Цинсюань трогает воду рукой, едва касается пальцами. Море, набегая волной, льнёт к его ладони, ластится, словно домашняя кошка. Серебрится солнечными бликами. Цинсюань улыбается.

— Тёплая.

И начинает стягивать обувь.

— Зачем тебе это? — спрашивает Хэ Сюань. — Тебе купальни в своём дворце не хватает?

— Это же вообще другое! — отвечает Цинсюань почти оскорблённо. И, подобрав полы одежды, заходит в море.

Вода здесь такая чистая, что видно, как его белые ноги касаются песка. Вокруг ни камней, ни ракушек, о которые можно было бы пораниться. Это Хэ Сюань отмечает бегло, как и то, что Цинсюань под ноги себе совсем не смотрит.

— Я люблю море, — говорит Цинсюань, смотря вдаль и немного щурясь от солнца. — Всегда любил, ещё когда был смертным, хотел поселиться где-то около него. Чтобы прибой слушать.

— И орущих чаек, — добавляет Хэ Сюань. — И чтобы твой дом снесло в шторм.

Цинсюань оборачивается. Выражение лица у него демонстративно обиженное.

— Тебе обязательно всегда быть таким?

— Каким? Рациональным?

— Унылым.

— Да.

Если бы у него был документ с рабочими обязанностями, это шло бы первым пунктом. Если бы не шло, Хэ Сюань вписал бы его сам.

— Ладно, Повелитель Уныния, иди сюда.

— Я не собираюсь мочить одежду только потому, что в твою голову взбрела очередная…

Не договаривает. Потому что на середине фразы его окатывает волной брызг. Единственное, что Хэ Сюань успевает сделать — прикрыть глаза. Открывает он их, выдавая самый убийственный взгляд, на который способен. От этого взгляда все демоны ниже Непревзойдённых либо сбегают, либо падают ниц в благоговейном ужасе.

От этого взгляда Цинсюань довольно улыбается, понимая, что добился своего.

Улыбка его немного меркнет, лишь когда Хэ Сюань заходит в воду. С очень грозным видом. Заходит так, как армии заходят в город, который собираются сжечь дотла.

— Да ладно тебе, Мин-сюн, я же пошутил, — улыбка Цинсюаня становится нервной. Он отступает на шаг. — Ну, хочешь, я тебе одежду высушу? — Хэ Сюань не останавливается. Цинсюань продолжает пятиться. — Да не так уж сильно она и промокла, — Цинсюань весь сжимается, делая жалостливый вид. Но Хэ Сюанья таким давно не разжалобишь.

Но лучше бы он поддавался. Потому что те, кто идут у Цинсюаня на поводу, зачастую получают куда меньший ущерб.

Когда Хэ Сюань подходит совсем близко, Цинсюань пробует от него отмахнуться, оттолкнуть его. Как всегда, ветром. И вместе с ним с ног до головы окатывает солёной водой.

— Ой, — говорит Цинсюань, открывая глаза, которые успел зажмурить. Хэ Сюань считает, что это вполне сойдёт за последнее слово приговорённого к смерти. Потому в то же мгновение, когда солёная вода перестаёт щипать ему глаза, он с силой толкает Цинсюаня назад.

Не удержав равновесие, он падает, уйдя под воду с головой. Выныривает почти мгновенно, отплёвывается, пытается протереть глаза, убрать с лица прилипшие волосы. Потом смотрит на Хэ Сюаня с выражением полного непонимания. Несколько мгновений. А потом его сзади накрывает волной.

— Это ты сделал? — спрашивает Цинсюань, придя в себя после второй атаки. Он смотрит то на спокойное море, то на Хэ Сюаня, словно не знает, откуда ещё ждать засады.

— Это вода сделала.

Хэ Сюань лишь немного ей помог.

— Ну конечно, — ворчит Цинсюань себе под нос так, будто не он всё это начал. Путаясь в мокрых одеждах, он никак не может подняться, потом требовательно тянет руку к Хэ Сюаню. Хэ Сюань жалеет, что нигде рядом не проплывает медузы или не проползает краба. Он бы Цинсюаню на руку положил. У того бы нервный срыв случился.

