Состояние Ти Фея ухудшалось с каждым днем.

Спать не выходило ни в какую, и словно бы чем утомленнее он себя чувствовал, тем хуже засыпал. Бывало, что он проводил всю ночь, ворочаясь в постели и вслушиваясь в шипение наушников, пока наконец не срывал их, пожираемый головной болью, и не уходил в сад, замученный, босой, злой на весь мир. В саду, на свежем воздухе, иногда удавалось задремать, но эти драгоценные минуты отдыха оборачивались слабостью и еще большей головной болью, не говоря уже о холоде, забиравшемся под ночную сорочку. И сны, приходившие в сад, неизменно были тревожными и пугающими, отрывистыми, путанными: он видел себя на том же лугу, где спал, только небо над головой обретало кислотные зеленые, желтые и оранжевые оттенки, а в своих руках он обнаруживал письмо, или упаковку от чего-то, или просто лист бумаги, и сколько бы раз он ни всматривался в текст, символы неизменно скакали перед глазами до тех пор, пока не складывались в слово: "ветер".

И, увидев его, Ти Фей обычно просыпался, испуганный, замерзший, ослабевший и несчастный.

Работать тоже не выходило. Он попытался создать какой-нибудь некроконструкт, что-нибудь простенькое, так, для расслабления, но образ усыпанного цветами дерева, все еще стоявшего в саду, как бельмо на глазу города, никак не покидал его ум. Раз уж прогорела идея столь великолепная, как цветущее дерево, то, значит, он, Ти Фей, вообще ничего достойного придумать не способен — не стоит и начинать.

По совету Ли он все-таки попытался вернуться к стихам, но начертал карандашом пару строк, перечитал, ужаснулся и вычеркивал так долго и тщательно, что порвал бумагу. Обратился к краскам, но на холсте появились только пятна. Попытался даже потанцевать, но умудрился запутаться в собственных ногах и чудом не разбил лоб. Безделье убивало, но дела не было, если не считать традиционного кубка материи каждый день. С этим-то проблем не возникало: тяжелых мыслей и мучительных воспоминаний прибавилось, так что материя текла даже более мощными потоками, чем прежде, хотя с каждым новым днем сил в теле оставалось все меньше и меньше.

Принц Ли видел его состояние, пытался заговорить, утешить, подбодрить; но с того дня, когда они целовались на глазах у любопытных котиков, Ти Фей испытывал мучительный, непонятный стыд при каждой встрече и спешил как можно скорее уйти к себе. Ли глядел в спину, наверняка печально и робко, но даже самый жалобный взгляд не мог растопить сердце.

Зато, как оказалось, слово было сильнее взгляда.

"Если тебе так плохо, приходи на ночь ко мне", — сказал Ли как-то раз, принимая кубок. — "Лучше уж разговаривать до утра, чем до утра же мучиться с самим собой наедине, разве я не прав?".

И он был прав — еще несколько мучительных бессонных ночей, и Ти Фей оказался на пороге комнаты Ли, едва не плача от усталости и отчаяния.

Принц лежал в постели и глядел в потолок, словно кукла в детской кроватке. Разметались в стороны его волосы, слегка волнистые после косы, закатились кверху сероватые веки, голубые губы были чуть приоткрыты. Ти Фей прошел к постели, не поднимая головы, поднялся на порожек; Ли даже не шевельнулся ему навстречу, только сдвинул глаза в противоположную сторону. Ти Фей заколебался:

— Я... можно?

И принц встрепенулся, приподнялся на руках, сдвинулся в сторону.

— Извини, я не знал, захочешь ли ты разговаривать.

Почему-то эта фраза подарила ощущение, что Ти Фей — злодей, что он настолько запугал бедного мертвяка, что тот и слова лишнего сказать боится; и, повесив голову, он рухнул прямо поверх одеяла.

— Не так надо, — после небольшой заминки произнес Ли, вытягивая одеяло из-под него. — А так.

Под одеялом было еще холоднее, чем вне его; Ти Фей немедленно замерз до костей и обхватил себя руками за плечи.

— Это не одеяло, это холодило какое-то!

— А. Наверное, проблема во мне, — растерянно заявил Ли. — Прости. Вылезай.

