести, но трясет головой, выбрасывает ненужные мысли и сожаления, возвращается к делу.
– ...оградите меня в грядущем сражении, когда рот должен быть закрыт, когда дыхание должно застыть, – с губ срываются складывающиеся сами собой в правильные фразы слова, голую спину обнимает привычная аура, пробравшаяся в дом. И кажется, что с предплечий змеиными хвостами стекают в травы завитки татуировок. – Когда сердце должно прекратить биться, когда я поставлю свою ногу на борт ладьи, которая заберет меня к дальнему берегу...
Он думает о том, что защита этого дома его прямая обязанность, что, несмотря на мелкие дрязги, он все равно обязан охранять стаю. Пусть некоторые из её членов и не видят всей картины целиком, это не важно.
В груди противным червяком грызется обида, хочется видеть благодарность за свою работу.
– Желательно, чтобы ладья не забирала тебя как можно дольше, – горячее дыхание касается затылка, пальцы с огрубевшей кожей пробегаются по отметинам от ремней кобуры.
Стайлз замирает, жмурится как от солнца и впитывает чужие прикосновения. Он даже не вздрогнул, когда Питер обозначил свое присутствие, смирился с тем, что пропадает в работе с головой и всеми чувствами восприятия.
– Не боишься? – Стайлз кожей чувствует усмешку волка, сдерживается, чтобы не усмехнуться в ответ.
– Ты всегда где-то рядом бродишь, – плечами удается пожать лишь слегка, ненавязчивые прикосновения, забирающие тупую боль в мышцах, не исчезают.
– Не этого.
Теперь по загривку Стайлза бегут мурашки, и он растворяется в противоречивых эмоциях. Он чувствует, как по нему скользят чужие теплые ладони, но им вторит знакомый сумрачный холод, опасность, допущенная к неприкрытой спине, борется с всколыхнувшимися тенями у ног, адреналиновое предвкушение разбивается о хладнокровное высокомерие. Стайлз готов взорваться сверхновой прямо на кухне особняка Хейлов, а кончики его пальцев прикусывает боль от растертых листов крапивы.
– Тебе опять что-то нужно от меня? – в собственный голос прокрадываются лисьи интонации, когда Стайлз шагает к окну. Он все еще не поворачивается, держит спину доверительно открытой и не отказывается ни от чего не озвученного ранее.
– Не больше, чем обычно, – Питер лукавит, но не врет, шагает назад и, судя по звуку, занимает себя кофеваркой.
Стайлз вновь ныряет в работу, укрывается уже родной жутью и замыкает контур окна чертой из перетертых трав. Та вспыхивает и исчезает, поглощенная домом. Стайлз мысленно прикидывает, сколько еще проемов ему нужно очертить, чтобы окончательно наложить защиту, радуется, что её не видно в отличие от пепла рябины.
Питер молча и внимательно изучает ритуал, в его холодных глазах видно прекрасное понимание действий. Конечно, ведь Стайлз вместе с ним пробовал всевозможные древние ритуалы и сочетания трав.
– Восемнадцать раз, – Стайлз замирает, так и не выйдя из кухни, что-то внутри жаждет окончить прерванный когда-то раньше диалог.
Питер молча вскидывает брови, избавляет себя от вопроса глотком горячего кофе.
– Восемнадцать раз, когда я чуть не умер, – голос звучит чуждо, совсем не похоже на него. – И один, когда все-таки да.
Волк подбирается ближе, но больше не касается, внимательно изучает, словно ищет между строк ещё ответы.
– Я вижу, – Питер улыбается донельзя довольный, не собирается сочувствовать или злорадствовать, за что Стайлз ему благодарен. – Ещё немного и обгонишь меня в возрождениях.
На это друид смеется и выходит, забирает с собой давящую атмосферу, дает жару дня все-таки проникнуть в кухню и разогреть застывшую кровь оборотня.