Но раз ни медузы, ни краба нет, приходится брать его за руку. То, что делать этого не стоило, Хэ Сюань понимает за мгновение до того, как в глазах Цинсюаня загорается нехороший блеск. За два мгновения до того, как Цинсюань резко тянет его на себя. За три мгновения до того, как Хэ Сюань падает в воду.

Достигнув дна (на этот раз в прямом смысле, а не в переносном), Хэ Сюань переворачивается на спину, уложив голову на песок, открывает глаза. Сквозь эту воду — тёплую, светлую — видно небо, такое же тёплое и светлое, совсем не похожее на то, что накрывает куполом его чёрные воды. Хэ Сюань ещё много о чём бы успел подумать, но руки Цинсюаня с силой сжимают его плечи и вытаскивают на поверхность.

— Ты почему не выныривал? — взволнованно спрашивает Цинсюань.

— Я топился.

— Зачем?

— Вот настолько от тебя устал.

Цинсюань смотрит на него с немым осуждением. Потом отворачивается и толкает его плечом в плечо. Но не отстраняется потом.

— А я от тебя не устал. Ещё бы две тысячи лет с тобой прожил и дольше, — вдруг говорит он и пристраивает голову у Хэ Сюаня на плече. — Ты просто не понимаешь, как хорошо, что ты у меня есть.

«Нет, ты не понимаешь, как это плохо», — думает Хэ Сюань, прижимаясь щекой к голове Цинсюаня.

***

Хэ Сюань прижимается щекой к голове Цинсюаня и пытается не дать ему утонуть. Чёрные воды бьются штормом, сходят с ума в неистовой ярости. Чёрные воды бездонны и ненасытны. Чёрные воды так похожи на своего господина.

Цинсюань всё никак не приходит в себя, и у Хэ Сюаня в груди что-то бьётся и колотится таким же штормом, который бушует снаружи. Когда они упали с этой проклятой лопаты, их ударило об воду и потом накрыло огромной волной. От этой волны Цинсюань Хэ Сюаня собою закрыл. Принял удар своим смертным телом, безмозглой и бесстрашной своей головой. От этого хочется смеяться. Цинсюань, потерявший силу небожителя, всё равно бросается защищать того, по чьей вине с ним всё это происходит. От этого хочется выть.

Цинсюань не приходит в себя. В смертном теле он правда может нахлебаться этих ледяных мёртвых вод так, чтобы остаться здесь навеки. Чёрные воды правда будто хотят проглотить Цинсюаня, забрать у всех, оставить его только себе. Чёрные воды ревут: «Не уходи». Чёрные воды кричат: «Останься». Чёрные воды шепчут: «Умри».

Цинсюань не приходит в себя. Хэ Сюаню неудобно грести одной рукой, но он ни за что его не выпустит. Потому что он такой же изголодавшийся, ненасытный и жадный, как его чёрные воды. Стань он тоже снова смертным, он бы и тогда не отпустил Хэ Сюаня. Они бы погибли здесь оба, захлебнулись штормящей болью этого моря, остались бы в нём навеки, чтобы никогда больше не увидеть солнца. Но Хэ Сюаню и не нужно солнце, ему достаточно Цинсюаня.

Цинсюаня, который никак не приходит в себя.

***

Солнце неприятно бьёт в глаза, и Хэ Сюань пытается зажмурить глаза ещё плотнее. То ли это правда помогает, то ли солнце заслоняет облаком, но назойливый луч пропадает. Но сон всё же уходит, отбегает, точно волна от берега. Сначала Хэ Сюань различает сладкий, почти удушливый запах цветов, пионов, кажется, и жасмина. Он разливается в жарком летнем воздухе словно мёд, такой же тягучий и сладкий. Хэ Сюань ощущает что-то мягкое под головой, на чём он устроился так удобно. Слышит тихий шелест слабого ветра в древесной кроне и далёкое щебетание птиц. Выныривать из сна окончательно не хочется, но Хэ Сюань всё равно переворачивается на спину и открывает глаза.

