Когда она открыла глаза, на улице шелестел дождь.

Он шуршал за приоткрытым окном, из которого тонко тянуло прохладным свежим воздухом, изредка ударяясь о стеклянные створки, и это ее разбудило.

Мутно уставившись в потолок, она мельком подумала, что звезды на нем будто настоящие — острые и колкие, только совсем-совсем неподвижные и немного даже тусклые. Будто бы под утро они уже перестали светить. А светят ли они ночью?

Волкова резко села в кровати, откидывая от себя тяжелое шуршащее одеяло. Ведь точно!

Вчера они приехали домой.

Вчера — это на следующие сутки, после того как они покинули Целье, после того как она сама уже простилась и с друзьями, и со старой школой, а Данталион, теперь ее собственный учитель, увез ее с собой прочь из города. И они уехали вместе.

А потом была просто невероятная куча вещей, от которых у нее кружилась голова, потому что все происходило так быстро, что она едва поспевала все запомнить — и завтрак в таком ужасно дорогом ресторане, что ей хотелось сделать вид, что она просто не в состоянии прочитать меню, и поезд, уносящий их прочь с того перрона, на котором она никогда не стояла, и Окнисте с расчудесным своим вокзалом из кофейных кирпичей и больших стеклянных окон, и тетушка в билетной кассе…

Кажется, ее звали панна Зофья.

«— Что же это, теперь у нас кроме верескового принца есть еще и принцесса-чародейка? – весело поинтересовалась панна Зофья, протягивая ей билеты.

— Думаю, скорее вересковая царевна, — мягко улыбнулся Данталион. – Царевна вересковой пустоши. Как вам, друг мой?»

Царевна! Да ее так никогда в жизни не называли, а тут все будто стало волшебнее. Будто стоило ей уйти с Данталионом, и мир стал добрее и проще, и теперь не было совсем-совсем никаких бед. Только гулкое чувство свободы в груди, от которого захватывало дух всякий раз, как она вновь его ощущала.

«Царевна из пустоши, — подумала она. – Не хулиганка и не заводила. Чародейка».

Теперь уже она была не ученицей академии Шоллей. И от этой мысли, будто бы самой лукавой из всех, было так весело и хорошо, что хотелось смеяться. Больше никаких простыней в синий цветок, которые она вечно пыталась неумело заправить под матрас после их вечерних прыжков на кроватях, никаких грустных платьев с мятыми воротниками, никаких косынок и невкусной овсяной каши в столовой.

Волкова огляделась. Теперь — чудеса в каждом уголке. Вот звезды на выкрашенном в мягкий зеленый потолке, а вот — большая кровать с кучей подушек, от которых пахнет лавандой. Вот покрывало с тяжелыми кистями, на котором вьется кольцами солнечно-золотой дракон, а вот…

Она вскочила с кровати, едва не подвернув ногу, и как была, босая и в сорочке, подбежала к высокому окну. Отдернула в сторону легкую штору, усыпанную серебряными вышитыми лунами, и распахнула его — настежь, так, чтобы свежий сырой воздух ворвался в комнату. Всколыхнулись шторы, лицо обдало холодом, но она застыла, зачарованная диким пожаром, который раскинулся под ее окнами. И она всматривалась, что было сил туда, где полыхал на фоне серого неба кроной гигантский дуб, где пестрел и рыжим, и красным, и зеленым — сад чародея в вересковой пустоши.

Волкова вдохнула глубоко-глубоко, покрепче вцепилась в подоконник и высунулась из окна, схватившись другой рукой за раму. Всмотрелась вдаль — туда, где дорожки тянулись среди зарослей кустов, где еще было все укрыто зеленью, где далеко-далеко виднелась ограда дома и аллея, по которой они зашли вчера вечером.

Они приехали так поздно, а она была уже такой сонной, что едва удерживалась ото сна в машине, все теша себя мыслью, что вот сейчас они приедут, и она увидит всю в розовом и белом пустошь. Но когда они приехали, она едва ли смогла разглядеть хоть что-то в темноте и быстро бросила эту затею. Спать хотелось так сильно, что сейчас она не могла бы припомнить и того, как Данталион отвел ее в комнату. Кажется, он только посмеялся над ее упорными попытками казаться бодрее.

