В личной жизни Фуго не монашествовал — не отвергал притязаний, но и расставался без сожаления. Хорош собой, воспитан, обходителен в обращении, правда, при близком общении становился известен его буйный нрав.

— Фуго, почему мне приходится выплясывать перед чиками, а ты ничего не делаешь, и они вьются вокруг тебя? — негодовал Наранча.

Паннакотта лишь тяжко вздыхает. Ну и как ему объяснить, что есть принципиальная разница между тем, когда оказывают знаки внимания, чтобы сделать приятно, и когда оказывают знаки внимания, чтобы, пардон, перепихнуться? Что мало кому нравится, когда считают тупой тёлкой, которую надо закадрить? Может кто-то и считает приемлемым, он не будет говорить за всех.

Самыми трудными были отношения с Триш.

Они начались с вражды. Он считал её избалованной выскочкой, она его — высокомерным засранцем. Паннакотта и Триш постоянно обменивались колкостями, стоило им увидеться. Друзья постоянно посмеивались, мол, от ненависти до любви сами знаете сколько. Так и вышло: под маской гламурной кисы Фуго разглядел острый ум и сильный характер. Так они стали встречаться. Но всё пошло по…

— Ты меня не любишь!

— Я люблю тебя, — и добавил честно, — как могу.

— Вот именно, что у тебя извращённые понятия о любви! Ты комплименты говоришь, подарки даришь, бабские глупости выслушиваешь, но при этом твоё сердце бьётся ровно!

— Триш, ты при первой встрече верно отметила, что я высокомерный засранец. Чего сейчас тебе неймётся?

— Я думала… думала, что ты не такой, — ответила Триш, плача.

Фуго лишь закрыл глаза рукой, чувствуя вскипающий гнев. Терпение не было его добродетелью.

— Ты меня не любишь… Ты никого не любишь!

— Только не начинай снова…

— Ты навороченный робот, притворяющийся человеком! Знаешь, когда улыбнуться, когда съязвить, а когда и заплакать! Вот не чувствуешь, ты имитируешь чувства!

Фуго зашипел — слова больно жалили. Эта сучка с волосами цвета жевательной резинки знала куда целиться.

— Пошла вон!

— Правда глаза колет?

— Триш, я женщин не бью, но для тебя могу сделать исключение.

Триш тут же начала собираться. На пороге она крикнула:

— С твоим характером тебе только в патологоанатомы идти!

Гнев-то был самый что ни на есть настоящий. Багровая пульсирующая опухоль, вытесняющая любые чувства, в том числе и благоразумие. Триш права — это единственная подлинная эмоция, которую он способен выдать. Наглая сучка, зачем он вообще с ней связался!

***

То, что патанатомия — отделение ничуть не спокойное, как может показаться, пришлось убедиться уже очень скоро.

— Отдайте нам тело!!! — вопила родственница в ординаторской.

— Не отдадим, — спокойно ответил Ризотто.

— Да как вы смеете?! Да я нас вас в суд…

— Решение о том, будут ли вскрывать тело или нет, принимает начальство больницы, где скончался пациент, — вклинился заведующий, — мы только исполняем распоряжение.

— Да пока я по начальствам бегать буду, вы тем временем распотрошите его!

— Мы не потрошим, а делаем вскрытие. И мы не станем это делать без истории болезни с подписью начмеда. Лучше бы вы шли к нему на поклон, пока он не успел отправить историю, иначе нам точно придётся вскрывать.

Ризотто выглядел невозмутимым — видимо, он уже привык к подобным ситуациям.

— А ты думал, что здесь мёдом намазано?

— Если тут и намазано, то разве что формалином, — неловко пошутил Паннакотта.

— Отчасти их можно понять — представь себе, что человека, которого ты любил, потрошат как курёнка.

Фуго, тем не менее, не хотелось сочувствовать той тётке. Она принадлежит к тому типу людей, которым все должны. А тем, кто не спешит стелиться перед ними — указать, что они должны.

— А разве нет возможности забрать тело под расписку?

— Разумеется, такая возможность существует, но это палка о двух концах.

— И в чем проблема?

— Представь себе, собирается безутешная родня на похоронах. От принятого на грудь развязываются языки, и начинаются леденящие кровь рассказы, как врачи-палачи их близких сгубили. А родственники слушают и становятся всё мрачнее и мрачнее. Припоминают и кривую рожу санитарки, и нерасторопность медсестры и то, что врач никогда дольше пяти минут у койки не задерживался. Сомнений нет — он мог бы жить и жить, но халатность врачей свела его в могилу. Они бегут в больницу, а там главврач говорит, что одним из пунктов расписки является отсутствие претензий к лечению и действиям медперсонала. Тогда они идут в прокуратуру и — та-дам, чтобы доказать преступные действия, нужна эксгумация трупа. Происходит то, чего изначально не хотели — попрание останков усопшего.

Между интерном и персоналом сложились приятельские отношения, хотя до дружбы было ещё далеко. О степени близости говорило нежелание посвящать в чехарду, происходящую с дежурствами. То врачи, то лаборанты отсутствовали на рабочем месте, а на следующий день приходили, как ни в чём не бывало. Паннакотта, впрочем, решил не копаться, прекрасно понимая, что Ризотто ничего не стоит организовать перевод на другую базу.

«Этот парень умеет не замечать, чего не стоит замечать. Может и сработаемся», — подумал Неро.

