Когда Тэхен приближается к их с Каем павильону, вокруг ни единой души. Тихо прикрыв за собой дверь, он сбрасывает сумку на идеально заправленную кровать, пахнущую чем-то освежающим и нежным: наверняка, Кай стирал, скучая или просто по привычке, как делал всегда после тяжелых заказов друга, когда у Тэхена не оставалось сил на выполнение даже самых базовых домашних дел.
Вслушиваясь в знакомый скрип дверцы шкафа, он сменяет обычную футболку, кофту и джинсы на черный ханбок и вдруг вновь чувствует себя на месте. Старые привычки обеих жизней заставили его прикипеть к этому традиционному наряду, которому ни один современный человек уже не придавал значения, да только Тэхену сдался как самая важная драгоценность. Краем глаза подметив белую свернутую бумажку на столе, он чуть хмурится и проходит к окну, беря письмецо в руки и вчитываясь в строки.
Осознав весь смысл, вложенный в него, Тэхен роняет письмо обратно на стол и со всех ног мчится вперед, выбегая из павильона. Сворачивая угол за угол, пролетая мимо вспышек зданий и людей, он чувствует, как задыхается, - от нахлынувших чувств, от простой усталости ли? – и продолжает бежать, врываясь в лес по правую сторону от тренировочной площадки и останавливаясь лишь при первых проблесках серого оттенка, раскиданного вдоль всего открывшегося глазам простора.
Кладбище наемников клана Приходящих во Тьме сплошь и рядом усыплено героями, погибшими во имя клана.
Его взгляд судорожно блуждает по надгробиям, всматриваясь в чужие лица и невольно отпечатывая их в своей памяти, где-то сталкиваясь со знакомыми ему еще при пришлой жизни. Наконец, Тэхен замечает столь желанный силуэт. Закручивая пряди, ветер играется с темными кудрявыми волосами, когда застывшая в неподвижности фигура, уловив его осторожный шаг, поворачивается к Тэхену лицом.
Кай улыбается, а в глазах его плывут бесконечные реки груза и печали.
- Ты вернулся, - тихо произносит он так щемяще-радостно и облегченно, что Тэхен невольно надламывает брови.
Не говоря ни слова, он врывается в объятия Кая, и друг резко обхватывает руками его плечи, вцепляется в край ханьфу, судорожно водит ладонями по чужой спине, словно не в силах поверить, и, наконец, крепко сцепляет руки в замок у чужого затылка. Тэхен слышит тихий всхлип.
- Я здесь, я здесь, - шепчет он, успокаивая Кая, а сам неотрывно глядит на одно единственное надгробие.
«Шин Рюджин»
- Я здесь, - и эти два слова также – для нее.
Кай отрывается от него, заплаканными глазами глядя на друга, и отступает в сторону. Тэхен встает на колени, не чураясь грязи, тут же скопившейся на одежде, да тянется кончиками пальцев коснуться холодного мрамора.
В нем нет ее улыбки, теплоты и игривости.
- Я здесь, Рюджин, - шепчет он, и слеза падает с его глаз вместе с первой каплей дождя.
- Наши сумели отыскать ее спустя несколько дней после твоего отъезда. Бомгю лично принимал участие, отказываясь уходить до тех пор, пока они не найдут ее, поэтому иногда приходилось тащить его обратно в резиденцию практически силком.
- Она, наверное, выглядела ужасно, - бормочет Тэхен и слышит в ответ жалостную, натянутую болью струну тишины в ответ, - я такой плохой друг, Рюджин. Я ведь даже не принес тебе еду.
- Я думаю, ей будет радостно уже от того, что ты просто пришел, - тихо говорит Кай, - а с гостинцами всегда успеешь заскочить и в следующий раз.
- Верно, - усмехается Тэхен, склонив голову, - она точно не обидится.
Последний раз проведя пальцем по иероглифам чужого имени, он поднимается с колен и оборачивается к другу.
Бомгю наблюдает за ними, прислонившись спиной к дереву. Взгляд его острый, пронизанный чем-то огненным и холодным, болезненным и теплым. Увидев, что его заметили, наемник тут же скрывается прежде, чем Кай может его увидеть. Только друг понимает все сам по одному лицу Тэхена.
- Это был он, да? – кисло произносит он, - ты не обижайся на него, Тэхен. Ему просто трудно.
- Я не обижаюсь, - мотает головой стражник, - я бы никогда, - оглянувшись на могилу в последний раз и подняв голову к небу, с которого все более яростно срываются капли дождя, он говорит, - давай пойдем обратно в павильон? Долго стоять тут не получится.
Кай издает тихий звук в знак согласия, и они торопливо, практически бегом добираются обратно до комнаты, усаживаясь на крыльцо, скрытое от неба за крышей, и глядя на бушующий ливень, превращающий дорожки в океаны грязи.
- Холодновато, - поводит плечами Кай.
- Есть такое, - вновь взглянув на серое небо, отвечает Тэхен.
- Как ты поживал, ну… в последнее время?
- Неплохо, - сцепив пальцы, отвечает он, - ел самую вредную еду на свете у дядюшки Чжао, иногда напивался до состояния, когда уже без разницы, где спать, много думал и переосмысливал.
- Это, наверное, очень тяжело – жить с множеством воспоминаний из своей прошлой жизни. Особенно, когда она столь долгая.
- Да, это действительно трудно, - соглашается Тэхен, - к счастью, многого я уже не помню, потому что время стирает все, и даже память стражника не сможет с ним совладать.
- Забыл-то многое, но не все, да? – понимающе тянет Кай, сочувствующе глядя на него.
Тэхен уже и забыл, как это с Каем: когда он единственный во всем мире, кто смотрит на тебя с таким бесконечным принятием и привязанностью.
- Да, не все, - стараясь не встречаться взглядом с другом, говорит Тэхен, - последние года так и вовсе из памяти не стереть.
- Не зря все-таки люди никогда не вспоминают о своих прошлых жизнях. Зачем оно надо, если это только будет отягощать душу воспоминаниями, когда мы должны начать все сначала?
- Но я – не человек, Кай. Я вообще не должен был перерождаться, лишь как всегда всю систему сломал. Типичный бракованный, - усмехается он.
- Ты не бракованный, - нахмурившись, Кай серьезно смотрит на него, - ты такой, какой ты есть, и нет ничего, что могло бы заклеймить тебя неправильным.
- Но я ведь на самом деле такой и есть, Кай. Даже в той жизни, когда у каждого дневного стражника был свой собственный помощник, я остался ни с чем. Обреченный по сути своей, как символ конца и начала, и запертый в гордом одиночестве, потому как у меня не было никого близкого при жизни, кроме больной матери, которой явно лучше отправиться в новый круг перерождения, чем возлагать на себя огромную ответственность за мир вместе с так и не вернувшимся домой сыном, я не имел права на кого-то близкого. Мироздание считало, что это только усложнит мою миссию в качестве стражника. Я должен был оставаться полностью безразличным ко всему, что не касалось цикла жизни и смерти, а я взял и создал этот клан, приняв под свою опеку сотню потерянных одаренных детей, которых все два пантеона пытались уничтожить как потенциальную угрозу. Даже здесь я оказался бракованным, а потому оно очень разозлилось тогда, знаешь? И за многие другие вещи, и за все мое непослушание, какое еще ни один хранитель не проявлял, оно из раза в раз наказывало меня, потому что я несовершенен, а значит, это проблема. Теперь оно тоже наказывает меня, потому что я переродился, когда сама суть стражника предполагает, что мы можем жить лишь раз. Эта память – не дар, а проклятие.
- Тэхен…, - тяжело выдыхает Кай.
- Я ведь мог просто спокойно прожить свою жизнь, знаешь? Я принял, смирился со всей правдой, но весь этот месяц меня мучал один единственный вопрос: почему я вновь был наказан? Разве я уже не провалил его ожидания в достаточной мере, чтобы оно больше не пыталось вновь вернуть меня обратно?
- А теперь?
- А теперь, - повторяет Тэхен, - я понимаю, что у меня все еще есть миссия. И это проклятье, которым наказывает меня мироздание, не умоляет того факта, что она все равно вернула и положилась на меня, потому как осознала, что все, ради чего я вновь и вновь позволял клеймить себя бракованным и идти против всех устоев, оказалось правдой.
- Ты замечательный, Тэхен. Являешься таковым сейчас, как и являлся в прошлой жизни.
- Я далеко не хороший человек, Кай, - зло улыбаясь, качает головой он, - ни тогда, ни сейчас, ты ведь знаешь. Я проливал кровь, был корыстным, делал множество страшных вещей и совершал ошибки.
- Я не говорил, что ты – хороший человек, Тэхен. Я говорил, что ты замечательный, - солнечно улыбается друг, - замечательные люди тоже часто поступают неправильно и становятся злодеями в чьей-то истории. Но, как бы кто ни воспринимал их, невозможно не заметить их не такие уж и злые помыслы. Замечательные люди бывают и кристально чистыми и смешанными с сожалениями, плохими поступками, мотивами и мыслями.
- Да уж, - усмехается Тэхен, - только ты можешь видеть во мне исключительно хорошее, несмотря ни на что. Из нас двоих ты – действительно хороший человек, - он глядит на чужое лицо, - и… мне жаль, что тебе приходится нести на себе такое бремя.
