Кёка поправила рукава тонкой накидки, бывшей подобием японского кимоно — самой приличной одежды, которую она нашла. Девочка все никак не могла унять легкий тремор, выливающийся в ритмичное постукивание низких каблучков о паркет приемной. Секретарь поднялся со своего места и, гордо прошествовав мимо, приоткрыл дверь для посетительницы, приглашая ее войти. Изуми удивилась, что ноги удержали ее и даже позволили дойти до одного из двух синих бархатных стульев, стоящих напротив рабочего стола адвоката.
— Привет, Изи, — не отрываясь от заполнения бумаг, поздоровался Осаму.
— Изуми, — поправила его девочка не дрогнувшим голосом, — меня зовут Изуми Кёка.
— Ну, ты само благородство, — ухмыльнувшись, начал адвокат, но увидев полнейшее непонимание на лице собеседницы, решил пояснить, — Тебя случайно спасли от рабства и ты, вместо того, чтобы сбежать, наведываешься в тюрьму и даже готова поспособствовать освобождению убийцы.
— У меня просто есть понятие чести. Я бы не…
— Ты принесла деньги? — грубо оборвал лирическое отступление адвокат, которого уже начинало подташнивать от высокого девичьего голоса. Сколько ей? Четырнадцать?
— Я-я не нашла всю сумму, но я найду, господин Дазай. В самом скором времени, — Изуми положила на стол сверток, который до этого сминала в руках. Осаму, словно коршун, схватил предложенное, избавляя купюры от бумажной обертки и пересчитывая.
— Здесь только две тысячи.
— Это все, что я пока собрала. Пришлось заложить квартиру, взять лишние смены на работе. Я буду отчислять вам проценты с зарплаты, могу предоставить расписки с процентами. Двойными, тройными… пока не выплачу все!
— Когда я встретился с тобой у тюрьмы, я не спрашивал, виновен он или нет. Я не спрашивал, подставлял ли он задницу тому сутенеру, пьет или колется. Я спросил, есть ли у вас пять тысяч. Ты сказала да! — Осаму выкрикивал это, уже почти нависая над едва ли не вжавшейся в сидение девочкой. Кёка же взгляд не отводила, чем невольно вызывала уважение у едва сдерживающего праведный гнев адвоката, — Значит ты лгунья. А я не трачу свое время на грязных лгунов.
Когда поток обвинений прекратился, Дазай, тяжело выдохнув, упал на свое кресло, крутанувшись к окну. Это не лезло ни в какие ворота. Предложенная сумма даже меньше половины требуемой. Почему это он должен идти на уступки абсолютно неизвестным и ничего не значащим для него людям?! «Как насчет сделки, Осаму?» — всплыл в голове ответ на заданный вопрос. Мамочки, и как он мог забыть? Результат этой сделки слишком выгоден, чтобы от нее отказываться. Пожалуй, он с лихвой покроет нарушенные принципы.
— Прошу прощения, мистер Дазай, — раздалось позади и адвокат спиной почувствовал, как тонкие девичьи руки тянутся к, уже нашедшим свое место на рабочем столе, деньгам. Осаму положил ладонь на взятые Изуми купюры и посмотрел на удивленное кукольное лицо.
— С другой стороны, твоя преданность меня очень тронула. Я возьму это дело, а деньги оставлю как задаток. Играем честно, — одним движением Дазай смахнул две тысячи долларов в ящик стола, тут же его закрывая на замок, — Пойми, Кёка. Я не люблю себя нахваливать, но если бы Христос жил в Чикаго сейчас, имел пять тысяч долларов и пришел ко мне — все бы у него сложилась иначе. Иисус Христос — супер-звезда! — рассмеялся Осаму, потирая ладони и вскакивая со своего места.
Вот как мы поступим: к концу недели я размещу имя Ацуши на первой полосе всех городских газет. «Самый очаровательный ангел-убийца в Чикаго». Дальше мы объявим о проведении аукциона — скажем, что собираем деньги на его защиту. Народ скупит все, к чему он прикасался.
***
Затаив дыхание Накаджима слушал, как ловко Осаму собирает и тасует факты, словно искусный крупье. Он смотрел на адвоката сквозь покрашенную в черный сетку, пытаясь понять, к чему это все приведет.
— Это нужно для суда, — ответил Дазай, затягиваясь истлевшей на половину сигарой, — Никому нет дела до твоей защиты, если им нет дела до тебя. Первым делом нужно завоевать симпатию прессы. Не все такие слезливые как Куникида Доппо. Где твои родители?
— Не знаю. Где-то на юге страны, работают на куриной ферме? — растерялся Ацуши.
— Не пойдет. О! Сын богатеньких родителей, которого после их смерти сбагрили в приют, чтобы забрать наследство себе. И там ты встретил Кёку.
