Однажды Ти Фею довелось увидеть, как Струт'Гад проводил этот же обряд. Из отдаленной деревни привезли самую красивую девушку; бедняжка дрожала от страха и обливалась слезами, а когда мертвые горничные начали снимать ее платье, с ней и вовсе случилась истерика, во время которой девушка выла, каталась по земле и пыталась расцарапать свое лицо ногтями, чтобы лишиться красоты и избавиться от внимания мертвого короля. Ти Фей просил, чтобы учитель отпустил его в покои, не хотел быть свидетелем, ныл, но Струт'Гад твердо стоял на своем: процесс создания живого мертвеца лежал в основе многих других ритуалов, и юному некроманту во что бы то ни стало нужно было увидеть, как он происходит. "Я ведь даже нашел для тебя эту девицу", — говорил Струт'Гад, — "а ведь планировал уже прекратить делать себе новых дочерей. Да и она скоро перестанет так убиваться, как только поймет, что благодаря нашим заботам ее красота застынет навечно. Что может быть ужаснее, чем превратиться из прекрасной девицы в уродливую старуху? Не лей слезы, Ти Фей, лучше готовь мазь, и смотри, чтобы не осталось комочков!".

Мелом рисуя на полу заброшенного павильона магический круг, Ти Фей вспоминал красное от крови и рыданий лицо той девушки, вспоминал, как дрожали ее губы, когда он пальцами наносил на них пахший пачулей магический бальзам, воскрешал в памяти ее полный мольбы о помиловании взгляд. Разминая в ступке ингредиенты для мази, он видел, как его руки скользили по холодной шелковой коже, как тщательно он покрывал каждый дюйм ее тела вонючей смесью — совсем каждый дюйм! — и как она обмочилась от страха, когда его руки коснулись ее лобка. Скрепя сердце, он выслушал и записал все заклинание, присутствовал на начале обряда, и отвел глаза лишь тогда, когда Струт'Гад вонзил в сердце девушки ритуальный нож, вырвав из нее последний жалобный крик. И затем все переменилось: из ее глаз исчез страх, осталось лишь спокойствие, удовольствие и легкая бессмысленность, объединявшая всех дочерей Струт'Гада. Ее тело обрело странную, непривычную для человеческого глаза твердость, ее кожа стала ледяной, а губы неестественно покраснели, она улыбалась своим убийцам, подавала им руки и поправляла волосы, как ни в чем ни бывало.

"Видишь", — сказал тогда Струт'Гад, — "думаешь, хотя бы раз за свою жизнь она была так счастлива, как счастлива сейчас?".

Мертвая девушка улыбалась, не замечая ножа, торчащего из ее груди; старик тоже улыбался, но все еще был жив.

Разделся он сам, даже с излишней готовностью стянув трусы и закинув их на пыльную полку. Ти Фей приготовил мазь и бальзам для губ, век и сосков, но ни за что не собирался наносить его сам; впрочем, и здесь старик тоже взял дело в свои руки и натирался так яростно, что чудом не протер сам в себе дыру. Только со спиной ему понадобилась помощь; пришлось вызвать мертвячку с трубой и заставить ее прикоснуться к дряблому телу, рискуя нарушить чистоту обряда, не предполагавшего участие лишнего мертвеца. Теперь старик стоял, едва не лопаясь от счастья, в центре магического круга, и его кожа лоснилась от мази, его губы, веки и соски темнели от пачули, а бедра, казалось, покачивались в каком-то мерзком извращенном танце. Ти Фей радовался, что ему самому не нужно было раздеваться, надеялся, что так и не придется прикоснуться к темной, словно помятой коже, и все-таки немножечко робел, сам вступая в круг. Утопающие в морщинах глаза старика вопили: "Спасибо, господин некромант!", растянутый в улыбке рот напоминал черную дыру.