Но вылезать уже не хотелось; они сцепились, один пытался вытащить другого на воздух, а тот, другой, сопротивлялся, и эта нелепая возня быстро перетекла в игру, и Ти Фей поймал себя на том, что смеется, цепляется пальцами за бедра Ли и сучит ногами, как ребенок.

И сразу после этого осознания смеяться перехотелось.

— Ох, чем мы занимаемся? — проворчал он, успокаиваясь. — Словно дети малые...

С ответом Ли повременил; подозрительно улыбаясь, он играл прядью волос Ти Фея и как будто ни о чем другом не хотел думать.

Но затем все-таки высказался:

— А мне понравилось. Ты красивый, когда смеешься, и нагрел тут все своим телом.

Высунув руку из-под действительно нагретого одеяла, Ти Фей осторожно схватился за каменные пальцы и ненавязчиво погладил их.

— Ты звал меня ведь не для этого. А на поговорить.

— Поговорить, — согласился Ли. — Почему бы и нет? Ты не спишь, и я не сплю. У нас есть вся ночь...

— Вся Ночь, — пошутил Ти Фей. — Удачно, что она Бесконечная, неправда ли, Ли?

Они оба засмеялись, и вдруг оказалось, что странное кваканье Ли кануло в лету, и теперь его смех звучал вполне нормально, по-человечески, и даже как будто мелодично. Смех принца, наследника; смех человека, рядом с которым можно расслабиться и не волноваться за себя.

— Так у тебя есть любимая книга?

Голова Ти Фея каким-то естественным и в то же время непостижимым образом оказалась на бедре Ли; они оба смотрели в потолок и плавали в бессмысленной болтовне, словно в вялотекущем потоке.

— Не знаю... Наверное, нет любимой, — отвечал Ти Фей, и каждое слово одновременно имело миллион значений и никакого смысла. — Я читал много, но в основном только потому, что нечего было делать. Вообще-то я терпеть не могу читать. Скучно. Книги для меня — лишь безликие пункты в списках прочитанного, я даже по названию ни за что не вспомню, о чем там было...

— Не может быть! — Ли запустил пальцы в его волосы и мягко, насколько мог со своим дерганным телом, помассировал кожу головы. — А ты звучал так уверенно, когда рассказывал мне о книжках!

— Я еще не знал, что мне так сильно понравится кино.

В бархатно-черном воздухе комнаты повис вопрос: "Когда же в таком случае ты снова придешь на мой диван?", и, опасаясь давать обещания, которые потом не удастся сдержать, Ти Фей продолжил:

— Ну, пожалуй, есть одна книжка, которая мне особенно нравится. Я услышал ее совсем недавно...

— "Услышал"?

— Другой человек читал мне ее, чтобы скрасить зимние вечера.

— Другой человек, — Ли слегка поднялся корпусом и сел, не опираясь на руки, что выглядело немного пугающе. — Мужчина

И Ти Фей поднял голову с его бедра, с интересом заглядывая в слегка осветившиеся возбуждением глаза:

— Мужчина. А ты ревнуешь?

— Наверняка, живой, не так ли? Теплый и мягкий, — проворчал Ли, обхватывая свои плечи руками. — Которого можно обнимать без дрожи и без неприязни... конечно, я ревную.

— Мы собирались вечерами за столом, распивали пиво, пока почки не надувались до боли, и он читал нам при свете свечей, потому что ламп там не было, — Ти Фей подался вперед и прижался к скрещенным на груди рукам. — Мы танцевали до упаду и целовались...

— Ти Фей!

— Но я ждал, ждал и ждал, когда же настанет удобный момент, чтобы уйти, — продолжил он. — Я знал, что не останусь рядом с ним и наслаждался этим человеком тем больше, чем меньше времени нам оставалось провести вместе. А с тобой наоборот. Я знаю, что не останусь, и эта мысль меня страшит...

"Что я только что сказал?", — пронеслось в голове, но Ли не заметил, казалось, ни этих слов, ни промелькнувшего в глазах Ти Фея страха.

— Я хочу найти эту книгу, — твердо произнес он. — Я хочу, чтобы мы сели при свете свечей, чтобы ты читал, и чтобы почки... Чтобы было все, что у тебя могло быть с живым человеком.

— Совсем все? — игриво спросил Ти Фей, но даже ему этот намек показался глупым. — Я не хочу, чтобы мы с тобой топтались на моем прошлом и пытались повторить его. Я хочу быть с тобой — с тобой — и делать то, что ни с кем другим не сумел бы. Например, вот так разговаривать...

