— И все-таки расскажи о своем прошлом, — вкрадчивым тоном просит Куроро, с нежностью обнимая возлюбленного за талию.
Даже осознавая, что лишнее соблазнение не сыграет ему на руку, удержаться от любопытства он не в силах. Слишком заманчиво попытаться вытянуть еще каплю информации, просто красиво взмахнув хвостом.
Хисока в раздумьях опускает взгляд на лежащего под боком любовника и ласково поглаживает его по обнаженной пояснице, вероятно придумывая новую отмазку. После освежающего душа он великодушно позволил Люциферу немного отдохнуть и вместе с ним устроился на кровати. Куроро же посчитал за благо пока что не раззадоривать необузданного демона похоти лишними прикосновениями, а потому прикинулся послушной овечкой, тихонько приобнял в ответ и положил голову на плечо, слушая до неприличного сбивчивое биение чужого сердца.
— Зачем ты хочешь об этом знать, Куроро? — с искренним удивлением спрашивает Хисока, изредка касаясь пальцами игрушки, соблазнительно поблескивающей в падающих из окна лучах солнца.
Регулярное давление помогает адаптироваться к новым ощущениям, Куроро понемногу привыкает к ее постоянному существованию в теле и перестает замечать.
— Ты мне небезразличен, — просто отвечает Куроро и перехватывает его заинтересованный взгляд. — Так странно спрашивать своего возлюбленного о его прошлом?
— Хм, твои мысли звучат логично. — Хисока отводит взгляд и подкладывает свободную руку под голову, размышляя над ответом. Но буквально через мгновение его лицо темнеет, Хисока недовольно щурит глаза, возвращая внимание Куроро. — Тогда почему же мой сладкий Куроро не говорит о себе, лжет о заместителе и упорно не желает открываться мне?
— Я не лгу тебе, Хисока. — Куроро ласково касается ладонью его щеки и оставляет легкий поцелуй на губах. — Казалось, ты знаешь обо мне все из досье, раз не задаешь вопросов. Неужели есть что-то интересное для тебя?
— Досье не говорило, какой ты лживый и хитрый, — усмехается Хисока и ведет ногтями вдоль позвоночника, сжимая пальцы на шее. Куроро вздрагивает, ощущая на коже приятные мурашки. — Я с удовольствием наблюдаю за тобой, открывая для себя все новые грани. В словах скрывается фальшь, и только поведение способно пролить свет на чужую личность. Мой сладкий, с каждым брошенным тобой словом я сильнее убеждаюсь в своем мировоззрении. Твои обещания постоянно противоречат действиям. И не получай я столько удовольствия от тебя, давно бы зарезал.
— А ты бываешь предельно честен. — Куроро приподнимается на локте, и губы его расплываются в довольной улыбке. — Любишь играть с людьми и яркие представления. Любишь интриги и загадки, манипулируешь информацией. А еще любишь отдаваться удовольствиям. Ничего не упустил?
— Люблю, когда сладкий Куроро дерзит и сопротивляется. — Хисока обнимает его за талию и перекатывается, нависая над ним. Полыхающий жидким золотом взгляд разгорается подобно лесному пожару, и Куроро начинает ощущать бедром охватывающий его жар. — Но еще больше я люблю, как он послушно исполняет мои приказы и медленно разворачивает мою душу, захватывая свою. Мне не нужно быть интересным тебе. Я хочу быть важным тебе, незаменимым, как воздух. Прошлое осталось в прошлом и совершенно не имеет значения для настоящего. А в настоящем моя ценность — ты.
И до хруста в ребрах прижимает к груди, покрывая шею и ключицы глубокими собственническими поцелуями. Куроро вцепляется в широкие плечи и откидывает голову, тихонько выдыхая ртом горячий воздух из легких. Вязкий сладкий жар чужого тела обволакивает все нутро ядовитым дурманом, и с каждым глотком конфетного аромата Куроро теряет связь с реальностью. Глупо думать, что он сам не отдается наслаждению по доброй воле, но некое противоречие никак не отпускает. Хисока любит твердить о Куроро как о любимой игрушке и развлечении, чтобы потом нести какую-то чушь о бессмысленности человеческих отношений. И если он, как сам же говорит, считает важными только поступки, то вывод напрашивается однозначный.
