— Игорь Олегович, я вас люблю! — выпалила Ариша громко-громко, почти на весь коридор, а потом, понизив голос, буркнула: — но это не правда, — и уже была готова припустить прочь с абсолютным сознанием выполненной миссии, как он отложил нотную тетрадь, в которой до того что-то методично зачёркивал.
— Какие птичьи страсти, — хмыкнул. Вроде, не зло. Потом, безошибочно определив верное направление, гаркнул: — Засчитывайте лебедю фант! — Из-за ближайшего угла донеслись хохот и топот — девчонки высыпали гурьбой, бросились врассыпную — понимая, что за такого рода шутки с преподавателями серьёзно, само собой, не влетит, но при этом и подстёгивая себя осознанием будоражащей взрослости Аришиного задания.
Сказать «я тебя люблю» — это ведь так по-взрослому.
А уж сказать самому красивому по мнению всей школы мужчине…
Хоть саму Аришу этот…красивый мужчина… всё ещё необъяснимым образом раздражал.
⠟⠑⠞⠺⠡⠗⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
Четвёртый класс — он очень ответственный, потому что в конце четвёртого класса предстоит сдавать экзамены. А это важно. И страшно. Ариша твёрдо пообещала родителям подтянуть свою успеваемость, так что с первого же учебного дня начала относиться к учёбе по-новому. Хватило энтузиазма, правда, меньше чем на неделю. Но меньше, чем неделя — это же лучше, чем ничего?
В главном корпусе все девочки из младших классов ночевали в одной огромной спальне. И, ой, как же много всего можно придумать, когда вас аж столько, и места для игр… аж столько — длиннющий проход из конца в конец. По нему можно было разогнаться до ветра в ушах — такой был большущий. И гонки можно было устраивать, и эстафеты, и в «заяц-заяц скока время» играть. А ещё, среди всех ночующих Ариша и одноклассницы были самыми старшими, и это оказалось удивительно, странно приятно: повышать голос на мелкотню не потому, что та чем-то провинилась, а просто так; напоминать первоклашкам, где их место, придумывать свои собственные правила в дополнение к существующим школьным.
В начале другие, ставшие теперь совсем старшими, так же поступали с Аришей. Теперь она поняла, почему — потому что это забавно.
Где-то, сама не знала, где, Ариша услышала слово — «анфитеатр». Оно ей понравилось. Смутно вспомнилось, что когда-то организовать серьёзный театр она уже попыталась, и тогда ничего не вышло. Но это же, теперь, будет не просто какой-нибудь там, а театр с приставкой «анфи».
Впрочем, на всякий случай, чтобы и на этот раз ничего не сорвалось, Ариша решила, что всё-всё для своего анфитеатра будет делать совсем сама. Как и в первый раз, она выбрала подходящую книжку, как и в первый раз, выучила её — как смогла, почти наизусть.. В этом году на день рождения Арише подарили плеер с кассетами, и теперь она могла включать музыку. Это Ариша тоже продумала наилучшим образом: подобрала подходящие композиции. Ведь, если устраивать анфитеатр, то самый лучший?
Подготовка проходила в строжайшем секрете. Впрочем, никто особо и не интересовался — или, может быть, Ариша просто так хорошо таилась, что поинтересоваться девчонкам бы и в голову не пришло.
Покончив с подготовкой, Ариша нарисовала афишу, на которой крупными печатными зрячими буквами — единственными, которыми умела писать — ярким толстым фломастером — единственным, который достаточно хорошо видела — старательно вывела слово «АНФИТЕАТР». Эту афишу Ариша приклеит на двери спальни. А рядом поставит коробочку с цветными полосками бумаги, которые сама заранее подготовила. Это будут билеты, ведь анфитеатр — это дело серьёзное, впускать туда кого попало без предъявления билетов Ариша не собиралась.
Для своих зрителей она приготовила особое угощение — в маленькие игрушечные стаканчики, которые тайком вынесла из кабинета, разложила кусочки шоколадных конфет и печеньки-зверушки из своих неприкосновенных запасов.
Когда настал выбранный ей вечер, вдруг оказалось, что подготовка в тайне — не самая лучшая идея. Одноклассницы, которые ничего не знали о предстоящем анфитеатре, играли в русалок, завернувшись ниже пояса покрывалами, третьеклашки вообще устали на какой-то дурацкой экскурсии и дрыхли — что с этих мелких взять? А второклашки и первоклашки оказались такими глупенькими и маленькими, что Арише пришлось сначала собственноручно раздавать им билеты, а потом собственноручно их же и забирать, якобы, проверяя. Потом плеер зажевал плёнку кассеты, Ариша, разволновавшись, запуталась в ролях…
Когда пришёл воняющий крепкими сигаретами ночной воспитатель, вся спальня, шушукаясь, хрустела Аришиными печеньками, не обращая никакого внимания на то, что сама Ариша, нацепившая поверх ночной сорочки своё самое красивое платье, размазывает по лицу слёзы и сопли, сидя на полу в проходе между кроватями.