Наконец она дотянулась и закрыла створки. Те с приятным стуком приняли упавший замочек в виде длинноклювой птицы.

Все в этом доме, даже замки, казались волшебными.

«В моем доме, — подумала она. – В доме моего учителя».

У двери ее ждали домашние туфли. Она сама не поверила своим глазам — ну откуда им тут взяться, в самом деле? Расписные и мягкие-мягкие, все расшитые звездами и цветами.

Волкова повертела туфли в руках, задумчиво их разглядывая. Они были скорее похожи на какие-то вещицы для выставок, ей такие никогда не попадались… Да и не носил никто из тех, кого она знала, подобное. Всерьез задумавшись о том, что лучше бы их не трогать и просто оставить стоять здесь (вдруг они и впрямь просто для красоты?), Волкова уже хотела было поставить их обратно, но потом одернула себя. Не будет ли глупее ходить босиком по дому чародея? Если у него тут даже замочки на окнах расчудесные, разве тяжело ему достать такие туфли?

Справедливо рассудив, что ноги замерзнут, а совесть очистится, она быстро надела туфли и толкнула тяжелую дверь.

Холл встретил ее теплым воздухом и густой тишиной, которую разбивало только редкое тиканье механизма часов. Стены здесь были зеленые, в каких-то узорах, а еще стояли горшочки с цветами. Будто бы Данталиону было мало цветов в саду.

Стоило ступить на ковер, и рыбки, до того тихо застывшие на нем, вспыхнули серебристой стайкой. Волкова тихо пискнула и отдернула ногу, но рыбки только закружились у края ковра, бестолково в него тычась. Даже рыбки на ковре живые!

Волкова осторожно обошла ковер по стенке, стараясь держаться подальше от кутерьмы ворсяных рыбок. Кто их знает, может быть им не нравится, когда на них наступают?

Все в этом доме было чудным. Она оглянулась на часы у стены — большие и старые, с мятником. Маятник качался из стороны в сторону. Туда летело золотистое солнце, скрываясь за краем стекла, оттуда падала обратно серебряная луна. И так оно качалось, тихо пощелкивая: луна-солнце, солнце-луна.

Ей все это казалось правильным. То есть, а как еще? Это же дом чародея! И не просто чародея, а Данталиона, самого важного и умного чародея, который точно должен был жить в подобном доме. Такой же волшебный, какой и он сам.

Внизу послышалась какая-то возня, и Волкова подошла к перилам, аккуратно перевесившись через них, чтобы посмотреть, что там происходило. Из открытой комнаты падал кривой прямоугольник теплого света. Створчатые двери были распахнуты – на стеклянных вставках вились голубые цветы. Волкова готова была побиться об заклад, что они распускаются по утрам и к вечеру закрываются.

Послышались шаги, и на прямоугольнике появилась вытянутая тень. С кухни выглянул Данталион.

«Совсем домашний», — невольно подумала Волкова. Ни плаща, ни расписных украшений, только белая рубашка с закатанными рукавами узорами на воротнике выдает.

— Вы проснулись, друг мой! Доброе утро, — он мягко улыбнулся ей, задрав голову. – Спускайтесь, завтрак почти готов. Точнее, почти обед.

— Доброе, — рассеяно пробормотала она и повернулась, краем глаза пытаясь рассмотреть часы.

Час дня!

— Обед уже прошел… — тихо произнесла она, но схватившись за перила, медленно побрела вниз.

Кухня встретила ее ударившим в нос запахом выпечки. Яркая корица мешалась с кислыми яблоками, на столе стоял расписной толстопузый чайничек. Кухня тоже вся была будто из сказки — с чудесными переливающимися светильниками, будто из застывшей воды созданными, с мягкими вышитыми подушками на стульях и обоями, на которых плясали тонкорогие волшебные кони.

— Как вы спали на новом месте? – спросил Данталион, что-то помешивая в кастрюле не плите. Видеть его таким совсем домашним, чуть встрепанным, было так странно, что Волкова не сразу задумалась над вопросом.