- Бремя – то, что должен нести каждый человек, чтобы стать лучше и сильнее, - твердо произносит Кай, - если меня это не убило, значит, я могу это пережить.
- Пока не убило, - поправляет Тэхен, но, видя чужую подавленность, вздыхает, - глава рассказывал, что идет продвижение с выяснением информации о твоей семье. Расскажешь что-нибудь?
- Пока рассказывать особо нечего, - пожимает Кай плечами, но затем тихо произносит, теребя края ханьфу, - я… вероятнее всего, я знаю, кто мои родители и примерно представляю то, как они погибли, но главе требуется чуть больше времени, чтобы до конца узнать о конце моего… дедушки.
- Дедушки?
- Не спрашивай, - хмыкает Кай, - я и сам не особо много знаю. Только сейчас в памяти всплывают обрывки воспоминаний.… Но мужской голос в голове, что направлял меня все это время, принадлежал ему.
- Сейчас он тоже направляет?
- После пробуждения второго дара – нет, - помолчав, он тяжело добавляет, - больше нет.
- Ты хотел бы, чтобы голос вновь вернулся?
- Тебе будет странно слышать это, но за все время, что мы существовали бок о бок, я… привязался к нему. И когда он ушел, я почувствовал себя пусто. Сейчас, когда я потихоньку выскребаю из памяти фрагменты воспоминаний и знаю, кто говорил этим голосом, мне еще более…
- Тяжело?
- Да, наверное, это правильное слово, - кивает Кай.
Тэхен кладет руку на его плечо, сжимая в поддержке и осторожно спрашивая:
- А если… если бы ты мог отдать какой-нибудь из этих даров, вновь заимев лишь один, ты бы согласился?
- Как будто такая возможность вообще существует.
- Что, если существует? – давит Тэхен и твердо смотрит на подозрительно следящего на ним Кая, - что, если бы я мог избавиться от одного из этих даров для тебя?
- У тебя есть способ? – недоверчиво спрашивает Кай.
- Возможно, я смогу что-нибудь придумать.
Тэхен скупо улыбается, переводя взгляд и больше ничего не добавляя.
➴
С того самого памятного разговора на поляне в окружении зайцев прошло пару недель. Практически безвылазно находясь в активно строящемся поселении все это время, Вэй Гуанмин ежедневно брался за потоки энергии, нитями пронизывающей окружающий мир, и направлял их в материалы для сооружения зданий, иногда помогая перетаскивать и правильно ставить, иногда делая дом более прочным и крепким, а иногда и вовсе в одиночку полностью воссоздавая здания исключительно своими усилиями.
Так меньше чем за месяц они превратили уютную тихую местность посреди леса в обжитое и уютное поселение.
В последний день застройки, Вэй Гуанмин, ровно, как и каждый присутствующий в поселении, заливаются потом от невыносимой изнуряющей жары. Обмахиваясь услужливо предоставленным наемницей клана Приходящих во Тьме веером, - который, по сути своей вообще служил боевым, - стражник вежливо кивает на чужие увещевания посетить их поселение в скоро наступающий праздник, завершить строительство к наступлению которого они так усердно стремились. В традициях кицунэ Вэй Гуанмин смыслил ровным счетом ничего, но подумал, что мог бы прийти. Мог бы взять с собой и друзей, что искренне помогали ему в налаживании связей с кланом кицунэ, противостоянии с западниками и строительстве поселения.
Кто-то открыто, как Джозиас или Калиан, а кто-то скрытно, как Тэкео.
- Вот ты где! – раздается знакомый веселый голос позади него, и в следующую секунду на плечо Вэй Гуанмина закидывается загорелая рука, а человеческий юноша рядом с ним сияет ярче любого бриллианта.
Отряхнув руки, стражник окидывает его нечитаемым взглядом.
- Йеджи недостаточно утомила тебя? – выгибает он бровь, и видит, как чужое лицо стремительно окрашивается в кислый оттенок.
- Вообще-то я едва сумел выбраться из ее лап, ты должен встречать меня, как героя и мученика! – картинно приложив руку к сердцу, выдыхает Бомгю, и Вэй Гуанмин невольно давит слабую улыбку, пробивающуюся наружу.
В последнее время Бомгю занимал особенно большую часть его не такой уж и серой, более не монотонной жизни, постоянно привнося в нее краски своим шумным существованием, извечным бодрым нравом и щебетанием. Поначалу попросту вслушиваясь в чужие монологи и не считая нужным вставлять что-либо, кроме мимоходных ответов, держащий юношу подле себя из исключительной жалости стражник сам не понял, как постепенно и сам начал говорить больше, осторожно раскрывая те или иные аспекты своей жизни, вспоминая забавные случаи, что происходили с ним и друзьями за долгие годы существования. На каждый рассказ Бомгю находил свои реакции и слова, неизменно трогая что-то внутри Вэй Гуанмина.
Стражник сам не понял, когда простой человеческий мальчишка стал занимать слишком много места в его жизни для обычного смертного. Вэй Гуанмину его оттаявшее состояние совершенно не нравится, а потому в последние дни он благополучно избегал столкновения с юношей, извечно занятым поручениями главы клана кицунэ. По вечерам же хранитель теперь и вовсе не задерживается, тут же перемещаясь обратно в свою резиденцию для восстановления душевного равновесия и сил. Особенно духовных сил.
Вэй Гуанмин выплывает из своих мыслей, когда Бомгю настойчиво тянет его куда-то, бескомпромиссно влезая в личное пространство стражника, беря его за руку и совершенно не стесняясь ни чужих взглядов, ни хранителя, сверлящего в нем от шока и негодования дыру.
- Что я пропустил, и куда ты ведешь меня на этот раз? – подозрительно вопрошает Вэй Гуанмин, подавив бессмысленное возмущение, а Бомгю оборачивается к нему с легкой улыбкой, и глаза его подергиваются красивыми бликами, делая юношу слишком невероятным, чтобы быть простым человеком.
Одна прядь волос выбивается из его челки и спадает прямо на середину лба, отчего Вэй Гуанмин моргает, яростно отбиваясь от внутреннего желания дотронуться до чужого лица и убрать прядь за ухо. Передернув плечом, он вслушивается в осторожный говор Бомгю, следящего за реакцией стражника как человек за приручаемым диким животным.
- Есть одно место, которое я хотел показать тебе уже долгое время. Не противься, - он тянет хранителя за рукав, - мы давно не говорили.
Вэй Гуанмин вздыхает и качает головой, но послушно следует за юношей, сам поражаясь своей покорности. Огибая деревья и кустарники, они уходят от поселения на приличное расстояние, и хранитель уже думает, что Бомгю затеял очередную шутку, как в следующий миг перед ними предстает река. Ее течение спокойно и непоколебимо, а на поверхности всплывают ярко-красные, мандариновые и белые пятна.
- Это… карпы? – неверяще спрашивает он, подходя ближе.
- Недавно нашел, - довольно кивает Бомгю и присаживается на корточки, протягивая руку к кромке воды и издавая странные звуки, вытянув губы.
Карпы, опасаясь большого человека, испуганно расплываются в разные стороны, и тогда Бомгю тихо вздыхает.
- Ну, вот, это ты их оттолкнул, - Вэй Гуанмин смотрит на него, как на идиота.
- Не я пытался изображать из себя рыбу минуту назад.
- Не я стоял застывшей статуей, глядя на своего спутника и карпов так, будто этот выводок только что стал моими детьми, - парирует юноша и чуть более мягко продолжает, - я слышал, что ты вернулся после собрания, и настроение у тебя было… что надо. Мне показалось, что если я приведу тебя в это место, тебе станет чуточку легче и радостнее, как тогда на поляне с кроликами, понимаешь?
- Если знаешь, что рядом с кроликами мне спокойно, мог сразу вести к ним, - резонно подметил Вэй Гуанмин, и тогда Бомгю переводит слегка нервный взгляд к кромке воды, методично рыская в карманах и доставая оттуда небольшую порцию корма.
- Подловил, - издает он странноватый смешок и кидает первые капли корма в воду – карпы тут же слетаются, мигом позабыв про опаску, - в последнее время я старался исследовать всю доступную в ближайших окрестностях местность и наткнулся на вот это местечко и ярких прелестей. Тогда я сразу подумал о тебе: ты ведь похож на них, да и… красивые они. Хотелось просто порадовать твой глаз да умилить.
- Ты сравниваешь меня со всем, с чем только можно, - усмехается Вэй Гуанмин.
- Что поделать, если ты так прочно засел в моей голове, - увидев застывшее лицо Вэй Гуанмина, Бомгю поспешно машет руками, - конечно, своей вечно недовольной миной. А ты о чем подумал, господин, имеющий великое самомнение?
- А ты слова бы формулировать умел, - впивается в него взглядом хранитель, только юноша уже поспешно отворачивается, и тогда Вэй Гуанмин берет немного корма из чужой горсти да кидает в реку, быстро привлекая к себе толпу обожателей.
- Предатели, - грустно качает головой Бомгю, - так они… нравятся тебе?
Мягко посмотрев на него, Вэй Гуанмин задумчиво произносит:
- Нравятся.
Бомгю ощутимо облегченно выдыхает.
- Хорошо, если так, - покивав головой, он вдруг вновь поворачивает голову к хранителю, - тогда, может, перевезешь парочку в своей клан да разведешь новый выводок?