— Что тут у вас, мышки? — он медленно прочёл Аришино объявление. — Кончаем театр, выключаем свет. Все по норам. — А потом, уже сухо щёлкнув выключателем, добавил: — Амфитеатр. Через букву «М», отличницы.
В этот момент Ариша завыла громче.
⠟⠑⠞⠺⠡⠗⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
Если в классе и был кто-то, успевающий в учёбе хуже Ариши — так это дурачок-Лев. Теперь Ариша, да и все её одноклассники узнали, что дурачок — это не просто обидная дразнилка, а самая настоящая правда. Лев не был абсолютно нормальным. Да, с ним было можно играть, разговаривать, даже придумывать всякое, но, чем старше все они становились, тем сложнее было игнорировать инаковость ЛЬва: то, как плохо он учится, как иногда, улетая в свои фантазии, начинает говорить странные, непонятные вещи или, вспыхивая ярким румянцем, запрокидывает голову и быстро-быстро крутится на одном месте.
Лев не был плохим — просто странным, но воспитателям, да и старшим мальчикам этого уже хватало, чтобы его обижать.
Сама Ариша, подчиняясь какому-то непонятному ей самой вдохновению, по примеру остальных ЛЬва тоже иногда обижала. Позже ей за это становилось мучительно стыдно и, засыпая после отбоя, Ариша обещала себе, что завтра же попросит у дурочка́ прощения.
Впрочем, на утро всё забывалось, чтобы потом повториться снова.
Ариша же не злая. Так почему поступает плохо? Может, потому, что так поступают все?
⠟⠑⠞⠺⠡⠗⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
С конца лета у Ариши появилась новая привычка, о которой она никому-никому не рассказывала. У себя на правом плече Ариша нашла что-то странное твёрдое, как косточка, формой похожее на кривое сердечко, это странное пряталось под Аришиной кожей. Захватывая пальцами, сердечко можно было шевелить, чуть-чуть двигать, немножко переворачивать. Оно было необычное и совсем не болючее. Ариша бездумно крутила его так и эдак перед сном.
И с каждым днём сердечко всё увеличивалось. Интересно, а до каких размеров оно может вырасти? Вдруг кто-нибудь Аришино сердечко заметит?
Она почему-то была абсолютно уверена, что рассказывать об этом нельзя никому, что, если взрослые узнают о сердечке, они обязательно будут сильно ругаться.
Вот она и молчала. Сердечко ей не мешало — наоборот, успокаивало. Ни у кого такого нет, а у Ариши вот появилось.
⠟⠑⠞⠺⠡⠗⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
— Акула выпрыгнула из моря, схватила молнию, ля́снула ней по морю и шубо́вснула обратно в море, — гордо прочитал Лев громким голосом. Обычно он отвечал на уроках тихонечко, почти шёпотом, но сейчас весь аж подпрыгивал — так хотел поразить всех предложением, которое придумал.
В кабинете повисла тишина. Учительница несколько секунд стучала ручкой по краешку журнала, а потом очень, очень мягко спросила:
— Ну, и что это за бред? По-твоему, это предложение о природе? По-твоему, акула может схватить молнию? И что это за слова глупые, ты где их набрался? Сядь. Перепиши. Нормально. — И буркнула, потянувшись за чашкой кофе: — шубо́вснула… ля́снула.
Класс разразился хохотом. Мальчишки снова и снова повторяли два этих слова — они множились дурацким эхом, и Арише непонятно почему было стыдно их слышать. Подняв руку, она попросилась в туалет, где долго брызгала в лицо холодной водой. Когда все начали смеяться, Лев словно сломался — съёжился весь, осел, втянул голову в плечи, и выглядел в этот момент настолько несчастным, что это сделало Арише больно. Почти физически. От него же теперь не отстанут с этой акулой.
На перемене Лев забрался с ногами на пластиковый подоконник в конце длинного коридора. Ариша неловко подкралась, примостилась рядом на краешке.
— Ты что-то рисуешь? — спросила, заметив у Льва в руках большой зрячий альбом. Лев видел немного лучше Ариши и очень любил рисовать. Немного помедлив, он развернул к ней страницу.