Куроро Люцифер целиком и полностью завладел сердцем монстра с именем Хисока Моро. И даже сейчас, пока он с упоением клеймит засосами Куроро будто какую-то игрушку, иррациональная нежность и сдержанность ощущаются в каждом жадном поцелуе. Пока они не виделись, Хисока не гнушался резней прохожих прямо под камерами столицы, и все только ради внимания Куроро. Но стоило им встретиться, из маньяка вновь полилась эта несвойственная ему нежность, словно он действительно безумно скучал по своему возлюбленному.
— Хисока… Я тоже соскучился по тебе. — Куроро обвивает руками его шею и запускает пятерню в рыжие волосы, ласково ероша. Хисока удовлетворенно урчит, отрываясь от покрытого засосами тела, и облизывает губы. — Не представляешь, как мне хочется завалить тебя…
— Ух, твои слова невероятно заводят, — возбужденным голосом нашептывает Хисока и касается губами мочки уха, продолжая дразнить до дрожи низким тембром: — Но в этот раз тебе придется самому ощутить мою страсть. Ах, Куроро… Ты будоражишь меня с первой встречи. Как же я желал еще на острове засадить тебе так глубоко, чтобы увидеть твои слезы, чтобы сломить тебя и в конце убить.
Хисока подхватывает его ногу под коленом и прижимает к груди, скользя ладонью по бедру, пока пальцы не достигают игрушки. Мягко сжимая ножку с кристаллом указательным и средним пальцами, он наполовину вытаскивает ее, а затем с силой вгоняет обратно. Куроро вздрагивает и зажмуривает глаза, царапая ногтями плечи. Странное тошнотворное ощущение заставляет желудок сжаться, а по всей коже волнами пробегают мурашки. Куроро стискивает зубы и старается дышать носом, но из-за сладкого аромата возбужденного охотника только быстрее теряет голову. Было бы проще всего отдаться всем капризам Хисоки и расслабиться под властью психопата, но Куроро не оставляет попыток уловить в его нежности ниточку, способную повернуть расклад в свою пользу. Хисока обязательно где-нибудь проколется, и Люцифер завладеет им.
— Что же заставляет тебя проявлять такую заинтересованность ко мне?
— Твои глаза… — Хисока потихоньку вытаскивает игрушку и бросает куда-то на кровать, чтобы этой же рукой схватить Куроро за подбородок. Навязчивое давление вдруг исчезает. Люцифер открывает глаза, встречаясь с маниакальным вниманием раззадоренного охотника, и тело начинает мелко дрожать. — Дерзкие и ласковые, такие идеальные…
— Хочешь оставить их в баночке на полке? — со смешком шепчет Куроро, а грудь все сильнее сдавливает охватывающая их обоих грязная похоть.
На удивление, без игрушки пропала не только омерзительная тошнота, но и будто что-то неуловимо восхитительное, что хочется поскорее вернуть.
— Хочу… — вдруг произносит Хисока и сильнее сжимает пальцы на подбородке, впиваясь ногтями в щеки. Куроро морщится, хватаясь за его руку, но сил освободиться не хватает. — Хочу их вместе с твоим паршивым характером и слабым телом. Хочу связать тебя так крепко, чтобы тебе нечем было дышать, и лично вдыхать каждую каплю воздуха в твои легкие. Мой сладкий Куроро, играй со мной так долго, пока бьется твое сердце. И, когда оно остановится, я надежно сохраню его вместе с остальными частями твоего тела, чтобы никто их не нашел.
— Ого, грандиозные планы, — с трудом двигая челюстью, отвечает Куроро и сужает глаза, обхватив любовника обеими ногами за бедра. — Плотно же ты интегрируешь меня в свою жизнь, Хисока. Тебе не о чем тревожиться, твоя ценность для меня не в загадочности и не в зависимости. Поэтому расслабься и открывайся для меня.