Вэй Гуанмин лишается дара речи.
- Ты… в своем уме? Я? В клан?
- Ну, а что? – пожимает плечами Бомгю, - не ради красоты, так ради меня. Будет хотя бы повод навестить тебя в этой твоей затворнической крепости.
Вэй Гуанмин не знает, чему больше оскорбляться.
- Ради тебя? Еще чего! – громко фыркает он, - и не нужен ты мне в клане! Не хватало, чтобы на все поселение обрушилась такая небесная кара. Никто тебя туда не приглашал.
Бомгю опускает голову и громко, заливисто хохочет, и смех его странно будоражит кожу.
- Как же забавно ты все-таки обижаешься, а-Мин, - и тут же застывает, когда осознает смысл сказанного, - в смысле… я это услышал случайно из обращения твоих друзей, не думал использовать, но раз мы вроде как друзья, и если ты, конечно, не против, то я подумал…
- Все в порядке, - обрывает он бессвязные речи Бомгю и добавляет в ответ на чужой ошеломленный взгляд, - можешь звать меня а-Мин.
Глаза Бомгю загораются.
- Правда?
- Но рыбу и моего поселения ты все равно не дождешься, - жестко осаждает его Вэй Гуанмин.
И тем же вечером приказывает одаренным клана Приходящих во Тьме возвести искусственный пруд и поселить в нем ярких карпов с золотистыми, красными и белыми вкраплениями.
➴
Праздник, снизошедший на поклоняющихся природе кицунэ-ёкаев, преображает поселение до неузнаваемости. То ли от ощущения приближающейся ночи, уже закладывающейся в стремительно темнеющих сумерках, то ли от множества фонариков, усыпающих улицы, все вокруг приобретает таинственную дымку, восторг от которой не способны скрыть даже прибывшие на праздник приближенные к хранителю конца и начала стражники. Отвернувшись от стола, усеянного яствами, что любезно подает морщинистая женщина в цветастом ханбоке, Вэй Гуанмин прослеживает взглядом за тем, как его друзья вовсю общаются с местными жителями: Калиан заливисто смеется, запрокинув голову, рядом, ластясь к его плечу, фыркает Сакагава, а Сесиль с улыбкой кивает на рукоплескание мужчины средних лет. Ренита подле него светит в глазах лукавыми искорками. Где-то рядом мелькает яркий наряд Удома и тут же исчезает: он прибыл всего на час и захотел увидеть как можно больше всего, что корейские ёкаи могли предложить, а потому лишь мимолетно поприветствовал Вэй Гуанмина и тут же скрылся в толпе.
Отставив бокал, Вэй Гуанмин кивает глянувшему на него Сесилю и улыбается растормошенному, взлохмаченному Джозиасу, что стоял рядом с ним все это время, щедро заливая в горло соджу после бурных танцев.
- Я отойду, - кивнув в сторону более тихого местечка, где собираются за костром все желающие отвлечься от чрезмерной живости сегодняшнего вечера, Вэй Гуанмин улыбается, когда Джозиас тянется к нему и сжимает плечо в обнадеживающем жесте, и устремляется прямо к большому костру.
Усевшись на деревянную лавку, он завороженно глядит, как один из главных охотников клана кицунэ подбрасывает веток в костер. Ярко-оранжевые и красные блики мерцают на фоне ночного неба, а само необъятное пламя тянется то в одну сторону, то в другую, впутываясь в перебранку с ветром. С детской злорадностью подумав о том, что только он может видеть самую суть костра, подметить любую ее деталь и прочувствовать каждый звук и запах до конца, хранитель неторопливо наслаждается нахлынувшим на него ощущением покоя, какое возникает у многих только при нахождении рядом с водой.
Вэй Гуанмину огонь более по душе, и ледяное озеро с его водами пугает до дрожи, а потому его покой находится здесь.
Свободное местечко на лавке занимает кто-то.
Еще одна причина его покоя и ощущения защищенности тихо копошит одеждами рядом.
Когда молчание затягивается, Вэй Гуанмин приоткрывает глаза и первым говорит:
- Не ожидал, что здесь будет так, да?
- Зачем ты пригласил меня сюда? – внимательно смотрит на него Тэкео.
- Потому что ты – мой близкий друг, и я могу и хочу это сделать? – пожав плечами, вопросительно глядит на него Вэй Гуанмин в ответ.
Тэкео усмехается, качая головой:
- Нет, и все же ты неисправим. Мы с тобой вроде как поссорились и должны быть по разные стороны баррикад, а ты так просто о нашей дружбе разговариваешь.
- Ты и сам пришел меня проверять, не прошло и недели, заявившись на поляну с кроликами и думая, что я тебя не замечу.
Тэкео закусывает губу и отводит глаза, вместо этого засматриваясь на семейную пару.
- Я хотел извиниться, - тихо произносит Тэкео, и Вэй Гуанмин знает, как сильно он сейчас наступает на горло своей гордости. Впрочем, как и всегда, когда дело касалось хранителя конца и начала, - мне не стоило тогда пытаться обесценить тебя до уровня несамостоятельного ребенка. Я должен был правильнее выражать свое беспокойство, действительно дав понять, как сильно я переживаю за все, что происходит, и хочу для тебя лишь лучшего.
- На самом деле, именно это ты и сделал, - вздыхает Вэй Гуанмин, - ты все правильно сказал, просто я – дурак. Настолько начал сходить с ума, что подумал, будто и ты перекрываешь мне кислород, вот и сказал много слов, которых не имел в виду. Я надеюсь, ты понимаешь, что каждое из них было преувеличением и неправдой, Тэкео. Ты… очень дорог мне. Я действительно сожалею, что все это время заставлял тебя в одиночку бороться за меня, отстаивая мою честь и безопасность. Мне стыдно, что я осудил тебя за это. Еще более мне стыдно, что все это время я не посвящал тебя в свои мысли и планы.
- Никогда не поздно все исправить, да? – тихо усмехается Тэкео, - тогда давай впредь не будем выстраивать между нами столько стен и создавать непонимания? Будем делать так, чтобы в этой дружбе хорошо было всем.
- Да, будем, - соглашается Вэй Гуанмин, - спасибо тебе, друг.
- Не за что, а-Мин, - сжав руками его плечи, тепло улыбается Тэкео, - только тогда сразу ответь мне на один вопрос, раз уж зашел разговор: почему все это время ты бездействуешь в ситуации со стрелой?
- Для того, чтобы найти хозяина, сначала следует выловить его собаку, - туманно говорит Вэй Гуанмин, но Тэкео его понимает, тут же хмурясь, - я не верю, что кто-то мог так просто украсть стрелу у Калиана, который едва ли не горло грозился себе перерезать, когда узнал, что именно его творение меня ранило, и заверяя, что он ни с кем и никогда не стал бы по такому поводу сотрудничать. И тем более я не верю в то, что этот человек смог бы так запросто точно знать, что я рано или поздно появлюсь именно в той местности: мою энергию достаточно трудно уловить тем… с кем я не особо знаком.
- У тебя ведь есть предположение, кто это, да?
Вэй Гуанмин пожимает плечами, ничего не говоря.
- Просто, - вздыхает Тэкео, - не молчи, если тебе понадобится помощь. Обязательно приди ко мне.
- Конечно, я же обещал, что исправлюсь, Тэкео, – кивает хранитель.
Они наблюдают за танцем огня, тянущегося к самому небу, когда Вэй Гуанмин внезапно интересуется:
- А где Юки?
- Ты, что, не видел, с кем он проводит весь вечер? – усмехается Тэкео и машет головой, слегка повернувшись боком к домам, расстилающимся позади них.
Вэй Гуанмин смотрит, куда указал Тэкео, и встречается взглядом с занятной картиной: отчаянно краснеющий Юки протягивает бутылку соджу и охапку полевых цветов слабо улыбающемуся Хенджину. Странное сочетание, думается хранителю, только неподдельная, щенячья радость, что плескается в глазах Юки, когда кицунэ его подарок благодушно принимает, заставляет подумать, что если так он счастлив, то и хорошо.
Очень хорошо.
- В последнее время они очень сблизились, - говорит Тэкео, - Юки все время увивался вокруг него, а Хенджин удивительно стойко переносил каждую неловкую ситуацию, происходившую при любой из их встреч. Он с таким восторгом рассказывает об этом кицунэ, а-Мин. Да и каждый раз я столько неподдельной симпатии в глазах его вижу, что невольно не могу поверить, как сильно он вырос.
- Тебе, наверное, сложно это принять, учитывая, что вы были вместе еще в бренной жизни, и ты знал его совсем ребенком, - кивает Вэй Гуанмин, а затем прищуривается, - и откуда это ты каждый раз в глазах его что-то видишь?
- Тебе просто чаще следует обращать внимание на что-то, кроме себя и того человеческого юнца, - фыркает Тэкео, - я часто здесь бывал в последнее время. Стал близок с некоторыми… Йеджи и Хенджин – хорошие люди. Особенно Хенджин.
Вэй Гуанмин предпочитает не говорить, что видел Тэкео каждый раз, когда тот приходил.
- Он нравится тебе?
- Как интересный ёкай. Как… ты, наверное?
