«С Марго нельзя оставаться один на один» — эта мысль скачет и вальсирует в пьяных мыслях Мастера.
«С Марго нельзя пить» — загорается и тухнет искра утопленного в вине инстинкта самосохранения, когда Марго, блестя шальными глазами, приносит с кухни ещё одну бутылку.
«С Марго нельзя расслабляться» — скорее в укор себе твердит Мастер, откидывая голову на спинку кресла. На пластинке бормочет шимми, а на потолке пляшут солнечные свечные зайчики.
«С Марго нельзя…».
Папочка-военный инженер в отъезде до следующей недели, и огромная пустая квартира полна летним ветром и падающими звездами. Мастер тянется к внутреннему карману пиджака за портсигаром и даже почти успевает найти спички, когда его руки перехватывают. Тонкие, изящные пальчики Марго, раскрывают дешёвый жестяной коробок, тянут наружу папиросу и протягивают Мастеру, намекая взять ту губами.
Дьявольские искры в глазах напротив подчиняют себе похлеще абсента.
Марго чиркает спичкой, подпаляет кончик папиросы и взмахивает кистью, гася пламя и окуривая Мастера благовонным древесным дымом. Крутит в пальцах портсигар, щёлкают крышкой, тянет ещё одну, вкладывая уже в свои губы убивающий табачный стебель, перекатывает, пробуя на вкус, смотрит не отрываясь глава в глаза. Ну точно ангел, не решающийся откусить от запретного плода.
Хорошие мальчики курят совсем другие сигареты, а не эту дешёвую жжёнку.
«С Марго нельзя…». Марго плевать. Марго усаживается на чужие колени, горячий и горящий, холодными подушечками пальцев гладит по шее и тянется вперёд, прижимаясь к папиросе Мастера своей. Секунда. Вторая. Третья. Огонёк делится надвое, срываясь в пепел табака и смерти, опиатным поцелуем перед повешанием.
В глазах Марго пьяное море, которое ему по колено, и какое-то варварское, животное восхищение.
Мастер стряхивает пепел в одну их стоящих на полу бутылок и буквально чувствует, как взгляд Марго впивается в губы. Возвышающийся над ним, юный, порочный, жаждущий — настоящий языческий бог в обличии сына военного инженера.
— Ты, наверное, знаешь, я пишу книгу, — хриплым шёпотом вырывается у Мастера, и в зрачках напротив появляется нота осмысленности.
— Какую книгу?
— О дьяволе, посещающем Москву. Но суть не в этом, — он затягивается последний раз и топит окурок в недопитом стакане вина.
— И что? Зачем вы рассказываете мне это?
— А что, если я сделаю тебя героиней своего романа? — тихонько спрашивает Мастер, не веря самому себе. — Балу Сатаны нужна хозяйка. Мар-га-ри-та.
— Тогда пусть у неё будет любовник, — Марго подхватывает со стола бокал, наполняет его, салютует и улыбается, словно настоящий бесёнок. Его, Мастера, личный грех и высшая из наград. — Если здесь вы не хотите делать то, о чём хотите написать, станьте её любовником там.
<i>«С Марго нельзя открываться. Он заберёт себе всё, до чего сможет дотянуться».</i>
— Современное общество не терпит катамитов…
— Вы просто не знаете, что твориться за закрытыми дверями, — Марго прижимает к его губам бокал. — Пейте же, чтобы всё не зря.
Рубиново-красное вино кровью плещется в хрустальном стекле. В расстёгнутом вороте чужой рубашки разлёт ключиц, родинка и нитка с крестом.
«Ведьмы не рукописи —
Они горят»*.
И Мастер горит вместе с ними.