Тронный зал они не раз видели пустым. Только прежде трон без короля не казался ни покинутым, ни осиротевшим. Как сейчас… Ниэллон прижал руку к заболевшему сердцу и склонил низко голову – не перед двумя принцами, а перед венцом, одиноко лежащим на сидении незанятого трона.
Не уберегли.
– Поднимите головы.
Келегорм Прекрасный стоял ближе, но приказал за двоих Куруфин Искусный, и улыбка у него была, как тлеющие в остывающей кузнице угли. Нехорошая. Младший из принцев был в отца и лицом, и нравом, да только то, что в Феанаро пламенело, в его сыне ядовито чадило.
Феанаро снёс бы им головы, а не заставлял…
– Рассказывайте, – Келегорм сложил руки на груди и царапнул взглядом острым, что наконечник стрелы, всех восьмерых, склонившихся не перед ними, а перед пустым троном. – Где потеряли нашего брата?
– И своего командира. Король Фелагунд взял с собой девятерых, но одного я здесь не вижу… – этот взгляд был не стрела, а глина: облепил лицо, сохранил в себе память, оставил след, который так и хотелось брезгливо стереть со щеки. Куруфин посмотрел так на каждого, прежде чем спросить осторожно: – Сбежал?
Захотелось взлететь по ступеням, схватить за ворот, поднять и встряхнуть со всей силы, чтобы не смел говорить такое, не смел обвинять… Каждому хотелось. Но Ниэллон стиснул зубы и сдержался. И все они сделали то же: слева Таурэндиль резко и шумно вздохнул, справа Эаргиль остался безмятежен, как прибой, только ножны меча сжал так, что узор на ладони останется. И другие тоже молчали, терпели, глотали обиду, ведь нельзя было ответить, сказать…
– Эдрахиль не сбежал!
Нарион. Конечно… Юный и резкий, разве он мог смолчать, когда Эдрахиля обвиняли вот так? Ещё и в том, чего он не сделал бы и под страхом смерти. Только бы не сказал лишнего, не обвинил в ответ… Сыновья Феанаро Пламенного порой хуже колючки в сапоге, да только и их нетрудно понять: боялись за брата. Боялись ещё тогда, когда государь решил идти – ведь отговаривали, убеждали взять армию… Будто сами не знали, что Финрод на такое никогда бы не согласился.
– Ну и где он тогда? – Келегорм шагнул ещё ближе, надвинулся, будто надеялся так выдавить из них правду. Сверкнули совсем по-отцовски светлые глаза, и взгляд вцепился в одного из них наугад. Но выбрал принц-охотник добычу неудачно: Эаргиль вскинул голову, по плечам расплескав потрёпанное темницей и дорогой тэлерийское серебро волос, и выдержал взгляд. И сам бросил вызов в ответ, прищурившись: а ну как я спрошу с тебя за давнюю обиду, принц?
Недалеко было до драки. Но Куруфин вмешаться не спешил, мазал взглядом по их лицам липко и широко, от первого до последнего и обратно. И так и стоял на верхней ступени, у самого трона, наполовину заслонив собой тонкий, беззащитный серебряный венец. Стащить бы оттуда…
– Нечего сказать? – Келегорм был охотником, но выбирал точнее его брат: спросил у всех, а взглядом подначивал Нариона. Правильно понял, что раз младший из них так хорошо начал, продолжит не хуже. Только вот без Эдрахиля главным был не Нарион.
– Эдрахиль в Дориате, – в том, чтобы шагнуть вперёд, под взгляды принцев, приятного было немного. Но Ниэллону ли было бояться, когда государь… – Государь пожелал прогуляться, а Эдрахиля просил проводить дочь Тингола и её возлюбленного…
– Ну, хватит, – Куруфин улыбнулся медово, и пришлось замолчать. Хотелось поёжиться и отступить в строй, но Ниэллон расправил плечи и остался стоять. – Мы уже слышали эту песенку, она звучит повсюду… Значит, повторяешь за дориатской девчонкой?