— Проснулся всё-таки, — Цинсюань смотрит на него сверху вниз и улыбается.

У Хэ Сюаня уходит пара мгновений на то, чтобы понять, что голова его покоится у Цинсюаня на коленях. И ещё одно мгновение на то, чтобы осознать: Цинсюань закрывает его своим веером от солнца.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Цинсюань обеспокоенно. — Голова не болит? Не кружится?

Хэ Сюань лишь неопределённо пожимает плечом. Последнее, что он помнит: как они шли сквозь цветущий луг, потому что Цинсюаню хотелось побродить по траве. А Хэ Сюаню хотелось заползти в самую тёмную глубину своих чёрных вод, потому что летняя жара сводила его с ума. И вот когда он проклинал жару, солнце и само лето как время года, земля вдруг качнулась, словно мир смертных встряхнулся как собака, желая сбросить Хэ Сюаня с себя. А он, привыкший всегда удерживаться, вцепляться в сопротивляющуюся реальность, вдруг не удержался. Рухнул в траву, но упал не в неё, кажется, а всё же Цинсюаню в руки. Потому что запахло вдруг не удушливым пряным полевым жаром, а свежестью горного ветра и морского бриза. В них Хэ Сюань и утонул.

Каким образом волнами сна его вынесло под раскидистую древесную тень прямо Цинсюаню на колени Хэ Сюань не знает. И не желает знать.

— Тогда полежи ещё, — говорит Цинсюань, чуть наклоняясь и вынимая у Хэ Сюаня из волос лепесток жасмина. Его пальцы едва задевают кожу у виска, и хочется повернуть голову, прижаться к его руке губами. Хочется, чтобы лепестки жасмина запутались в волосах у Цинсюаня, чтобы вынимать их по одному долго-долго. Чтобы иметь повод прикасаться к нему.

Цинсюань что-то тихо напевает, слов не различить, один лишь мотив. Наверно, очередная баллада о вечной любви или о разбитом сердце. На солнце набегают тучи, но Хэ Сюаню не нужно ещё одно солнце.

Хэ Сюань чувствует себя почти живым, лёжа головой у Цинсюаня на коленях.

***

Хэ Сюань лежит головой на коленях у Цинсюаня. Сначала он чувствует его тепло и мягкость, потом — смрадную гниль подземелий. Слышит стенания запертых здесь безумцев. Сам он не может прийти в себя до конца. Это кажется ему почти смешным, быть отравленным ядом собственных монстров. Это кажется ему. Всё это ему только кажется.

Мысли плывут в голове, уносятся куда-то стремительным течением. Они утекают быстрее, чем Хэ Сюань успевает осмыслить их. Его лихорадит.

Это как в детстве, когда он тяжело болел и мама не спала ночи напролёт, стоя у его постели, отпаивая горькими снадобьями. Наверное, горькими. Хэ Сюань не помнит их вкуса. Не помнит прохлады материнских рук на пылающем лбу. Даже лица и голоса её не помнит. Ни её, ни отца, ни невесты. От них остались лишь прах и имена. От них осталась лишь боль и пустота, которую ничем невозможно заполнить. От них осталась лишь рана, которой Хэ Сюань не даёт не то что зажить, даже зарубцеваться уродливым шрамом. Потому она гноится и гниёт. Он тоже гниёт изнутри, как и полагается трупу.

— Мин-сюн, ты как? — спрашивает Цинсюань. Голос у него испуганный, срывающийся. — Ты меня слышишь?

Хэ Сюань лишь дёргает плечом. Он не может выдавить из себя и слова, горло сдавливает удушливым спазмом. Он чувствует себя китом, выброшенным на берег.

— Как хорошо, что ты очнулся, — облегчённо выдыхает Цинсюань и тут же отталкивает кого-то. — Да отойдите вы! Не трогайте Мин-сюна!

«Лучше бы беспокоился, чтобы они тебя не тронули, — думает Хэ Сюань своими плывущими мыслями, — чтобы я тебя не тронул тоже».

— Потерпи немного, Мин-сюн, — говорит Цинсюань, где-то роясь, чем-то звеня. — У меня с собой снадобья есть.

