Оглядываясь назад на свою личную жизнь, Джорно чувствовал, что у него все шло гладко: их совместная жизнь с Паннакоттой началась в шестнадцать лет. Они оба были первыми друг у друга. Они наслаждались молодостью и делали карьеру, как и все их сверстники. За десять лет они ссорились только дважды, и это никак не было связано с их характерами. Паннакотта — идеальный любовник, знавший все мелкие привычки и интересы, находился в гармонии с ним во всех аспектах и он являлся правой рукой Джорно в повседневных делах. Они свято были уверены в своей любви за исключением того, что не сочетались официальным браком.

После встречи у них был долгий разговор, где они приняли решение завести ребёнка. У партнёра был живой и активный ребёнок, и когда они уходили с деловой встречи, тот забрался на дерево, чтобы поздороваться со своим отцом, и на лице хладнокровного и безжалостного мафиози расцвела редкая улыбка. На обратном пути Паннакотта никак не мог забыть эту сцену, говоря, что он немного завидовал, потому что отец мало с ним разговаривал, когда он был ребёнком.

— Мои родители надеялись, что я закончу учёбу и займу высокое положение в обществе. Брат и сестра были не такие умные, как я, потому делали ставку на меня.

Джорно говорил ему, что никогда не видел своего биологического отца, не говоря уже о том, чтобы с ним ладить. Их детство было не очень счастливым, и им пришлось рано повзрослеть. Теперь, когда им стукнуло по двадцать шесть лет, у них появилась возможность построить свою собственную семью, не омрачённую прошлым. Джорно считал само собой разумеющимся, что они станут хорошими родителями. Они молоды, влюблены, гармоничны, энергичны, и у каждого за спиной были болезненные уроки, полученные от родителей. Не было никаких причин не стремиться к лучшей жизни. В тот же день они пошли готовить новые комнаты и искать детей для усыновления в детских домах, не придавая значения тому, будет ли это мальчик или девочка.

Паннакотта предложил более смелый план.

— Почему бы не использовать свои гены? Gold Experience может создать органы, а твоя специальность — медицина, и ты хорошо знаешь человеческое тело, — он понизил голос и пробормотал на ухо Джорно: — Я позволю использовать на себе стенд, я готов рискнуть.

Они целовались на заднем сиденье машины, и когда они вернулись домой, им не терпелось начать опыт. Джорно снял трусы Паннакотты, сделал полный набор органов и использовал указательный палец, чтобы осторожно исследовать новые изменения. В этот время Паннакотта, казалось, чувствовал сильную боль, но он сжал зубы, не издавая ни звука. Когда Паннакотта адаптировался к изменениям своего тела, Джорно начал дразнить его, держа за талию, купаясь во влажном эротическом желании. Голос Паннакотты становился то громче, то тише, как колеблющаяся волна, накатывающая на сердце Джорно. Джорно наклонился и поцеловал его в шею, как Парис, кусающий золотое яблоко Эроса. Паннакотта внезапно напряг руки и прижал их к груди Джорно. Два бешено колотящихся сердца вот-вот должны были выскочить наружу и столкнуться. Джорно уткнулся в шею и отпустил его, оставив с мокрым животом и ногами.

Они делали это дважды в других позах и закончили лишь ночью. Паннакотта лежал на подушке, играя с кудрями Джорно. Ему потребовалось много времени, чтобы медленно встать, вытереть сперму, которая текла к основанию его ног, и пойти на кухню, чтобы приготовить бутерброды. Джорно услышал звуки готовки и дотронулся до живота любовника через передник. Паннакотта заехал локтем и сердито произнёс:

— Это не может быть так быстро!

— Я просто так сильно старался.

Паннакотта испытал откровенный шок и сердито повернул голову.

— Я знаю!

— Почему ты не наденешь даже нижнее белье? — Джорно положил подбородок на обнажённые плечи любовника, целуя его.

— Я подумываю, не сменить ли стиль. Ремешок посередине неудобен в этой части, а женская модель не может прикрыть переднюю.

— Как насчёт смены трусов? Боксёры тоже хороши. Мне нравится их носить.

— Будут торчать из дырок.

— Сменить штаны.

Паннакотта редко прислушивался к советам и менял стиль одежды, но все-таки не стал выбрасывать стринги. Джорно ощущал его дискомфорт и ежедневные изменения. Гениталии требовали больше внимания к чистоте и сохранению тепла, чем другие места. Они редко занимались сексом вне постели, гораздо нежнее, чем раньше, но намного чаще. Несколько дней Джорно просыпался от возбуждения, Паннакотта делал ему оральный секс, обхватывая его член тёплыми губами и облизывая ствол.