— А что, живые не умеют разговаривать?

— Они зевают, рыгают и отходят в туалет, прерывая диалог на самом интересном месте, — Ти Фей скривился, как можно искреннее изображая брезгливость. — Фу, живые.

И сработало: Ли усмехнулся, расслабился, опустил руки, позволяя себя обнять.

— И все-таки давай найдем эту книгу, — настаивал он. — Я хочу послушать, как ты читаешь. Я люблю твой голос. Возможно, я полюблю книжки, если ты будешь мне читать.

— Ли?

— Да, Ти Фей?

— Я соврал. Я не пил пива. Только делал вид.

— Ну, а я в тебе и не сомневался, дорогой лжец. Я же тебя знаю.

Комната пахла холодом и могилой, а не пламенем, хмелем и сигаретами. Теплых больших рук Гонзы не лежало на бедре, его голос не ласкал слух, вне зоны досягаемости были колючие щеки, созданные для поцелуев; Ти Фей знал, что вернуть атмосферу вечеров в Праге им с Ли не удастся ценой даже самых отчаянных усилий; но и у Пекинских вечеров могла быть своя прелесть.

— Ладно. Дело, конечно, сложное, потому что та книжка была иностранной, но мы посмотрим, что можно сделать. Я пошлю старого хрыща в город. А ты попробуй поискать где-нибудь во дворце...

— И ты почитаешь мне? Вслух?

— Конечно.

— Не убежишь?

— Точно не убегу до тех пор, пока не закончим книгу.

— О небеса, я надеюсь, в ней восемь тысяч страниц, — не слишком весело пошутил Ли и упал на подушки, утягивая Ти Фея за собой.

И разговоры продолжались, продолжались и продолжались, превращаясь из связных диалогов во что-то вроде словесного рагу, нашинкованного и потушенного в горшке темной комнаты. Ти Фей не мог остановиться, не мог перестать говорить, выкладывал все; о монастыре, о семье, об отце и о юности, о путешествиях с Кью и о самой Кью, о раннем детстве, проведенном в постоянных заболеваниях, о чудесном исцелении. И Ли слушал, внимательно и с интересом, но не отмалчивался, тоже говорил; Ли мог часами говорить о танцах и о разных жанрах кинематографа, а Ти Фей, как оказалось, мог без остановки все это слушать — и не уставать. Только о семье Ли как будто не хотел упоминать, не спешил произносить имя сестры и подробнее рассказывать об отце или погибшей матери; но Ти Фею хватило такта не настаивать. Правда, на то, чтобы не уснуть на плече у Ли перед рассветом, такта и терпения уже не нашлось; но проспав всего пару часов, он снова пришел в себя и вернулся бы к разговору, если бы Ли не забеспокоился из-за его усталого вида и не свел все разговоры к вопросам здоровья. А какой толк это обсуждать? Врачей в Пекине не водилось, да и вообще едва нашелся бы врач, способный исцелить эту бессонницу, а пустые волнения Ли действовали на нервы и выводили из себя. Возможно, они бы даже поругались, если бы оба не решили уступить и сдержаться в последний момент.

Столь длительная бессонница привела к вполне ожидаемым последствиям: он заболел.

Тело как будто отлили из свинца, и не было сил поднять даже руку, а ноги сливались с матрасом; голова, по ощущениям, стала квадратной, и мозг бился об ее углы, принося невыносимую боль и одновременно апатию, из-за которой никак не удавалось подняться и попросить помощи. Он мог лишь лежать, иногда открывать глаза и вздыхать устало, а на большее стал не способен. Наверняка руку к этой болезни приложила и постоянная трата материи, а вместе с ней и жизненных сил, но какая уж теперь разница? Суть одна: Ти Фею больше не встать с постели.

Приоткрывая тяжелые веки, он видел какой-то полог над собой, по которому плыли драконы и воздушные змеи, и ему казалось, что он протягивает к ним руки и зовет в гости, но в действительности тело не шевелилось — это Ти Фейпонимал, когда закрывал глаза снова и не чувствовал, как руки падают обратно на одеяло.