— Хорошо, — произнесла она, пытаясь устроиться на высоком стуле. Ноги до пола не доставали. – Кровать большая. И окно тоже большое.

Чародей мягко рассмеялся. Волкова умолкла, но страшно не было. Было как-то… Будто бы странно.

— А те рыбки в холле… — начала она, чуть поведя плечами от прохлады.

— Они абсолютно безобидны, — быстро ответил Данталион, распахивая верхний шкафчик. – Правда, возможно, немного более любопытны, чем полагается ковровым рыбкам.

— А… — протянула Волкова и снова умолкла, сложив руки на коленях. Но тут же снова спросила: — А звезды по ночам светятся? Которые на потолке.

— Если захотите, они будут, — ответил чародей, расставляя две тарелки рядом с плитой.

Волкова хотела было продолжить расспросы, но вовремя захлопнула рот. Наверное, царевне вересковой пустоши не полагается задавать столько вопросов? Вот Волковой-студентке, может, и полагалось бы, а она теперь такая важная, что должна сама понимать. И что цветы на стеклянных витражах закрываются по ночам, и что единороги на стенах оживают, когда им становится слишком скучно, и что светильники под потолком точно сделаны из отражения радуги на воде.

— А еще, — мягко произнес Данталион, ставя перед ней тарелку, полную каши. – Те ирисы, что на кухонных витражах, закрываются по ночам. Иногда рисунки на стенах ведут себя несколько самовольно, но в целом дружелюбно, а светильники могут ронять немного радужных отблесков прямо на стол, если вовсе их не поймать. Я уверен, у вас еще найдутся вопросы, и не стесняйтесь их задавать. Но пока позавтракайте, вы со вчерашнего дня ничего не ели.

Волкова молча посмотрела сначала на Данталиона, а затем на кашу. Каша в тарелке была рыжеватой и пахла тыквой.

Ох, знал бы он, сколько у нее этих вопросов!

Она кивнула и взялась за ложку.

Рисовая каша на вкус оказалась сладкой. Она была очень густой и в ней попадались кусочки орехов – Волкова совсем ничего не смыслила в орехах, а потому даже не могла понять, какие они были. Это было так просто и вкусно, что невольно ей подумалось о том, ела ли она когда-нибудь вообще такую кашу. Ни дома, ни в академии никто никогда не готовил для нее такую. Для этого наверняка надо сначала разрезать тыкву, а она знала, какой твердой бывает кожура у тыквы, она видела, как ее резала учительница в академии перед осенним праздником, и орехи колоть, и вообще…

На ее плечи опустилась тяжелая ткань, и Волкова подняла глаза на чародея.

— Дома прохладно, — произнес он. – Потом найдем вам халат, а пока посидите в моем. Надеюсь, вы не имеете ничего против?

— Нет, — тихо пробормотала она.

И еще ей никто никогда не отдавал свой замечательный теплый халат.

Она была уверена, что он будет тяжелым, но, просунув руки в слишком длинные рукава, поняла, что он будто бы почти ей впору — и все равно теплый, хоть и кажется легким. И на подоле вышиты змеи с причудливыми глазами, поблескивающими у свесившегося к полу подола.

Она и халатов таких чудесных никогда не видела.

Вскоре чародей поставил перед ней чашку с чаем — на чашке была собака. С длинным-длинными носом и очень длинным пушистым хвостом, она куда-то бежала вкруг под ободком. От чая пахло сладким лимоном и сахаром.

Данталион сел напротив нее со своей тарелкой и улыбнулся.

— Пирог скоро будет готов, надо еще чуть-чуть подождать, — произнес он, коротко оглянувшись на духовку. – Хотя что-то мне подсказывает, что сегодня я несколько переборщил с сахаром, так что, прошу прощения, моя первая попытка угостить вас выпечкой может выдаться не самой удачной. Но не разочаровывайтесь в моих талантах сразу, пожалуйста.

Чародей весело улыбнулся ей, и Волкова невольно улыбнулась в ответ.