— Сладкий, разве я ограничиваю тебя? — Хисока обнимает его за талию и усаживает на колени. Куроро хмурится, ощущая упирающийся в него снизу влажный член, с подозрением смотрит на улыбающегося Хисоку. — Слушайся, чтобы насладиться моим удовольствием.
Куроро только собирается открыть рот для возражений, как его грубо поворачивают спиной и впечатывают лицом в подушку. Ладони мягко проходятся по спине на лопатки, Куроро упирается обеими руками в кровать, пытаясь подняться, но грубое давление на затылок не дает пошевелиться. Хисока путает пальцы в его волосах, не позволяя двинуть головой, пока мягко поглаживает промежность. Куроро морщится, вновь ощущая странную дурноту от каждого легкого проникновения. Если весь секс будет таким, то какой смысл им вообще заниматься?
Дышать через подушку становится все тяжелее, а сил сопротивляться — все меньше. Куроро с трудом набирает полную грудь воздуха и кое-как поворачивает голову набок, с шумом выдыхая и вновь вдыхая свежий кислород. Хисока плавно склоняется к его уху, касается губами влажной кожи, всем весом прижимая к кровати. Член его настойчиво трется о промежность, и в какой-то момент головка начинает медленно проникать в тело, растягивая неподатливые мышцы. Куроро закусывает губу и зажмуривается, от бедер до самой макушки прокатывается волна омерзительной дрожи, а в животе скручивает тугим узлом. Болезненное ощущение чего-то явно инородного прошивает все внутренности и отдается на кончике языка соленым привкусом крови. Хисока выпутывает руку из его головы и хватает за подбородок, насильно проталкивая большой палец в рот. И только сейчас Куроро понимает, что ненароком прокусил губу.
— Расслабься, сладкий, — нашептывает возбужденным голосом Хисока, ласково касаясь поцелуями влажной щеки. Куроро приоткрывает глаза и перехватывает направленный на него темный взор кажущейся живой золотой радужки. — Ах, в твоей голове много лишних мыслей. Куроро, для удовольствия не может быть рамок, так что позволь себе просто наслаждаться.
— Знаешь, Хисока, не каждое удовольствие приемлемо для меня, — тяжело отвечает ему Куроро, едва шевеля языком из-за засунутого в рот пальца.
Острый ноготь мягко нажимает на зубы, не давая его закрыть. Куроро ловит ровный ритм дыхания и закрывает глаза, потихоньку привыкая к странным ощущениям внизу. Стоит отдать Хисоке должное, его странная игрушка неплохо справилась с ролью подготовки, и, кроме удушающего распирания, совсем не ощущалось боли.
— Ух, ты словно провоцируешь меня на жестокость, — сладко напевает Хисока. Куроро задерживает дыхание, когда толстый член плавно выходит наполовину, а затем снова погружается до упора. — Обладание тобой сводит меня с ума.
Куроро неловко елозит на кровати в поисках удобного положения, но, целиком прижатый сильным телом, может двигать только руками. Сбивчивое дыхание над ухом и обжигающий жар, заполняющий изнутри и снаружи, вносят сумятицу в мысли Люцифера, разрушают на корню желание сбежать. Куроро упирается ладонями в подушку возле головы, и его запястья тут же хватают, заковывая пальцами в тугие тиски. А затем неторопливо поднимают вверх, вынуждая схватиться за прутья кровати.
— М-м, заставлю ли я тебя быть искренним? — нараспев шепчет Хисока прямо в ухо, снова пробуя медленное движение тазом. Куроро утыкается лбом в подушку и тяжело дышит ртом, неосознанно напрягая бедра. По всему телу прокатываются волны дрожи, и становится все сложнее отличить отвращение от удовольствия. — Мой сладкий, ты можешь стонать и кричать, можешь ругаться и плакать, покорно принимать меня и даже сопротивляться. Станешь ты любить меня или ненавидеть, но ты всегда будешь моим. И со мной ты можешь быть любым.
— Любить тебя выходит выгоднее, — хриплым голосом выдавливает Куроро и чуть подтягивается наверх, опираясь грудью на подушку.