Кажется, из уголка рта текла слюна, а может, это кто-то поднес ему напиться — по крайней мере, на губах чувствовалась приятная влага, и с этим чувством немножечко попроще стало переносить все остальное.

Возможно, он пролежал так минут пятнадцать, подремал и вернулся в реальность, а может, прошло добрых пятнадцать лет. Когда мозг немножко активизировался и начал выдавать хотя бы подобие связных мыслей, Ти Фей почувствовал себя стариком, слабым и немощным, и долго собирался с силами на то, чтобы повернуть голову.

И тут его ждал не самый приятный сюрприз: прямо у своей постели Ти Фей обнаружил клетку с Лунным Пряником, причем голубь смотрел на человека с презрением столь глубоким, что при должной сноровке в нем можно было бы потонуть.

Ти Фей попытался заговорить, но из горла вырвались только нечленораздельные хрипы, а на попытку эту ушли все силы, накопленные к тому моменту. Поэтому он снова закрыл глаза и задышал тяжело и хрипло; кто-то приблизился бесшумно и прислонил приятно ледяную руку к его лбу. Ну, кто бы это мог быть. Конечно же Ли.

— Это ты... старый хрен? — откуда-то из самых дальних закромов своего тела Ти Фей нашел хотя бы горстку сил, чтобы пошутить.

— Я не старый, — ответил голос Ли.

Рассмеяться не получилось, слишком трудно, но удалось выдавить улыбку — или что-то наподобие того.

— Тебе лучше?

Не очень-то возможно разговаривать в таком состоянии!

— Прости, что это я, — спохватился Ли. — Не отвечай. Сейчас, померяем тебе температуру.

Под мышку сунули что-то холодное — градусник.

— М-м, — Ти Фей поморщился и попытался подвигаться, но тело не слушалось. — А что?..

— Что случилось? — догадался Ли. — Ты упал в обморок. Прямо в магическом круге.

Он смог чуть-чуть приоткрыть один глаз и через опущенные ресницы поглядел на Ли. Серое платье, как всегда, но в волосах украшение — заколка с серым голубиным пером. Подарок Лунного Пряника, надо думать.

— Ничего не помню...

— После тебе стало совсем дурно, и я принес тебя в свою спальню, — продолжал Ли. — У меня... кровать больше.

Захотелось прижаться щекой к этим холодным подушкам и послать в сторону принца кокетливую, игривую улыбку — но вышло только немножко приоткрыть второй глаз.

— Ты бредил, — продолжал Ли. — Все звал и звал Кью...

— О.

— ...и звучал при этом так трогательно, что я едва удержался, чтобы не послать за ней, — Ли мрачно рассмеялся. — Я бы это правда сделал! Но подумал... но не смог.

И хорошо, что не смог — Кью бы слишком сильно разозлилась, если бы увидела своего лучшего друга таким, и могла бы понаделать глупостей. Могла бы заново убить Ли. И на этот раз как следует.

Не хочется, чтобы Ли умирал, совсем не хочется.

— Я сидел рядом с тобой денно и нощно, — продолжал он, каждым словом разрывая сердце на тысячу кусочков, — пришлось даже принести сюда Пряничка, ему же тоже нужно внимание.

И кого, интересно, он любит больше — птицу или человека?

— Ли...

— Что, уже говорить можешь? Отлично, значит идешь на поправку! — Ли выдернул нагревшийся градусник и замолчал на несколько мгновений. Расплывчатые пятна перед глазами подсказывали Ти Фею, что принц сидит и смотрит на шкалу. — Что ж, жар у тебя еще не прошел. Значит, лежи дальше.

Неужели все это лишь потому, что он не спал?

— ...не спал?

— Нет, я думаю, тут больше в магии дело, — признался Ли, угадав суть вопроса. — Ни одно тело не выдержит, если расстанется с таким количеством материи... я должен был тебя раньше остановить.

—- ...ляг.

Ли кивнул, но не послушался. Унес куда-то градусник, вернулся с бутылкой и смочил губы Ти Фея водой, затем поправил ему волосы, нежно убирая налепшие на лицо пряди, поправил одеяло, посюсюкал с Лунным Пряником и почесал ему перышки, после чего ушел сполоснуть руки. За это время Ти Фей, во-первых, успел немного прийти в себя, а во-вторых, убедился, что ненавидит голубя в той же степени, в какой голубь ненавидит его, и был бы не против съесть пирог с голубиным мясом на ужин.

