— И почему я только согласился на это? — вздыхает Хэ Сюань.

— Потому что ты очень меня любишь? — спрашивает Цинсюань.

— Точно не поэтому.

Цинсюань недовольно тычет его веером в бок.

— Тогда потому что ты хочешь посмотреть, как я в очередной раз влезаю в неприятности?

— Ближе к истине.

— Чтобы спасти меня в самый опасный момент!

— И вот ты снова бесконечно далёк, — потому что Цинсюаня мало от чего нужно спасать. Скорее, следить за тем, чтобы выполняя просьбы страждущих, он ненароком деревеньку этих самых страждущих не снёс.

Теперь Цинсюань тычет его фу ченем. Никак не поймёт, что этот метод изгнания на Хэ Сюаня не работает. Хэ Сюань же смотрит на старый мост, переброшенный через реку и укрытый от глаз низко спускающимися ветвями деревьев. Цинсюань ступает на мост первым, проводит пальцами по перилам с облупившейся краской.

«Заноз бы не посадил», — думает Хэ Сюань идя за ним следом.

— Чувствуешь что-нибудь? — спрашивает Цинсюань, перегибаясь через перила.

— Кроме того, что этот мост скоро сам рухнет? — отвечает Хэ Сюань, подходя чуть ближе, чтобы, в случае если перила проломятся и Цинсаюань полетит в воду, увидеть это в подробностях.

— Нет же! — Цинсюань с задумчивым видом отходит на середину моста. — Демоническую энергию.

Хэ Сюань лишь качает головой.

Недавно от одного из прихожан в храме неподалёку Цинсюаню поступила просьба. Молодой человек из богатой семьи рассказывал, что на старой, ныне заброшенной дороге между двумя городами, есть мост, где встречаются парочки. Только вот тех, кто, как он и «любовь всей его жизни», не получили родительского благословения, дух, живущий то ли под мостом, то ли в реке отпугивает, а один раз и вовсе попытался утопить. А места для тайных свиданий лучше не найти, вот он и просит божество разобраться. Не самая типичная для Цинсюаня просьба, скорее всего, поэтому он тут же взялся. Ну и ещё потому, что всегда был неравнодушен к бедам влюблённых, словно сам от неразделённой любви страдал. Хотя такому вряд ли бы кто-то отказал, едва ли не половина Небес по нему вздыхает.

— Может, он показывается только парочкам? — Цинсюань постукивает себя веером по подбородку.

— Ну, пойди поищи какую-нибудь парочку.

Хэ Сюань предложил бы позвать Се Ляня с Хуа Чэном, но Хуа Чэн припишет это к долгу, да ещё и будет ходить с довольным лицом вокруг Се Ляня, «сугубо для помощи другу гэгэ, изображая влюблённую пару».

Вдруг на лице Цинсюаня загорается хитрая улыбка. Та самая хитрая улыбка, от которой мурашки пробегают по спине. От которой нужно бежать. Но хочется быть ближе.

Цинсюань улыбается и говорит:

— Зачем же нам кого-то искать?

***

— Ты можешь хотя бы сделать вид, что рад меня видеть? — спрашивает Цинсюань, кладя руки Хэ Сюаню на плечи.

— Это максимум моих актёрских способностей, — уныло отзывается Хэ Сюань.

— Ты совсем не умеешь врать, — вздыхает Цинсюань. Хэ Сюань многое бы мог ему на это ответить.

Мог бы, но Цинсюань придвигается ещё ближе проникновенно заглядывая в глаза. В женском обличии он заметно ниже Хэ Сюаня, хотя он тоже сменил лицо, но всё равно остался мужчиной, и в этом есть что-то непривычно смущающее. Как и в том, что Цинсюань берёт одну его руку и уверенно кладёт себе на талию. Хорошо, хотя бы не ниже. С него станется. Впрочем, из-за деревьев и безлюдности дороги их никто не увидит.

В том, что их никто не увидит тоже есть что-то непривычное.

Цинсюань придвигается ещё ближе, едва ли не повисая на шее Хэ Сюаня. Хэ Сюань невольно стискивает ткань ханьфу.

— Я так рада, что смогли увидеться, — говорит Цинсюань так пылко, словно самая настоящая влюблённая и измученная разлукой дева. — Мой отец настолько против нашей любви, что запер меня дома, но я смогла сбежать!

— Неужели ты вылезла через окно?