Прутья кровати трещат в его сжатых кулаках, намереваясь вот-вот треснуть. Куроро опирается подбородком о край высокой подушки и тяжело выдыхает ртом, по вискам скатываются мелкие капли пота, оставляя прохладные дорожки на разгоряченной коже. Хисока утыкается губами в шею, с нежностью слизывает влажные следы. Рваное дыхание мазками касается падающих на лицо волос. Куроро поджимает пальцы ног и напрягает бедра, то ли в попытке сбежать, то ли намеренно провоцируя.
— Желаешь ты того или нет, значения не имеет, — вновь шепчет Хисока в ухо так тихо, что глубокий голос сливается с порывистыми выдохами. Куроро сжимает зубы от неожиданности, ощутив внутри мелкие отрывистые движения влажного члена. Гортанные стоны заполняют глотку вязким сгустком, желая так или иначе сорваться с языка. Не зная, как скрыть их, Куроро закусывает край подушки, и все же хриплое мычание вплетается в тишину спальни, нарушаемую лишь шумными вдохами. — Куроро… Ах, мой сладкий Куроро… Давай узнаем, как много ты можешь выдержать?
Тихий переливчатый голос наполняется жуткими глухими стонами. Пальцы на запястьях разжимаются, ласковыми движениями следуют по предплечьям и плечам, пока не замирают на лопатках. Куроро поднимает голову и опирается на локти, но в ту же секунду сильная ладонь надавливает ему на шею, прижимая к кровати и не позволяя даже дышать ровно. По телу бегут мурашки. Куроро приоткрывает рот, но грубый толчок выбивает из него вместо слов хриплый стон. Тугие мышцы тут же обхватывают вторгающийся член, и, к собственному удивлению, Куроро ощущает внизу живота его мелкую дрожь. Хисока заводит руку под грудь своего любовника и грубо сжимает в объятиях, пробуя новый болезненный толчок.
Голову нещадно ведет, словно в воздухе витает растворенный алкоголь. Длинные пальцы грубо вплетаются в волосы на голове и со всей силы прижимают лбом к кровати. Будто и впрямь желая контролировать каждый вдох и выдох, Хисока чуть ослабляет охватывающую грудь руку, а затем снова напрягает, насильно выдавливая из легких весь воздух. Куроро зажмуривает глаза, вдыхает открытым ртом, и с каждым его выдохом предательские стоны срываются с языка, вторя сильным толчкам. По нервам бежит пьянящая вибрация. Пошлые звуки удара бедер о ягодицы и звучное хлюпанье возвращают в реальность, не позволяя ни на мгновение забыться в незнакомых ощущениях. И с каждым ненасытным толчком собственный член трется о простыни кровати, контрастно погружая в омут наслаждения.
— Ты довольно сдержан… — сквозь стоны выговаривает Куроро куда-то в подушку, сомневаясь, что его вообще услышат. Тяжелые отрывистые толчки, напоминающие скорее удары кувалды, вгоняющей кол в тело, как будто достают до самой глотки, вызывая в ней щекочущее чувство. Куроро открывает рот и в голос стонет, но похожее на лопающиеся пузырьки шампанского ощущение заставляет стонать все громче и громче, не позволяя как следует прочистить горло. — Все боишься?
— Находишь силы болтать? — с усмешкой отвечает Хисока и сжимает волосы в кулак, поднимая голову Куроро над подушкой. Легкая тянущая боль не идет ни в какое сравнение с прокатившейся по позвоночнику волной дрожи, когда он с силой вгоняет член до упора. — Сладкий, не волнуйся, я растягиваю удовольствие, чтобы насладиться тобой.
Куроро зажимает рот ладонью, стараясь скрыть вскрик. Кончики пальцев немеют и покалывают, пока все тело охватывает трепетное оцепенение. То ли удовольствие, то ли отвращение, — оно растекается от низа живота до груди и ударяет в самый центр. Куроро опирается локтем на кровать, пытаясь приподняться, но только теснее прижимается спиной к тяжело дышащему любовнику. Зажатый в тиски крепкими объятиями и неспособный даже вдохнуть самостоятельно, Куроро ощущает себя полностью растворенным в другом человеке. Где-то в глубине разума вновь появляются зачатки иррационального страха. Встретиться впервые с подобными чувствами оказывается опаснее, чем он предполагал.
