Феликс очнулся от ледяной воды, крупными тяжелыми каплями оросившей лицо, руки и грудь под тонкой ночной рубашкой. Встряхнувшись и подняв в недоумении все еще затянутый дымкой былой дремоты взгляд вверх, молодой врач увидел, как неровный, покрытый выбоинами и участками выпавшей краски потолок помещения быстро становится ещё более серым чем обычно, намокая под потоком неизвестно откуда просачивающейся воды. Прорыв трубы наверху? Но ведь он сейчас на третьем, последнем этаже, и выше над ним лишь необитаемый чердак. Крыша прохудилась? Это предположение звучало уже куда более вероятным, однако не соответствующим масштабам заливания. Может в потолке шло какое-то из ответвлений водопровода? В строительстве и понимании работы подобных систем Феликс был совершенно не силен. Однако одно знал точно – если он прямо сейчас не отправится на поиски Диксона, грубоватого детины-ремонтника, отвечавшего за любые неполадки в системах лечебницы, то, во первых, промокнет до нитки, а во-вторых – пусть и косвенно, но приведет к катастрофическим последствиям не только для своего места обитания, но и для нескольких палат снизу, на втором и, быть может, даже первом этаже. Потому, сбросив с плеч холодное и отяжелевшее от впитанной воды одеяло, молодой человек поднялся, дрожа и сжимаясь, в последний момент удержав себя от бездумного стремления дотянуться до выключателя – пытаться зажечь свет сейчас было без всяких преувеличений смертельно опасно. Потому, на ощупь выловив из уже успевшей собраться подле кровати лужи пару своих ботинок, Феликс наспех оделся и выскочил в коридор.

Где и запнулся, застыв на мгновение, осознав, что совершенно недооценил масштаб происходящего затопления.

Погруженный во мрак коридор казался каким-то неправильным – слишком длинным и одновременно давяще узким, практически невыносимо тесным даже для одного человека. Но больше всего волновало не это иррациональное ощущение, что вполне можно было списать на тревогу и темноту, а почти оглушающий звук падающих капель и вода, сочащаяся из-под дверей по обоим сторонам. Схватившись за голову, Феликс представил, во что вскоре должно превратиться все здание, успел подумать о предстоящей эвакуации больных, попытках спасти хоть какое-то оборудование и лекарства силами совсем немногочисленного персонала – но все же сумел взять себя в руки, напомнив себе, что панические размышления в такой ситуации принесут ещё меньше пользы, чем поиски ремонтника. Подстегиваемый этим соображением, он, наконец, быстро двинулся вперед, по пути подергав ручки нескольких палат, оказавшихся ожидаемо закрытыми — к счастью, третий этаж в целом был почти необитаем. Однако отсутствие хоть каких-либо звуков помимо шума льющейся воды все равно быстро начало напрягать — неужели все происходящее и вправду заметил только он? Или может он наоборот оказался тем, кто до последнего не обращал на это внимания, будучи погруженным в глубокий сон — потому и остался забыт? Нестройные мысли роились в голове, сталкиваясь и мешая друг другу, мелькая неразборчивым мятущимся месивом, словно стая мотыльков, густо набившаяся под небольшой плафон электрического фонаря. Творящееся вокруг казалось совершенно неправильным, граничащим с нереальным — однако любые попытки зацепиться за эту идею оканчивались неудачей. Скользким влажным угрем осознание ускользало от него всякий раз, вытесняемое пробирающим до костей холодом, затрудняющей дыхание теснотой и необъяснимым ощущением нарастающего ужаса.

— Э-э-это неп-правильно... — Губы дрожали, а язык едва ворочался во рту, словно стянутый льдистой коркой. — Э-это неправ-в-вильно!..