— Ли, — произнес он несколько более крепким голосом, хотя по-прежнему охваченный слабостью, — пожалуйста.

— Да, я уже здесь, — тяжеловесный, каменный, Ли перелез через него и осторожно опустился рядом на бок. — Я так испугался. Думал, спета твоя песенка. Даже написал Струт'Гаду письмо с вопросом, а можно ли тебя переделать в лича без твоего участия. Чтобы ты не умер.

— И что... ответил? — спросил Ти Фей с искренним интересом.

— Что нельзя, зато прислал несколько рецептов лекарств, которые могли бы поддержать твои силы, — улыбнулся Ли. — Я по ним готовил, хотя дело, признаться, не самое простое — всю кожу сжег о пламя...

Чуть приподняв голову, Ти Фей взглянул на его руки и в самом деле обнаружил темнеющие следы ожогов на мертвой коже. Бедный принц, наверное, до этого дня огонь видел только на фитиле свечи.

— Ли...

— Да? — он сунул руку под одеяло, нашарил там что-то и сжал в пальцах, и лишь с промедлением Ти Фей понял, что то была его собственная ладонь. Она все-таки здесь. Не отвалилась и не закатилась под стол.

Улыбнулся — силы постепенно возвращались.

— А я драконов видел.

— Драконов?

— Ну, в бреду, — собственный голос звучал немного странновато, хрипло и отдаленно, но до чего же приятно было говорить, а не молчать! — Драконов и еще какие-то штуки...

Как они назывались?

— Мы должны закончить, — вздохнул Ли. — Больше никакой материи. Достаточно.

— Нет, — Ти Фей всем телом напрягся и даже ощутил небывалый прилив сил, — нет, Ли, нельзя. Я должен тебе помочь.

— Ничего ты не должен.

— Во что бы то ни стало!

Дрогнули ресницы Ли, и он перекатился на спину, чтобы взглянуть в потолок, по которому недавно кружили драконы.

— Все, что я хочу, это быть с тобой рядом. А материя, жизнь — все отошло на второй план.

— Ты меня совсем не знаешь, — заметил Ти Фей. — Есть множество вещей, о которых я не говорил тебе.

— Может, расскажешь?

Мелькнула мысль, что это все не реальность, а воображаемый мир, тот самый, полный ярких пятен на потолке и плывущих в воздухе цветастых образов; но тут Лунный Пряник запрыгнул на жердочку, поймал взгляд Ти Фея и посмотрел на него так жестоко и обиженно, что сразу все стало ясно: Ти Фей сам не сумел бы нафантазировать себе такой взгляд.

— Я злодей, — из горла лилась не речь, а скорее бормотание, но и это лучше, чем ничего. — Я совершил очень много плохих поступков. Такому замечательному парню, как ты, нечего делать рядом со мной.

— Ну, то, что ты бываешь неоднозначным, для меня не новость, — спокойно отозвался Ли. — Я ведь уже знаю, как много ты лжешь и как сильно хочешь казаться большим, чем ты есть.

Хотя это и являлось чистой правдой, и сам Ти Фей прекрасно понимал, насколько Ли прав; однако же на такие заявления не получилось не обидеться.

— Ну, знаешь!..

— А, смотрю, совсем ожил.

— Это гнев переполняет мои жилы!

Ли расхохотался:

— Значит, буду злить тебя почаще! Я хочу, чтобы ты жил.

— И этим ты меня тоже бесишь! — вскричал Ти Фей, дивясь тому, откуда в нем вдруг взялся такой мощный и громкий голос. — Зачем ты такой замечательный и идеальный? Чтобы мне было плохо?

— Наверное, затем, что я принц и должен быть примером?

— Да я не о том! Откуда ты взялся, такой умный, красноречивый и чистый человек? Чем больше я тебя узнаю, тем хуже себя чувствую...

Ти Фей попытался подняться на руках, но не удержался и рухнул лбом в грудь Ли; тот воспользовался шансом и опустил руки на плечи, даря приятное ощущение прохлады.

— Что же такое ужасное ты сделал, что вот так себя оцениваешь?

На языке растворилась горькая таблетка правды — он расскажет все. Прямо здесь и прямо сейчас.