В одной руке Ти Фей сжимал подготовленный нож, в другой — толстый пергамент с записанным заклинанием. В подготовке прошел весь день, и теперь тьма ночи укутала стены помещения, даря ощущение, словно мира и вовсе не существует, словно он весь сжался и съежился до размеров магического круга, украшенного тремя черными свечами. И даже воздух в комнате словно заранее, преждевременно пропитался отчаянием и смертью, стал густым, мутным, тягучим; от свечей отскакивали искры, нетвердые тени, завитки света, и если скосить глаза, могло показаться, что вокруг некроманта и его жертвы собрался молчаливый сонм наблюдателей: духов, призраков и потусторонних тварей, дожидавшихся, не перепадет ли им частички жертвенной души.

Ти Фей дочитал заклинание, перевел дух, подарив старику последнюю секунду жизни, и слишком отточенным движением вонзил нож в его сердце. Сухое тонкое тело задергалось в агонии, рот раскрылся, выплевывая в лицо некроманту хриплый визг, скрюченные пальцы вцепились ему в плечи, и, казалось, в последний момент, в самую финальную секунду старик пожалел о своем решении. В его глазах мелькнула мольба, мелькнуло сожаление, отчаяние, желание жить; но ничего уже нельзя было исправить. Начертанный мелом круг засиял зеленым светом, настолько ярким, что стало даже светлее, чем при свете солнца; пронзенное тело упало на колени, запрыгало, словно волчок, закрутилось, задергалось, и, успешно уловив момент, Ти Фей разрезал вены на своей левой руке заготовленным скальпелем и окропил губы старика своей кровью. Несчастный тут же переменился; потемневшая кожа резко стала белоснежной, и хотя темное колдовство не вернуло ей гладкости и упругости, а все же в сморщенном лице появилась какая-то тень красоты, странное, противоестественное обаяние, невозможная харизма; закатившиеся было глаза резко встали на свое место, и в глубине этих глаз зародилось темное, уверенное знание — осознание собственной смерти.

Зажимая рану на руке пальцами, Ти Фей вышел из магического круга и наощупь побрел к принесенной из спальни сумке, где подготовил бинты для себя. Магический свет уже померк, снова погрузив комнату во тьму; вампир за спиной еще некоторое время ползал по полу, учась управлять своим новым телом, хрипел и стонал, но не успел Ти Фей даже закончить свою перевязку, как эта тварь уже научилась вставать, поняла, как ходить, и пружинистой, уверенной походкой направилась к некроманту. Само собой: это был новобращенный, голодный вампир, а Ти Фей сидел совсем рядом и никак не мог остановить кровотечение.

С диким воем старик набросился на него сзади, но отшатнулся, как от невидимой преграды; магическая сила приковала его к полу, заставила завыть еще громче, изогнула за спину его руки, сломав локтевые суставы.

— Идиот, — спокойно констатировал Ти Фей, вставая. — Я — некромант, а ты — мое творение. Мое слово для тебя закон, моя воля — твоя воля. Ты не можешь мне навредить.

Старик выл и плакал, и щенячьим взором смотрел на Ти Фея снизу вверх; вряд ли вся боль, перенесенная им за долгие годы жизни, могла сравниться с тем страданием, какое причинял ему гнев создателя. Кое-как, дергая ногами, он подполз к своему господину и осыпал поцелуями носки его туфель; вероятно, язык еще не слушался его в достаточной мере, чтобы заговорить.

— Отвали, — Ти Фей пнул его в подбородок и отвернулся, развеивая свое заклятье. — Уходи.

И, почувствовав, что тело снова слушается его полностью, новоявленный вампир подобрался, встал, глупыми перебежками поспешил к двери — и наткнулся на принца Ли.

— Ой, — испугался Ти Фей, разглядев серое пятно в полутьме, — а ты давно здесь?

— С самого начала, — ответил Ли честно. — Я волновался, что вампир может напасть на тебя. Я не подумал, что ты некромант, и все дела...

Ти Фей закончил перевязку, взял рубиновый кубок и осторожно сморгнул в него темную материю, накопившуюся в уголках его глаз.