Попытка сохранить последние крохи самообладания перед лицом подступающей паники и охватывающего душу чувства, сходного с чувствами зверя, оказавшегося в ловушке, привело к бесконечному повторению вслух одной и той же фразы, произносить которую с каждым мгновением становилось все сложнее и сложнее. Коридор продолжал заполняться водой, отчего бежать уже не выходило — только с усилием грести ногами, бездумно стремясь вперед, теперь уже не в попытке спасти лечебницу, но в отчаянном стремлении выбраться самому, вытеснившем в своей примитивной силе первобытного инстинкта выживания все прочие, более разумные соображения. Дышать стало почти невозможно от тяжелой сырости и давления, казалось, еще больше сжавшихся стен. Стук отчаянно колотящегося сердца, перекрывавший порой даже шум потока, ныне сравнимый по громкости с ревом огромного водосброса, отдавался в уши, отбивая бешеный ритм. В груди кололо резью разрываемых от глубоких, хриплых и судорожных вздохов легких. Приходило понимание, что еще совсем немного — и тело просто не выдержит темпа столь отчаянного бегства. Уже сейчас оно, кажется, держалось только за счет адреналина и жажды жизни — но даже их влияние, заставляющее мышцы и органы работать сверх своих обычных возможностей, не могло продолжаться вечно.

В черной пелене мрака, измотанный, задыхающийся и охваченный паникой, он не заметил зияющего провала уходящей вниз лестницы. Лишь в последний момент рефлекторно взметнулась рука в бездумной попытке схватиться за тонкие, ветхие деревянные перила. Попытке, столь же удачной, сколь бесполезной. Темная склизская перекладина осталось в его ладони, ничуть не замедлив падения — и зайдясь в крике, Феликс рухнул в чернеющую пустоту.

Соленая вода хлынула в открытый рот, быстро заполняя, обжигая и словно разъедая внутренности. Тьма, что раньше пусть и была густой, но все же оставляла возможность рассмотреть хоть что-то, теперь стала и вовсе непроглядной. Как будто бы даже... Космической? Непроницаемую поверхность ее наполняли мириады из тысяч огней, похожих на россыпь далеких холодных звезд, покрывающих гладь безлунного ночного неба, но, в отличие от них, не дающих никакого света. Не было ни верха, ни низа, ни пространства и времени — лишь растянутая в вечности агония нескончаемого утопления и беспомощного погружения в солёную черную толщу небытия.

И вдруг из глубин этой неведомой массы — а может места, мира или вовсе вселенной — поднялось нечто, что даже в здравом, не охваченном ужасающим предвкушением неминуемой гибели рассудке, Феликс вряд ли сумел бы хоть сколько-то достоверно описать. Да и можно ли было вообще сохранить рассудок в целости, глядя на эти противоестественные очертания, вьющиеся и изгибающиеся в неподдающемся логике хаосе странных движений? Большей частью своей существо оставалось в тени, выделенное из черноты лишь еще более неописуемыми огнями, чем те, что окружали утопающего — однако Феликс явственно ощущал на себе его холодный изучающий взгляд, еще до того, как ближе к центру необычайно длинного туловища распахнулось чудовищных размеров разноцветное око, будто бы состоящее из тысяч и тысяч прочих, с сегментированным зрачком, что словно плавал на его поверхности, беспрестанно завихряясь, рассеиваясь и собираясь снова...

Собственный вопль и чужая рука на плече вырвали молодого врача из пучины кошмара, заставив с силой вцепиться в чужое запястье и броситься вперед, едва ли не свалившись с кровати. Лишь спустя несколько мгновений и великое множество резких судорожных вдохов и выдохов, Феликс медленно начал осознавать, где находится. Взгляд прошелся быстро по обшарпанным стенам и высокому прямоугольнику грязноватого, подклеенного снизу окна, из-за которого лился слабый дневной свет. Устремился к потолку, убеждаясь в его целости и сухости. Обогнул немногочисленные предметы скудной обстановки, собранной из неиспользуемого больничного инвентаря — шкафу, где некогда хранились лекарства, а теперь были сложены его скромные пожитки и одежда, столу, заваленному множеством неразобранных пожелтевших бумаг, скрипящей тумбе на едва движущихся колесах... И лишь после всего этого — обратился к худому женскому лицу, тронутому болезненной гримасой — запоздало сориентировавшись, Феликс выпустил руку его обладательницы, позволив той выпрямиться и, морщась, начать с тихим шипением растирать покрасневшую кожу в том месте, что секунду назад сжимали его крепкие пальцы.