Все, до последней крупицы. Он пихнул Ли в плечо, перекинул через него ногу и расселся на его груди, сверху вниз заглядывая в бледное лицо. Ли замер, напрягся, но испуганным не выглядел; скорее с легкой заинтересованностью ожидал, что случится дальше.

— Я спал со своим учителем музыки, — заявил Ти Фей, глядя в черные глаза Ли и стараясь, чтобы его собственный взгляд казался как можно более дерзким.

— Ага. А сколько тебе было лет?

— Тринадцать.

— Тогда у меня вопросы к твоему учителю.

Промах; Ти Фей закатил глаза, а Ли, осмелев, положил руки ему на пояс.

— Я спал с женихом своей сестры и разбил ей этим сердце.

— А что, ее жених был барашком? Или щеночком? Человек мог сказать "нет" и позвать на помощь.

— А еще мне было пятнадцать.

— Тогда у меня снова вопросы к нему, а не к тебе.

Снова промах, на этот раз как будто даже более критический, чем прежде.

— Я предавал, я лгал, я разбивал сердца...

— Со всеми бывает, а в последнем я даже не сомневался: ты очень красивый.

— Знаешь, почему меня отправили в монастырь?

— Не знаю.

— Потому что я беспорядочно спал с мужчинами и подцепил кое-что.

— Ну, тогда мне интересно услышать логику человека, который отправил тебя в мужской монастырь с такой биографией. И кончилось все так, как я предполагаю?

Ти Фей покраснел до кончиков ушей и почти пискнул:

— Да.

— Я только хочу, чтобы ты тоже кое-что услышал, потому что именно со слышаньем других людей у тебя порой трудности. Не выйдет у тебя меня запугать. Я прекрасно знаю, когда ты лжешь, кокетничаешь и вредничаешь. Но вот тебе новость: все это и я делаю тоже. Я принц, и ты, мой дорогой, даже не представляешь себе, сколько раз мне приходилось лгать. Ну, вот так бывает. Хочешь жить — умей вертеться. А ты умеешь. И я... я на твой счет иллюзий не строю.

Ти Фей очень хорошо слышал все его слова, но почему-то совершенно не улавливал суть; в голове ядреным коктейлем бурлили возражения, восклицания и воспоминания, каждое из которых хотелось вырезать и налепить себе на лоб, как вечное клеймо.

— Я виновен в Бесконечной Ночи.

Он завалился на бок, слезая с Ли, зарылся лицом в ледяные, пахнущие смертью подушки и так, задыхаясь и путаясь в словах, поведал всю историю, от начала до конца. Уже на середине он начал чувствовать покалывание в глазах, а к концу вокруг стало так мокро, что волей-неволей пришлось подняться, чтобы не захлебнуться в собственных слезах; и тогда он увидел Ли, что лежал рядом и слушал его, спокойно и молчаливо. Их взоры встретились, Ли протянул руку и смахнул слезу с его щеки; Ти Фей схватился за эту руку и зарыдал с новой силой.

— Теперь я понимаю, — спокойно произнес Ли, хотя что он мог понимать? — В этом суть. Именно это ты хотел рассказать с самого начала. Ты виновен в Бесконечной Ночи. Что ж, это действительно серьезно.

Из всех его слов Ти Фей понял только "ты виновен", и согнулся, сраженный этим ударом прямо в сердце. Он и упал бы, если бы уже не лежал, и просто перекатился ближе, ища на груди Ли утешение.

— Но в то же время это означает, что я обязан тебе своим существованием.

Ти Фей дрожал, словно липовый лист, вытирал слезы о серое платье Ли и что-то мычал, сам не зная, что; спокойный как скала принц прижимал его к себе и гладил ладонью по спине, терпеливо дожидаясь, когда иссякнут слезы.

— Я не могу тебя осуждать, — приговаривал Ли ему на ухо, вызывая дрожь на спине исходившим от его губ холодом. — Не потому, что на любой твой поступок я найду оправдание. А потому что это просто событие. Ошибка. Происшествие. Нельзя разлюбить человека только потому, что он оступился в каком-то своем прошлом, причем без злого умысла и цели навредить. Если бы ты признался, что убил ребенка, я бы еще поколебался, может быть. Но Ночь — тебя ведь обманули, Ти Фей.

"Если бы ты признался, что убил ребенка". Как будто он не убил!

