Тело изнывало от усталости. Мышцы ощущались свинцовыми, голова — чугунной, а веки — каменными, и все его существо с нетерпением ждало сна, но сон не приходил.

Ти Фей чувствовал, что уснет даже раньше, чем коснется подушки, но когда он все-таки завернулся в одеяло и улегся на бок, ничего не произошло. Он лежал с закрытыми глазами и пытался слушать свое дыхание, пытался не думать о боли в мускулах и суставах, не обращать внимания на тяжелые веки, заснуть — но вместо этого постоянно прокручивал в голове события ушедшего дня, неловкие моменты из своего прошлого и мысли о том, сколько времени он уже провел вот так, в попытках заснуть. Повернулся на спину — не помогло, лег на другой бок и стал слишком четко слышать биение собственного сердца. С трудом разлепил сопротивлявшиеся глаза, уставился в потолок, как будто наказывая отказавшийся спать мозг бессмысленным взглядом в пустоту. С усталым стоном лег на тот бок, с которого начал, попытался считать про себя, но случайно сбился со счета и взялся крутить в голове назойливую детскую песенку. Решил улечься на живот, зарывшись лицом в мягкие подушки, но понял, что так нечем дышать; повернул голову, вспомнил, как попался отцу во время поцелуев со своим учителем музыки, разнервничался из-за этого события, хотя оно произошло тринадцать лет назад. Снова оказался на спине, откинул одеяло, замерз, натянул его снова; отклеил от мокрого лба налипшие волосы, встал, выпил воды из кувшина, лег, заворочался. За окном уже начинало светать, нетвердый, серый свет солнца пытался пробиться через плотную завесу серых туч, а сна не было ни в одном глазу. Разболелась голова, судя по ощущениям, начиналась мигрень; Ти Фей в сердцах швырнул подушку в сторону окна, слишком резко сел, отчего к боли добавилось головокружение, опустил ноги на ледяной мраморный пол. Камень как будто кусал за пятки, захотелось во что бы то ни стало залезть обратно под одеяло, но Ти Фей уже знал, что это лишь продолжит ночные мучения. Выданная ему вчера ночная сорочка насквозь промокла от пота.

Если бы он мог себя заставить, то заплакал бы.

Отошел к окну, перекрытому решеткой, похожей на тонкое деревянное кружево; через отверстия в ней едва-едва удалось разглядеть край соседнего здания, очень сильно похожего на то, в котором он сейчас и находился. Вернее, вероятно похожего, потому что как ни пытался, вспомнить точно, в которой из частей дворцового комплекса оказался, Ти Фей не смог: ночью было слишком темно и слишком хаотично, чтобы что-то запомнить. Куда-то привели, где-то оставили; уже то, что сразу не выставили за порог, было поводом для радости, что уж говорить...

Снова напившись воды из фарфорового кувшина, стоявшего на винтажном пыльном письменном столе, он осмотрелся, решая, куда податься, раз уж лежание в кровати сделалось невыносимым. Хорошо бы найти эту Хуа уже сейчас, например, прямо под этим столом, и сразу отправиться домой. Надо послать Кью весточку, что он в порядке. Надо почистить зубы.

Ничего из этого Ти Фей не сделал, а только отодвинул от стола стул с высокой, до шеи, спинкой, сел на него и в прострации сидел добрых минут десять, пялясь в резной потолок комнаты и вслушиваясь в то, как шумели жуки, методично поедавшие древние стены.

Дверь отворилась, а Ти Фей даже голову не повернул в ту сторону. Если это смерть пришла, то смысл на нее смотреть? А если не смерть, то тем более не стоит оно внимания.

Кто-то шаркающей походкой приблизился к его стулу, и глубокий, утробный женский голос произнес, слегка перевирая звуки:

— При изъявлении желания принц приглашает вас к завтраку.

— "При изъявлении желания"? — передразнил Ти Фей, обернулся и в ужасе вскочил на ноги.