— Я... Прошу прощения... — Голос молодого человека прозвучал хрипло и вымученно. Все еще не оправившись до конца от пережитого во сне, он едва сообразил, что именно должен сказать. — Я не хотел причинить вам боль, просто...

— Кошмар оказался сильнее вас. — Закончила за него женщина, оказавшаяся медсестрой. И добавила, тихо вздохнув. — Не извиняйтесь — тут это со всеми случается. Хотя именно вы кричали так, что я уж было решила, будто бы один из личных пациентов доктора Мороу снова впал в состояние психоза. Полагаю, вам виделось что-то особенно ужасное? Впрочем, лучше не отвечайте. У вас все на лице написано.

Хотелось задать вопрос, в действительности ли все и вправду так плохо — однако Феликс сдержался, решив, что не хочет слышать ответ. Хватало взгляда на собственные руки, трясущиеся словно у заядлого горького пьяницы. Женщина же, меж тем, отошла к отставленному на угол стола подносу с лекарствами, принесенному, очевидно, до его пробуждения — и, откупорив какой-то пузырек, накапала в стакан несколько капель непрозрачной жидкости, окрасившей воду в нем в коричневатый цвет. После чего протянула ему:

— Возьмите. Это успокоительное.

Видя, однако, отчаянную дрожь, сменившую былую стальную хватку, медсестра передумала отдавать его, осознавая, что как минимум половина лекарства рискует оказаться на одеяле. И, поразмыслив с секунду, запустила ладонь в копну встрепанных светлых волос, поддержав его голову и почти машинальным, явно отработанным жестом поднеся стакан к подергивающимся губам. Чувствуя слабость, растерянность и остаточное головокружение, Феликс не нашел в себе силы возразить ей. Потому и выпил покорно, чувствуя, как даже разбавленная жидкость оставляет в горле неприятный, будто бы какой-то затхлый болотистый привкус — однако и вправду усмиряет сердце, натянутые струнами нервы и воображение, то и дело норовящееся снова вернуться к странной, мерцающей огнями тьме.

Осушив стакан, Феликс долго выдохнул. Сел ровнее и наконец полностью осознанно осмотрел ту, что вырвала его из плена кошмара. Теперь он узнавал ее — это была Лаура, медсестра, что по приказу доктора Мороу увела безумную Клариссу обратно в палату. Тогда он, впрочем, не имел возможности разглядеть ее в полной мере — появилась та ненадолго, а вниманием его на тот момент целиком овладела приемная дочь хозяина лечебницы. Ныне же, глядя на эту женщину с расстояния менее чем в пару футов, молодой врач не смог не отметить видневшийся во всей ее фигуре отпечаток меланхоличной усталости и хотя и затененную им точно вуалью, но все-таки явственную красоту.

Не сказать, что черты Лауры были идеальными или в полной мере соответствующими общепринятым стандартам, восхваляемым модными журналами, картинами именитых художников и современной литературой. Лицо у нее было довольно длинным и худым, щеки впалыми, а нос, будто в противовес, крупноватым и немного загнутым вниз. Однако все эти изъяны показались Феликсу совершенно незначительными и лишь придающими ей некой живой уникальности, не присущей кукольным личикам большинства "эталонных" девиц. Тем более, что все они быстро забывались, стоило лишь перевести взгляд на изгиб аккуратных губ, волну чарующих своим глубоким цветом иссиня-черных локонов, выбивающихся из-под платка или большие светлые глаза, смотрящие из под густых темных ресниц одновременно печально, сочувственно и внимательно. Странное дело — но взгляд этот отчего-то показался молодому человеку знакомым. Определенно, он уже где-то сталкивался с обладателем подобных глаз. Но где?

Столь пристальное внимание не укрылось и от самой женщины. Изогнув бровь, медсестра слегка склонила голову и прищурилась, уточнив:

— Почему вы так на меня смотрите? Со мной что-то не так?

— Нет, что вы! — Феликс поспешил разубедить ее, торопливо отведя взгляд и зардевшись словно мальчишка, пойманный на подглядывании за купающимися в пруду девушками. — Просто... Просто...