— Это акула, — пролепетал. — И молния. И гроза. — Потом закусил стержень фломастера, наверняка испачкав весь рот. — Не может акула схватить молнию, — пробормотал как-то отчаянно, дёрнул свой рисунок прочь из альбома — так, что застонала удерживающая альбом металлическая пружина. Рисунок бумажно захрипел, сминаясь. Ариша потеребила прядку своих волос.
— Ну… всамделишная, может, не может. А твоя…
Он зло разодрал рисунок. На две части, ещё на две — клочки полетели повсюду — наверняка сейчас кто-нибудь будет ругаться за то, что намусорили.
— Не может. Никакая, — воскликнул, спрыгивая с подоконника, и Ариша с удивлением поняла, что Лев плачет.
Перемена закончилась. Их обоих оглушил пронзительно резкий звонок, но идти в кабинет Ариша не поспешила. Обдумывая всё произошедшее, она механически крутила пальцами сердечко через ткань блузки. Случилось что-то большее, чем дурачок-Лев, чем его акула, чем вырванный из альбома рисунок. Всё вместе… это было так важно.
Может, чтобы понять, Ариша ещё просто не доросла?
⠟⠑⠞⠺⠡⠗⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
— Икра баклажанная, заморская, — приговаривала Татьяна Сергеевна, накладывая мерзкую зеленовато-бурую массу в каждую тарелку. — Надо кушать, это полезно, — преодолевала всякое сопротивление безжалостными движениями ложки. Ариша постаралась отгрести вкусную пшеничную кашу подальше от тошнотворной икры. Если перемешаются, есть вообще будет нечего. Раньше Татьяна Сергеевна позволяла не есть то, что не нравится, а теперь вычитала в каком-то журнале несомненные враки о пользе баклажанов, и стала непреклонна. В том же журнале, кстати, написали, что киви нужно есть вместе с волосатой кожурой, а яблоки — вместе с косточками. Ариша тяжело вздохнула, огибая вилкой несъедобное месиво. Она была почти уверена, что этот журнал доброй впечатлительной воспитательнице подсунула Антонина Родионовна. Ну а кто ещё бы додумался так напакостить?
Киви… с кожурой. Да Аришу чуть не стошнило!
А дальше что будет — нечищеные бананы?
Зато на ужин сегодня принесли банку варенья. Закрутки привозили все — это было негласным правилом, и банки открывали по очереди. Сегодня вот ели Дашину малину. С чаем, на хлебе — вкусно, не оторвёшься! Ариша засовывала пальцы глубоко в рот, облизывая каждый по очереди, когда вдруг услышала:
— Дети, а кто-то видел, как ушёл Лев?
Новости разносились быстро. Первые полчаса по всем колонкам главного корпуса снова и снова повторялось объявление: приятный бархатистый голос старшеклассника называл имя и фамилию Льва, просил его подойти в спальню, в кабинет, на вахту, в радио-пресс центр. Потом объявление изменилось — просили подойти не Льва, а всех, кто хоть что-то знает.
— Ворота во дворе были открыты, — тревожным шёпотом передавали друг другу девочки.
— Ворота? Какие? Через которые машины въезжают?
— Ой, ой-ой-ой…
— Думаете, он сбежал? Правда сбежал?
Настало восемь вечера — отбой первоклашек. Затем восемь тридцать — отбой третьего и четвёртого классов. Но всем было не до сна — какой уж тут сон? Татьяна Сергеевна, которая должна была уйти домой, оставалась в школе, периодически заглядывала в спальни, потому что понимала, что, как и она, все дети взволнованы. Но новостей не было.
— Отдыхайте, кошечки, — ласково поправляла одеяла, шептала тихо-тихо: — всё будет хорошо. Утро вечера мудренее, — и Ариша слышала, как дрожит у воспитательницы голос, и как сладкие цветочные духи, смешавшиеся с запахом сердечных капель, резко щекочут нос.
— Татьяна Сергеевна? — Ариша пробормотала, приподнявшись на локтях. Фигура воспитательницы отделилась от светового прямоугольника двери.
— Что, Аришенька?
Чтобы сказать, понадобилось сглотнуть огромный комок.
— Я думаю, Лев сбежал, ну… из-за акулы.
Всё-таки Ариша вырубилась и потому лишь утром узнала, что глубокой ночью Льва привезли милиционеры.
— Дебил-то дебил, но сам через полгорода до вокзала добрался. Ночью, слепой почти, — обсуждали за завтраком воспитатели, собравшись за отдельным столом. Ариша прислушивалась так, что едва ушами не шевелила.