— И из-за ночи умерла моя мама.

Боль разливалась по груди и дотягивалась даже до пяток, каждый новый удар сердца сопровождался болью; комната плыла перед глазами, а через приоткрытое окно в комнату проникал ветер, но ложился у подножия кровати, словно ручной зверь, и тихо вслушивался в их голоса.

— Это не твоя вина. Ее убила Ночь. Не ты.

Звучало ровно так же, как если бы сын Ти Фея убил кого-то, а Ти Фей бы оказался в случившемся не виноват!..

Боль сводила с ума, но последняя мысль, мелькнувшая в голове, как будто заставила ее притихнуть. Что, если вина и правда не лежит на его плечах? Что, если виноваты те, кто спланировал начало Ночи и погрузил весь мир в смуту, а не парень из Империи Облаков, поместивший сердце сферы в алтарь?

— У тебя взгляд просветлел, — ласково улыбнулся Ли, отлепляя с лица Ти Фея мокрые от слез волосы. — Знаешь, а все-таки здесь, — он ткнул его пальцем в грудь, — ты прячешь что-то поистине драгоценное.

Ти Фей приложил ладонь к тому месту, которого Ли коснулся; под его рукой билось еще живое человеческое сердце и кое-что еще, кое-что огромное, необъятное и могущественное.

Выбравшись из объятий, он подцепил ткань платья под мышками и потянул вверх, стягивая с себя. Замки с тихим щелканьем расстегивались от давления, может, даже вырывались с корнем; Ли, опешив, наблюдал за происходящим и даже повернул голову в сторону, куда полетело снятое платье. Смутился: покраснеть он не мог, но взгляд выдавал эмоции.

Ти Фей схватил его за руку и прижал холодную ладонь к сердцу.

— Тут?

И Ли, кончиками пальцев нащупав что-то твердое, резко отдернул руку и удивленно уставился туда, где на груди Ти Фея розовел маленький, с ноготь размером, неправильной формы шрам.

— Что это? — спросил он. — В тебя стреляли?

— Нет, но это правда от раны, — Ти Фей почесывал шрам пальцами и безуспешно пытался содрать с него корочку. — Это с того дня, когда я создал Ночь. Я поместил Сердце Сферы в алтарь, где его разорвало на тысячу крошечных кусочков; и один такой кусочек ранил меня в грудь. Вот оттуда и шрам.

— Его достали? Этот кусок?

— О, не думаю. Мне кажется, он все еще там, где-то рядом с моим сердцем, — признался Ти Фей. — По крайней мере, я не помню, чтобы меня оперировали. А что? — он разглядел ужас в лице Ли и сам догадался: — Это может убить меня?

— Я не знаю, я не врач, — пробормотал Ли в ответ, разглядывая шрам с такой пристальностью, словно пытался проглядеть в Ти Фее сквозную дыру. — Но я кое-что читал о магии...

— И что же?

— А то, что в этом секрет! В этом причина удивительной силы твоей некромантии, вот почему твоя материя настолько живительна для меня! Дело в этом кусочке камня в твоем сердце; по твоим жилам течет энергия камня Сферы, энергия артефакта, который дарил магию целой империи! И часть этой невероятной силы оказалась в тебе... Ти Фей, ты могущественнее Легендарных!

Он поднял глаза и осекся, вглядевшись в лицо собеседника; а тот и сам догадывался, что выглядит ужасно несчастным, но никак не мог взять себя и свои эмоции в руки.

— Выходит, это не я такой талантливый, — горько заключил он. — Нет у меня никакой особой склонности к некромантии, нет никакого врожденного преимущества... Я ничтожество.

— Я совсем не то хотел сказать.

Они переглянулись и оба синхронно покачали головами.

— А самое ужасное — то, как я это преимущество получил, — заключил Ти Фей, снова опуская ладонь на шрам. — Ценой жизней тысяч людей, возможно, ценой всего живого на планете, если ночь и холод убьют поля и леса...

— Кто-нибудь точно выживет. Тараканы, мухи, — попытался успокоить его Ли. — Всякое дикое зверье... Мы с тобой.

Ти Фей не поднял головы; какой смысл жить, если под тяжестью собственной вины не получается ни спать, ни есть, ни любить?