Не сразу, но память, наконец, сжалилась над ним, подбросив воспоминания первого вечера на острове и не дав опозориться совсем уж откровенно. Щелкнув пальцами, молодой человек наконец завершил свою мысль.

— Лоуренс, местный рыболов, вам случайно не приходится родственником?

Лицо Лауры вдруг потемнело от этих слов. Отстранившись и выпрямившись, женщина отставила стакан обратно на поднос, завертела покрепче крышку пузырька и несколько мгновений просто стояла, всматриваясь в собственное отражение в исцарапанной железной поверхности. Феликс испугался было, что оскорбил ее подобным сравнением и уже собирался попросить у нее прощения — когда медсестра все-таки заговорила вновь.

— Значит, вам уже доводилось встречаться с моим младшим братом. — Голос ее звучал глухо и как будто безразлично, однако за внешней маской отстраненного спокойствия явно чувствовалась болезненная тоска человека, долгое время терзаемого некой сложившейся ситуацией. — Не уверена, хочу ли я знать, что именно он рассказал про меня. Хотя если судить по вашей неосведомленности — совершенно ничего, включая сам факт моего существования. Не сказать, что я удивлена, однако... Впрочем, это семейные дела и я не думаю, что нам с вами следует обсуждать их. Тем более, что близится время утреннего обхода, а вам еще надо успеть переодеться и привести себя в порядок. Я буду ждать в коридоре возле окна.

Высказав это, Лаура удалилась, оставив молодого врача одного, обуреваемого чувством вины и стыда, ради отвлечения от которых тот немедля направился в ванную комнату, в надежде смыть с себя отпечаток и былого кошмарного сна и столь неловкого разговора.

Только стоя перед старым, сколотым в углу и покрытым множеством рыжевато-бурых пятен зеркалом, Феликс, наконец, понял, насколько же болезненно смотрится на самом деле. Светлые волосы его, до того лежавшие аккуратной густой копной, сейчас более напоминали паклю, что неизменно возникает на голове у куклы, если хозяйка ее не проявляет должной осторожности в своих играх. Под глазами, все еще смотрящими как-то затравленно и настороженно, пролегли темные круги, особенно явственно выделяющиеся на фоне весьма светлой от природы кожи. Нижняя губа в некоторых местах покраснела от множества укусов — лишь сейчас он почувствовал, что та немного саднит.

— Боже мой... — Пробормотал Феликс, ужаснувшись открывшемуся зрелищу. — Да если надеть на меня смирительную рубаху, я буду неотличим от пациентов психиатрического отделения!

Подгоняемый этой мыслью, молодой человек принялся торопливо приводить себя в порядок, стремясь как можно быстрее избавиться от этого отвратительного сходства. Не сказать, что ему в полной мере это удалось, но по крайней мере, причесанный и умывшийся, выглядеть он стал гораздо лучше, чем до этого. Теперь оставалось лишь одеться и, наконец, приступить к своим прямым рабочим обязанностям.

Обход, по большей части, прошел спокойно — пациентов и вправду было совсем немного. Быть может сказывалось стойкое недоверие местных жителей к современной медицине, а быть может и небольшая численность населения Фогшора в целом. Феликс невольно подумал о том, сколь многих же потеряло это место с тех самых пор, когда было возведено здание лечебницы, такое величественное внешне и так плачевно выглядящее внутри. В перерывах между осмотрами больных, взгляд то и дело цеплялся за трещины и плесневелые пятна на грязных стенах, темные помещения палат, многие из которых, судя по их виду, пустовали уже месяцами, если не годами вовсе, сваленный в некоторых из них строительный инструмент, оставшийся от подготовки к, похоже, давно задуманному, но так и не осуществленному ремонту... Однако наиболее гнетущее впечатление на него произвело детское отделение. А точнее — двери оного, мутные зеленоватые стекла которых покрывал настолько толстый слой пыли, что рассмотреть коридор за ними было решительно невозможно, а ручки обхватывала толстая цепь, закрытая на большой, тронутый ржавчиной замок. Невольно молодой врач замер, безмолвно созерцая это метафорическое, но от того не менее явственное свидетельство вымирания острова. По спине табуном пробежали мурашки — отчего-то вид этих дверей и незримого, неосвещенного помещения за ними вызывал в душе не только, и даже будто не столько тоску, сколько неприятное, холодное оцепенение. А еще — совершенно иррациональное, необъяснимое и противное рассудку желание подойти поближе, протянуть руку, открыть, шагнуть в эту темноту...