— Хорошо, что ты пришел — заодно и поешь.

Старик-вампир постепенно приходил в себя и явно начинал наслаждаться ситуацией. Пока Ти Фей сплевывал остатки материи, застрявшие в горле, старик начал хохотать в той же странной манере, в которой смеялся Ли. Затем взялся танцевать на месте, а после начал носиться по комнате, размахивая руками и почти визжа от счастья. Вряд ли его дряхлое тело позволяло ему такие акробатические трюки до смерти; он смог залезть на подоконник, спрыгнуть с него, сделав в воздухе сальто, кувырнуться на полу, встать и походить на руках, сделать мостик, выйти из него в положение стоя и выше головы задрать левую ногу — и все это не прекращая смеяться.

— Да уж, а когда я воскрес, то едва не сошел с ума от ужаса, — заметил Ли, дожидаясь, когда наполнится кубок в руках Ти Фея. — Я не мог даже пальцем толком пошевелить, а этот вон как скачет! Почему?

— Чем свежее труп — тем лучше, а ты был уже несколько лет как несвеж, — пояснил Ти Фей. — Если делаешь нежить из уже готового мертвеца, то будь готов к определенным ограничениям. Поэтому лучше всего убивать живых людей.

— Сложно убить мертвого, — засмеялся Ли. — Впрочем, я, признаться, предпочел бы быть убитым.

— Правда? — Ти Фей закончил свое дело и отдал принцу полный кубок. — А как ты умер?

Ли замялся, даже не принял угощение; его взгляд скользнул в сторону, затем вернулся на лицо Ти Фея и снова убежал, описав практически полный круг. Ти Фей поспешил добавить:

— Ты не обязан мне отвечать, простое любопытство.

И когда пальцы Ли коснулись его руки, сжимавшей ножку кубка, принц все-таки признался:

— Я умер от... холеры.

— Ой, — смутился Ти Фей. — Прости. Если бы я знал...

— Ну, мы никому, конечно, не сказали. Так себе способ умереть для принца. Последние часы своей жизни я уже не мог сидеть, так что провел их в луже собственного дерьма и рвоты. Я плохо помню, как все происходило, когда настал мой конец; зато помню запах и ужас от мысли, что это воняю я. Все боялись заразиться, так что никто не хотел менять мне простыни. Да и ясно уже было, что я не жилец, и всем резко стало на меня плевать. Вот так и умер. Один.

— Один, — повторил Ти Фей сочувственно. — Мне ужасно жаль...

— Мне нравится безумно-о! — завизжал старик, ползая по потолку. — Это — лучшее на све-ете!

Ли держал кубок и разглядывал содержимое с печальным выражением лица; бурная радость старика, казалось, лишь усугубила его меланхолию, а воспоминание о тяжелом конце заставило вернуться в свои последние минуты.

Ти Фей моргнул, потряс головой, отгоняя усталость, шагнул ближе и положил руку на плечо Ли.

— Ты, по-моему, меня в гости приглашал?

— Да ты и так у меня живешь вообще-то.

— Я имею в виду, тогда, за ужином. Ты хотел мне что-то показать. Показать, как ты развлекаешься, — пытался втолковать Ти Фей, сам от усталости не в силах формировать слова во что-то связное. — Я думаю, сейчас самое время. Нам обоим не помешает хороший отдых. Как ты на это смотришь?

— Сейчас? — улыбнулся Ли.

— Сейчас, — кивнул Ти Фей. — До завтра я совершенно свободен.

Осторожно держа кубок, Ли прошел к двери и открыл ее для Ти Фея; старик перестал сходить с ума, остановился, свисая вниз головой с потолка, и растерянно взглянул в спины уходившим.

— Не понял, — произнес он. — А что мне теперь делать-то?

Дверь захлопнулась.