Перед ним стояло истлевшее тело, грязно-желтого, почти коричневого цвета, в котором отдаленно угадывалось что-то женское. Ее пергаментная кожа местами прилегала к мясу слишком плотно, а на других участках наоборот топорщилась, шелковый наряд нелепо болтался на оголившихся белых ключицах, а шея была сломана — наверное, так она и умерла — и чтобы голова не болталась туда-сюда, беднягу скотчем примотали к железной палке. Когда она говорила, челюсть ходила из стороны в сторону, и от этого звуки получались немного странные:

— При изъявлении...

— Замолчи, — попросил Ти Фей, выставив вперед руки. — Я пойду. Сейчас, только...

Надо бы переодеться, да во что? Голубое платье, скомканное, лежало у кровати, где он сбросил его вчера, собираясь пойти мыться. Ти Фей, конечно, взял его и даже разгладил на всякий случай, вдруг случилось чудо и за ночь оно стало менее противным, но ткань настолько впитала в себя всю грязь и мерзость города, что стала почти твердой и осыпалась мелкой вонючей крошкой на кожу. Это Ти Фей не наденет даже под страхом смерти. Даже если мертвая девушка оторвет от своей шеи железку и начнет дубасить ею Ти Фея по пяткам. Нет.

— Пошли, — он махнул рукой. В конце концов, некропринца по уродству никто не переплюнет.

На завтрак он зовет, ишь ты!

Ти Фей не стал даже обуваться, потому что тряпичные ботинки выглядели ничуть не лучше платья, и штаны не надел, ведь совсем уж по-дурацки было бы идти в джинсах и ночной рубашке. Так что заранее готовился мерзнуть, предполагая, что такая важная шишка, как воскрешенный императорский сынок, должен завести для себя целый отдельный дворец, куда добираться придется по улице; но мертвая женщина неспешно, шаркая обеими ногами, повела его в другую комнату того же здания.

В коридоре оказалось очень пусто и холодно. Комната, где он спал, сохранила детали древней обстановки, вроде деревянной мебели, резьбы и росписи на стенах; коридоры же, видимо, совершенно перестроили, и теперь пол, стены и потолок покрывали большие мраморные плиты, превращавшие их в однообразные сероватые тоннели, навевающие тоску и жуть. Холод от мрамора шел по костям ног до колена, к стенам было неприятно прикоснуться; да и в целом, пусть Ти Фей никогда не был фанатом истории, однако ему подумалось, что вот так переделывать древний дворец — кощунство.

— Он тут все мрамором обложил? — обратился он к женщине. — Ваш принц? Но зачем? Наверняка же красиво было!

— При изъявлении...

Ясно, значит, мозгов у нее особых не было, только одна цель — донести волю принца и привести Ти Фея. Ну ладно. Поговорим лично.

И если уж переделывать, то почему под мрамор?

Столовая — нет, будем называть ее "комната для приема завтрака внутрь", так как-то более по-королевски получается — располагалась в просторном и светлом помещении, одна стена которого была полностью заменена тонкой решеткой. Ти Фей заметил шов — наверное, там была спрятана дверь на веранду — а еще отметил про себя, что с улицы тянуло ужасным холодом. Весна еще толком не началась, а они почти на улице сидят!

Хорошо быть мертвым!

В центре помещения стоял круглый стол, такой большой, что при желании на нем можно было станцевать вальс. По окружности были расставлены как минимум двадцать четыре тарелки, каждая с темной красивой каймой и красным стилизованным изображением яблока на дне, похожем на традиционную вырезку из бумаги. Остальную площадь стола занимали уже блюда с едой, и хотя в доме Ти пищу тоже принимали всей семьей и в больших количествах, такого изобилия ему видеть не приходилось. Даже утка стояла, запеченная целиком — вот это завтрак!

К сожалению, впечатление было скорее печальное, чем торжественное: стол явно сервировали на двадцать четыре человека, а сидел за ним только один, да еще и совсем мертвый.