— О себе позаботься, — выдавливает из себя Хэ Сюань, слова скребут горло так, словно он глотает песок.

— Со мной всё в порядке, — отмахивается Цинсюань.

— У тебя кровь.

— Просто царапина.

— Ты теперь смертный.

«А я уже мёртвый».

— И что? Не спорь со мной.

Цинсюань чуть приподнимает его, поднося к губами какой-то флакон, но Хэ Сюань не разжимает губ, отворачиваясь. Цинсюань хмурится. Хэ Сюань смотрит на него с упрямой непоколебимостью. Тогда Цинсюань сам отпивает из флакона. И когда Хэ Сюань решает, что тот наконец-то подумал о себе, его губ касаютися чужие губы. Хэ Сюань не ожидает этого настолько, что забывает сопротивляться, позволяя влить снадобье себе в рот. А потом так же ещё с тремя флаконами, потому что Хэ Сюань не успевает сопротивляться. И потому что Цинсюань в своём желании помочь кому-то совершенно неостановим. Проще отогнать веером прилив, успокоить колыбельной шторм, чем остановить его.

— У меня больше ничего нет, — говорит Цинсюань, — так что, пожалуйста, выздоровей от этого.

— Ты идиот, — выдыхает Хэ Сюань.

— Знаю, ты мне уже говорил, — отвечает Цинсюань, заслоняя Хэ Сюаня рукавом от очередного безумца, решившего обратить на них внимание. — Но я рассчитывал на «спасибо».

— Зря.

— Ну и ладно. Ты только не умирай.

Почти просит. И Хэ Сюаню становится от этого смешно. Потому что Цинсюань такой дурак. Сам выпоил все лекарства тому, кто лишил его сил. Сам влез туда, откуда живыми не выходят. Сам просит свою погибель не умирать. Хэ Сюань не хотел, чтобы Цинсюань был здесь. Он не хотел, чтобы Цинсюань был рядом. Он не хотел, чтобы Цинсюань заботился о нём, оберегал его.

Он не хотел.

На языке горько от лекарств и солоно от морской воды. Мир тонет в удушливом смраде и жаре лихорадки, в лекарственном дурмане. Мир тонет в чёрных водах. Хэ Сюаню хочется смеяться. Но мир стоит у него в горле, как вода у захлебнувшегося. Хэ Сюаню хочется кричать на Цинсюаня. Кричать ему: «Беги!»

Потому что я разобью тебя. Люблю тебя. Убью тебя.

***

— Я буду демоном! — говорит Цинсюань, и глаза у него загораются.

— Да, — фыркает Хэ Сюань. — Создателем Проблем На Мою Голову.

Цинсюань хмурится, вертя в руках маску. Вокруг них толпа пёстрого народа, Хэ Сюань уже и забыл, какой праздник они там отмечают. Это Цинсюаню захотелось вот поразвлечься в мире смертных, он, видите ли, по их праздникам скучает. Хэ Сюань не слишком понимает, что такого всёлого в том, чтобы бродить по улице, толкаясь с другими, обряженными в маски прохожими. У прилавка с этими масками они и стоят. Цинсюань, будто задавшись целью перемерять и перетрогать все, берёт одну за другой, рассматривает так придирчиво, словно это древняя реликвия. Хэ Сюань же думает, что ни одна маска, даже самая искусно выполненная, не сможет сравниться с красотой его лица.

И тут Цинсюань нахлобучивает маску демона на него, едва не ударив ей по лбу.

— А ты тогда Чёрная Тоска Погибель Веселья.

Цинсюань улыбается. А у Хэ Сюаня на секунду всё холодеет внутри. Хорошо, что за маской ни одной эмоции не видно.

В итоге Цинсюань выбирает себе маску лисицы, закрывающую половину лица так, что видно только улыбку, в которую складываются нежные — Хэ Сюань теперь знает — губы. Эта маска Цинсюаню не подходит тоже, хоть и сидит отлично, улыбка его совсем не лисья. Слишком честная и яркая, хотя хитро ухмыляться он умеет тоже, но не сейчас. Сейчас он настолько открыто счастливый, будто никогда не видел ничего красивее танцующих драконов, взмывающих в небо бумажных фонариков и фейерверков. Не слышал ничего красивее простых уличных песен, которым тут же принимается подпевать.