Они снова оказались в той комнате, где Ли передал Ти Фею кассету и плеер, только теперь помимо шкафов и мониторов здесь оказался большой грязно-зеленый диван с маленькими диванными подушечками, расшитыми жутковатого вида преувеличенно-милыми котятами. Диван стоял вплотную к стеллажам и занимал собой почти все помещение: вставать с него нужно было с двойной аккуратностью, чтобы случайно не удариться о железные полки напротив и не своротить один из мониторов.

— Понятно, — пытаясь придать себе веселости, произнес Ти Фей, — ты увлекаешься созданием диванов.

Ли бросил на него недоуменный взгляд, потом, видимо, все-таки понял, что это была шутка, и даже посмеялся — возможно, натянуто, но из-за кваканья и наигранный, и искренний его смех звучали одинаково.

— Да, диваны, — добавил он. — Присядешь?

Ти Фей отодвинул в сторону подушечку с инфернальным котенком и послушно уселся, вздрогнув от твердости старых пружин.

— На самом деле, я любил фильмы. Фильмы, это такое наследие наших предков. Помнишь, я рассказывал тебе про экспедицию, которая искала для меня лекарство? Помимо лекарства они принесли вот это, — он взял со стеллажа широкую квадратную коробку и вытащил оттуда кусок черного пластика. — Это видеокассета.

— Видеокассета, — задумчиво повторил Ти Фей.

— Ты вставляешь ее в видеопроигрыватель, — продолжал объяснять Ли, — потом нажимаешь на кнопку, и на экране выводится запись, сделанная еще во времена рассвета цивилизации.

— О, а я уже видел такое! — воскликнул Ти Фей. — Мы с моим другом смотрели, но там были короткие истории про компанию белых людей. Они ходили, смеялись, шутили, а, и еще были какие-то люди, которые смеялись над шутками, но их никогда не было видно на экране.

— Ясно, — Ли как будто навострил уши при слове "друг", но не стал это комментировать. — Ты, видимо, смотрел ситком. Сериал. А это — фильмы, каждый представляет собой более или менее законченную историю. У меня здесь собрана вся моя коллекция, плюс еще кое-что из найденного во дворце. Я в молодости мог целыми днями лежать на боку и смотреть одну за другой кассеты.

— Ха, "в молодости", — передразнил его Ти Фей. — Значит, ты либо танцевал, либо лежал пластом и смотрел на движущиеся картинки?

— А ты свои книжки стоя читал? — усмехнулся Ли.

— Засчитано, — улыбался Ти Фей. — Ну, думаю, фильмы — это тоже интересно.

— Выбери, что тебе больше нравится: драма, комедия, ужасы?

— Давай комедию; драмы и ужасов мне, кажется, и в реальности хватает.

— Верю, — отозвался Ли, бросив на Ти Фея мимолетный взгляд, какой-то неоднозначный; осмотрев себя, Ти Фей заметил темные разводы стариковской крови на рукавах своего платья и поднялся с дивана.

— Ты включай, а я в туалет схожу и вернусь.

Ли как-то тоскливо на него посмотрел, то ли сочувствуя, то ли не одобряя решение уйти, вынул из коробки другую кассету и скормил ее железному ящику, прорезь в котором напоминала рот с одной, только верхней, губой, а кнопочки над этим ртом походили на глаза, внимательно глядевшие на мир. Если бы ящик начал чавкать и причмокивать, Ти Фей бы не удивился; но вместо этого на расположенном одной полкой повыше экране появилось изображение. Рассматривать его он уже не стал, оставил на потом; вышел из комнаты, добрел до ближайшего санузла и там умылся, замочил в раковине платье и магическим зовом призвал к себе одну из служанок, чтобы отправить его на стирку.

Ли, казалось, был даже удивлен его возвращению; но Ти Фей предположил, что принца смутило отсутствие платья.

— Стираться бросил, — пояснил он небрежно, возвращаясь на твердый диван.

— Платье? О, нет-нет, я просто подумал, что ты убежал. А ты не убежал...

— Мне интересно провести с тобой время, — возразил Ти Фей, обдумал только что сказанные слова и поспешно добавил: — Интересно узнать, что такое фимы.