Ли занимал одно из мест, держался прямо, будто к нему тоже скотчем палку примотали, смотрел впавшими сухими глазами на еду и ничего не делал. Рядом с левой его рукой стоял стакан, от которого шел дымок, но принц даже не глядел в ту сторону; серебряное с узорчатой вышивкой платье висело на иссушенном теле как на вешалке.

Осмотревшись, Ти Фей шагнул к столу, и Ли медленно поднял глаза от пищи на гостя.

— А, — произнес он, немного оживившись, если так можно сказать. — Привет. Рад, что ты ответил согласием.

— Я, так сказать, изъявил согласование, — сыронизировал Ти Фей и подумал, что эта нелепая фраза бы очень понравилась Кью.

— Но могу ли я спросить... почему ты в ночном белье?

Он занял место напротив принца, так что переговариваться приходилось, крича через весь стол; расселся поудобнее, закинув ногу на ногу, скрестил руки на груди. Давал понять всем своим видом, что чувствует себя здесь как дома. Он не гость. Он хозяин. Жизни.

— Так я же завтракать пришел.

— И волосы не прибраны...

— Ты меня еще отшлепай за плохое поведение.

Повисла пауза, настолько тяжелая и мучительная, что Ти Фей страшно пожалел о сказанном. Наверное, все дело в бессоннице. Он ведь так и не сомкнул глаз за всю ночь. Тут не удивительно потерять самоконтроль...

Ли вежливо кашлянул и взял в правую руку палочки для еды, как будто собирался приступить к трапезе.

— Извини, — сказал он, — я должен был догадаться, что ты не в своем уме, еще когда ты пришел ко мне добровольно, прельстившись пятном пива в награде за свою поимку. Но все же я немножко удивлен.

Его сухое лицо ничего не выражало.

Надо было обидеться, наверное, ведь, в конце концов, Ли Ти Фей был нужнее, чем Ти Фею Ли, так что мог и повежливее общаться; но что-то пошло не так, и вместо обиды он расхохотался от всего сердца.

— Ну так, знаешь ли! Деньги не лишние.

— А свобода?

— А свободу к черту!..

— Ты же понимаешь, что я тебе не верю? — палочки медленно опустились рядом с тарелкой, так и не притронувшись ни к одному из множества блюд. — Не верю ни единому твоему слову. Я не прогнал тебя сразу лишь потому, что у меня нет выбора. Ты — или никто.

— И в чем же я такой особенный?

Вернее, хотел спросить, какая из великолепного множества его особенностей сыграла главную роль в этом конкретном случае, но решил не уточнять.

— Сам не знаю.

Вошла все та же женщина с железной палкой у шеи, толкая перед собой тележку с одним-единственным дымящимся стаканом, который с величайшей осторожностью переставила на стол рядом с Ти Феем; в стакане была горячая вода. 

Ли недолго помолчал, наблюдая, но поскольку Ти Фей сидел без движения, словно к месту прирос, и только поглаживал пальцами палочки, решил развить мысль:

— О тебе говорят, что история не знала некроманта сильнее. Что ты лучший из лучших. Струт'Гад так сказал. 

Ти Фей встрепенулся:

— Правда? Дедуля, что — правда?..

Но сам себя осадил и уставился в стол.

— То есть, да, конечно, я — самый лучший.

Такая привычная ложь на этих словах вдруг стала ужасно горькой.

— Вот как Струт'Гад сказал отцу при последней встрече: "лучший из лучших, самая мощная сила, самая чистая энергия. Но до тех пор, пока жива Скиталица, рассчитывай на успех только путем силы". Так он сказал. А Струт'Гаду можно верить. Он умный.

Ти Фей глазами наблюдал за плавными движениями пара, поднимавшегося от горячей воды, а сердцем чувствовал, что дедуля как будто вовсе не о нем говорил, а о каком-то другом парне, просто с точно таким же именем. Том парне, что предал подругу, выгнал мертвых из могил, погрузил мир во тьму и счастливо жил полгода на всем готовом, во дворце своего тестя, тешась богатством, сытостью и праздностью жизни. Другом парне. Не Ти Фее.

— Но вот ты здесь и... расскажешь, почему?

