Хаджар и Хамза пригнали по автомобилю, затем Хаджар пересела к Хамзе, и они уехали.

— Дальше мы сами, — Сабури взмахнула ключами, — поедем на съёмную квартиру и приведём себя в порядок.

— Они больше не будут нам помогать? — спросила Шнейдер.

— Нет, они получили деньги и больше не собираются рисковать.

— Я мечтаю о душе! — сказала Клара.

— А я — напиться прохладной воды. Поехали.

Путники добрались до временного пристанища. Девушки побежали в душ, а Фуго пошёл на кухню. В холодильнике стояли бутылки с водой и айран. Паннакотта подумал, что в самый раз, чтобы привыкнуть к еде после длительной голодовки. Он лениво смотрел в окно, когда девушки, наконец, покинули ванную комнату.

— Как хорошо! Будто заново родилась! — радовалась Клара.

Движение за окном показалось подозрительным.

— Ложись! — крикнул Фуго и сам лёг плашмя.

Прогремели выстрелы, и полетели осколки стекла.

— Die Fotze! — гаркнула Шнейдер.

— Не думал, что ты знаешь такие слова! — съязвил Паннакотта.

— Как же мне не хочется бессмысленных жертв, — рычала Гурдафарид, — Фуго, ты когда-нибудь убивал?

— Один раз.

— Сойдёт. Значит, так, я создам огненный щит, который будет плавить пули в воздухе, а ты распылишь вирус.

— Проблема в том, что вирус не знает, что ты мой союзник. Он и тебя убьёт, если что.

— У него же должна быть слабость?

— Вирус боится света.

— Горение — это физико-химический процесс, сопровождающийся выделением тепла и света. Я полностью контролирую свой огонь, так что окружу им своё тело.

— Это хорошо в теории, но сработает ли на практике?

— Пока не попробуешь — не узнаешь. Другого плана у нас нет.

— Мне что делать? — сказала Шнейдер.

— Сидеть в убежище и не высовываться! — ответили хором Паннакотта и Гурдафарид.

— Ладно, ладно, — пробурчала немка недовольно.

Сабури призвала свой стенд и создала огненный щит. Фуго последовал за ней. Люди не видели, что происходит, они ощутили, что неведомым образом стало жарко, будто они стояли рядом с жерлом вулкана, а пули растворялись в воздухе.

— Теперь ты, Паннакотта.

«Вот что имела в виду, когда говорила, что не хочет бессмысленных жертв!» — увидев живых солдат, он поёжился.

Но деваться некуда — либо он их, либо они его.

— Ubasha! — стенд Фуго разбил капсулы.

Люди стали кататься по земле, визжа от боли.

— Клара, не смотри! — но было уже поздно.

Та согнулась в приступе рвоты.

— Твою мать, Паннакотта, нельзя ли убивать как-то гуманнее?!

— Боюсь, смерть от ожогов не менее мучительная, — цинично отметила Гурдафарид, — пора валить отсюда. По коням!

***

Путники гнали через Туркменистан, останавливаясь только чтобы заправить машину. Через несколько дней такой гонки они были готовы свалиться замертво, но вроде как погони не было, потому они остановились в дешёвой гостинице. Гурдафарид пришлось обработать кровати огнём, так как в них водились клопы. Клара высказала ещё несколько матерных на немецком. Фуго принял душ из ржавой воды и завалился спать.

Гурдафарид рассказывала об Иране. Пить алкогольные напитки здесь было категорически запрещено. Собственно, найти алкоголь в Иране проблематично: он здесь не продаётся, а пиво есть только безалкогольное. Привезти с собой бутылку-другую тоже не получится — в аэропорту всё изымают. Разумеется, во время полёта тоже не стоит пить спиртное: иранцы негативно относятся к выпившим людям, что может осложнить прохождение контроля. Ещё одна особенность — в общественных местах запрещено курение.

Одежда не должна быть яркой. Мужчинам в плане дресскода повезло больше: одежда просто должна быть чистой, неброских цветов. Штаны — только длинные, шорты не котируются. Рукава рубашки — не выше локтя, поэтому лучше носить одежду с длинными рукавами. С нарядами для девушек всё строже: на голове обязательно наличие платка, одежда максимально длинная, руки следует закрывать до запястья, а ноги — практически до пят. Запрещена обтягивающая одежда, если надели юбку, то широкую и длинную, ни в коем случае не прозрачную.

Если приехали в Иран с женой или подругой, то строго-настрого нельзя показывать, как вы друг без друга жить не можете. Самое большее, что можно позволить — держаться за руки. Но поцелуи, обнимания, касания спины и других частей тела — табу. Для иранцев такое поведение неприемлемо, и реакция в зависимости от консервативности взглядов может быть непредсказуемой. И хорошо ещё, что иностранцам разных полов разрешено заселяться в один номер отеля, потому что для местных жителей даже это излишне фривольно.

— Ну и варварство у вас, — скривилась Клара.

— Ничего не поделаешь, придётся считаться. К счастью, у меня несколько платков, не уверена, что они будут сочетаться с твоей одеждой, но это лучше, чем ничего.

В Иране они увидели пёструю толпу с женщинами, носившие платки разного цвета. Контейнеры под открытым небом предлагали всякую всячину.

— О Аллах.

Молодой мужчина, обросший, в грязной одежде пытался взять иранку за руки, та грубо оттолкнула его, а её лицо исказила брезгливая гримаса, словно она наступила в экскременты. Тогда нищий стал валяться в пыли и приговаривать заунывным голосом, но от последней сказанной им фразы Гурдафарид гневно крикнула на фарси и от души пнула его по рёбрам.