Не принцесса, а девчонка, только и всего? Потому, что отвергла твоего любимого брата, Куруфин Искусный? Потому, что оказалась умнее и ловчее тебя, посадившего под замок, ушла тайными ходами, о которых тебе государь Фелагунд до сих пор не рассказал?
Государь… он может так же уйти из северной крепости. Может, но не уйдёт.
– Ты спросил, принц Куруфинвэ. Я отвечаю.
Тронный зал наполнила тишина. Одного прямого, спокойного ответа хватило, чтобы сыновья Феанора поверили? Неужели удалось усмирить и гнев Келегорма, и подозрения Куруфина? Ниэллон расправил немного плечи: принцесса Лютиэн придумала славное объяснение, и оно даст государю время… чтобы вернуться. Так или иначе.
– А может, ты выгораживаешь своего друга?
Келегорм разорвал цепь, звеньями которой казались их с Эаргилем взгляды, и холодным пламенем обжёг его самого. Только взгляд… Но дурное предчувствие уже зародилось. Как слишком яркий закат, не предвещающий ничего доброго, кроме доброй битвы…
– И правда, – Куруфин Искусный прищурился, что-то выглядывая в восьмерых стоящих перед ним. – Песенка принцессы хороша, но мы слышали и другое.
Что ещё сыновья Феанора могли слышать? Какие слухи, какие сплетни опередили их, пеших и уставших?..
– Мы слышали, король Фелагунд остался в плену. А вот вы ушли… Сбежали, бросив своего короля?
– Воинам Инголдо не впервой бежать из той крепости.
Слова Келегорма как плевок в лицо. Не только им – государю, ведь оба раза все уходили по его приказу, и потому остались живы. А государь принимал на себя удар. Молвы – тогда, теперь же… Ниэллон вспомнил хищно блестящие в полутьме глаза Гортхаура, его руку, сплетенную с рукой короля. Если бы только это, он сам бы поверил, что Финрод смог договориться, поладить даже с тёмным чародеем... Но была ещё чужая одежда на короле. Её высокий ворот и длинные рукава. Ниэллон знал, что они скрывали, и Эдрахиль знал тоже. Но государь не казался несчастным, и они смолчали. И он остался…
Дрожь прокатилась ледяной волной, и скрыть её было невозможно. Не от цепкого взгляда Куруфина.
– Стыдно, певец? – хотелось резко ответить: мне нечего стыдиться, принц. Но дрожь прокатилась по телу снова, и Ниэллон смог только промолчать. Не стыдно… только короля своего он оставил. – Так ты оплатил своему королю? Не песней, не стрелами… Предательством.
– Мы никого не предавали! – Нарион! Удержал бы его кто, пока не сказал… – Государь приказал нам идти! А сам остался!
Рядом тихо вздохнул Эаргиль, словно горькая волна прошуршала по песку. Шелестом листвы перед бурей продлился этот вздох во вздохе Таурэндиля. Сам Ниэллон только глаза прикрыл на миг. Что теперь? Всё сказано.
– Остался? – своды и стены подхватили звучный, как у Феанора, голос Келегорма Прекрасного, зеркальца в стене за троном поймали не солнечный свет, а гневный блеск его глаз и отблеск меча, что он бездумно дёрнул из ножен. – Где остался?! Вы правда бросили его у тёмных тварей?!
– Бросили короля и оставили город без защиты, – мягкая укоризна, словно Куруфин Искусный журил сына за шалость, а не их готовился судить. Только какое право у него судить в этом городе, стоять у этого трона? Будь он хоть сотню раз Финроду родня, а наследовать ему будут Ангарато или Артанис, или Артаресто… да и король жив! Жив и вернётся. Гортхаур не убил и не… искалечил. Он отпустит.
– Ты зря винишь нас, Куруфин Искусный, – теперь они сцепились взглядами, как прежде Келегорм с Эаргилем. Накрепко, в безмолвном поединке воли. – Может, чести в нашем возвращении и немного, но мы не предатели. Государь велел нам уходить, и мы исполнили его приказ. А теперь вернулись беречь город, пока он…
– Не думай даже, – и не звон стали, а лязг цепей в этом голосе. А улыбка – всё тот же отравленный мёд, но она уже гасла. – Не надейся, певец, что вам теперь здесь что-нибудь доверят. Вы – предатели, и короля своего бросили волкам в пасть… Как знать, не было ли у кого-то из вас с ними сговора? Не служит ли один из вас Гортхауру? Или все вы?