— Фильмы, — поправил Ли, усаживаясь рядом. От его тела тянуло замогильным холодом, и Ти Фей, оставшийся в одних штанах и майке, невольно поежился; Ли, казалось, этого не заметил, однако каким-то очень естественным движением вынул из-под дивана и протянул Ти Фею плед.

— Я выбрал один из своих любимых фильмов, — произнес он. — Там про ограбление банка, дружбу и любовь. Очень веселый и легкий. Ты хочешь есть? Я тут кое-что приготовил... в смысле, подготовил; готовил-то я не сам. Не бойся, я не трогал еду своими мертвыми руками.

Заворачиваясь в плед, Ти Фей половину этих бормотаний пропустил мимо ушей; затем у него на коленях оказалась миска с еще немного теплыми, крупными рисовыми чипсами, и от вида еды желудок поспешно заворчал, уставший от пренебрежения к своим потребностям. Ли подготовился разделить трапезу — взял в руки наполненный кубок с темной материей; и по экрану начали бегать титры, скакать, шуметь и переговариваться.

Мир в фильме был чуждый, незнакомый, непонятный глазу. Слишком много железа, вокруг один сплошной пластик, люди, одетые по моде Империи Рассвета; они ездили на машинах, ходили на работу и ели еду, однако совсем не знали магии, никогда не сталкивались с ходячими мертвецами и покупали большие пакеты с картофельными чипсами в гигантских крытых рынках — супермаркетах, а не жарили их для себя сами.

— М-м, — прервал Ли просмотр, отпив из кубка. — Сегодня какое-то другое ощущение. Как будто сама материя более густая, и я словно яснее ощущаю ее влияние на свое тело.

— Я ведь убил человека, — напомнил Ти Фей, не отрывая глаз от бегавших по экрану человечков. — Это само собой, что чем больше ужасных поступков некромант совершает, тем мощнее его энергия. Но часто я такое делать не буду.

— И не надо, — ухмыльнулся Ли. — Значит, смотри, сейчас они будут грабить банк, а там сигнализация: это значит, что если человек, которому нельзя открывать дверь хранилища, ее все-таки откроет, то начнется вой приборов, и полицейские приедут ловить преступника. Здорово, правда?

— Правда, — отозвался Ти Фей и отправил в рот очередной круглый чипс, от которых уже лоснились губы.

Развлекательный фильм бежал по экрану, сцены и актеры сменяли друг друга, иногда ведя себя постыдно глупо, но порой отпуская и вполне приличные шутки, над которыми можно было и посмеяться. И Ти Фей смеялся, хотя и не очень громко, еще немного скованно; зато Ли явно наслаждался каждым мгновением, а еще определенно знал этот фильм наизусть.

— Смотри, смотри, сейчас он... сейчас такая шутка будет! — восклицал Ли, похлопывая Ти Фея по завернутым в плед плечам. — Вот-вот! Правда, великолепно?

И Ли квакал, хохоча, и Ти Фей начинал хихикать тоже, даже если не находил шутку такой уж забавной. Просто невозможно было не поддаться веселости человека, глубоко увлеченного своим делом; когда Ли смеялся и хлопал в ладоши на особенно удачных моментах, хотелось самому хлопать и смеяться, а еще глуповатые хитросплетения судеб киноперсонажей сразу казались в несколько раз качественнее и увлекательнее, чем были на самом деле. И Ли — невозможно не признать! — был прекрасен в своем увлечении; его сухие глаза приобрели восторженный блеск, улыбка не угасала, хотя по-прежнему стягивала кожу у рта в жуткие складки. Тело оставалось мертво — зато дух внутри вдруг ожил и расцвел перед лицом киноискусства.

— Если ты так любишь фильмы, почему не просиживаешь за ними целые дни? — спросил Ти Фей, смеясь и сам не понимая, чего смеется. — Зачем ты изображаешь сон, зачем слоняешься по саду?