— Кёку?
— Конечно. Мальчик-альбинос и девочка японка. Над вами издевались в приюте, и вы решили бежать. А дальше джаз, кабаре, выпивка — вы полетели как мотылек на огонь, — Дазай забавлялся наблюдая за лицом мальчишки, до которого медленно начинает доходить, что к чему, — Детка, когда мы закончим, тебя не только оправдают. Каждый из присяжных будет готов доплатить за то, что ты уделишь ему свое время.
***
— Спешу заверить Вас, дорогая мама, что я не только согласен на сделку, но и уже два дня как взялся за дело Накаджимы! — открыв дверь кабинета Накахары с ноги, заявил Осаму.
— А я смотрю, честная игра не в твоем стиле. А, Дазай? — оторвав взгляд от бумаг, Чуя проследил как адвокат приближается к столу, собираясь примостить на его поверхности свою тощую задницу. Лежавшие в «зоне поражения» документы тут же отправились в ящик.
— В любви и на войне все средства хороши! — воскликнул адвокат, присаживаясь на расчищенный угол стола, — Да и как ты можешь осуждать меня, если на кону человеческая жизнь?! Сказать мальчишке, что мамочка его не ценит?
— Ну, зато ему неплохо повезло с папочкой, — прищурившись, съязвил Накахара. В ту же секунду в дверь постучали и в кабинет вошел, неловко переминаясь с ноги на ногу, Ацуши.
— Слышал, альбинос? Я теперь твой папочка.
— Я (Он) не альбинос, — хором отозвались Накаджима и Накахара.
— Ой, да кто заметит?
***
Так и начались их тренировки. Несколько раз в неделю Ацуши поднимался в кабинет мамы, чтобы в очередной раз прогнать и доработать историю для пресс-конференции. Нужно ли уточнять, что до этого момента мальчик-тигр никогда не жаловался на свою память? Вот только придуманная биография никак не хотела «приклеиваться» к Накаджиме, он путал факты, запинался в словах и надеялся, что никто из его «родителей» не решит подправить историю.
— После смерти родителей меня и Кёку отдали в приют. Черт! Нет. Я не могу этого выучить.
— Соберись, тряпка. Вытряси из бошки истории всех своих соседок, может хоть так освободится место для собственной! — откровенно раздражался Накахара, не понимая, как можно ошибаться в одном и том же месте третьи сутки.
Дазай смотрел на сжавшегося от этих слов Накаджиму и, честно говоря, мальчишку ничуть не было жалко. А вот потянувшегося за очередной сигаретой Чую — еще как. Тот вообще не должен был помогать, скорее наоборот, но, видимо, «материнский инстинкт» был дан хранителю ключей вместе с прозвищем.
— Давай, Ацуши, представь, что рассказываешь очередную сказку. Заново! — Осаму старался говорить грозно, но, протягивая напарнику бокал шампанского, не удержался от смешка.
В остальном жизнь изменилась мало. Разве что приходилось больше следить за своим внешним видом, меньше контактировать с соседями по цеху, и много-много слушать. Ацуши выкупил у мамы ножницы и флакон геля для волос, чтобы создать на голове, как выражался Дазай «бережную небрежность». Немного косо подстриг челку, взлохматил смоченные гелем волосы на затылке и готово — невинный мальчишка из приюта. Глаза чуть расширить, взгляд в пол и на выход.
В общем зале господин адвокат как раз выслушивал очередные идеи Акутагавы по поводу скорого заседания суда. «Пусть на суде у меня будут заплаканные глаза. И я попрошу у тебя платок. Затем я повернусь к присяжным вот так, чтобы невзначай сверкнуть перед ними бедром, » — вещал с энтузиазмом Рюноске, а Ацуши лишь усмехнулся. Вот кому-кому, а ему образ агнца на закланье подходит больше, чем брюнету. Уверенность в собственных выводах лишь подогрела реакция Осаму на его появление. Тот моментально оставил в стороне Аку, подходя ближе к предмету своей маленькой сделки.
— Ты что, не хочешь дослушать до конца? — возмутился Рюноске.
— Завтра, детка. Ты первый в моем списке, — не отворачивая головы от Ацуши, ответил Дазай, — Мальчик-тигр, а я уже заждался.
— Надеюсь, вам не было скучно, — улыбнулся Ацуши своей самой невинной улыбкой и стрельнул глазами в сторону возмущенного соперника.
***
Вечером этого же дня Ацуши до дыр перечитывал собственную историю, которую он все же записал в выкупленный у мамы блокнот. Черная лента Расёмона сверкнула в полумраке камеры, выхватывая из пальцев «альбиноса» только зажженную сигарету и передавая ее своему хозяину.