Хисока разжимает кулак, позволяя Куроро уронить голову на подушку, и самую малость отстраняется. Легкий холодок по спине заставляет вздрогнуть. Неподвластное контролю тело обмякает на кровати и почти не сопротивляется, когда Хисока хватает его за руки и с силой ставит на колени, скрещивая запястья на пояснице. Куроро упирается лбом в подушку и шумно вскрикивает — все внутренности прошивает судорогой в ту же секунду, как ставший словно вдвое больше член ритмично начинает вбиваться в его тело. Глухие стоны где-то в отдалении вторят его собственным, заполняют тишину спальни голосом страсти. Куроро стискивает кулаки, кусает край подушки и с неким омерзением ощущает, как по одной сжимаются и дрожат мышцы внизу живота.
— Ух, сладкий… — Хисока фиксирует коленями его бедра в одном положении и тянет за руки, неприятно выкручивая плечевые суставы. А глубокий голос с каждым словом разливается по спальне вязким медом. — Ты поражаешь мое воображение. Поистине мощный наркотик и целиком принадлежишь мне одному.
Мощные толчки оставляют на бедрах красные следы от ударов, обжигающие с каждым шлепком. Куроро дергает руками в попытке освободиться, но длинные пальцы на запястьях плотнее смыкаются, почти ломая кости. По вискам катятся капли пота, впитываясь в подушку, и хочется целиком рассыпаться, чтобы наконец сбежать от разрывающего изнутри давления. Грудь больно стискивает сдерживаемым криком, и, сколько ни стони, он словно огромный шар все растет и растет, перекрывает дыхание и заставляет вдыхать все глубже, все тяжелее. Бедра дрожат и едва удерживают его на коленях, а все тело охватывает оцепенение. Куроро резко вдыхает и вскидывает голову, глотку вдруг сжимает спазмом, блокируя воздух. Конечности немеют, каждый мускул в теле сладко содрогается и наполняется тяжестью, а по венам растекается растопленная магма. Куроро застывает каменным изваянием, перед глазами пляшут разноцветные огни, а все нутро будто разрывает раскаленными когтями. И как через толщу льда, в котором погребен Куроро, до слуха доносится низкий рычащий стон.
— Ах, ты и так умеешь… — все еще откуда-то издали раздается хриплый голос. Куроро падает на кровать, но тут же подхватившие его руки не дают уткнуться лицом в подушку. Хисока с нежностью обнимает его за талию и прижимает к груди, вместе с любовником садясь на пятки. На закрытых веках кружится цветастый калейдоскоп. Куроро откидывает голову на плечо охотника и зажмуривает глаза, все еще ощущая собственное тело каким-то тяжелым и неродным. — Начинаю завидовать той легкости, с которой ты сухой оргазм словил…
Услышанные слова долгие минуты кажутся бессмысленными, пока расслабленный разум не прокручивает их в десятый раз, и только тогда до Куроро доходит их содержание. Услужливая память подкидывает картинки из прошлого, но ни одна полностью не отражает глубину нового удовольствия, до сих пор не желающего отпускать дрожащее тело. Куроро лениво поднимает руку и касается щеки возлюбленного, поворачивая голову. А затем прижимается к улыбающимся губам в невинном поцелуе.
— Разве мое удовольствие не гарант высоких чувств? — шепчет Куроро, приоткрывая глаза, и самую малость отклоняется назад.
Хисока крепче обнимает его, явно не желая отпускать так скоро, а следом ведет ладонью по груди все выше, пока не замирает на горле. Куроро вскидывает голову, доверчиво открывает больше пространства для прикосновений. Ведь, проведя с возлюбленным столько ночей, он как никто знает, во что выльется бесстыжая провокация.
— А мне казалось, твой кайф — гарант моих выдающихся умений, сладкий.
Хисока сжимает пальцами его подбородок, не позволяя опустить голову, и свободной рукой крепче прижимает за талию. Куроро на мгновение теряет равновесие и заваливается назад, чувствуя все глубже погружающийся в тело член. Ох, только было отпустившее жжение вновь захватывает с головой, пробуждая трепетное вожделение.