— Сомневаюсь, что у вас хоть что-то плохо получается, — честно призналась она. – Мне вообще кажется, что у вас всегда все выходит хорошо. Вы же не зря чародей-консул…

Данталион рассмеялся. Волкова неожиданно для себя тоже засмеялась – до того все эмоции чародея были заразительны. Будто стоило ему улыбнуться, и от того, сколько света мгновенно появлялось в его лице, в комнате становилось светлее.

— Поверьте, этот титул не гарантирует мне ничего, кроме забот, — чародей подпер подбородок ладонью. – Как и все к нему прилагающиеся. Но лишних талантов, увы, не предоставляет.

Волкова заинтересованно посмотрела на Данталиона и даже опустила ложку.

— А вы, случаем, не какой-нибудь господин пустоши? – осторожно уточнила она.

Чародей лучезарно улыбнулся и кивнул.

— Вспомнили свое вчерашнее прозвище?

Волкова неловко поерзала на стуле, чувствуя, как подушка начинает с него съезжать. Опустив ладони, зажала их между бедрами, чтобы не выдать неудобства.

— Меня так никто никогда не называл, — честно призналась она, но тут же добавила: — Но это очень красиво. А вы, должно быть, хозяин пустоши.

Данталион с легкой улыбкой кивнул.

— Все так. Я чародей вересковой пустоши. Так же как вы, мои ученики, – ее юные господа.

Волкова от этих слов еще сильнее смутилась. Она бы никогда не подумала, что уж ее-то когда-нибудь назовут госпожой пустоши! И уж тем более царевной. Это другие девочки походили на принцесс, а она была скорее атаманом дворовых войск.

Но сейчас почему-то не хотелось отказываться от этого титула. Будто вся прошлая жизнь теперь была далеко, а она здесь, надежно укрытая пустошью из розового и белого, всеми хранимыми ей змеями и драконами, и единорогами, и серебристой рыбьей чешуей – свободная от всего, что раньше ее тяготило. Теперь почему-то ей до дрожащей зависти к еще незнакомому брату по искусству хотелось сказать, что она и правда – царевна, и правда чародейка этой пустоши так же, как Данталион. Так же, как тот самый серебряный принц.

И все чудеса дома теперь и для нее тоже, так же, как и для них двоих.

— Но я несколько скептично отношусь к прозвищу хозяина пустоши, — продолжил свою мысль чародей, и Волкова со всем возможным вниманием уставилась на него.

— Почему?

Данталион слегка пожал плечами, будто сам с собой в чем-то соглашаясь.

— Порой это неверно воспринимают. Я не присваивал себе пустошь, и уж тем более Валдаву. Я люблю это место, и потому оно является моим домой, но уж никак не моими владениями.

Волкова задумчиво посмотрела на чародея. Все, о чем он сейчас говорил, понималось ей где-то внутри, на том уровне, на каком чувствуют интонации и сны. Она не могла облечь в слова эту разницу между домом и тем местом, которое тебе принадлежит, и от этого было странно и почти стыдно – но только на поверхности. Будто это странное чутье разниц теперь казалось правильным, и привычное ей умение нутром ощущать смыслы подхватывалось и чародеем.

Будто поняв, что разница ей не до конца ясна, Данталион улыбнулся.

— Знаете, — произнес он. – Вообще-то, многие юные чародеи начинают свое обучение с волшебных историй. Искусство слов лежит в основе нашего колдовства так же, как и чуткость ощущений, а потому сказки и легенды подходят для обучения колдовству как нельзя лучше. Думаю, у меня найдется история для того, чтобы объяснить вам, что мы, как чародеи, понимаем о доме…

Духовка тихо звякнула, прерывая речь чародея.

— Но прежде вытащу пирог из духовки, — произнес он, поднимаясь с места.

Вскоре перед Волковой уже стояло блюдце с лежащим на нем куском пирога. Пирог этот был замечательный – горячий и золотистый, с мягкими печеными яблоками внутри. От него пахло корицей и липкие от сладости бочка, казалось, почти поблескивают в теплом свете. Чудесный это был пирог!