— Так я и сделала, как ты догадался?

— По твоей взъерошенной причёске.

Цинсюань пытается незаметно его ущипнуть, маскируя это за пылкими объятиями. Хэ Сюань перехватывает его руки и резко наклоняет назад, поддерживая за талию. Цинсюань едва не теряет равновесие, удивлённо хлопая глазами. Хэ Сюань склоняется чуть ниже, словно собираясь поцеловать, и говорит шёпотом:

— Думаю, дух бы уже появился, если бы дело было в отсутствии благословения.

Удивление и даже лёгкое смущение на лице Цинсюаня сменяет недовольство.

— Просто дело в том, что ты совсем мне не подыгрываешь. Ты должен делать вид, что влюблён!

— Я просто ужаснулся характеру девушки, сбегающей из дома через окно, — не скрывая сарказма ответил Хэ Сюань.

— Ну знаешь, — Цинсюань фыркнул. — любишь дом, люби и ворон на его крыше. Я вот таких девушек уважаю.

Недовольство на его лице всё же сменяет задумчивость. Впрочем, думает он недолго.

— Но, может, ты прав, и дело не только в отсутствии благословения. Есть у меня мысль, почему тот прихожанин сказал именно «любовь всей моей жизни», а не «возлюбленная». Придётся снова обличия менять. И отпусти меня уже!

Хэ Сюань, сохраняя абсолютную невозмутимость, разжимает руки. Цинсюань, ударившись затылком о доски старого моста, ругается так, как нежным девам точно не пристало.

***

Во второй раз Хэ Сюань ждёт его на мосту, глядя в чёрную воду небольшой речки. Если тут и обитает злой дух, то совсем слабый, не соперник двум небожителям, а они на него целый день убили. Но Цинсюаню весело, так что пускай. После фальшивого плена во дворце Хуа Чэна он слишком много над Хэ Сюанем суетился и излишне тревожился по этому поводу.

Что в этот раз придумал Цинсюань, Хэ Сюань не знает. Ему самому разрешил быть в истинном обличии. В том, которое Цинсюань считает истинным. Хэ Сюань невольно думает о том, как бы Цинсюань отреагировал, если бы увидел его настоящего. Увидел демона чёрной воды.

Он смотрит на своё отражение в тёмной речной воде.

«любишь дом, люби и ворон на его крыше?»

Только вот его вороны страшно каркают по ночам и выклёвывают глаза случайным путникам.

Отражение в тёмном зеркале реки становится совсем невесёлым. Может, сойдёт за скорбящего влюблённого?

Услышав шаги Цинсюаня, Хэ Сюань оборачивается. И сначала хочет спросить: неужели тот ничего не придумал, явившись в истинном облике, разве что ауру небожителя скрыв? А потом видит, что Цинсюань одет куда скромнее обычного, и понимает: это и есть его маскировка, потому что её достаточно.

— Я попросил тебя тайно прийти сюда, потому что хотел объясниться, — начинает Цинсюань. И Хэ Сюань понимает, что чувствует себя странно. Потому что вот он тысячи раз смотрел в эти циановые глаза, и ни разу не хотелось спрятать взгляд. Но Цинсюань произносит: — Я правда хочу быть с тобой, хочу любить тебя…

И Хэ Сюаню хочется отвернуться. Хочется скрыться и не видеть, как правдоподобно от волнения загорелись глаза Цинсюаня, не слышать, как дрогнул его голос. Хочется не чувствовать. Того, что он даже понять не может, очень хочется не чувствовать.

— Но… — продолжает Цинсюань и сбивается.

— Но? — в горле почему-то пересыхает, отчего голос звучит ниже обычного.

— Но мой б… отец точно будет против, — говорит Цинсюань и, будто не выдержав первым, отводит взгляд, смотря куда-то вдаль, где река изгибается между крутыми берегами. — Он едва переносит нашу дружбу, но если мы станем… — он замирает на мгновение, словно собираясь с силами, — возлюбленными, то ссоры не избежать.

— И ты собираешься всю оставшуюся жизнь подчиняться тирании отца? — спрашивает Хэ Сюань, подходя ближе.

— Он не тиран! — Цинсюань вскидывает голову, в глазах его на мгновение вспыхивает недовольство. — Он очень требовательный, это так. Но он всегда желал мне блага, и многое делал ради меня.