— А, это. Да я бы и сам с радостью от кино не отрывался, — Ли небрежно махнул рукой. — Но я все эти кассеты по три-четыре раза отсмотрел, так что уже надоело. Первые-то месяцы после своего воскрешения я и правда из дома не выходил, все смотрел, смотрел...

— О, — потянул Ти Фей задумчиво, — а сейчас ты кажешься таким счастливым, ни за что не скажешь, что тебе надоело.

— Но ведь сейчас я не просто смотрю, — голос Ли стал немного ниже и глубже, — сейчас я смотрю с тобой.

Странное, приятное чувство прокатилось по всему телу и вылилось пламенем на щеках, заставило сердце ускоренно биться; Ти Фей поспешил прижать к лицу плед, чтобы не выдать эмоций, а Ли, к счастью, отвлекся на очередную искрометную сцену на экране.

Затем были титры, еще одна кассета, на этот раз заметно лучше предыдущей, даже на родном языке. Они смеялись до слез, иногда недоумевали, порой возмущались глупым поступкам персонажей; в какой-то момент Ти Фей вдруг обнаружил себя лежащим на спине, свесив голову с дивана и закинув босые ноги на его спинку, так что актеры в телевизоре ходили будто по потолку. Он и заметил-то это только потому, что Ли вдруг громко прокомментировал:

— М-м, твой лучший ракурс?

И, смутившись, Ти Фей быстро вернулся в нормальное положение и поплотнее закутался в свой плед, ставший словно символом моральной защиты человека от мертвеца на соседней подушке.

— Извини, — пробормотал Ти Фей, поджимая к груди колени.

— Нет, я не то имел в виду, — немного виновато произнес Ли, — все в порядке. Лежи, как тебе нравится.

И добавил после какой-то особенно неловкой паузы:

— У тебя очень красивые ноги.

Это уже было чересчур, вернее, чересчур буйно реагировало сердце на каждое неловко брошенное слово, слишком быстро закипала в жилах кровь. Ти Фей встал, отбросил плед и несколько скованными движениями попытался поправить платье, да вспомнил, что был без него, только в майке и штанах.

— Я пойду спать, — пояснил он Ли, надеясь, что не слишком сильно покраснел. — Я уже устал. Спасибо... за вечер.

— Точно не хочешь дождаться конца фильма? Тебе, вроде, понравилось.

— Прости, клюю носом. Давай завтра досмотрим? — предложил он и сам себе ужаснулся: это что, он назначил второе свидание мертвецу?

— Хорошо, как скажешь, — Ли положил руку ему на спину в дружеском жесте. — До завтра...

И тут случилось непредвиденное: вместо того, чтобы убрать руку и отпустить Ти Фея спать, Ли вдруг начал ощупывать его, сминать пальцами одежду, хватать за бока. От прикосновений твердых ледяных пальцев по телу пробежала нервная дрожь, и Ти Фей брезгливо воскликнул:

— Что ты творишь?!

— Извини, я просто... — Ли задыхался собственными эмоциями. — Ти Фей! Ти Фей! Ты теплый.

— Ну, вот так удивительное дело, — фыркнул он, поджимая неприязненно губы. — Я в одеяле сидел, мне что, холодным надо быть?

— Да пойми же ты наконец! — взмолился Ли, и казалось, что если бы он мог, то заплакал бы; а его пальцы продолжали щупать теперь уже живот Ти Фея. — Ты теплый! Теплый! Я тебя... осязаю!

— Ой, — только и смог вымолвить он, осознавая.

— Я... я осязаю! Осязаю, — повторял Ли, с восторгом хватаясь за плед. — Одеяло — теплое от твоего тела! Пушистое и мягкое! Диван — тоже теплый, шершавый, а еще, ого, чего такой твердый? Стена — холодная и немного влажная, и о-о, я чувствую, как на моих пальцах остается пыль! И я сам — фу, небеса, почему я такой липкий, холодный и твердый?