— Мистер Гамильтон, вы идете?

Голос Лауры заставил Феликса очнуться от наваждения. Вздрогнуть — и отвести глаза, поспешив отвернуться и последовать дальше, сбивчиво извинившись за эту задержку. Однако мысли его, несмотря на все попытки занять голову сторонними размышлениями о чем угодно помимо детского отделения, продолжали возвращаться к этому беспричинно пугающему месту. Потому, поняв вскоре, что просто переключиться у него не получится, молодой человек попытался все же разобраться в том, что именно вызвало у него такую странную, совершенно несвойственную реакцию. Быть может сказался кошмар, отголоски которого все еще будоражили душу своими жуткими и невероятно реалистичными образами? А быть может подсознание провело параллель с каким-то почти забытым, но от того не менее тягостным воспоминанием из сиротливого детства? Несомненно, всему этому должно было иметься разумное и логичное объяснение...

Мысли его прервал истошный, пронзительный крик, переходящий в тягостный вой.

Расстояние, отделявшее его от палаты, откуда тот доносился, молодой врач преодолел быстро, почти рывком, тогда как явно привычная к подобным проявлениям медсестра даже не ускорила шага. Кричащего Феликс узнал сразу же — это был Александр Доунсон, тот самый пациент, которого доктор Мороу приводил ему в пример как типичнейший случай проявления Фогшорского синдрома. Предусмотрительно уложенный на вязки, мужчина беспрерывно дергался и изворачивался в отчаянных бесплотных попытках освободиться. Глаза его, выпученные так, что, казалось, еще немного и они вылезут из орбит, исходили нескончаемым потоком слез, а на лице явственно читалось выражение всеобъемлющего, дикого ужаса. Абсолютно безумный взгляд тут же устремился к фигуре вошедшего — и больной рванулся с такой силой, что кровать лязгнула об пол, а ремни натянулись до треска. Не было ни шанса, что он при этом не навредил себе, ободрав до крови оба запястья — однако боль ничуть не отрезвила его, и упав обратно на жалобно скрипнувший матрас, пациент тут же перешел с крика на хриплый, горячечный и сбивчивый полушепот.

— Помоги мне, прошу, помоги! Я их видел... Я видел их... Я не хочу к ним! Господь, умоляю тебя, Боже, я не хочу к ним!

Затрясшись, больной всхлипнул, жмуря опухшие налитые кровью веки и продолжил свою возню с ремнями, не прекращая причитать. Припомнив советы учителя о том, как надо общаться с находящимися в состоянии бреда, Феликс осторожно, без резких движений, принялся приближаться к нему, параллельно ведя разговоры спокойным, монотонным и негромким голосом.

— Александр, прошу вас, успокойтесь. Вам ничего не угрожает. Вы сейчас находитесь в лечебнице Аркрок, где вам оказывают помощь...

— В лечебнице? О, ты считаешь это место лечебницей?! — Плач вдруг сменился зубовным скрежетом, а после — ненормальным, истерическим смехом. — О нет, Аркрок не лечебница, нет, Аркрок — вершина! Первые из Адских врат, под которыми скрыты вторые, а за ними и третьи — те, откуда приходят демоны, забирающие наши души вниз! Я видел их, парень, видел своими глазами еще тогда, когда едва не потерял руку. Их мерзкие плоские лица... Их пасти с этими треугольными острыми зубами... Их голоса... О, Господь! Господь, прошу, помилуй меня и спаси... — Агрессия его угасла так же быстро, как и вспыхнула — и шепот перешел в скулеж напуганного пса. А сразу за ним последовала мольба, надрывная и горестная. — Умоляю тебя, парень, развяжи меня, пожалуйста! Я могу достать тебе любой груз, какой захочешь — у меня еще остались связи в порту. Могу рассказать о капитане Уилбуре, Ахероне или еще о чем угодно спросишь — ты только отцепи...