- Неужели кто-то отбирает мою позицию твоего лучшего друга и родственной души? – картинно приложив руку к сердцу, невольно копирует Бомгю Вэй Гуанмин, едва не закашливаясь, когда осознает эту вещь.
Тэкео закатывает глаза:
- Скажешь тоже. По-моему, именно ты нашел своей родственной душе замену. Уж больно много времени проводишь рядом с этим мальчиком… Бомгю, верно? И говоришь с ним больше, чем с любым обычным знакомым, как не разговаривал со мной даже спустя лет тридцать после нашего с Юки становления стражниками. Не прикипел ли он к сердцу твоему, случаем?
На этот раз при чужих словах Вэй Гуанмин действительно закашливается. Громко, натужно и до слез, да так, что некоторые кицунэ обеспокоенно оборачиваются к нему. Покривив губами, он утирает рот рукавом и с самой яркой улыбкой из всевозможных говорит другу:
- Кажется, недуг хранителей сразил и тебя. Очень жаль.
Тэкео фыркает, а затем поворачивает голову и картинно подносит ладонь ко рту:
- О боже, а вот и он!
Вэй Гуанмин поддается вперед, силясь выглянуть из-за Тэкео, так отчаянно и быстро, что едва не сваливается на землю в позорной коленопреклоненной позе. Друг вовремя подхватывает его, открыто насмехаясь:
- Не прикипел к сердцу, значит? Какая жалость.
- Молчание – золото, как говорят в одном народе, слышал о таком, Тэкео?
Хранитель страны восходящего солнца, снисходительно покачивая головой, поднимается с места и стряхивает невидимые пылинки, образовавшиеся на ткани его кимоно, а затем расслабленно потягивается, озираясь по сторонам:
- Кажется, чтобы не стать третьим лишним в одной компании, мне следует нарушить покой еще одних влюбленных, - кивает он на Юки и Хенджина, увлеченно беседующих на опасно близком расстоянии друг от друга, - до встречи, тот, у кого ни к кому сердце не прикипело.
- Чтоб ты упал, Тэкео, - шипит Вэй Гуанмин и резко меняется в лице, когда к нему подлетает Бомгю с лучезарной улыбкой на губах.
Юноша протягивает ему руку, светясь так ярко, словно десяток фонариков, усеивающих улицы поселения кицунэ в этот праздничный день.
- Нашел тебя, а-Мин, - прищурившись, довольно произносит он, - а ну, пойдем.
- Куда опять? - поморщившись, вопрошает Вэй Гуанмин, тем не менее, не противясь, когда его заставляют встать и за руку тянут в сторону отдаленных домов, - на этот раз, что, с козлами будешь меня сравнивать?
Бомгю заливисто смеется.
- Нет, - окинув шаловливым взглядом, продолжает, - на них ты уж точно не походишь.
Вэй Гуанмин сдерживает улыбку, на этот раз сам сжимая чужую руку и не позволяя Бомгю отпустить ее.
➴
Когда они оказываются у самого края поселения, Вэй Гуанмин не без удовольствия подмечает, что в этих окрестностях гораздо тише, а людей почти нет. Несколько фонариков одиноко покачиваются на ветру, и ни в одном из домов не видно ни малейшего присутствия живых существ внутри, когда они с Бомгю забираются на крышу одного из добротных новеньких домов. Юноша улыбается, подставляя лицо ветру, что трепещет его волосы и нарядный ярко-голубой, как цвет неба в ясный солнечный день, ханбок, маша ему рукой и усаживаясь прямо на край крыши. Он забавно болтает ногами и протягивает тихо присоединившемуся к нему Вэй Гуанмину бутылку соджу.
- Угощайся.
- Сама щедрость, - фыркает Вэй Гуанмин, но любезно протянутый алкоголь принимает, отпивая совсем немного и возвращая бутылку обратно, - некультурно мы как-то. Кто же алкоголь не по чашам распивает?
- Да ладно тебе, - посмеивается Бомгю, - ты далек от образца совершенства и блюстителя всех правил, Вэй Гуанмин, а потому и чинно распивать соджу на крыше, что я вообще считаю полным фарсом и чистой романтической мечтой для наивной молодежи, нам не имеет смысла.
- Каждый раз поражаюсь тому, как ты умудряешься всего парой слов раз за разом втоптать меня в грязь, - качает головой Вэй Гуанмин, глядя на землю, далекую от крыши.
- Я говорю правду. И сам такой, ты же знаешь. Считай, что тебе повезло, потому что только я могу сказать тебе подобную правду в лицо, не стесняясь твоего статуса или чего-либо еще, - говорит Бомгю и откидывает голову назад, большими глотками отпивая соджу, заставляя Вэй Гуанмина глядеть на него с неверием.
- Ты что… пьешь с того же края, что и я?
- А ты что, заразный? – пожав плечами, прищуривается Бомгю, - боишься, что я посчитаю это за косвенный поцелуй? Не переживай, в этом вопросе я более консервативен, и своим первым поцелуем буду считать лишь тот, что станет настоящим.
Вэй Гуанмин совсем теряет связь с внешним миром, зацикливаясь то на косвенном поцелуе, то на том факте, что устами к устам Бомгю еще никто не касался. Помотав головой, он вглядывается в лицо юноши и понимает, почему у того так развязался язык.
- Ты что, уже хмельной? – и успел выпить с кем-то, кроме него.
- Я просто веселый, - подняв указательный палец вверх, спорит Бомгю, в негодовании от чужих предположений сморщив нос.
- Конечно, - выдыхает Вэй Гуанмин и с подозрением смотрит на него, - подожди, а ты вообще знаешь, чей это дом? Мы только что не ворвались к кому-то незаконным путем?
Не то, чтобы Вэй Гуанмину было все равно.
- Да нет, - беззаботно говорит Бомгю, - это мой дом.
- Твой? – окинув взглядом широкий задний двор, открывшийся позади их спин, что совсем аскетичен в убранстве и лишен чего-либо помимо нескольких пристроек, переспрашивает Вэй Гуанмин сомнительно, - на отшибе, практически необжитый?
- Я… люблю так, - честно признается Бомгю, - мне нравится, когда не захламлено и чисто, так легче голове. К тому же, я не особо люблю всю эту тесноту в самом центре поселения, да и шум очень надоедает. Мне… места мало там, знаешь?
Вэй Гуанмин понимает.
- Не знал, что шум может надоедать кому-то вроде тебя.
- О, понятно, почему ты так думаешь, - прикрыв глаза, закидывает руки за голову Бомгю, слабо улыбаясь с легким налетом грусти, - но на самом деле, какой бы шумной ни была моя личность в окружении людей, на самом деле, я действительно люблю тишину больше всего на свете. Будь моя воля, жил бы вообще где-то на границах наших территорий, как сторожевая собака. Мне нравится время наедине с собой и спокойствие. Думал, что ты успел это заметить.
Ну, конечно. Бомгю ведь подозрительно часто для всегда энергичного и общительного человека уходит на поляну к кроликам, где почти не слышна бурная деятельность, разведенная членами клана кицунэ, или сбегает исследовать самую отдаленную местность, наверняка иногда лишь ради того, чтобы попросту отвлечься.
Вэй Гуанмин действительно не заметил, а может, попросту не посчитал нужным принять во внимание, что Бомгю может быть кем-то иным, чем простым шумным человеческим юнцом. Ему вдруг невероятно стыдно за самого себя и за то, что Бомгю расстроил.
- Прости, - хмурит он брови, впервые обходясь без расплывчатого, привычного “я сожалею”, - я не должен был отрицать эту часть тебя просто потому, что она не вписывается в рамки моего понимания.
- Все в порядке, - с видимой беззаботностью машет рукой Бомгю, - я сам виноват в том, что создал себе образ шута, и большинство теперь попросту не могут воспринимать меня по-другому.
- Ты не виноват. И так не должно быть.
- Возможно, - усмехнувшись, юноша пожимает плечами, - мне просто так легче дается жить, понимаешь? Это как если носить маску. Я надел ее еще в детстве в попытке защитить себя и быть хоть каким-то оплотом сначала для семьи, а после уже и для других, когда отчим погиб в схватке с кицунэ из вражеского иностранного клана, а мать слегла тяжело больная, доживая остатки своих дней в муке по любимому человеку и невозможности продолжить воспитывать своего несносного сына.
- Сколько тебе было тогда?
- Когда отчим погиб? Шесть, - Бомгю рассказывает об этом легко, словно это все происходило далеко не с ним, - мама умерла ровно в день, когда мне исполнилось семь. После этого меня нашел старый глава, приютив у них в клане в дань памяти моему отчиму, который долго время служил у него правой рукой, но ушел ради того, чтобы со всей искренностью заботиться о нас. Он сказал, что должен присматривать за тем, кем его близкий друг так дорожил. Знаешь, спустя годы я тоже следую его принципу. После смерти отца Йеджи и Хенджин… они оба были не в себе, а потому я посчитал нужным присматривать за теми, кем мой спаситель так дорожил. Пусть и в своей манере, пусть, возможно, и скрытно, и делая все, чтобы никто не воспринимал меня всерьез, я стараюсь помочь им пережить утрату, о которой сам не понаслышке знаю. Они – друзья, а значит семья.