— Но секс — удовольствие для двоих, — сладким голосом нашептывает Хисока, вместе с любовником поднимаясь с кровати. Неспособный хоть как-то сопротивляться Куроро послушно позволяет поставить себя на ноги, но вот быть вжатым всем телом в стену он никак не рассчитывал. — А теперь, когда мой сладкий Куроро сполна вкусил радости секса, пора бы ему позаботиться о своем возлюбленном.
Хисока плавно отстраняется и со всей силы толкается бедрами, вдавив Куроро в стену. Из глотки вырывается сдавленный крик. Лениво спадающая дрожь охватывает с новой силой, и колени подгибаются от каждого глубокого толчка. Куроро упирается обеими руками в стену, тщетно пытаясь удержать равновесие, но их тут же накрывают чужие обжигающие ладони, сплетая пальцы тугим замком. Дышать с каждым мгновением становится все труднее. Зажатый, будто под прессом, между стеной и неровно вздымающейся грудью любовника Куроро едва успевает ухватить ту крохотную долю секунды, когда можно глотнуть кислород. Голову вновь кружит конфетным ароматом вожделения, Куроро тяжело роняет ее на плечо Хисоки и прикрывает глаза. Пожалуй, ни на какой другой исход он и не рассчитывал.
После оргазма расслабленное тело принимает толстый член заметно легче, и доставляющие поначалу дискомфорт тошнота и жуткое распирание в животе проходят. Куроро старается отпустить любые мысли и просто наслаждаться сексом, однако щемящее чувство давления никак не дает отрешиться от происходящего. С каждым звучным шлепком бедер о ягодицы, с каждым глубоким толчком он словно растворяется в любовнике и с каждым новым осмыслением приходит к неутешительным выводам. Не принадлежащий ему голос срывается с языка стонами наслаждения так естественно и легко, что на миг кажется галлюцинацией. Куроро скашивает взгляд в сторону и с удивлением видит сведенные брови над зажмуренными глазами. И лишь позже замечает улыбку, широкую и яркую, по-детски счастливую и грязно-извращенную, так похожую на гримасу притворства, но являющуюся единственно настоящей.
— Хисока… Мне не угнаться за твоим темпераментом, — сквозь стоны шепчет Куроро, крепче сжимая их сплетенные ладони. Жидкий наркотик, растворенный в крови и в сладком аромате возбуждения любимого, поражает наслаждением мельчайшую клеточку дрожащего тела, и с каждым проникновением мышцы вокруг члена спастически сокращаются, вынуждая его двигаться грубее. — Так приятно было, когда ты не спешил…
— Мой Куроро очень требовательный, — в который раз повторяет Хисока, опуская их сплетенные руки к ногам и делая небольшой шаг назад. Куроро с удивлением оборачивается, ощутив иррациональную пустоту там, где мгновением назад в него вбивался горячий член, и только открывает рот, как Хисока подхватывает любовника под бедрами и рывком входит в растянутый проход. — Сладкий, я желал тебя столько недель и вместо удовольствия получаю одни упреки.
Куроро запрокидывает голову и ударяется затылком о стену, инстинктивно вцепившись руками в широкие плечи. Пронзившее живот удовольствие раскаленным колом вонзается сквозь все внутренности и сдавливает глотку, позволив вырваться лишь одному хриплому стону. Лодыжки сами собой скрещиваются за спиной в жалкой попытке не свалиться на пол, отчего толстый член проскальзывает еще глубже и зацепляет собой каждую чувствительную точку внутри. Куроро в растерянности распахивает глаза и видит перед собой усыпанный яркими огнями потолок, так напоминающий звездное небо. Еще немного, и сознание окончательно ускользнет в небытие.