Данталион же снова устроился напротив нее, все еще игнорируя свою тарелку. Волкова со всем возможным вниманием посмотрела на него, пытаясь утвердить учителя в мысли, что она сосредоточена как никогда – все же, это первое, чему он хочет ее научить!

— Итак, — произнес чародей. – Эта история произошла достаточно давно, чтобы я не утруждал вас датами.

Это случилось в те времена, когда земли Валдавские еще управлялись воеводами, вересковая пустошь была шире, а сад этого дома – скромнее. В то время Валдавой управлял пан Томаш Мицкевич. Это был статный гордый мужчина, и годы его правления были для наших земель светлыми. Но вот настал тот час, когда воеводе предстает черед выбирать своего наследника.

В те далекие времена такой порядок был всем прост, а потому никто не сомневался, что следующим воеводой станет старший сын пана Томаша – Симон, ведь средняя его дочь, панна Касия, готовилась разделить наше искусство, а младшему его сыну не исполнилось и десяти лет.

Пан Симон был страстным и порывистым юношей, был он красив и статен, как молодая ива, не было ему равным ни в охоте, ни в сражении. Он был умен не по годам, только и не доставало ему, что понимания своего предназначения. Это и беспокоило пана Томаша, ведь он любил и земли свои, и старшего из сыновей. А когда пан Томаш не мог понять, что же ему делать, он приходил советоваться ко мне.

Вы, друг мой, должны знать, что чародеи во все времена уважались дворами всех царей и правителей, и не было ни одного мудрого господина, который бы отказался от помощи колдуна. Пан Томаш рассудил, что если сам он не знает, как поступить, значит пришло время отправиться в пустошь – и спросить об этом меня.

В те года здешний сад был еще беден, а я сам – на десятилетия моложе, но жизнь моя немногим отличалась от нынешней. И когда пан Томаш оказался в моем доме, я уже знал, о чем будет его просьба.

«Когда от меня только и останется, что цветы, да земля, — сказал он мне тогда, – присмотри за моим сыном. Ведь нет у нас той власти, какой ты имеешь над землями Валдавскими, а старший мой сын еще юн и неопытен, слишком он еще горяч и порывист, чтобы не оплошать. Только тебе и его, и Валдаву доверю, а потому помоги мне, старый друг».

И я согласился. Ведь не раз пан Томаш охранял эти земли, а потому и мой дом стороной обходила беда.

Вскоре не стало пана Томаша, и на могиле его распустились те же резные астильбы, какие красили розовым вечный сон всех его предков. Долго горевала его семья, а горше всех плакала его дочь-чародейка. Но вот пришло время пану Симону стать воеводой вслед за отцом.

Хоть и был пан Симон умен, а все же мудрости управления ему не доставало. Молодцеватая удаль больше не была ему помощью, а ценить людей и времена он еще не научился, потому все брал силой и присваивал себе. Молодой хозяин березовых рощ Валдавы не был ни терпелив, ни сдержан, а потому, когда народ его перестал уважать, гнев его обратился и в мою сторону, ведь уже очень давно жители здешних земель приходят ко мне в минуты нужды.

И потому пан Симон пришел ко мне.

«Не хочу я, чтобы ты здесь жил, — сказал он мне. – Ведь это я господин березовых рощ и вересковой пустоши, а не ты. Если хочешь здесь и дальше жить, так занимайся своими колдовскими делами, а в правление Валдавой не лезь, не к тебе люди должны приходить, не тебе их беды решать».

Что же мне тогда оставалось делать? В том, друг мой, наша чародейская гордость, чтобы всегда делать по-своему, и в том наша мудрость, чтобы стараться делать это верно. А потому, помня наказ пана Томаша, я ответил молодому воеводе:

«Пусть будет по-вашему, пан Симон. Но у меня есть три условия. Выполните хоть одно из них сами – уйду из пустоши и никогда вы больше меня не увидите на ваших землях. Не выполните ни одного – и тогда я решу, кто валдавским замком править станет».

Не хотел пан Симон соглашаться на мои условия – был он наслышан и о хитрости чародея пустоши, и о том, что не было еще ни одного воеводы валдавский, который бы меня изжил с этих земель.