У Хэ Сюаня даже пропадает желание поддевать его. Он лишь сметает с прилавков всё съедобное, что попадается на глаза, и позволяет Цинсюаню, вцепившись в рукав ханьфу, вести себя дальше сквозь шум и песни, смех и крики, свет и искры. Потому что Хэ Сюань и правда не слышал ничего прекраснее голоса Цинсюаня, подпевающего чужой игре. Не видел ничего прекраснее блеска его глаз, когда он чему-то искренне радуется.

— Мин-сюн, смотри, красиво, правда? — говорит Цинсюань, сдвигая лисью маску, чтобы не мешала смотреть, и указывая в небо на расцветающий алым бутоном фейерверк.

— Правда, — едва слышно соглашается Хэ Сюань, не сводя глаз с Цинсюаня.

***

Хэ Сюань не сводит глаз с Цинсюаня. Он стоит на коленях закованный в цепи, чтобы не дёргался. Чтобы даже в своём хрупком смертном теле не причинял проблем. Не рвался к Ши Уду, стоящему перед алтарём с прахом когда-то любимых Хэ Сюанем людей.

Лицо у Цинсюаня бледное, как у смертельно больного, почти мёртвого. На нём грязь и пыль, но Цинсюань вряд ли замечает. Хэ Сюаню хочется подойти и осторожно обтереть его лицо рукавами, убирая и грязь, и дорожки от слёз. Хэ Сюаню хочется взять лицо Цинсюаня в ладони. Хэ Сюаню хочется свернуть Цинсюаню шею.

Хэ Сюань, наверное, сходит с ума. Хэ Сюань точно уже обезумел.

Каждый демон на самом деле безумен. Непревзойдённый так точно. Нельзя пройти через гору Тунлу и остаться в своём уме. Нельзя стать демоном, оставшись в своём уме. Нельзя умереть, пылая такой отчаянной жаждой жизни, чтобы отринуть смерть, и остаться в своём уме. Дело лишь в том, можешь ты контролировать безумие или нет.

Стоит только получить наконец контроль над Ши Уду, почуять приближающуюся месть, как гончая чует кровь раненой дичи, так безумие вырывается из-под контроля. Безумие скалится клыками драконьих черепов, безумие сверкает глазами всех чудовищ из самых тёмных глубин. Безумие обрушивается на Хэ Сюаня штормовыми волнами чёрных вод.

Хэ Сюань смотрит Цинсюаню в глаза. Они всё ещё сине-зелёного цвета. Ясного, как небо над горами в последние дни весны, близкое-близкое, дышащее солнечным светом и скорым летом. Яркого, как волны самого тёплого моря, как свежая листва, как вспыхнувшие фейерверки. Свежего, как воздух после дождя, которого ты, измождённый жарой, ждал словно благословения небес. Чистого, как первая, едва осознанная любовь, когда сердце замирает от одного лишь соприкосновения рукавами.

В глазах Цинсюаня застывают шок, непонимание и слёзы. Наверно, если слизать эти слёзы, они будут на вкус как отчаяние. Они будут на вкус как ещё не до конца пришедшее осознание: тот, кого ты считал другом, оказался твоей погибелью. Они будут на вкус как море. Как-то мёртвое чёрное море, которое бушует за стенами. Хэ Сюаню хочется выпить слёзы Цинсюаня. Выпить его кровь до капли. Поглотить его полностью, как хотели этого чёрные воды. Поглотить и быть им смертельно отравленным.

Хэ Сюань не хотел, чтобы Цинсюань был здесь. Но тот сам сделал всё, чтобы оказаться именно в этой точке именно в это время. Чтобы взглянуть в глаза чудовищу, которое так долго было с ним рядом. Взглянуть в глаза своей погибели.