— Или ради себя, — хмыкает Хэ Сюань. — Если бы он заботился о тебе, разрешил бы тебе быть с тем, кого ты… любишь.

Слово царапает горло, и произнести его удаётся с трудом. Хоть это и всего лишь игра.

— Он считает, что я плохо разбираюсь в людях и потому обманусь.

С этим Хэ Сюань мог бы согласиться, но он никогда не согласиться с этим «отцом».

— Я не хочу ссориться с ним и огорчать его. Но и причинять тебе боль отказом не желаю.

Хэ Сюань в один шаг сокращает расстояние между ними, оказываясь близко-близко. А потом берёт лицо Цинсюаня в ладони, заставляя посмотреть на себя. Когда он в настоящем облике, куда удобнее смотреть ему глаза в глаза. Расстояние меньше. Расстояние почти не существует, когда Хэ Сюань смотрит на него и тонет в тёплых циановых волнах, в потоках южного ветра. И продолжает держать его лицо в ладонях.

Не потому что ему так хочется, а потому что так сделал бы тот, кто действительно любит Цинсюаня так глубоко и нежно, что готов не мстить ему за чужие грехи, снять с него самого все прегрешения до единого. И тот, кто действительно любит Цинсюаня, сказал бы ещё:

— Ты вечно говоришь и думаешь о других. О том, что кто-то огорчится, о том, что кому-то будет больно. Подумай о себе. Сделай то, чего тебе хочется.

— Сделать то, чего мне хочется? — Цинсюань смотрит на него как-то странно. Так, словно у него внутри тоже буря и ураганный ветер рвётся изнутри наружу.

— Да.

Так, словно этот ураганный ветер и толкает его вперёд. Заставляет упереться в плечи Хэ Сюаня и навалиться, прижав к перилам моста. А потом податься вверх и накрыть губы Хэ Сюаня своими в мягком осторожном поцелуе.

Хэ Сюань стоит, как оглущённый. Словно огромная волна рухнула на него и погребла под собой, и потому он вцепляется в Цинсюаня крепче. Чтобы не захлебнуться. Чтобы не утонуть.

Но всё равно захлебывается и тонет.

Когда Цинсюань отстраняется, он чувствует себя рыбой, выброшенной на берег. Лишённой моря. Спасительной его глубины. Малейшего шанса на выживание.

— Я решил, что, может быть, из-за этого дух появится, — сбивчиво говори Цинсюань хрипловатым шёпотом, от которого Хэ Сюаня накрывает новой волной. Топит. Топит. Топит.

— Рано сдаёшься, — говорит он, зарываясь пальцами одной руки Цинсюаню в волосы, а другой прижимая его к себе ещё ближе.

Хэ Сюань целует его так, как поцеловал бы тот, кто действительно любит. Как тот, кто решил его ненавидеть. Как тот, кто старался не отступать от этого решения, потому что никогда от своих решений не отступал. Как тот, кто ради него сделал это впервые. Как тот, кто до сих пор помнит, как Цинсюань тогда, на том проклятом пиру ему улыбнулся, и как свет от фонариков заставлял его кожу мягко сиять. Как тот, кто не отпустит его одного ни в одну авантюру, хотя знает, что Цинсюань может за себя постоять. Как тот, кто знает, что Цинсюань пойдёт вызволять его из любой беды, но не знает, что с этим знанием делать. Как тот, отвык чувствовать что-то, кроме ненависти, но сейчас понимает, как сильно изголодался по любви. Как тот, кто понимает, что ему рядом с Цинсюанем точно не место, но крадёт поцелуй за поцелуем.

Он остановился бы на одном. Правда бы остановился, выпустив Цинсюаня из рук. Если бы, стоило ему только отстраниться, Цинсюань не притянул его снова, хватая за ворот ханьфу. Не приоткрыл рот с тихим мягким выдохом, позволив углубить поцелуй.

Хэ Сюань ощутил появление злого духа на моменте, когда одна рука Цинсюаня крепко сжимала ворот его ханьфу, а другая скользила по шее, посылая волны мурашек по коже.

Это было нечестно. Хэ Сюань не имел права так пользоваться ситуацией. Но он всё же сжал духа своей силой, словно в тисках, не позволяя вынырнуть из реки.

И ответил на очередной поцелуй Цинсюаня, вырывая тихий сдавленный вздох. Скользя рукой по его спине, он вдруг понял, что не только его сила удерживает бешено вырывающегося, сходящего с ума от ярости духа.