«Если же вам это не по силам, — сказал я тогда, – так пусть все будет по воле вашего отца. Не могу противиться хозяину валдавскому, будь по-вашему».

Разозлился тогда Симон – не было еще человека, который бы недоверием его силу и ум уязвили. И в такую ярость он пришел, что немедленно согласился на мои условия. А условиями теми были загадки.

— Ох, загадки! – Волкова так оживилась, что почти подскочила на стуле.

Пирог ее был уже давно доеден, чай допит, и теперь она не могла усидеть на месте, слушая чародея – до того он складно рассказывал, что она и сама уже давно забыла, с чего начался разговор.

— Верно, загадки, — Данталион улыбнулся. – Ведь в любой сказке герой должен выполнить три задания, чтобы что-то получить, верно? Вы могли бы и сами попытаться их угадать – для чародея найти ответы большого труда не составит.

Волкова скуксилась. Позориться перед Данталионом не хотелось, но и загадки она обожала всей душой.

— Вы дорассказывайте, а я потом скажу, догадалась или нет, — решила она. – Хорошо?

Чародей слегка кивнул.

— Как пожелаете, друг мой.

«Вот вам первая загадка, — сказал я. – Принесите мне то, что будет острее вашего меча».

И на том ушел пан Симон из моего дома. На то, чтобы найти ответ, дал я ему три дня, и два из них молодой воевода разыскивал то, что будет острее его меча – все перепробовал, и кинжалы, и стрелы, и топоры тяжелые, и даже меч из далекой пустыни раздобыл. А все не то ему кажется. Все он думал: не может все так просто быть, должно быть в этой загадке чудо какое-то спрятано, ведь острее любого меча будет молния, какая небеса разрезает, а ловчее стрелы всегда будет киль корабля, какой водную гладь режет. Не знал пан Симон, что ему делать и решил схитрить – если он всех чудес чародеев не знает, так его сестра вмиг догадается.

Пришел пан Симон к сестре своей и поделился с ней своими горестями. А панне Касии и беды нет будто – как писала она в книге, так перо и протянула брату выпачканной в чернилах рукой.

«Великие дела мечом не вершатся, — сказала она, – но всегда – словом. Нет на свете ничего острее того, что сказать можно, и вот тебе первый урок от чародея: превыше своего меча цени слова».

Волкова восторженно вздохнула.

— Простая загадка, правда? – Данталион с улыбкой посмотрел на нее. – Сейчас ее каждый ребенок знает. А уж тем более – каждый чародей.

— И правда, — она рассмеялась. – Мне кажется, я даже не вспомню, когда впервые о ней услышала.

Чародей медленно кивнул.

— Я даже не сомневался, что вы догадаетесь, — он кинул быстрый взгляд в сторону ее тарелки. – Еще пирога с чаем?

Волкова кивнула.

— Да, пожалуйста. Давайте вторую загадку!

Когда пан Симон пришел ко мне, я уже догадывался, у кого он мог разгадку найти. Протянул он мне перо – только стоило мне на него взглянуть, как сразу я понял, кто ему помог.

«Вы крайне невнимательны, друг мой, — сказал я. – Ведь вы – правша, а перо это, пусть и из левого крыла, да только заточено с обратной стороны. Я ведь знаю, что сестра ваша левой рукой наши знаки рисует».

Разозлился пан Симон, но делать было нечего – пришлось вторую загадку у меня просить.

«Вот вам вторая загадка. Что тяжелее ваших доспехов?»

Снова пришлось пану Симону задуматься. Множество вещей на свете тяжелее его доспехов, а все не то. Если уж в прошлый раз это был урок, то, решил пан Симон, и в этот тоже должно быть что-то хитрое. Все он перебрал, что тяжелее было, и порешил на том, что речь здесь об ответственности.

Но все казалось ему, что у сестры спросить вернее будет, и пришел он снова к панне Касии.

«Ничего нет тяжелее горести утраты, — сказала тогда панна Касия, – потому как ни ты, ни я, ни сам чародей пустоши над смертью не властны. Сорви с могилы отца цветок и принеси – вот твой ответ на загадку».