— Вы хотите услышать историю этого бедняка? — в голосе была слышна неприкрытая угроза.

— Хочешь ли ты её рассказать? — робко произнесла Клара.

Гурдафарид сжала кулаки, да так, что костяшки побелели.

— Ладно. Только надо пройти в одно место. Предупреждаю — оно вам не понравится. Держитесь рядом со мной и не стесняйтесь посылать к чёрту. Тут с вами церемониться не будут.

Гурдафарид направилась к тёмному кварталу, куда порядочный человек и знать не желал дорогу. У стен толпились сомнительные личности с бегающими глазками, бугаи с лицами не обезображенным интеллектом и прочий сброд. Кто-то пытался подойти к ним, но она останавливала их грозными окриками и, судя по удивлённым лицам, выкрикивала Гурдафарид что-то весьма нецензурное. Они явно не ожидали, что молодая девушка знает такие грязные выражения. Клара, как ни странно, была невозмутима, зато Фуго чувствовал себя не в своей тарелке — он слышал о таких местах, но ему не приходилось в них бывать.

Сабури открыла дверь одного заведения. В помещении было душно и пахло чем-то резким растительным. Она подошла к хозяину и показала достала из кармана кругляш с символом и сунула ему деньги, тот кивнул и отвёл гостей в отдельное помещение. Подросток принёс чайник и тарелку со сладостями, через некоторое время Гурдафарид подали кальян.

— Можно мне его попробовать? — спросила Клара.

— Не самое лучшее решение. Здесь в табаке есть… определённые добавки.

— Гашиш? — догадался Фуго.

— Именно. Но я редко его употребляю, только когда очень паршиво на душе. А сейчас именно такой момент.

Сабури сделала несколько глубоких затяжек.

— Итак, начало истории тянется из моей юности. Какая из девушек в семнадцать лет не мечтала о принце на белом коне? Тогда Саид — так зовут этого нищего — казался воплощением всех девичьих мечт. Красивый, начитанный, ухаживал как за царицей.

Юноша принёс блюда.

— Ешьте, здесь хорошо готовят. Обойдёмся без смягчений — он склонил меня к половой жизни, обещая на мне жениться. Я ему верила. И забеременела. Я умоляла жениться его как можно скорее, чтобы семья не узнала о моём грехопадении. Но проходила неделя за неделей, а Саид не делал никаких подвижек, более того — он стал меня обвинять, что я подстроила беременность, чтобы женить его на себе. Потом семья узнала об этом, и моя жизнь превратилась в преисподнюю. Нет, меня не собирались убивать — всё-таки цивилизация добралась и сюда, но мне говорили такие ужасные слова, что от яда в них сердце должно остановиться. Как можно так ненавидеть собственного ребёнка?

— Я прекрасно знаю, как, — глухо отозвался Фуго.

— Ты тоже стал разочарованием для своей семьи?

— Верно. Только я не хочу об этом говорить.

— Мне тоже не хочется об этом говорить, и рассказ мне даётся через силу. Потому я решила устроить лёгкое опьянение, чтобы было проще откровенничать. В результате у меня произошёл выкидыш на позднем сроке. Кроме того, врачам пришлось удалить матку, потому что им не удалось другими способами остановить кровотечение. Тогда бессонной ночью я посмотрела в потолок больничной палаты и поклялась себе, что как Саид уничтожил моё будущее, так и я уничтожу его.

— Убить?

— Нет… Простое убийство не успокоило бы меня. «Если бы кто-нибудь заставил умереть в неслыханных пытках, в бесконечных мучениях вашего отца, или мать, или возлюбленную, словом кого-нибудь из тех близких людей, которые, будучи вырваны из нашего сердца, оставляют в нем вечную пустоту и вечно кровоточащую рану, неужели вы бы считали, что общество дало вам достаточное удовлетворение, потому что нож гильотины прошёл между основанием затылочной кости и трапециевидными мышцами убийцы и тот, по чьей вине вы пережили долгие годы душевных мук, в течение нескольких секунд испытал физические страдания?».

— Граф Монте-Кристо. Но неужели Саид не понёс за это никакой ответственности?

— Представь себе — нет. Вот она какая справедливость по-шариатски — виновата всегда баба! — Гульдафарид хрипло рассмеялась. — Потому я собрала пожитки и уехала в город. Я устроилась в чайхану мыть посуду и пыталась готовиться к экзаменам. Тогда я узнала, что у меня есть стенд. Пережитые ненависть и горе заставили его пробудиться.

— Но разве стенд не появляется от стрелы?

— Не всегда. Некоторые люди рождаются с ним. Видимо, их предки были пронзены стрелой и они передают свою особенность по наследству. Итак, мне приходилось возвращаться домой поздно вечером, и на меня пытались напасть. Только насильник получил сильнейшие ожоги — я тогда ещё не умела контролировать способность. Меня заметила организация и предложила работать на неё.

— Мафия?

— Можно сказать и так, но я предпочитаю называть организацией. Я согласилась, но с одним условием — чтобы раздавили Саида как букашку, низвели до состояния жалкого червя. И моё пожелание исполнили наилучшим образом. Теперь у него ни денег, ни репутации, ни друзей — ни-че-го.

— Что же он тебе сказал такого, от чего ты врезала ему по рёбрам? — спросила Клара.

— Он бормотал чушь о том, что мы могли бы создать семью и завести детей. Я сказала, что у меня никогда не будет детей.

Она окинула обстановку слегка помутневшим взглядом.

— Я смогла подняться после удара, а вот Саид не смог. Ничтожество. Я даже ненависти к нему не испытываю — лишь презрение. Спасибо, что выслушали меня, мне стало немного легче.