— Формаджо, твою мать! — заверещал Гьяччо, глядя в микроскоп.

— Чо орёшь как пострадавший?

— Да ничо! Эти срезы настолько толстые, что если их положить на хлеб, то получится бутерброд!

— Микротом, видимо, затупился.

— Тогда режь вручную! Я с этим дерьмом работать не собираюсь!

— Ишь, привереда какой.

— Ризотто бы за такое качество заставил тебя вытаскивать микротом из ануса. Или раз я молодой доктор, то мне можно подсовывать всякое говно? Короче, переделай нормально, позовёшь, как будет готово. Я побежал писать заключения, — Гьяччо, кажется, не умел двигаться спокойно.

Фуго больше нравилось, как работает Иллюзо — тот всегда действует аккуратно. Формаджо, конечно, дело знал, но ленился, за что часто огребал от вспыльчивого Гьяччо.

— Кыш отсюда, рукожоп, — Иллюзо пихнул в бок.

— Ой, да пожалуйста, — Формаджо двинулся в сторону.

Присланные образцы тканей заливали в парафин, а затем, при помощи автоматического или ручного микротома нарезали на тонкие слои. Затем при помощи специальных красителей окрашивали препарат и закрепляли на предметном стекле.

— Давай, Фуго, глянь сюда, — Иллюзо подозвал к микроскопу.

— Полип холедоха. Вполне доброкачественный, — пробормотал Фуго.

— А ты всё равно глянь остальные срезы, а то вдруг он очень даже злокачественный.

— Так… Да, точно, есть признаки малигнизации.

— Я же говорил. Пиши заключение, я потом отнесу врачам на подписание.

Но Иллюзо что-то отвлекло, и он забыл об обещании занести бумажку. Фуго решил, что корона с головы не свалится и отправился в подсобное помещение. Оно было пусто, зато там стоял деревянный ящик. Фуго не имел привычки совать нос куда ни попадя, и он прошёл мимо ящика, но внутри него что-то начало стучать, будто бы что-то рвалось наружу.

«Вспоминаем любой ужастик, где открывать неизвестный ящик — это плохая идея и валим отсюда». Но тут крышка открылась сама собой, и из ящика вылетела стрела, которая со свистом пересекла воздух и воткнулась в грудную клетку…

На крик прибежали Гьяччо, Ризотто и Иллюзо.

— Какого хуя ты трогал ящик?! Что ты тут вообще делал?! — орал очкарик.

Фуго хотел сказать, что он ящик не трогал, и вообще, стрела вылетела сама, но от боли он не мог вздохнуть. Более того, дышать становилось всё труднее. Неужели пневмоторакс?

Травматический пневмоторакс — это скопление воздуха в плевральной полости, которое происходит по причине травмы и приводит к частичному или полному коллапсу лёгкого. Симптомы включают боль в груди от причинной травмы, и в некоторых случаях — одышку.

— Или он обретёт стенд или сдохнет, — сказал Иллюзо.

— И судя по тому, что он до сих пор жив, у него первый вариант, — ответил Ризотто.

— Но что же нам тогда делать?! — крикнул Гьяччо.

Ризотто вздохнул с таким видом, словно он должен сделать то, чего ему ну очень не хочется делать.

— Зовите Джорно.

Молодой врач помчался прочь из морга. Через некоторое время, которое казалось ему вечностью, в помещении появился тот самый Джорно — незнакомый врач в синем хирургическом костюме.

— А если бы был на операции? — заявил он с порога.

— Джорно, ты только недавно закончил интернатуру, так что вряд ли доверят должность оперирующего хирурга. Максимум, ты можешь быть ассистентом. Так что не строй из себя крутого и занятого. Гонор хорош на своём месте, — осадил Иллюзо.

Джорно словно предпочёл не заметить выпад в его сторону. Ризотто выразительно зыркнул на лаборанта и произнёс:

— Кабы, кабы да кабы… Давай исходить из того, что сейчас тебе удалось найти для нас время.

— Что тут случилось?

— Без понятия! Мы услышали крик, и когда прибежали, увидели этого придурка лежащим на полу!

— Ну не надо так резко. Никто бы не стал специально себя калечить, — Джорно повернулся к Фуго.

— Предупреждаю тебя: лечение будет болезненным. Формально, это и не лечение даже.

«Что за хрень он несёт? Почему меня не отправят в приёмный покой?». Но парад фантасмагории продолжился, когда рядом с Джорно появился золотистый гуманоид, который склонился над Фуго. Когда он коснулся раны, она заполнилась жидким огнём, и Паннакотта отключился от боли.

— А теперь с ним что делать? — спросил Иллюзо, глядя на бессознательного парня.

— Кто-то должен его взять себе и присмотреть за ним, — сказал Ризотто.

— Но у нас сегодня задание! Мы не можем с ним нянчиться! — возмутился Гьяччо, — Джорно, может ты возьмёшь?

— Ну уж нет, ребятки, мы договаривались только на лечение. А что с ним будете делать потом — не моя забота.

— Джованна, ну пожалуйста.

— Ладно, но вы мне будете должны. И да, я не собираюсь гробить свой позвоночник, так что до моей машины тащите сами.

Ризотто выразительно посмотрел на Гьяччо. Тот, матерясь, подсунул руки под тело.

— Бля, он тощий, но тяжёлый просто пиздец! — выругался незадачливый носильщик. Стало понятно, почему Джорно отказался нести его.