— Но ведь пан Симон тоже в чем-то был прав, — произнесла Волкова. Она уже сидела с куском пирога в руках, хоть и наелась – но отказываться от этого пирога было мало того, что стыдно, так еще и грустно. Все-таки, Данталион испек.

Чародей кивнул.

— Тогда разве он не выиграл? – Волкова совсем растерянно посмотрела на Данталиона. – Я бы, наверное, не догадалась и выбрала что-то другое.

— Например, невозможность понять и быть понятым? – чародей хитро прищурился.

Волкова задумчиво пожевала пирог и утвердительно кивнула.

— Тогда я уверен, что вас удовлетворит ответ, — Данталион мягко улыбнулся.

Принес пан Симон цветок, но только не его я просил.

«Если бы вы сами ответ на загадку нашли, то не скорбь это была бы, — сказал я тогда. – Ведь я знаю, что из всех ваших сестер и братьев панна Касия больше других о вашем отце грустила. Такова тяжесть нашего искусства, что чувства наши тяжелее и ярче, и людей нам отпускать труднее. Не ваш это ответ».

Нечего было пану Симону делать, а злость его все крепче брала – разве ж он об отце не сожалел? А все сказать нечего – уговор есть уговор.

Осталась у него третья загадка. А она была вот какой: что на свете единственное крепче всего держит? Что вас с вашим домом связывает?

Вернулся пан Симон, а все злость его точит – все не то ему сестра подсказывала, будто и намеренно. Решил он в третий раз к ней не ходить, а сам трех дней дождаться – был у него на этот раз свой ответ на загадку.

И вот минуло три дня, а я, тем временем, оказался волею случая в Валдаве. Сошлись мы тогда с паном Симоном, и сказал он мне:

«Крепче всего на свете долг держит, и все, что меня с домом связывает, из долга моего тянется. Вот ответ на твою загадку».

Но и это был не ответ на мою загадку.

— Может быть, у вас есть идеи? – спросил чародей.

Он поднялся из-за стола, собирая пустые тарелки. Перед Волковой осталась только полупустая чашка, а она задумалась, стараясь как можно незаметнее для учителя облизнуть липкий от сахара палец.

Крепче всего ее всегда держало… Она и сама не знала что. С домом ее связывало место рождения, которого она поменять не могла, со школой – обязанность получить образование. Не было ни одного раза, чтобы она могла что-то выбрать сама, но говорить о том, что важные бумаги держат сильнее всего, было бы совсем глупо.

— В хорошем смысле держит? – уточнила она.

— Ну если вы понимаете дом в хорошем смысле, — чародей подал ей бумажную салфетку.

Волкова смущенно надулась, вытирая липкие пальцы.

— Все, что держало при вас колдовство, — добавил Данталион, берясь за чайник, в котором плескались остатки чая.

Она покачала головой в попытке понять, что же имеет в виду чародей. Колдовство при ней вообще-то ничего не держало – мама с бабушкой никогда не говорили, что она должна стать чародейкой. Даже наоборот. Она прекрасно помнила, что вся семья была против ее поступления, но после истерики со слезами и битьем ногами о пол, она все-таки получила согласие на поступление, пусть и в очень далекую от дома школу. Но она никогда не имела никаких обязательств перед колдовством, кроме своей странной одержимости им. Все, что было связано с магией, всегда казалось ей трепетно особенным, и это странное чувство нарастающего где-то под солнечным сплетением смеха и восторга всегда толкало ее вперед.

— Любовь к магии, наверное, — осторожно предположила она и выжидающе посмотрела на чародея, пытаясь угадать его эмоцию – верно ли?

Данталион светло улыбнулся.

— Абсолютно верно, — мягко произнес он. – Это и есть любовь. А если любить это очень крепко – однажды оно обязательно станет вашим.

Волкова восторженно посмотрела на Данталиона. Надо же, догадалась!

А тем временем, чародей продолжил:

До того пан Симон обозлился, что все загадки неправильно разгадал, что сдержать свою злость не смог.