- Семья, - повторяет за ним Вэй Гуанмин, когда Бомгю вновь опрокидывает в себя соджу, на этот раз допивая все до последней капли, - какая верная фраза. Они – друзья, а значит семья.
Вот оно, правильное слово, чтобы описать тех, кто ему так дорог.
У Вэй Гуанмина когда-то была мать. Но ведь семья – это не только кровные узы. Семья – это самые близкие на свете люди, те, на кого ты можешь опереться в горе, с кем проходишь через трудности, ссоришься и все равно не оставляешь, несмотря ни на что. Семья – это те, кого выбираешь ты сам.
- У тебя ведь тоже есть семья, да? – кивает Бомгю куда-то вдаль, очевидно, подразумевая собравшихся сегодня в поселении стражников.
- Да, - соглашается Вэй Гуанмин с каким-то теплым щемящим чувством на душе, - они – моя семья.
- Думаю, каждый, кто удостоится чести войти в твою семью, самый счастливый на свете. Многим хотелось бы стать ее частью, наверное.
Вэй Гуанмин улыбается. Бомгю попался.
- Пойдем спать, - только и говорит он, увещевая юношу, как ребенка, - ты уже пьян и вот-вот свалишься прямо с крыши в попытках не уснуть.
- Может, ты и прав, - медленно соглашается Бомгю, глядя на него счастливо-пьяными глазами, - уложишь меня?
После этих слов с крыши едва не сваливается Вэй Гуанмин.
➴
Это оказывается столь просто – заботиться о человеке, когда искренне беспокоишься о его благополучии. Вэй Гуанмин неторопливо там и здесь поправляет циновку, пока Бомгю в другом углу комнаты долго стоит, опершись о таз с водой, то глядя на свое отражение, то вновь склоняясь, чтобы плеснуть в лицо холодной водой.
- И как ты только умываешься такой? – недовольно бормочет Вэй Гуанмин, перенося таз со стула на стол. Бомгю довольно, будто заласканный котенок, улыбается ему, когда хранитель буквально за ручку тянет его к циновке.
Неожиданно юноша останавливается на полпути, заставляя Вэй Гуанмина обернуться к нему, и слишком серьезно, даже почти трезво говорит ему:
- Останься, - твердо и уверенно, - я могу расстелить себе на полу, а ты ляжешь на циновку. Нечего таскаться туда-сюда, лишний раз разбрасываясь энергией.
- Она божественна, Бомгю.
- И именно поэтому не следует понапрасну растрачивать ее! Не понимаю, зачем ты вообще постоянно перемещаешься туда-сюда, если тебе с радостью предоставят ночлег в поселении, - и добавляет тихо, - да даже я тебя бы без вопросов приютил.
Вздохнувший было Вэй Гуанмин только улыбается на произнесенные слова и ласковее, чем когда-либо и кому-либо еще, говорит:
- Я останусь, Бомгю. Ложись на циновку, она большая, вместимся как-нибудь.
Тут же засиявший от радости Бомгю с готовностью кивает и, быстро сняв с себя обувь, забирается на циновку, подгибая к животу ноги и натягивая на себя одеяло, большую часть все равно Вэй Гуанмину оставляя. Неторопливо присев на другой стороне циновки, стражник перетягивается через юношу и натягивает тому еще немного одеяла, чтобы полностью закрыть Бомгю от холода, на чужое недовольное сопение лишь тихо приговаривая:
- Все-все, мне просто столько одеяла не нужно. Я, во-первых, сам способен температуру своего тела контролировать, а во-вторых, не нуждаюсь в такой груде.
Бомгю бормочет что-то себе под нос, уткнувшись носом в циновку, но постепенно успокаивается, и, когда Вэй Гуанмин устраивается рядом, вытащив из волос шпильку и заставив локоны заструиться вдоль спины, он уже почти спит.
Приняв текущее положение дел, Вэй Гуанмин слегка ворочается, пытаясь найти удобную позу и ощущая себя странно от самой мысли о том, что спит в одной кровати с человеком, не связанным с ним браком, что азиатским сообществом всегда яро порицалось. И все-таки чужое тепло рядом ему до безумия нравится. Закрыв глаза, хранитель уже настраивается было искать забвения в пересчитанных звездах на иллюзорном небе, когда Бомгю вдруг подает голос:
- А какую маску носишь ты?
- Маску? – растерявшись от неожиданности, переспрашивает Вэй Гуанмин.
- Да, - серьезно кивает Бомгю, встречаясь с ним взглядом, когда хранитель глаза раскрывает и подмечает, что юноша будто и вовсе не планировал засыпать, - расскажи мне о том, что не видят окружающие.
- Какой сложный вопрос ты задал, - усмехается Вэй Гуанмин, но стушевавшись, когда настойчивость в чужих глазах не рассеивается в пыль, - на самом деле, я не знаю, ношу ли маску или нет. Слишком привык и уже не отличаю, отлично ли веду себя с близкими от того Вэй Гуанмина на собраниях двух пантеонов или где-либо еще. В моей бренной жизни… там точно не было никакой маски. Я был обычным семнадцатилетним парнем, наивным, как последний простак, так неудачно родившимся и выросшим в деревне, попавшей под оккупацию вражеским государством после проигрыша нашей страны в битве. У меня была мать… она была моей первой семьей, и я помню ее как замечательную женщину, всегда бойкую и не иссякающую энергией. Однако за год до оккупации она тяжело заболела, вскоре уже и вовсе не сходя с постели. Я делал все, чтобы прокормить нас в одиночку, но после войны это стало лишь сложнее. Однажды за сокрытие монет от воинов я получил розгами по спине, и ровно в тот же день у нас закончилась еда, да пошла самая страшная метель за многие года. Я побрел в поисках пропитания, зная, что соседи и сами сейчас страдают и больше не дадут мне ни капли каши или крошки хлеба, когда услышал крик знакомой девочки из поселения. Если честно, сейчас я уже не помню ее имени, но тогда я был очень напуган, а потом и вовсе в ярости, потому что вражеский воин хотел совершить над ней насилие. В попытке спасти ее у меня не осталось иного выбора, кроме как убить этого воина, заодно обрекши на смерть и себя. Так я стал хранителем. Потом…? Потом все происходило очень тихо и серо. Я сосуществовал с Джахи, который тогда был просто взбалмошным, но не по-настоящему злым, встречал новых стражников пантеона, учился чему-то, но все это… не имело ровно никакого смысла. Сейчас я для самого себя определился, что моя миссия как стражника должна заключаться в действительно осязаемой помощи людям, как, например, содействие в строительстве или оказание поддержки нуждающимся, контроль над войнами и властью. Вся же остальная политика, которой придерживаются остальные стражники, сейчас кажется мне вещью, которая только больше делает нас бесполезными. Люди и так практически при каждом крупном событии оказываются на грани смерти и все равно выживают, как невероятно упорные существа. Вон, даже те же энергетические сущности были воссозданы как ваша попытка выжить, так о какой великой миссии идет речь в наших устах, если реальной значимости в жизни людей мы не привносим, зациклившись лишь на одном подвиге во время бренной жизни?
- Да, ты прав, - соглашается Бомгю, - часто я и сам задавался вопросом о том, что же вы вообще делаете, если зачастую никого не слышно и не видно, пока дело не касается политических интриг, но сейчас я вижу, как ты и твоя… семья делают все, что возможно, ради оказания действительно осязаемой помощи. Думаю, если бы больше людей знало о вас, они были бы безумно благодарны.
- Может быть, а может и нет, - усмехается Вэй Гуанмин.
- Знаешь… мне кажется, у тебя есть маска, - играясь с крошечной дырой в одеяле, говорит Бомгю, - пусть и незаметная, но с ней тебе тоже легче живется. Ты ведь постоянно строишь из себя одно хладнокровие и безразличие, но на деле в твоем сердце живет столько сожалений, огня и искренности. Возможно, это и не плохо, но мне… мне очень нравишься ты настоящий.
- Ты мне тоже нравишься таким. Без масок, - усмехается Вэй Гуанмин, - и вообще ты – первый из людей, кому я позволил себе открыться.
- У тебя что, никогда не было человеческого друга? – смешно округляет глаза Бомгю, заставляя отблески предметов мерцать на дне его зрачка, - а в бренной жизни?
- Я всегда был сам по себе, - безразлично поводит плечом хранитель, - ни с кем не удалось сблизиться, да и забот было предостаточно, чтобы особо и не тянуться к этому. Пока у всех была лишь работа в поле или в лавках да девчонки, я должен был заботиться о матери.
- Как же это так, - надламывает Бомгю брови, выглядя до смешного несчастным, - тогда… Тогда я буду твоим первым человеческим другом! Другом, с которым ты можешь позабыть о том, что являешься стражником! Хочешь?
Вэй Гуанмин замирает.
- А ты… хочешь? – осторожно спрашивает он и получает в ответ шлепок по плечу.
- Конечно, хочу! Еще с того момента, как впервые тебя увидел!
- Тогда… тогда ладно, - кивает Вэй Гуанмин и слабо улыбается, - будь моим первым человеческим другом.
Он не понимает, почему ему так тепло от этих простых слов, сорванных с чужих уст.
- Раз мы с тобой друзья, и у тебя никогда не было опыта в человеческой дружбе, я обязательно должен дать тебе прозвище. Но так как прозвище – это банально и скучно…, - задумчиво бормочет Бомгю, когда Вэй Гуанмин уже хочет было ему возразить, - тогда я даже придумаю тебе имя! Корейское имя, как символ нашей дружбы и благодарность за все, что ты сделал для Чосона!