Несколько лет назад Паннакотта испытывал сильное отвращение к оральному сексу, говоря: «Даже если я так сильно люблю тебя…» Джорно специально дразнил его: «Паннакотта Фуго боится, вдруг его разоблачат, что его оральные навыки так себе».

Паннакотта злился. Первый раз был действительно так себе, но Джорно знал, что в следующий раз будет лучше. Он не кончал в рот или лицо Панакотте, делая это во влагалище. Паннакотта иногда жаловался на боль в животе, и Джорно спрашивал, не переборщил ли он. Фуго спокойно отвечал: «Я предпочитаю, чтобы ты брал меня сзади».

Паннакотта отвлёкся, чтобы положить в рот конфету с никотином. Джорно наклонился и пощекотал его, а затем уклонился.

— Эй, ты балуешься!

Джорно что-то промурлыкал и достал конфету, чтобы поцеловать его. Когда ладонь прижалась к нижней части живота, голос Паннакотты слегка изменился, но он всё ещё продолжал впиваться в губы и язык Джорно, прося более глубокого поцелуя, как рыба, жаждущая воды.

— Тебе всё ещё больно?

ДжоДжо внезапно подумал, что боль во время родов намного больше, чем при половом акте, и он не хотел заставлять беременеть Паннакотту, он не хотел причинять возлюбленному дополнительные страдания. Разве им вдвоём не было хорошо?

Паннакотта сидел на Джорно, его губы были раскрыты, а влажный низ тёрся о его бедро. Джорно убрал разбросанные волосы и увидел выражение страсти на лице Паннакотты. Неосознанно

Джорно обхватил его талию и вобрал в себя твёрдый горячий член. Он вонзается медленно и глубоко. Паннакотта опёрся на его плечо и, тяжело дыша, сжал его пенис, чтобы возбудить их обоих.

— Джорно, Джорно…

Стремительный возглас был смешан с нетипичным неаполитанским диалектом, как рассыпанный рис полон жизнерадостной зернистости. Джорно взялся за бедра Паннакотты, и тот двигался в такт его движениям. Паннакотта несколько сбивался с ритма из-за боли, но просил продолжить.

— Пожалуйста, кончай сейчас, — попросил Паннакотта, и его губы задрожали.

Свет в спальне резал глаза Джорно. Джорно прижал к себе Паннакотту, достигнув кульминации внутри него. Это было самое продолжительное семяизвержение Джорно за последние несколько недель, и оно становилось таким продолжительным, что он сам впадал в транс. Паннакотта уткнулся головой в подушку рядом, их волосы перепутались, и он выглядел уставшим. Джорно тихо прошептал его имя:

— Панни, Панни.

— У тебя не было оргазма.

— А? — смущенно сказал Паннакотта. — Вагинальный оргазм — это не то же самое, что анальный.

— Нам не нужно спешить, пусть это произойдёт само собой, — Джорно беспокоился о его состоянии.

— Но я отказался от договорённостей на вторую половину этого года.

Паннакотта — планировщик, и он любил строить долгосрочные планы во всём. Теперь, когда возлюбленный принял решение, Джорно начал думать о том, что произойдёт дальше. Каким отцом он будет? После пятнадцати лет он, по сути, разорвал связь со своей родной семьёй, а будучи боссом, имел слишком мало времени, чтобы узнать о человеческих отношениях. У Паннакотты его семейные отношения были ещё хуже: его выгнали из дома, когда ему было тринадцать лет. Они, конечно, знали, как родители могут навредить своим детям, но кто мог сказать им, как вырастить детей счастливыми? На такой сложный вопрос Джорно не знал ответа, и ему было не с кем посоветоваться. Эта неопределённость сильно угнетала.

Утром, спустя несколько недель, Паннакотта взял тест на беременность и сказал Джорно, что тот положительный.

— Точность результатов теста составляет более восьмидесяти пяти процентов, что очень надежно и нет необходимости обращаться к врачу. Ранняя беременность незаметна. Я все ещё могу работать и сдать её должным образом. Примерно через четырнадцать недель ты скажешь, что я еду в Соединённые Штаты, чтобы разобраться с вашими личными проблемами. Так пойдет?

— А что ты будешь делать один?

— Это не проблема — оставаться дома, — сказал Паннакотта, — я не против, если ты будешь приносить бумаги на дом, чтобы я занимался ими.

Изначально Джорно намеревался сказать: «Я могу остаться дома», но Паннакотта, похоже, не нуждался в его постоянном присутствии.