Итак, пришло время для истории. Хорошо, что путь в Пекин все же занял некоторое время — была возможность продумать легенду, на случай, если алчность Ти Фея не покажется достаточно веской причиной для побега.

— Я со Скиталицей поругался, — пояснил он, изображая боль в голосе. — Очень сильно. Она все говорила о спасении жизни, о возвращении дневного света. О твоем убийстве. А я... я ни капельки не верю в ее идеи и планы. Я просто хочу пожить спокойно тех пять, шесть лет, что мне остались. Прожить их в сытости и тепле...

Принц Ли недолго отмолчался, а после сказал, несколько невпопад:

— Немного ж лет ты себе оставил.

— Что? А, ну. Каждый год будет становится все холоднее, рано или поздно наступит ужасный голод, а я... я не очень хорошо переношу лишения.

— Разве ты не путешествовал с Непревзойденной Скиталицей на своих двоих, без повара и палатки?

Ти Фей прикусил язык.

— Пу-путешествовал, но это не значит, что мне там было хорошо! И Кью меня всегда очень ругала. Я использовал любую возможность, чтобы помыться или поесть, а она осуждала мое поведение и спорила со мной.

Каждое слово лжи, касавшееся Скиталицы, отзывалось болью в сердце, и даже совесть, уже давно забившаяся в самые темные уголки его души, неуверенно высунула голову и принялась работать челюстями, пусть пока и не слишком уверенно. Нужно было как можно скорее соскочить с болезненной темы, не дожидаясь, когда его актерский талант даст слабину.

— Короче говоря, мы расстались врагами, — закончил Ти Фей, стараясь придать интонации как можно более гневное звучание. — После тех вещей, что она мне говорила, я больше никогда ее видеть не захочу!

Принц Ли надолго замолчал, смотрел прямо в лицо, и даже когда рассказ прервался, продолжил ровно и неподвижно сидеть; взгляд его сухих неподвижных глаз приклеился к глазам Ти Фея и замер, пергаментное лицо ничего не выражало, иссушенные руки безвольно лежали на столешнице. Хуже всего было ощущение, которое дарил этот взгляд: ощущение, будто Ли все-все видит, все знает и понимает, и Ти Фей ну никак не может его обмануть, что вся его ложь проста и понятна, и разумнее было бы сразу же признаться и получить наказание, смягченное явкой с повинной. Так нерадивый ученик смотрит на строгого учителя. Так нашкодивший ребенок смотрит на кажущуюся всесильной мать...

— Ладно, — негромко сказал Ли. — Допустим. Пусть будет так. Вернее... если ты так говоришь, то мне ничего не остается, кроме как поверить. Если мои предположения верны, если ты можешь дать мне нормальное тело, а не это...

Он поднял ладони к лицу и всмотрелся в них долгим, внимательным взглядом.

Ти Фей подобрался, стиснул зубы, осмелел:

— Но. У меня есть ряд условий, на которых я согласен с тобой сотру... сотрудничать.

Звучало так серьезно и деловито, словно он из-под полы сейчас достанет трудовой договор! 

— Я тебя слушаю, — отозвался Ли, продолжая рассматривать свои ладони.

— Что ж, условие номер один. Я хожу туда, куда мне вздумается.

Он ожидал, что принц воспротивится, начнет спорить, попытается хотя бы закрыть для него часть дворца — непременно ту часть, где скрывали Хуа — но никаких возражений не последовало.

— Хорошо, — спокойно сказал Ли, снова беря в руки палочки и снова же не пуская их в ход. — Ходи, где тебе хочется. Дворец в твоем распоряжении... Ти Фей.

Пришлось быстро перестраивать тактику — он слишком большую ставку делал на возражение Ли и на возможность по его реакции узнать хоть что-то о цели. Найти ее и уйти. Уйти и не возвращаться. Как можно скорее. Прямо из-за этого стола выйти ровнехонько за ней, и...

Наивный мальчишка.