- Имя? – выдыхает Вэй Гуанмин.
- Да, имя, - как болванчик кивает Бомгю, - только какое бы тебе подошло… ничего и в голову не идет, тебе же нужно что-то особенное, как можно дать тебе нечто простое? Благородное и изысканное…. Точно! Тэхен! Тебя будут звать Тэхен! Оно как раз имеет корни в китайском языке и несет два этих значения! Как тебе?
- Это… это очень красиво, - сглатывая невесть откуда взявшийся во рту ком нервозности, отвечает Вэй Гуанмин, - очень красивое имя. Спасибо.
Он чувствует, как внутри что-то очень сильно сжимается, прорастая лианами и обвивая колотящееся сердце. Ему кажется, что весь этот момент – иллюзия, что такого не может быть. Вэй Гуанмин, проживший тысячи лет, не должен находить столь много чего-то дорогого в просторной пустой комнате, тонком одеяле и одном единственном имени. Вэй Гуанмин не должен чувствовать себя из-за ряда случайных реплик и обстоятельств столь благодарным. Он не должен чувствовать что-то обжигающее в глазах.
Он не такой.
Вместо этого Вэй Гуанмин просто резко прижимается к Бомгю, вцепляясь в помятый ханбок пальцами, отчаянно тяня, зарываясь лицом в чужой воротник, намеренно заставляя себя задыхаться в ткани и никогда не желая тепло этого слабого человеческого тела отпускать.
- Впредь всегда зови меня так, - и тихое, - пожалуйста.
Он ощущает, как Бомгю поначалу застывает, будто статуя, а затем сам притягивает его чуть ближе к себе, осторожно похлопывая по спине и позволяя Вэй Гуанмину просто раствориться в этом прикосновении, почувствовать себя не стражником, тянущим всех на себе, но простым мальчиком, о котором тоже кто-то может заботиться.
Когда жжение в глазах отпускает, и Вэй Гуанмин все еще чувствует себя оттаявшим льдом на солнце, но уже более собранным, он поднимает голову и глядит на чужое невероятно красивое лицо снизу-вверх, слегка дрогнув, когда осознает, что все это время Бомгю, не отрываясь, глядел на него.
- Почему ты так смотришь на меня?
- Просто никогда не думал, что буду лежать с тобой вот так, совсем рядом, и ты будешь давать себя держать.
Вэй Гуанмин фыркает и укладывает голову на подушку, от Бомгю все же не отцепляясь и себя отпустить не позволяя.
- Не обольщайся, мне всего лишь холодно.
Бомгю лукаво прищуривается, будто, - всегда, - видя его насквозь.
- Разве твоя божественная энергия не способна тебя согреть?
Вэй Гуанмин не знает, что ответить. На самом деле, в какой-то мере ему действительно холодно. Ночью озеро сильнее скребется по легким и внутренностям, заставляя все тело поджаться и дрожать от воспоминаний.
Та смерть была страшной. Он не хочет возвращаться в нее сегодня. Хотя бы этой ночью он не хочет сам контролировать свою температуру.
- Спи, - вместо этого в приказном тоне говорит он Бомгю и закрывает глаза первым.
Вэй Гуанмин слышит, как Бомгю усмехается, ворочаясь рядом и вскоре тоже успокаиваясь. Проходит время, и Вэй Гуанмин не может точно понять, на сколько он застыл в одной позе, но, даже несмотря на все никак не идущий сон, ему очень тепло.
Вэй Гуанмин, - нет, Тэхен, - в конечном итоге, засыпает, чувствуя, что сегодня ему впервые не будут сниться неясные мутные сны. Сегодня ему до боли хорошо.
➴
Проходят дни, в которых солнце неустанно скрыто от людских глаз за ширмой тяжелых грозовых облаков, когда Тэхен поднимается в горы и нарывает цветов. С тяжелым сердцем идя на могилу, он осторожно пристраивается рядом с надгробием Рюджин и долго расставляет цветы в правильном порядке: ему все кажется, что они недостаточно красивы, и наемница заслуживает большего, поэтому ему нужно постараться чуть лучше.
Рюджин хотела вернуться домой, и она сделала это. Задача Тэхена как ее друга – сделать все, чтобы на новом месте пребывания ей было хорошо.
Он долго смотрит на иероглифы чужого имени, не обращая внимания на раскаты грома где-то вдалеке. В голове проносятся все смерти, что он пережил на своей памяти, каждое несчастное лицо и жертву обстоятельств, измученных друзей, дорогого сердцу человека, ползущего к нему с улыбкой. Сейчас он как никогда искренне ненавидит то, что любая дорога, по которой он идет, в конечном итоге приводит к чьей-то гибели.
Вэй Гуанмин ведь посланник смерти и возрождения.
Он сам виноват в том, что не уничтожил Джахи еще столетия назад. Тогда солнечной, хорошей Рюджин никогда не пришлось бы страдать. Тогда смерть Вэй Гуанмина не была бы глупой, напрасной, когда он фактически не сделал ничего полезного, привел к гибели целый клан и расстроил всех зазря.
Он погружается глубоко в свои мысли, когда сзади доносится громкий оклик трясущимся голосом:
- Тэхен!
Он оборачивается и застает, пожалуй, одну из самых ужасных картин: трясущийся на грани приступа паники Кай в одном тонком ханьфу, так не подходящем нынешней погоде, что глядит на него со слезами, льющимися по щекам рекой.
- Что такое? – подрывается с места Тэхен.
- Дядюшка Чжао… он…, - Кай машет руками, некрасиво скукоживая лицо, когда по всему его телу проходят судороги душевной муки, - он умер, Тэхен.
Нет. Это невозможно.
Тэхен, которому этот язвительный мужчина из паба с сомнительной репутацией стал кем-то вроде хорошего старшего приятеля, не хочет в это верить.
Ему страшно даже на секунду представить, что могло заставить этого непобедимого мужчину склонить голову перед смертью.
А потом Тэхен вспоминает.
Голова взрывается болью. Не вслушиваясь в дальнейшее несвязное бормотание Кая, он подхватывает друга за локоть и летит, огибая здания, вдавливая ботинки в лужи и грязь прямо к залу приемов главы.
Там, застыв спинами к входу, неподвижно стоят, будто две заледеневшие молчаливые статуи, Юй Шуанг и Цзян Болин. Услышав звук поспешных шагов и распахнутую Тэхеном дверь, гулко ударившуюся о стену, они оборачиваются к нему, и он все понимает по одному единственному взгляду на их лица.
- Вэй Гуанмин, - уважительно склоняет голову глава, выглядя как никогда прискорбно, - думаю, Кай уже все рассказал…. Ваш знакомый был убит прошлой ночью.
- Кем? – хрипло спрашивает Тэхен, неосознанно сжимая запястье Кая так, что то значительно бледнеет, но юноша, кажется, совсем не обращает на это внимание.
- Боюсь, вы и сами знаете ответ, - сочувственно произносит Цзян Болин.
Он видит, как в глазах Юй Шуанг мелькает намек на жалость. Он едва не отшатывается назад.
Нет-нет-нет. Вэй Гуанмин опять все испортил. Он опять подставил кого-то.
Кто-то опять умер из-за него.
- Я… попросил его тогда, чтобы если кто-то придет за мной, пусть он не рассказывает обо мне, - пересохшими губами медленно произносит Тэхен, - он посмеялся тогда только, но… Я впервые в своей жизни не смог предугадать подобного исхода.
Глупо и банально, но он надеялся на то, что по следам придет кто-то иной, а не Джахи и его пособники. Глупо, но он думал, что они хозяина паба не убьют. Он думал, что Джахи не настолько еще слетел с катушек.
Вэй Гуанмин, тысячелетиями существовавший бок о бок с проворным интриганом, жестоким стратегом, властолюбивым и избалованным в прошлом человеком, не подумал, что все действительно может обернуться в подобную сторону. Его затуманенное жалостью к самому себе сознание не смогло просчитать, понять элементарной истины, сложить два плюс два. Он, стражник, что должен защищать, ради собственной выгоды намеренно позволил умереть за него человеку.
Конечно, подобное происходило. В попытках защитить за него умирали многие одаренные клана однажды. За него умирал и клан кицунэ, по столь несчастливой случайности заключивший с хранителем договор. За него умер и самый близкий человек, но никогда… никогда в своей жизни он намеренно не оставлял кого-то умирать за себя.
- Тэхен, - вцепляется ему в плечо Кай, - Тэхен, дыши, все нормально. Я здесь, с тобой. Ты не виноват, ладно? Ты не мог всего предугадать. Ты не виноват.
- Это не так, - усмехается Тэхен, качая головой, - я мог предугадать. Конечно, черт возьми, я мог и все равно подставил его! Лишил тебя близкого человека! Лишил жизни того, кто пусть и с видимыми плевками и насмешками, но был ко мне добр!
К Тэхену мало кто был добр, что при этой жизни, что при той.
- Ты же знаешь, что он мог сдать тебя, - твердо говорит Кай, будто это не его нужно успокаивать от лихорадочной нервозной тряски, - он мог, Тэхен, но не сделал этого. Дядюшка Чжао всегда был упрямым человеком. Думаю, даже если бы ты не попросил его об этом, явись эти… западники туда, он все равно тебя бы не сдал.