«Пока ты не захочешь, никто твои загадки разгадать не сможет! — воскликнул он. – Если ж столько на них ответов есть! Вот тебе и мое условие, в нем все проще простого – сразись со мной в бою, а кто победит, того и Валдава».

Стыдно говорить, но я уже и сам подумал, что придется с паном Симоном на мечах биться. Но тогда вмешалась в разговор панна Касия – вышла вперед меня с пером в руке, каким в книгах своих писала, и сказала своему брату:

«Если хочешь сражаться с чародеем, то вот перед тобой чародей. Слова мои так же остры, как и меч твой, значит и оружие у меня есть. Много ли чести – с безоружным биться? Вот я – враг твой, так сражайся со мной за дом свой, если таковым его считаешь».

Сказала панна Касия это – и перо у нее в руке в меч обернулось. Что это было за заклинание! Колдовство ее было так красиво, такие искры от нее сыпались, что я и сам те слова помню до сих пор.

Опустил тогда меч пан Симон – не хотел он с сестрой биться. Наконец, стали ему понятны все его ошибки с самого начала.

«Пусть твоя воля будет, — сказал он. – Если хочешь, правь Валдавой сама. А хочешь – пусть ей правит чародей пустоши. Видно, недостаточно я умен, чтобы свой дом хранить».

«Не стану я у тебя Валдаву забирать, — ответила панна Касия. – Рассуди нас, господин пустоши. Твоя пустошь тебе по праву принадлежит, потому как ты свой дом любишь, и он тебе тем же отвечает. Научи нас, как позволить березовым рощам нас полюбить, скажи, как вернее сделать»

И тогда я разрешил их спор. Стали они воеводами вместе, и правление их было долгим. Панна Касия учила пана Симону тому, что он не умел, а пан Симон стоял на защите Валдавы и своей мудрой сестры. Ну а мне достался титул хозяина пустоши, который я и сейчас ношу. Ни у кого не выторгованный, только потому и оставшийся у меня, что пустошь свою я люблю сильнее любой другой земли.

Данталион мягко прикрыл глаза, заканчивая свой рассказ и уже другим тоном добавил:

— Кстати, панну Касию история запомнила в титуле Касии Валдавской. Она много сделала для этих мест, и ее вклад в развитие нашего воеводства до сих пор очень ценят. Она была очень умной и хитрой девушкой, впоследствии мы еще много с ней общались, и она часто приходила ко мне за советом.

Волкова, завороженная сказкой, так и сидела на месте, уставившись на чародея.

— И она правда меч из пера сделала? – пораженно выдохнула она. – Из обычного птичьего пера?

Чародей с улыбкой кивнул, чуть сощурившись.

— Восхитительно красивое заклинание. До сих пор удивляюсь тому, как ей удавалось сочетать такую непоколебимость духа и такую замечательную магию. На редкость талантливая девушка была. И удивительно сильно любила свои земли. Пожалуй, я впоследствии не знал никого, кто был бы также предан своему месту.

— Получается, потому, что она так сильно любила свой дом, — произнесла Волкова, – она и стала воеводой?

Данталион утвердительно качнул головой.

— Люби это сильнее, и оно обязательно станет твоим, — повторил он. – Это один из законов нашего колдовства. Тем, кто любит мир, жизнь отвечает тем же. Те, кто любят свой дом, рано или поздно находят в нем лучшее пристанище.

Волкова молча посмотрела на чародея. Ей надо было еще многое обдумать в этой истории – и все чудеса, и мечи из перьев, и законы колдовства и любви, и даже ловкую хитрость панны Касии…

— То есть, для меня мой титул царевны пустоши ничего особенного не значит? – осторожно спросила она. – Не уверена, что пустошь еще достаточно знакома со мной, чтобы полюбить меня в ответ.

— Это прозвище не значит ничего кроме того, что пустошь – ваш дом, а вы – моя ученица, — коротко ответил чародей и поднялся из-за стола. – И останется вашим домом навсегда. Так же, как я всегда останусь вашим учителем.

Он улыбнулся ей и от этой улыбки у Волковой защемило в груди. Где-то там, где таилась вся ее любовь к колдовству.