— Потому что ты мертвый, — услужливо напомнил ему Ти Фей, от восхищения и шока даже забыв, куда шел.

— Я... о-о, это просто невероятно, — он потряс головой, встал, обошел комнату и вернулся к дивану с несчастным видом. — Я чувствую пол под ногами, я чувствую холод плит...

— Но почему мне кажется, что ты вот-вот заплачешь? — мягко уточнил Ти Фей, заглядывая ему в лицо.

— Потому что если бы я мог, то разрыдался бы, — глаза Ли оставались сухими, а вот голос начал дрожать. — Это просто ужасно. Я чувствую воздух, я чувствую холод, но еще я чувствую себя — склизкий, каменный, противный труп, и даже если я сдеру с себя кожу, я ведь не стану живее, и я...

Он схватился за голову, ужасаясь своей судьбе. Ти Фей заметил в мыслях, что есть какая-то мрачная ирония в этой ситуации: чем ближе Ли становился к живому созданию, тем сильнее ощущал собственную неживость. Но раздумывать об этой несправедливости времени не было; Ли стоял с таким несчастным и потерянным видом, что сердце обливалось кровью, а руки сами собой потянулись к этому холодному каменному телу. Нужно было ему помочь, нужно было утешить, заставить улыбнуться, сминая кожу; почему? Не важно, потом об этом подумаем; сейчас необходимо сделать все, чтобы это создание перестало отчаиваться.

И Ти Фей сделал то единственное, что пришло в голову: обнял Ли за пояс и прижался всем телом к мертвой плоти.

— Не надо, — голос Ли плакал, хотя лицо оставалось бесстрастным. — Не трогай гадость.

— Ну какая же ты гадость? — Ти Фей нежно гладил его ладонью по спине. — Глупый Ли. Ты такой хороший, милый, а называешь себя всякими словечками! Ну и что, что холодный? Если уж так вышло, что смерть тебя забрала, то стоит радоваться и такой возможности еще немного побыть живым...

— Не вижу причин для радости!

— А я вижу, — Ти Фей склонил голову, прижался щекой к серому шелку на его плече и закрыл глаза, силясь, чтобы голос не дрожал: — Я рад, что мне довелось тебя встретить.

Усилия оказались напрасными: слова вздрагивали и скакали, сердце колотилось так сильно, что даже Ли наверняка мог чувствовать его удары своим новым осязанием. И он сдался, опустил руки на плечи Ти Фея, обвил, стиснул, и когда заговорил снова, его голос уже не казался таким рыдающим:

— Что ж, а я, пожалуй, не могу не признать, что каждая минута рядом с тобой окупает существование в этом ужасном теле.

Ти Фей зажмурился до боли и, наверное, бросился бы бежать от стыда и ужаса, если бы руки на его плечах не сжимались так крепко.

Они стояли так, наверное, уже с полчаса, хотя с той же вероятностью могло пройти лишь пять минут. Наконец Ли словно отмер, шевельнулся, провел ладонью снизу вверх по спине Ти Фея.

— Почему ты трепещешь?

И слово такое выбрал возвышенное: "трепещешь". Не "дрожишь", не "нервничаешь", словно Ти Фей был все равно что его ручной голубь в клетке.

— Никогда раньше не обнимался с трупом, — отшутился он, стараясь унять дрожь; Ли погладил еще раз и осторожнее спросил:

— Хочешь, отпущу?

И ответа не последовало; Ти Фей только и смог, что потрясти головой и улыбнуться.

Конечно, в конце концов они все же расцепили объятия. Была уже глубокая ночь, и Ти Фею в самом деле пришло время идти отдыхать. Больше ничего не было сказано в тот вечер, ничего не сделано; они расстались, обменявшись только многозначительными взглядами, и принц Ли продолжил ощупывать вещи, так и не поверив своему счастью, а Ти Фей воткнул наушники в уши и до утра промаялся без сна, ощущая призрак холодных прикосновений на своей коже.