Тэхен ухмыляется сквозь злые слезы, пытаясь выскользнуть из чужой хватки и приближаясь к грани, когда его не отпускают.
Ни Вэй Гуанмин, ни Тэхен не заслуживали такой жертвы.
- Они пришли за тобой, Тэхен, - глядя прямо ему в глаза, медленно и четко, как опасному хищнику на грани безумия, говорит Юй Шуанг, - и этот человек не сдал тебя. Он был смел и силен. Так помни его за эту храбрость, а не за то, что ты в его смерти виновен, когда это был его собственный выбор. Помни его и за эту вещь…
Она протягивает ему маленькую, сжатую в комочек бумажку.
- Его доверенный человек попросил передать тебе и Каю это, как только кто-то из вас или связанные с вами люди придут в паб.
Дрожащими руками Тэхен раскрывает бумажку. Кай болезненно всхлипывает, зажав рукой рот.
«Чжао Лисинь – великолепный и красивый рассвет».
Имя – способ помнить человека.
- Сделайте все, чтобы обеспечить ему достойные похороны, - твердо говорит Тэхен, сдерживая слабость в голосе.
- Конечно, - уважительно склоняет голову глава.
- Что будешь делать дальше? – интересуется Юй Шуанг железным тоном, будто зал для приемов главы сейчас не накален до предела из-за горя.
- Что буду делать я? – усмехается Тэхен, - конечно, напоминать Джахи о том, что я тоже на многое способен. Я могу во всех смыслах его уничтожить.
Играясь с жизнью и смертью живых существ, Джахи совсем позабыл о том, кто здесь настоящий властитель над концом и началом.
➴
- Наконец-то сегодня мы все в сборе, - с возвышенной радостью вещает Джахи, заглядывая в глаза каждому из хранителей и особенно заостряясь на хранителе Поднебесной.
- Я был еще на нескольких собраниях после вспыхнувшего… разногласия, Джахи, не к чему себя так утруждать, - улыбнувшись, громко говорит Вэй Гуанмин, заставляя все внимание обратиться к нему.
- На нескольких, но не на всех, - открыто ухмыляется Гошгар, и это, наверное, единственное живое существо, которое Вэй Гуанмину так же ненавистно, как и Джахи, - после твоего отсутствия на большинстве из них мы подумали, что, возможно, ты не хочешь идти с нами на контакт или попросту… испытал нелицеприятные чувства, вызвавшие желание залечь на дно.
- Гошгар, перестань, - одергивает его Джахи, только Вэй Гуанмин не верит не единому добродушному блику на его лице и успокаивающему бархатистому голосу, что каждый раз заставляет всех завороженно замирать.
- Поспешу расстроить твои ожидания, - с открытым вызовом глядит Вэй Гуанмин хранителю тюркских земель прямо в глаза – он почти полностью уверен, что стрела, запущенная в его плечо – дело рук именно этого стражника: только он в течение многих лет мог оставаться столь верной псиной Джахи, - все это время я помогал Чосону восстанавливаться после разрушительной войны. Более того, у меня были и свои дела в клане, так что, боюсь, заботы о наших разногласиях были последними по важности для меня.
“Постарайся лучше, давай” – завуалированно говорит он Гошгару глазами, - “Попробуй еще раз открыть рот на меня и мои дела”.
- Мы рады, что ты активно вовлечен в общественную деятельность, Вэй Гуанмин, - примирительно говорит Джахи, - все-таки давно уже не случалось такого, чтобы ты интересовался чем-то, кроме обсуждений пантеона.
О, сколько разных уколов всего в нескольких словах. И о закрытости хранителя издевка, и напоминание о том, что он всегда поперек египетского стражника шел.
- Боюсь, ваши беседы, а также поставленные фантастические цели и откровенно интересные, - глупые, - предложения были моим единственным развлечением многие года, - открыто насмехаясь, откидывается Вэй Гуанмин на спинку сидения, - сейчас же я действительно начал открываться миру.
И медленно, но верно идти к тому, чтобы полностью разрушить тебя, египетский стражник.
- Славно это слышать, - натянуто улыбнувшись, будто почувствовав скрытые мотивы хорошего настроения хранителя Поднебесной, произносит Джахи, - однако необходимость развлекать тебя не может стоять выше нарушенного договора. Мы все еще требуем передать Чосон в управление всех двух пантеонов, Вэй Гуанмин.
- И я в который раз говорю вам, что этого не сделаю, - пожав плечами, парирует он, - по-моему, это уже давно решенный вопрос.
- Но разве тебе не тяжело нести это бремя ответственности сразу за несколько территорий в одиночку, Вэй Гуанмин? – вкрадчиво интересуется Джахи, - конечно, возможно, ты уже привык к этому и не ощущаешь ничего странного, но подобное руководство – это уже тяжело, а уж особенно когда у тебя нет надежного ночного стражника рядом…
- Наличие или отсутствие ночного стражника рядом со мной не значит, что я ни на что не способен, Джахи, - тебе ли это не знать лучше всех, - и это никак не касается нынешней темы.
- Как раз-таки и нет, - подает голос Рори, взирая на него из-под огненно красных прядей волос, спавших на лоб, - это напрямую касается твоего контроля над Чосоном. Мы уже давно выяснили, что дневной и ночной стражники, совместно руководящие одной и той же территорией, - закономерность системы, созданной мирозданием. Ты же, прости меня за откровенность, в нее совсем не вписываешься. Мы никогда не приуменьшали твоей значимости в работе и существовании всех двух пантеонов, однако нельзя не заметить, что в чем-то ты действительно сильно уступаешь именно благодаря отсутствию кого-то верного под твоей рукой рядом, преданного исключительно тебе, а не своим территориям.
- Мы знаем, что дополнительная ноша может стать для тебя непосильным бременем, и хотим облегчить твои страдания, Вэй Гуанмин, - мягко добавляет Джахи.
- Мне нравится, как интересно получается: все прошлые столетия вас никак не интересовала одна из крошечных стран Азии, а как только я взял ее под свой контроль после того, как кое-кто попытался злоупотребить своей властью, вы все вдруг посчитали ее самой важной на свете. Есть ли в ней что-то такое ценное, чтобы так за нее бороться, господа? Точно ли вы отстаиваете демократичность существующих в пантеоне порядков? Точно ли беспокоитесь обо мне? Или попросту не хотите признавать, что попытка отвоевать себе кусок земли, попутно продвигаясь по плану установления контроля над всеми территориями, может не осуществиться, и вас это злит до дрожи, а потому вы пытаетесь пойти по иной тактике, давя на якобы больное?
- Все не так, Вэй Гуанмин, - оспаривает его слова Имани, и он знает, что, возможно, в ее случае это действительно так: стражница Африки с Джахи поддерживала нейтралитет, хоть и зачастую вставала на его сторону, принимая выбор большинства.
- Тогда почему же прямо сейчас мне пытаются указать на мою некомпетентность и неполноценность те самые стражники, что так беспокоятся обо мне по их же словам? Почему они считают, что если вписываются в идеальное понятие системы, придуманной мирозданием, то я являюсь его абсолютной ошибкой, выгодной лишь по ряду причин? У мироздания на все свои планы, и я уверен, что он оставил меня без ночного стражника не просто так, - долгую часть своей вечной жизни Вэй Гуанмин и сам задавался вопросом, почему все так вышло, только позволить кому-то постороннему указывать на это хранитель не позволит, - а своими словами вы, получается, оспариваете его волю, уважаемые стражники?
Все хранители тут же устремляют взгляд к высокому прозрачному куполу, открывающему вид на небо, и прислоняют скрещенные ладони прямо к сердцу.
- Мы бы никогда не посмели, мироздание, - смиренно произносит Джахи, преданно глядя наверх. Вэй Гуанмина едва не тошнит.
- Сколь подло с твоей стороны пытаться выставить нас в плохом свете перед мирозданием, лишь бы перевести с себя стрелки, - говорит ему Миккель, - что, не можешь признать свою слабость? Ты всегда был достаточно мягкотел, давай признаем, Вэй Гуанмин. Что в вопросах самого себя и своего предназначения, что в подборе со всего света этих маленьких одаренных, портивших людям жизнь, ты всегда руководствовался лишь своим чувствительным сердцем, никогда не прислушиваясь к товарищам и разуму, заодно и за выгодой успевая угнаться.
- Думаешь, многое знаешь обо мне, Миккель? – прищуривается хранитель.
- Но это действительно так, Вэй Гуанмин, - Джахи склоняет голову набок, - мы признаем, что были неправы, когда так жестоко расправлялись с детьми, у которых едва проявился дар, однако это никогда не было твоей обязанностью – брать их под свое крыло. Я уверен, что ты делал это из благих намерений, потому что у тебя и вправду большое сердце, но ты наверняка осознавал, какое преимущество даст тебе наличие существ, боготворящих своего спасителя, и, тем не менее, не предпринял ничего, чтобы убедить нас в том, что тебя не стоит опасаться. Неудивительно, что подозрения начали расти уже тогда. Сейчас же ты тоже определенно не помогаешь.