Чтобы потянуть время, взял стакан с уже теплой водой и сделал большой глоток, хотя под немигающим взглядом мертвых глаз горло протестующе сжималось.

— Тогда... тогда... условие номер два. Я буду есть и пить то, что мне вздумается.

— Это даже не условие, это само собой разумеется.

— Ты почему такой сговорчивый, скажи на милость?

— Потому что все эти условия меня более чем устраивают. Потому что ничего особенного ты пока не попросил.

Скрипнув зубами от гнева, он откинулся на спинку стула и уставился в потолок. Мрамор.

Что бы такое придумать, чтобы вывести Ли из равновесия?

Тишина действовала на нервы, давила; обоняние истязали ароматы еды, но горло протестовало, сжималось, и в висках стучала глухая, скучная, мучительная боль. В животе словно натянулась какая-то ниточка и грозила вот-вот оглушительно разорваться.

Ли подал голос, причем звучал так, словно и для него тишина в комнате стала пыткой:

— Раз уж на то пошло, у меня тоже будет условие, Ти Фей.

Это заявление обескуражило настолько, что он даже чуть-чуть подпрыгнул на стуле — чуть-чуть!

— Чего? Куда? Условие? А не охренел ли ты...

— Пока нет, но спасибо, что интересуешься. Просто хочу расставить все точки над "ё", или над чем там они ставятся. Вот ты говорил про шесть лет. Тогда я промолчал, а теперь собрался с мыслями и спрошу, — речь у принца была спокойная, обволакивающая, немного гипнотизирующая; с таким голосом едва ли он смог бы стать сильным политиком. — Ты же понимаешь, что ни о какой твоей смерти не может быть и речи? Как только ты умрешь, я лишусь самого важного ресурса, а, следовательно, все мои инвестиции в тебя окажутся бессмысленными. Нет уж, Ти Фей; если ты на полном серьезе хочешь договориться со мной, тебе придется жить очень долго.

— Но на это ведь не повлияешь, — возразил тот, и тут же заподозрил, к чему, возможно, его подталкивали. — Ли, понимаешь, лич...

— Нет, я прекрасно знаю, что черную материю создает только живое тело, — поспешно пояснил он. — И даже прекрасно осознаю, что посмертное существование — не подарок. Ты не представляешь, Ти Фей, каково жить без возможности лечь и хорошенько выспаться...

— Да нет, представляю, — свои слова он сопроводил громким зевком.

— В любом случае. Я не могу позволить тебе умереть, и поэтому вынужден настаивать на том, чтобы ты как следует заботился о своем теле.

— Гимнастику делать? "Выпрямитесь, голову повыше... раз-два-три-четыре..."

— Нет, хотя это тоже неплохо, — Ли указал взглядом на стол. — Но главное другое. Из наших условий следует, что ты не имеешь права отказываться от пищи.

— А я и не собирался!

Он взглянул на стол; по свернутым в рулет яичным лепешкам стекало мягкими, плавными линиями масло, кружочки солнечно-золотистых желтков венчали небольшие порционные плошки лапши, сваренные на пару мутновато-белые булочки с фасолевой пастой украшали складками, напоминавшими кроличьи ушки, в заморских хрустальных вазочках темнел карамельными боками густой и мягкий пудинг...

Желудок сжался в комок и сделал неприятный кульбит, пищевод болезненно дернулся.

— Я... я ем, — пробормотал Ти Фей. — Только хватит смотреть на меня.

Ли послушно и вежливо отвел глаза, взял в руку стакан, но не отпил из него. Пересиливая отвращение, Ти Фей придвинул к себе мисочку с лапшой, подцепил палочками, зажмурился, надеясь, что если на гадость не смотреть, то она перестанет такой быть, и неприязненно поморщился, стоило еде коснуться языка. Оно еще и остыло.

— В чем дело? — спросил Ли довольно вежливо. — Невкусно?

— Нет, — угрюмо отозвался Ти Фей. — Вспомнил, что зубы забыл почистить.

Открыв глаза, он увидел на уродливом лице мертвого принца выражение глубочайшего отвращения и расхохотался.