— Слышал, у тебя завтра пресс-конференция, — начал разговор Акутагава, затягиваясь.
— Тебе-то что? — показательно не отрывался от чтения Ацуши.
— Ты просил совета. Помни, что у Дазая Осаму клиент номер один — это Дазай Осаму. Не давай ему играть первую скрипку. Платят, чтобы видеть тебя. Ты же об этом всегда мечтал.
***
— Мой клиент настаивает на своей невиновности и мы ожидаем суда в самое ближайшее время, — огласил во множество прикрепленных к кафедре микрофонов Осаму, — Какие вопросы? Мистер Доппо?
— Моя газета за сухой закон, — начал стоящий в первом ряду мужчина. Хотя понять его половую принадлежность можно было лишь по голосу — платье цвета скошенной травы дополняла накидка из соболиного меха, черные перчатки и шляпа с пером. Все это смотрелось так органично, что даже удивительно, как Дазай не оговорился, все еще называя журналиста перед собой «мистер», — Могли бы вы дать совет молодежи, как избежать соблазна джаза и алкоголя?
Едва Ацуши открыл рот, чтобы ответить, как рядом с ним раздался голос адвоката. Неужели все мероприятие будет так продолжаться?!
— Вы хотите знать, почему я убил эту сволочь? — не выдержал Накаджима, подходя в плотную к микрофонам, за что тут же был оттянут подальше.
— Заткнись, тупица, — процедил сквозь зубы Осаму, явно недовольный этой выходкой.
Вопросы сыпались со всех сторон, но у Ацуши даже не было шанса вставить хоть слово. Он хмурил брови, совершенно не понимая, для чего вообще тратил свое время и силы, заучивая текст, если адвокат не собирается отдавать ему возжи. «Не давай ему играть первую скрипку. Платят, чтобы видеть тебя.» — невольно вспомнились слова Акутагавы. Накаджима еще раз взглянул на все со стороны, с сожалением замечая, что стал лишь куклой чревовещателя Осаму в этом шоу марионеток.
Мистер Осаму Дазай в номере «Пресс-конференция». Посмотрите, его рот неподвижен… почти.
Дазай умело выдавал придуманные факты, как учил самого осужденного за несколько минут до конференции — уверенно и по одному. Рассказал об почивших родителях, борьбе за наследство, детском доме с извращенцем директором. Последний факт придумал мама, судя по выражению лица, основываясь на личном опыте.
— А в Чикаго?
— Я недавно.
— Сколько лет вам?
— Я не помню…
Что же дальше? Дальше Кёка, издевки в детдоме, совместный побег и шум большого города. Ведь они летели как мотыльки на свет пламени, верно?
— Ох, бедняжка. Какой кошмар тебе пришлось пережить! — вытер якобы потекшую от слезы туш Доппо, заглушая своим голосом щелчки камер, — Обманутые сиротки сбегают из казенного дома. Теперь скажи нам, Ацуши…
Было даже забавно, что корреспонденты все еще обращались к нему, словно не замечая, кто на самом деле отвечает на все их вопросы. Спросили, кем убитый приходился Накаджиме и тот, абсолютно не зная, что ответить, ведь они не обсуждали этот момент, повернулся к адвокату. Улыбка Осаму так и говорила, что без него мальчишку съели бы с потрохами. «Директор приюта,» — подсказал Дазай, высоким, «девичьим» голосом, — «Собирался продать нас в рабство. Наш побег лишь больше разозлил его.»
— Замечательно, замечательно. Стало ясно все окончательно. Без сомнения, без сомнения, это самозащита, а не нападение, — едва ли не пропел Осаму в стоящие на стойке микрофоны.
Прозвучал вопрос о состоянии мальчика-тигра и в то же мгновение ухо обожгло теплым шепотом адвоката: «мне так страшно». Ацуши не оставалось ничего, кроме как повторить фразу едва дрогнувшим голосом (от нарастающего возмущения, но журналисты уловят только ожидаемое волнение).
— Ты жалеешь? — снова раздался голос Куникиды, вторя стройному хору кукол-репортеров.
— Вы смеетесь? — не выдержал парень, но был вновь отодвинут на задний план. Пальцы адвоката в перчатках только сильнее сжали талию непослушной куклы.
— И в итоге? — вторили друг другу журналисты.
— Надо бросить.
— Что?
— Джаз и пьянки. Быть хорошим дам обет.
— Замечательно, замечательно, — вновь послышался голос мистера Доппо, — стало ясно все окончательно.
— Без сомнения, без сомнения, — поддержал адвокат. Накаджима не мог понять, снова он провалился в свои сценические образы или эта парочка действительно поет.
— Это самозащита, а не нападение! — записывали под диктовку журналисты.