— Есть ведь и другие вещи, на которые стоит обратить внимание, не так ли? — сказал он, проглаживая своего возлюбленного, Паннакотта был горячим, как печка.

— Ты сильно сжал меня, — прошептал Паннакотта, выкинув тест на беременность, и Джорно толкнул его на диван.

Они обменялись осторожным, дерзким поцелуем.

Джорно увернулся от живота Паннакотты и сжал его руки, сердцебиение не было ровным.

— Ты чувствуешь себя нормально?

— Как и прежде, ничего не изменилось.

— Я чувствую не в своей тарелке, — честно объяснил Джорно своему возлюбленному, — трансформация тела небезопасна. Я боюсь возможных последствиях.

«И я не готов к этому», — подумал он, ничего не говоря, и посмотрел в глаза любовнику. Паннакотта пробормотал недовольно и, похоже, не слишком тревожась:

— Пожалуйста, доверься мне.

— Конечно, я верю тебе.

Паннакотта казалось, вздохнул с облегчением, его лицо расслабилось. В отличие от обычных беременных женщин, он редко дотрагивался до живота в первые несколько недель и не обращал особого внимания на своё физическое состояние. Если бы не книги, связанные с беременностью, расположенные у кровати, можно было подумать, что он забыл про него. Они все участвовали на собраниях, слушали отчёты, вели переговоры… Лишь однажды Паннакотту стошнило в уборной, и он не смог сразу выпрямиться. Джорно встревожился:

— Ты правда в порядке?

Он стоял у двери и смотрел, как Паннакотта нажимает кнопку смыва унитаза.

— Ничего страшного. В книге говорится, что это нормальная реакция. Мне станет лучше через несколько недель.

Паннакотта обернулся и уставился на на предмет в руке Джорно.

— Зачем тебе измерительная лента?

— Измерить тебе высоту стояния и окружность живота.

— Могу ли я сделать это сам?

— Я сам доктор.

Паннакотта нехотя развязал рубашку, и лента оплела его живот.

— Я не думаю, что сильно изменился, — сказал Паннакотта.

— Ты похудел. За последнюю неделю ты почти ничего не ел.

— Я буду внимателен.

Паннакотта оделся и скрестил руки на груди. Джорно спросил его, чувствует ли он по-прежнему боль. Сначала он отрицал это, а затем неохотно признал, что «Я думал, что это нормально», «Я должен… не собираюсь вскармливать грудью» и так далее. Бывший отличник изо всех сил пытался понять своё физическое состояние. Джорно отвернулся и уставился на плитку, сказав:

— Ты и не будешь кормить, потому что мужская грудь не так развита.

— Это правда?

Паннакотта в замешательстве посмотрел на зеркало, явно не в силах привыкнуть к своим физическим изменениям, но ничего не сказал, словно делая из этого секрет. Джорно сжал измерительную ленту, покачивая свободной рукой в кармане. Он не мог вынести вопросов, потому что любовника снова вырвало в унитаз, сильнее, чем в прошлый раз.

— Как это могло случиться?

Он услышал, как Паннакотта спрашивает себя, и задал себе тот же вопрос. Он больше не любил своего нерождённого ребенка. Теперь между ним и Паннакоттой была стена, но когда он думал об этом, то чувствовал, что он ничем не отличается от своих безответственных родителей.

Он не мог найти подходящего решения. С тех пор Паннакотта намеренно избегал его и редко проявлял в его присутствии реакцию на раннюю беременность, хотя каждое утро неизбежно занимал ванную, и его рвало. Джорно покупал много фруктов, оставляя их на кухне, надеясь помочь, но у Паннакотты всегда был плохой аппетит и он не притрагивался к ним. Джорно видел, как Паннакотта плохо спит по ночам и ворочается в кровати, как будто не может найти удобное положение для сна. Молчаливое согласие между ними внезапно исчезло. Джорно не мог не чувствовать себя раздражённым, и сам Паннакотта тоже был раздражен.

— Как ты думаешь, я доставляю проблемы?

— Не думаю.

Взгляд Паннакотты стал холодным, открывая то, что они не хотели признавать: они не могли принять в свою жизнь третьего и четвёртого человека, даже свою собственную плоть и кровь. Они не знали, как делить любовь, распространять любовь и не могли приспособиться к предстоящему отцовству. Паннакотта спросил, не лучше ли подождать, пока родится ребенок, и отослать его.

— Ты не любишь их, я тоже. Мы не сможем вырастить их.

— Давай подумаем ещё, — отвечал на это Джорно, — до родов есть время.