— С электрички сняли? Ох-охонюшки, — молитвенно складывала руки старушка, которая работала аж с самым двенадцатым классом.
— Тёмная лошадка твой Лев, — подхватывала воспитательница восьмого «В» по прозвищу Надзиратель. — Надо с ними строже, в кулак. Совсем рассобачились. — И ударила по столу. — Вот я бы…
— Скандал, ну, скандал…
Лев теперь почти перестал разговаривать — не отвечал на уроках, воспитателей не то, чтобы не слушался — скорее просто игнорировал их присутствие. Сидел, уставившись в стену или уткнувшись глазами в книжку. Так было нельзя. Читать шрифт Брайля глазами запрещено строго-настрого — это портит зрение, которого и так с гулькин нос. Ариша один раз попробовала читать так же, как Лев — не пальцами, и ей показалось, что точки проходятся по глазам остриями. Было почти больно. А Лев ничего… Знай себе подносил страницы к лицу.
— Ну, хочешь окончательно ослепнуть, дурак, — плюнула наконец Антонина Родионовна, — и чёрт с тобой.
Иногда он рисовал. Заглядывая ему через плечо, Ариша успевала рассмотреть рыбий силуэт, а потом Лев резким движением захлопывал альбом или выдёргивал страницу.
В этот момент Арише хотелось плакать.
⠟⠑⠞⠺⠡⠗⠞⠁⠫ ⠎⠞⠥⠏⠑⠝⠾⠅⠁
В школу приехали очередные гости — вообще, это происходило очень, очень часто. Не реже раза в неделю так точно. И старший хор пел в актовом зале, и духовой оркестр играл марши, и собирались в школьном музее экскурсоводы… От всего этого у Ариши захватывало дыхание. Если гости были особенно важные, в зал созывали все классы, устраивали большой-большой концерт — с вокалистами, струнным ансамблем, дуэтом пианистов, ведущими... И директор говорил красивые речи, и, иногда, гости дарили подарки…
«Áve, María, áve, María grátia pléna; Dóminus técum», — пел старший хор. Чёрные фраки стоящих на сцене мальчиков перетекали в белоснежные блузки девочек, в длинные-длинные строгие юбки… И каждый в этом хоре казался частью целого, и Ариша не могла отвести глаз, боялась упустить ноты, слова… она слушала эту песню четвёртый год… И всякий раз почти плакала.
Ну почему, почему Аришу отовсюду выгнали? Она же знает музыку, она красиво поёт…
Может, быть может?...
Песня закончилась, Людмила Александровна, зачем-то дирижировавшая хористами, которые всё равно не могли этого видеть, трижды поклонилась. Держась за руки, цепочки потянулись прочь из зала. Шли они не так хорошо, как стояли — кто-то шаркал ногами, кто-то сутулился, кто-то опасливо семенил…
Теперь на сцене остался только силуэт Игоря Олеговича за роялем, и одинокая микрофонная стойка, к которой плавной, грациозной походкой, цокая высоченными каблуками, вышла…
Коза?!
Ариша уже очень-очень давно не вспоминала о своей школьной маме — не видела её, не слышала о ней ничего… Но вот сейчас Сид стояла на сцене, а Игорь Олегович, словно на пробу, мягко касался клавиш: правая рука, левая…
Разве может кто-то настолько неприятный делать что-то столь прекрасное? Как это вообще возможно?
Ариша вцепилась в подлокотники кресла. Её вдавливало, размазывало по нему, и в груди было полно-полно, и больно-больно — не вздохнуть, хоть кричи…
Как она поёт… Как волшебно она поёт…
Как идёт ей это красное платье.
Из актового зала все уходили строем, и, краем глаза заметив Сида, Ариша, не сдержавшись, рванулась к ней.
— Я хочу быть, как ты! Вот такой, как ты!
Только потом заметила стоящего рядом с Козой концертмейстера. Игорь Олегович ухмылялся, сунув большие пальцы в карманы… Лучше бы он никогда не вылезал из-за рояля. Вот если бы... Его рука приобняла Сида за талию…
— Орда поклонников… и все у твоих ног. — Он аккуратно поправил складку на её корсете, и Арише показалось, что Сид от этого напряглась — тряхнула головой, зыркнула резко:
— Я устала. — Потрепала Аришу по волосам, сказала совсем иначе — нежно и тепло, — Не надо, лебедёнок. — И вздохнула, снова покосившись через плечо. — Идите без меня! Пожалуйста. Я не хочу. Я ус-та-ла!
Может, Арише только казалось, но за минувшее время что-то словно случилось с Сидом.
Что? Почему?
— Обещай мне не быть как я.