- И что ты сделаешь с этим, Джахи? – выгибает бровь Вэй Гуанмин, - убьешь меня?
Ты же уже пытался, разве нет, египетский властитель?
- Я уважаю тебя, Вэй Гуанмин, мы же ведь первые хранители, что появились на свете, всегда должны идти рука об руку вместе. Никогда я не посмел бы тебе навредить, - будто бы искренне оскорбляется Джахи, - просто… ты уверен, что справишься? Уверен, что мы зря требуем от тебя чего-то? Если нападение на тебя повторится… или произойдет что-то иное, ты сможешь с этим справиться?
- Что ты имеешь в виду? – холодно интересуется Вэй Гуанмин.
- Я лишь беспокоюсь. Ничего серьезного. Прости за то, что лишний раз лезу в твои дела. Что ж, давайте просто закроем пока этот вопрос, - египетский стражник вздыхает, - кажется, мы все переборщили сегодня. Продолжим же с других насущных вопросов.
Вэй Гуанмин или новоиспеченный Тэхен только тяжело вздыхает, зная, что все снова придет к нему буквально спустя пару минут.
Лучше бы он болтовню Бомгю так долго выслушивал, чем терпел эту пустую воду в их словах, честное слово.
➴
- Ну и денек, - выдыхает Джозиас, как только они перемещаются в поселение индейцев после собрания, тут же с шумом усаживаясь прямо на траву и прислоняя руки к весело поблескивающему костру.
- А где Юки и Тэкео? – оглянувшись по сторонам, интересуется Ренита и укладывает руки на плечи своего супруга, заглядывающего в висящий над костром котелок.
- Отправились в поселение, - просто отвечает Вэй Гуанмин, устало поводя напряженными плечами, что тянут от слишком долгой нагрузки.
Джозиас хитро прищуривается и толкает безразлично сидящего рядом Удома, что скрестил ноги и внимательно разглядывает какую-то безделушку в своих руках.
- Какое у них… прыткое нынче желание все чаще в поселении бывать, - видя, как глаза всех стражников сияют неприкрытым озорством, Вэй Гуанмин лишь фыркает, укладывая голову на колени.
- Вы еще Тэкео об этом скажите.
- Да ладно, - пожимает плечами Сакагава, - он, может, и ворчал первое время, да продолжал таскаться за Юки сначала от беспокойства за мальца, а потом просто потому, что и сам прикипел к ёкаям там. Хенджин этот и его не оставил равнодушным.
- Хороший он юноша, - локтем толкнув Сесиля, чтобы тот убрался подальше от костра, говорит Калиан и сам начинает помешивать кашу, удовлетворено прищуриваясь, когда понимает, что местные индейцы постарались на славу, - простой такой. Улыбчивый. Самое то и как друг для Тэкео и как возлюбленный для Юки.
- Интересно, они уже поцеловались? – мечтательно вздыхает Сакагава, а Ренита стучит ей ложкой по лбу.
- А вот это уже не твоего ума дело, дорогая.
- Друзья – это важно, особенное новые, - вдруг говорит Сесиль, - Тэкео постоянно несет ответственность рядом с нами. Ему важно заиметь кого-то другого близкого для души рядом, который, к тому же, не будет портить ему нервы и отличаться свободным нравом, при этом постоянно попадая в неприятности.
- Это уж точно не про вас с женой, Сесиль, - насмешливо говорит Калиан.
- Ну, вот про него – да, - кивает на хранителя Поднебесной Ренита, а Вэй Гуанмин только устало смотрит на них.
- Ты какой-то кислый сегодня, - подмечает Джозиас, усаживаясь ближе к нему, плечом к плечу, - расстроился, что у Тэкео новый друг? Не переживай, ты всегда будешь для него самым важным живым существом, о котором он будет заботиться в первую очередь.
- Не беспокоюсь я об этом, - морщится Вэй Гуанмин, - просто вспоминаю все, что было на собрании.
- Голова расколется на части от боли, если каждое слово Джахи вспоминать, - отмахивается Джозиас, - нечего даже слушать этого идиота.
- Но он сказал слова, о которых невозможно не думать, - спорит Вэй Гуанмин, - было что-то такое… не могу понять что, но последние речи его в споре мне не понравились.
- Нам тоже, - кивает Ренита, - стоит быть осторожнее.
- Стоит просто, наконец, хорошенько их проучить, - раздраженно отзывается Калиан, - мало того, что они сразу набросились на тебя с одними и теми же избитыми требованиями, так еще и начали напоминать о всех твоих, по их словам, проступках! Будто они святые, тоже мне.
- Ставить тебе в укор отсутствие ночного стражника рядом было отвратительным ходом, - качает головой Ренита.
- В чем-то они, может, и правы, - пожимает плечами Вэй Гуанмин.
- Нет, не правы, - твердо, но с мягкими нотками в голосе отвергает его слова Сесиль, - как ты уже говорил, на все воля мироздания. Вопрос, который они подняли, никак не касается вспыхнувшего конфликта. Это переход личных границ. Они захотели унизить тебя и взять манипуляциями. Может, это и могло стать действенной тактикой, но уж точно недопустимо в приличном обществе.
- Кто вообще дал им право судить о твоей приемлемости в качестве стражника? Ровно, как и напоминать об одаренных и противостоянии, вспыхнувшем, когда все сторонники Джахи пытались их истребить? – добавляет Сакагава, зло хмурясь, - говорят об этом так, словно эти детские жизни ничего не значили. Не слышала в их словах ни капли раскаяния.
- И не дождешься ты этого от них, - машет рукой Калиан на слова сестры, - на шкуру их всех надо попросту пустить.
- Смотри, как бы тебя не пустили, - насмешливо говорит Ренита, - вон, уже разработки твои секретные на Вэй Гуанмине апробировали. Ты можешь стать следующим, а потом и преступником заодно заклеймят твой труп, как удобно.
- С тем, кто сделал это, я разберусь первым, - зло сжимая кулаки, сцеживает сквозь зубы Калиан, отдавая ложку Сакагаве, чтобы та наложила всем немного каши в чаши, - если бы я знал, что все вышло так…
- Но ты не мог предугадать, - перебивает его Вэй Гуанмин, - нельзя все в этой жизни просчитать, Калиан. Я не погиб тогда, оно и славно.
Наступает тишина, в которой одни чувствуют себя неловко, другие – виновато. Тогда Джозиас прищуривается, глядя на солнце, и с чрезмерной наигранностью важно произносит:
- Вот знаете, если я умру, то хотел бы быть похоронен здесь.
- Ты очень помогаешь, Джозиас, - качает головой Ренита.
- Нет, серьезно! Мы не знаем, что может случиться в будущем, а мне очень важно, чтобы после смерти хоть кто-то мог воплотить мои желания в жизнь, ведь, как выяснилось, теперь мы действительно не бессмертны. Здесь так хорошо, одни поля, солнце да уютное поселение рядом, чем не вариант? Так точно всегда светло и легко будет.
- А я бы вообще не хотел, чтобы мое тело где-то хоронили, - пожимает плечами Калиан, - проще просто сжечь. Так не будет тяготений и сожалений, когда из раза в раз близкие будут приходить ко мне на могилу, убираться и вспоминать обо всем, что было. Да, будут воспоминания, но так они смогут жить дальше.
- Я бы, наоборот, хотела, чтобы что-то от меня осталось, - говорит Ренита, и Сакагава согласно кивает, а муж дневной стражницы ласково глядит на нее, - наверное, мне эгоистично важно, чтобы обо мне помнили. Тем более, что иногда могила близкого умершего человека - единственное место, где можно вновь воссоединиться с ним и вспомнить о давно забытом чувстве полноценности, что посещало тебя, еще когда он был жив.
- А мне неважно, похоронили бы мое тело или нет, - вдруг говорит Вэй Гуанмин, - главное, чтобы не забывали мое имя.
- Почему именно имя, не историю?
- Потому что каждый будет интерпретировать ее по-своему, а имя – это то, что просто будет существовать и всегда принадлежать тебе, не приукрашенное чужими сказками. Имя – настоящий способ помнить и наиболее лучший.
- А ты, Удом? – повернув голову, спрашивает Джозиас у дневного стражника Таиланда.
- Что? – встрепенувшись, Удом будто только выплывает из транса, смотря на них непонимающим взглядом.
Все прослушал, думается Вэй Гуанмину. Обеспокоен чем-то, очевидно.
- Как бы ты хотел быть похоронен?
- Я…, - заминается Удом, водя взглядом по траве, - на самом деле, все зависит от того, как я умру, и как ко мне будут относиться после смерти. Но, думаю, если в памяти кого-то я останусь хорошим, то…
Он почти было договаривает, когда по поселению вдруг проносится ветер, и открывается воронка портала, откуда выходит взлохмаченный Тэкео. Он сжимает губы до белого оттенка, выглядя столь напряженным, что Вэй Гуанмин и некоторые иные стражники невольно привстают со своих мест.
- Что случилось, Тэкео? – спрашивает хранитель у друга.
- А-Мин, - выдыхает тот, и собственное имя звучит в ушах хранителя Поднебесной чем-то вроде дрожи, молитвы и надежды, - на поселение было совершено нападение. Хенджина ранили.
Если произойдет что-либо, сможешь ли ты с этим справиться?
Хороший вопрос, рано или поздно посещающий всех однажды.