Осознание этого отвлекло его ненадолго. А потом язык Цинсюаня осторожно скользнул по его губам, проникая в рот. Хэ Сюань словно глотнул ураганного ветра, выпил его до капли, позволил обратить губительным штормом стоячие воды внутри него. Цинсюань углубил поцелуй.

И тут кто-то из них — Хэ Сюань правда не знает, кто именно это был — сжал духа слишком сильно.

Он распался на части с таким оглушительным хлопком и воем, что Цинсюань вздрогнул, а Хэ Сюань едва не прикусил ему язык. Хотя, может, стоило прикусить. Меньше бы болтал.

Они отпрянули друг друга, словно ничего не произошло. Обычный обряд изгнания злого духа. Они оправили одежду и волосы, как бы невзначай не глядя друг на друга. По крайней мере Цинсюань не смотрел, а Хэ Сюань краем глаза заметил, как он задумчиво едва коснулся пальцами своих зацелованных губ.

***

— Голова кружится, Мин-сюн, — тянет Цинсюань.

— А нечего было столько пить, — фыркает Хэ Сюань.

— Так праздник же!

— У тебя каждый день какой-нибудь праздник.

— Лучше бы сказал, что со мной каждый день как праздник.

— Разве что день дурака.

Цинсюань недовольно возится на его спине, но Хэ Сюань угрожающе его встряхивает. Тот ойкает и вцепляется в него крепче. От Цинсюаня пахнет сливовым вином и всё ещё горным ветром. Весельем и умиротворением одновременно. От Хэ Сюаня тоже пахнет вином. И гнилостной влажной глубиной чёрных вод, смертью и отчаянием, прото Цинсюань не чувствует.

— Не тряси, а то я упаду, — недовольно просит Цинсюань.

— Даже близко не похоже на мои проблемы. Держись крепче.

Цинсюань тут же радостно вцепляется в него с удвоенной силой, обнимает руками за шею, прижимается грудью к спине, а щекой к щеке. Говорит, наверняка улыбаясь:

— Я тебя никогда не отпущу, только и ты не отпускай.

— Не отпущу, — говорит Хэ Сюань. И Цинсюань думает, что это обещание, не понимая, что это угроза.

Цинсюань вообще мало что понимает на пьяную голову (он и на трезвую-то не особенно), поэтому не видит ничего такого в том, чтобы, когда Хэ Сюань стряхивает его на кровать, ухватиться за его плечи и потащить за собой. Хэ Сюань успевает только выдохнуть что-то возмущённое невнятное, прежде, чем упасть на Цинсюаня сверху, неловко ткнувшись носом в шею. Цинсюань смеётся. Весело и беззаботно, солнечно. Смеётся звоном всех весенних ручьёв сразу.

— Ты что делаешь, придурок? — шипит Хэ Сюань, выпутываясь из его разметавшихся по подушке волос.

— Я же сказал, что не отпущу, — улыбается он, удерживая Хэ Сюаня за талию.

— Вцепился, как клещ, — недовольно говорит Хэ Сюань, нависая над ним.

Цинсюань кивает, совершенно собой довольный. Ему всё ещё весело, лёгкий румянец вызван явно не смущением, а вином, как и блеск в глазах. И им таким, растрёпанным, улыбающимся, невозможно не любоваться. Невозможно не замереть над ним, жадно вглядываясь в каждую черту лица. Потому что, сколько ни смотри, всегда будет мало. Как невозможно насытить бездонный голод, так невозможно насмотреться на Цинсюаня, наслушаться его голоса и смеха. Впитать в себя всё его тепло невозможно.

— Полежи со мной, — просит Цинсюань. — Хотя бы немножко.

И есть что-то в его голосе, в его нежной-нежной улыбке, что заставляет Хэ Сюаня проглотить все возмущения, как затхлую воду, и опуститься на кровать рядом. Прижаться лбом к его боку и замереть. Цинсюань же кладёт руку ему на плечо, ведёт медленно вниз до кисти, пуская по телу Хэ Сюаня молнии, и кладёт его руку себе на грудь, заставляя обнять. Заставляя чувствовать каждый его вдох, каждый удар его сердца.

Думать о том, как под его поцелуями эти вдохи сбивались.