Ответ был готов, и был всё тот же, но Куруфинвэ вдруг прищурился, и глаза у него блеснули. И в этом блеске Ниэллон увидел так ясно: не только чужого искусства нет для сына Феанора. Нет и чужой правды. Не важно, что они ответят, о чём попросят… Их приговор готов, и неспроста. Ведь тот, кто легко разрушил творение рук чужих и назвал своей чужую землю, теперь и чужое право судить и властвовать назовёт своим так же легко.
– Да что ты говоришь такое… – Нарион начал было, но грудью налетел на руку Таурэндиля, и его речь оборвалась. Да будто их собирались слушать.
– Молчать! - на своих псов ты кричишь так же, принц-охотник? Да только перед тобой не псы, и не твои.
– Промолчим, – вот и Эаргиль не стерпел. Злую насмешку даже не попытался скрыть, да и зачем теперь? – Что говорить, если вы уже решили всё, принцы нолдор, и наше слово ничего не стоит?
– Слово предателя во все времена ничего не стоило, тэлерийский лорд. А если не предателя – значит, труса. Вы живы, а у тебя, певец, остались стрелы в колчане. Так вы до последнего вздоха защищали короля? Так вы жизни свои отдали, чтобы только он не угодил к тёмным тварям в плен?
– Не тебе считать стрелы в моём колчане, принц Куруфин.
Стоило бы смолчать, но довольно он уже молчал. Серебряный венец за спиной Феанариона блестел, ловил робко редкие солнечные блики – день выдался непогожий. А должен бы сиять в волосах государя, и солнца ему тогда не надо… Только на чью голову его наденут теперь? Завтра же, или сегодня, чуть только от них, знающих слишком много, избавятся так или иначе?
– Довольно и того, что они там есть. Только крюка для тетивы не вижу. Потерял, певец?
В первый же день. Бросил где-то, а потом и не искал. Государю всё равно было, какой рукой друг натянет тетиву, и Ниэллон за это ему платил: стрелами в цель, песнями под его же игру на арфе, готовностью встать за плечом вторым – первым никогда не получится, пока жив Эдрахиль. За слёзы, пролитые над его раной, и за то, как покалеченной и здоровой ладони Финрод всегда касался одинаково. Да и платой ли такое зовётся?
Куруфину не понять.
– Давно потерял, Куруфин Искусный.
Принц улыбнулся ядовито.
– Жалеешь?
Улыбку Ниэллон отразил безмятежным зеркалом, прямо как в тот день, когда ремешки и кольца оплели его руку. Час спустя он расстегнул их навсегда, а лук переложил в правую.
– Безумно жалею.
Что золочёного крюка не было при себе там, в подземельях северного замка. Тогда его можно было бы поставить на кон и отыграть у хорошенькой стражницы хотя бы рубашку Нариона. А так удалось только не отдать штаны… Ниэллон улыбнулся веселее, и взгляд Куруфина потемнел. Не нравится, когда не ценят твоё искусство, сын Феанора? Ну, привыкай. Не дома.
– Пожалеть о другом у тебя будет время. Стража!
– Стража! – голос у Келегорма Прекрасного был звучнее. Младший брат же так и смотрел на менестреля.
– За город не беспокойтесь: отныне Нарготронд под защитой рода Феанора. И так будет всегда… даже если король не вернётся.
Ни руки стражи, ни дорогу до темницы Ниэллон не запомнил. Так и стоял перед глазами прощальный взгляд Куруфина Искусного, не просто тёмный – опасный, как ночь. Взгляд и пальцы, небрежно, снисходительно коснувшиеся серебряной короны…
Как же больно было знать: когда государь возвратится домой, ждать его будут тёмные твари.