— Ох, теперь и я чувствую себя ужасно. Надо было мне молчать, — сокрушался Ли. — Знаешь, если бы только было что-то, чем я могу тебе помочь, сделать тебя счастливым, я бы все сделал.

— И если бы я сказал, что для счастья мне необходимо снова увидеть солнце?

Вообще-то вопрос звучал как "согласен ли ты за меня снова умереть?", и оба это понимали; лицо Ли вытянулось, взгляд застекленел на ничтожное мгновение, и он качнул головой, как будто собираясь отказаться; но когда снова взглянул на Ти Фея, то взгляд блестящих как у живого стал решительным и твердым.

— То я соглашусь и сделаю все, чтобы солнце взошло. Ты этого хочешь?

Ти Фей чувствовал себя палачом, патрицием, жестом руки способным прервать человеческую жизнь. Конечно, хотелось проверить, не лукавит ли Ли, заставить его принять вторую смерть, да и их с Кью миссия бы немедленно завершилась; но разве можно представить себе жизнь, в которой не будет Ли?

— Мне кажется, если ты перестанешь существовать, то я последую за тобой.

— Не говори глупостей, тебе еще жить и жить, а потом еще жить, но уже как нежить.

Вышел совершенно уродливый, дурацкий каламбур, но оба вдруг расхохотались так, что повалились на подушку, и смеялись до тех пор, пока на щеках Ти Фея не высохли слезы.

— Значит, никакой я не талант, — констатировал он уже куда спокойнее. — Нет во мне ни к чему склонности.

— А как же стихи?

— Ай, отстань ты со своими стихами!..

— Да и почему вообще талант должен быть непременно с рождения? Большинство талантов это результат упорного труда, не находишь? Тебе твой повезло получить более быстрым и простым методом, без сомнений; но какая разница, если в итоге ты все-таки обладаешь могущественной силой?

— О, Ли... не мог бы ты начать носить шапочку, а то свет твоего нимба мне глаз режет?

Ли засмеялся, но не успокоился:

— Да, и потом. Ты ведь прочел столько книг, выучил столько ритуалов! Чего бы стоил этот кусок камня в твоем сердце, если бы ты тщательно не изучил, как им пользоваться?

— Может ты и прав, — неохотно признал Ти Фей. — Может...

— Главное ведь не как талант получить, а как его применить! — весело воскликнул Ли и сам себя хлопнул по лбу. — Что я несу? Прости, похоже, сегодня такой особенный день, в который мне суждено тебя расстраивать.

— Ничего, я как-нибудь доживу до полуночи, а там ты снова станешь умным и осторожным, — уколол в ответ Ти Фей, но в действительности не сильно расстроился. — Кью мне то же самое говорила. Не важно, что ты сделал, что у тебя есть, а чего нет; важно, как ты используешь то, что имеешь, и только по этим фактическим поступкам можно себя судить.

Ли задумчиво проморгался, пытаясь осознать эту гениальную фразу.

— Но знаешь, — наконец произнес он, — возможно, у меня есть кое-что, чем тебе помочь. Одно соображение...

— Насчет талантов?

— Насчет некромантии. Я сделал бы это давно, если бы знал о камне...

Ти Фей молчал, дожидаясь, когда Ли продолжит фразу, но тот все не продолжал.

— Ну и в чем суть? — нетерпеливо спросил Ти Фей. — Расскажешь?

— Расскажу, но только тогда, когда все сделаю и точно буду знать, что сработало, — пояснил он, ненадолго вырвавшись из размышлений. Мысли и планы завлекли его настолько, что на голубых губах теперь играла улыбка, а в глазах мелькал заразительный блеск. — Хм, так-так...

Ти Фей почувствовал укол ревности: мужчина просто не имел права заниматься исключительно своими размышлениями, лежа в одной с ним постели! И уж точно не лежа в постели с ним без платья, в одних штанах; в ранней юности достаточно было слегка приоткрыть плечо, и люди сходили с ума от страсти. А Ли сначала признается в любви, а потом позволяет себе заниматься размышлениями!

И не только Ти Фей был такого мнения; неожиданно тишину пронзило голубиное курлыканье, и Лунный Пряник так громко принялся долбить клювом о прутья клетки, что даже табуретка под ней заходила ходуном; и Ли пришлось отвлечься на птаху, таким изящным образом намекнувшую на подошедшее время кормежки.