Хэ Сюань пытается остановить свои мысли, но не может. Он тонет в них, уходя всё ниже и ниже. Он думает о своей невесте, о том, как любил её когда-то, о том, как клялся отомстить за её смерть. О том, что теперь греется в тепле пусть невольного, но виновника её смерти, словно змея, выползающая по весне по солнечные лучи. Хэ Сюань думает о том, что его невеста просила его однажды, если с ней что-то случится, не горевать по ней долго и полюбить кого-то снова. Но Хэ Сюаню осталась лишь ненависть. Он понимает, что почти не помнит, какого это было — любить её. Время смазало в памяти её черты, стёрло её голос. Хэ Сюань думает о том, сколько времени ему понадобится, чтобы забыть Цинсюаня. Чтобы не думать о тепле его рук, скользящих по коже. О жаре его губ. Не желать так мучительно прикоснуться к ним снова. Не сходить с ума от близости и невозможности. Сколько времени понадобится, чтобы забыть его смех и голос, выводящий со скуки балладу о вечной любви? Сколько времени нужно будет, чтобы забыть его безотчётную доброту, отчаянное стремление влезть в любую чужую беду и помочь? Чтобы забыть каждую странную его идею, каждый сомнительный план? Каждую глупую шалость?

Прижавшись ближе, Хэ Сюань вдыхает запах вина и ветра, немного подаётся навстречу чужим пальцам снова зарывшимся в его волосы. Сколько теперь придётся изнывать от желания перехватить его руку и целовать? Если таково его наказание, то у безликих сил вселенной, что древнее всех небожителей вместе взятых, определённо есть чувство юмора. Мрачное и жестокое.

«Ты моё проклятие», — думает Хэ Сюань, закрывая глаза, пытаясь утихомирить бурю, поднявшуюся внутри.

— Ты ведь меня не оставишь? — спрашивает вдруг Цинсюань.

— С чего такой вопрос?

— Ну, вдруг я тебе надоем. Или ты от меня устанешь. Или я буду приносить слишком много проблем, — голос Цинсюаня грустнеет. Хэ Сюань же думает, что он совершенно ничего про себя не понимает.

— Ты мне уже надоел, я от тебя безумно устал, а бед ты приносишь, словно сотня демонов. Но я всё ещё здесь.

— Почему? — Цинсюань распускает ему волосы.

«Потому что ты один из лучших людей, из всех, кого я знал».

— Потому что, — отвечает Хэ Сюань. — Не говори глупостей.

— Ну, Мин-сюн!

Чужое имя режет слух особенно сильно. Так глупо и так отчаянно хочется услышать собственное, произнесённое его голосом. На мягком выдохе между поцелуями.

— Многие со мной только на пирах, да когда я заслуги раздаю, а ты в любой беде. Почему так?

— Сам же сказал, любишь дом, люби и ворон на его крыше, — отвечает Хэ Сюань.

— Ты правда готов любить меня, несмотря на все беды? — голос Цинсюаня буквально звенит от радости.

«Правда».

— Я люблю количество твоих заслуг, а ты та ворона, что к ним прилагается.

— Какой же ты вредный! — Цинсюань толкает его ногой.

— Я намного хуже.

«Настолько, что ты представить себе не можешь. Настолько, что не заслуживаю приближаться к тебе, касаться тебя. И всё равно касаюсь».

— Неправда. На самом деле у тебя доброе сердце, — руки Цинсюаня медленно проводят по волосам Хэ Сюаня, пропускают между пальцами длинные чёрные пряди.

— На самом деле у меня нет сердца, — возражает Хэ Сюань.

— Уж конечно, — усмехается Цинсюань, потому что он не только про себя совсем ничего не понимает. — Кажется, никогда не видел, как ты улыбаешься.

— Потому что я никогда не улыбаюсь.

— Сейчас улыбаешься, — голос Цинсюаня становится нежным, усыпляющим. Рядом с самим Цинсюанем хочется уснуть. Рядом с ним хочется проснуться.

— Неправда.

— Правда, я же вижу. Эй, — тянет он, — а ну улыбнись обратно.

Цинсюань тянет руку к лицу Хэ Сюаня, но тот перехватывает её, прижимает ко лбу его ладонь и замирает.

— Ты же меня не оставишь? — спрашивает Цинсюань так тихо, будто боится услышать ответ.

— Не оставлю.

— До самого конца мира?

— И даже дольше.

Цинсюань наверняка улыбается, думая, что это клятва. Улыбается, не понимая, что это угроза.