Однако в следующий момент он смолк и устремил взгляд за спину Феликса, на вошедшую в комнату Лауру. И вновь помещение огласил жуткий крик, в коем смешались отчаяние, ненависть и ужас.

— Ты! Ты! Нет, не подпускай ее ко мне! Не дай ей подойти! Она, эта тварь, сатанинское отродье — я видел ее там, у третьих врат, поклоняющейся этим демонам! Я не дам ей отдать меня им, не позволю, нет, я не позволю!..

Женщина, впрочем, не обратила ни малейшего внимания ни на пациента, ни на его безумные озлобленные оскорбления. Отставив поднос, медсестра взяла шприц и, проткнув толстой иглой резиновую пробку бутылки, нацедила в него морфия. После чего, обойдя молодого врача, смело приблизилась к койке, наклонилась ниже и...

Вывернутая из петли изуродованная культя мелькнула в воздухе, забрызгав кровью простыни, белый фартук, и лицо женщины. Неожиданный удар оказался таким сильным, что Лаура рухнула как подкошенная и наверняка бы, падая, ударилась затылком об острый угол железной тумбы, если бы не своевременная реакция подхватившего ее Феликса. Усадив медсестру на соседнюю койку, тот вернулся к пациенту — и, предотвратив попытку ударить уже его, резко прижал к матрасу искалеченную, но сильную руку, перехватив и продев ее обратно в петлю. После — придавил ее коленом, дабы получить возможность затянуть ремень сильнее, на этот раз не оставив шанса освободиться даже за счет ободранной кожи и скользкой крови, выступившей в роли смазки. И, наконец, убедившись, что буйный больной не сможет причинить вред ни себе, ни ему, подхватил с пола лишь чудом не разбившийся шприц, отвернул голову исходящего проклятиями Александра и быстро сделал укол ему в шею, выдохнув, однако, лишь тогда, когда тот все-таки перестал дергаться и затих.

Убедившись, что теперь буйный пациент никому уже не сможет навредить, Феликс обернулся к Лауре, сжавшейся, сидя на краю матраса и держащейся за скулу, по которой пришелся удар. Осторожно, не в пример резкой грубости предыдущих действий, склонился к ней, спросив:

– Я могу посмотреть?

– Не думаю, что там что-то серьезное. – Женщина покачала головой. И, вздохнув, добавила. – Тем более, это моя вина. Мне следовало сразу понять, что со своей культей больной сможет вырваться – но я побоялась затягивать туже. Будущий синяк – логичное последствие ошибки.

Молодой человек слегка нахмурился – подобная категоричность в отношении себя и своих поступков не могла не напомнить ему про мистера Эдмунда Гамильтона. Но если у крупного промышленника, от решений которого зависело благополучие, а иной раз и жизнь сотен людей, он мог понять такое поведение, то у простой медсестры? Выглядело скорее как акт самоненависти или, что ещё более вероятно – следствие жестокого "воспитания" со стороны отца или мужа.

– Не будьте к себе так строги. Даже если вы действительно что-то не рассчитали или сделали не совсем правильно, вы в любом случае не заслуживали удара. Тем более, что этот человек находился в ненормальном психическом состоянии и предугадать его реакции, действия и их силу не представлялось возможным в полной мере.

Следующие слова он едва разобрал, ибо медсестра сильно опустила голову и на выдохе, скорее озвучивая мысли, чем отвечая на его фразу, пробормотала.

– Вы так смело судите, кто и чего тут заслужил... – И уже громче добавила. – В любом случае, спасибо вам за помощь и поддержку, мистер Гамильтон. Я это ценю. А теперь – позвольте я отлучусь. Поищу мазь от синяков и буду надеяться, что он не расцветет во всю щеку, вызвав лишние вопросы.

– Да, конечно... Конечно.

Встав и торопливо выйдя из палаты, Лаура удалилась – отзвуки ее шагов ещё долго доносились из полу темного коридора, однако все же истаяли через какое-то время, вновь погрузив его в привычную тишину. А Феликс проводил ее взглядом, испытывая смешанные чувства по поводу услышанного и пережитого – и вновь вернулся к осмотру оставшихся больных.