— Ты должен мне еще миллиард таких ночей, но я великодушно позволю тебе перевести дух, — размеренным тоном произносит Хисока, и каждое его слово сопровождается резким толчком, от которого в животе скручивает тугим узлом. Куроро сжимает зубы и впивается ногтями в бледную кожу, только онемевшие пальцы безжалостно отказываются слушаться и скользят по влажным плечам. — Мой сладкий, ты не сравнишься ни с кем, ты создан быть моим…
Куроро зажмуривает глаза и прижимается к любовнику, обхватив за шею из всех оставшихся сил. По бедрам стекают липкая смазка и сперма, размазываются от каждого размашистого толчка. Бурлящие в глотке стоны скапливаются плотным кольцом вокруг шеи, словно длинные пальцы вновь обхватывают горло и нещадно сжимают. Куроро широко открывает рот и во весь голос кричит, истово желая выплеснуть с криком все зудящее в теле напряжение. Только вместо облегчения чувствует накатывающее с новой силой удовольствие. Куда бы Куроро ни бежал, как бы ни старался спрятаться, оно впитывается в кожу с каждым поцелуем тонких губ, с каждым прикосновением грубых рук и терпких объятий… Невозможно терпеть и невозможно избавиться. Безумие охватывает их обоих, и Куроро добровольно погружается в него с головой, всем сердцем желая целиком раствориться в нем.
— Тогда береги меня, как сокровище… — едва шевелит языком Куроро.
Рассудок по каплям отравляет наслаждение, и сопротивляться ему больше нет желания. Хисока впивается ногтями в бедра, в кровь расцарапав кожу, но Куроро едва замечает эту боль. Словно под опиумом, он способен воспринимать только удовольствие, сладкими мурашками разбегающееся по всему телу.
— Куроро, твои желания давно исполнились… — слышится до дрожи глухой и наполненный вожделением тембр. И, едва он касается слуха, все нутро пробирает до мурашек вспышкой концентрированного наслаждения.
Куроро впивается зубами в горло и зажмуривает глаза, почти не чувствуя охватившие судорогой конечности. Вязкий плотный жар внизу живота расцветает огненным цветком, и, стоит члену до упора войти в самый центр бутона, перед глазами вспыхивают разноцветные фейерверки, а беззвучный крик раздувается в груди подобно гигантскому воздушному шару и с такой силой давит на ребра, будто вот-вот проломит их. Рваный стук чужого сердца всего на миг пропускает удар и пускается вскачь галопом, передавая возбуждающую вибрацию через грудную клетку Куроро. С мышц лениво спадает оцепенение. Куроро разжимает зубы и поднимает голову, перехватывая направленный на него золотой взгляд. Горит ярче солнца за окном.
— Живого места на мне не оставишь? — со смешком произносит Куроро и роняет голову назад, стукнувшись затылком о стену. Хисока хмыкает и с осторожностью ставит его на ноги, нехотя выходя из тела. Куроро недовольно морщится, странная пустота ощущается как что-то абсурдное, хотя часом ранее казалось с точностью до наоборот. — В душ понесешь меня сам.
— Зачем же? — Хисока обнимает его одной рукой за талию, кончиками пальцев касаясь перепачканной спермой промежности, а второй ласково проводит по смоляным волосам. — В твоем теле должно быть как можно больше моих следов.
— Знаешь, я придумал нам увлекательную игру, — игриво отвечает Куроро и соблазнительно обвивает руками шею, склоняя голову набок. — Тебе понравилось быть связанным? Как насчет отдать мне свою способность и попробовать кое-что новое?
Хисока дергает уголком губы, и взгляд его тут же темнеет. Воздух вокруг него постепенно плотнеет и начинает недобро искриться, окрашиваясь цветами враждебной ауры. Куроро улыбается, а затем не сдерживается и начинает в голос смеяться. Хисока настоящий профессионал, без проблем распознал уловку и обрубил на корню. Впрочем, Люцифер не во всем лукавил: идея связать Хисоку его же собственной липучкой до дрожи восхитительна.
— Ах, Куроро, я обдумаю твою просьбу, если ты мне кое-что пообещаешь взамен. — Хисока облизывает губы кончиком языка, и появившаяся на них улыбка отдает всеми оттенками рожденных в его голове порочных мыслей. — Мой сладкий Куроро ведь хочет показать, насколько сильно влюблен в меня?
— И что же ты хочешь? — с подозрением спрашивает Куроро.
Хисока сощуривает по-лисьему хитрые глаза и легко отвечает:
— Всю правду о твоих мутках с заместителем Гаретом.