Хэ Сюань присаживается, чтобы оказаться с Цинсюанем на одном уровне. Чтобы оказаться с ним близко-близко. Чтобы посмотреть на него, посмотреть в него всей ненасытной бездонностью чёрных вод, взглядами всех глубоководных чудовищ. Чтобы едва удержаться и не провести по его лицу пальцами, собирая слёзы, раздирая щёки когтями.

Разобью тебя. Люблю тебя. Убью тебя.

— Ну что, страшен Истинный Пустозвон?

Ответ застывает у Цинсюаня в глазах. Вместе с отчаянием и слезами.

На вкус он тоже, наверное, совсем как море.

***

— Мин-сюн! Мин-сюн, ты в порядке?! Мин-сюн!

— Не ори, — обрывает его Хэ Сюань, у которого и так болела голова. Ещё бы нет после того, как его несколько раз перевернуло в воздухе и ударило об ветки, оставив на этих ветвях болтаться, как изломанную куклу.

— Мин-сюн, ты жив! — тут же радостно кричит Цинсюань.

«Я мёртв, — уныло думает Хэ Сюань, — по твоей, между прочим, вине».

— Ты там как? — взволнованно спрашивает Цинсюань, задирая голову и силясь разглядеть хоть что-то в густой листве.

Хэ Сюань там — «тут» с его точки зрения — нестабильно. Потому что Цинсюань, махнув веером, хотел подбросить в воздух напавшего на него демона. Строго говоря, демон напал на них обоих, но Хэ Сюань просто отошёл в сторону и позволил происходящему происходить. Если какой-то демон так желает расстаться со своей нежизнью с помощью Цинсюаня, кто он такой, чтобы мешать? Только вот Цинсюань хотел подбросить в воздух одного демона, но разрушительная сила его, сравнимая со стихийным бедствием, решила не ограничиваться одним и подкинуть сразу двух. Так вышло, что в этот момент Хэ Сюаню совершенно не за что было схватиться, кроме лопаты Повелителя земли, которая оказалась мало того, что совершенно бесполезна, так ещё и прилетела ХэСюаню по затылку. Теперь же лопата валялась на земле, а Хэ Сюань висел в воздухе, запутавшись в кроне дерева и зацепившись одеждой за столько сучков, что и двинуться не мог, не разодрав ткани.

Любой другой был бы выбит из колеи подобным происшествием. Но с Хэ Сюанем — после знакомства с Цинсюанем — такое происходило регулярно.

— Может, мне подбросить тебе лопату, чтобы ты э-э-эм… разрубил ей ветки? — предлагает Цинсюань снизу.

— Нет смысла в том, чтобы пытаться рубить ветки лопатой.

— Тогда я могу дойти до ближайшей деревни, попросить там топор и… бросить его?

— Если ты что-то бросишь в меня, я брошу тебя.

— В смысле больше не будешь со мной встречаться?

— В смысле с обрыва.

— Тогда я могу подняться к тебе с топором!

— Сделай одолжение, никогда не бери в руки топор, пока в тысяче ли вокруг есть хоть что-то живое.

Цинсюань что-то недовольно бормочет внизу, пока Хэ Сюань осторожно отцепляет одежду и волосы от ветвей. Он так концентрируется на этом, что не сразу замечает, как Цинсюань замолкает. А если Цинсюань замолкает — это всегда не к добру.

— У меня есть идея, Мин-сюн!

— Даже не думай!

Ах да, именно этого он никогда и не делает.

— Да ты даже не выслушал! Один заклинатель, с которым я недавно познакомился, показал мне очень интересный приём.

— Не сме…

Договорить Хэ Сюань не успевает, потому что его подхватывает потоком ветра и на удивление осторожно снимает с ветвей, даже не вырвав волосы и не разодрав одежды. Но в тот момент, когда Хэ Сюань думает, что ладно, он убьёт Цинсюаня не сегодня, поток ветра ослабевает. И Хэ Сюань падает в землю лицом.

— Мин-сюн! — взволнованный Цинсюань подскакивает к нему и хочет помочь подняться, но Хэ Сюань встаёт без его помощи. Встаёт и берёт лопату в руки. — М-мин-сюн?

Цинсюань замирает, а потом пятится. Хэ Сюань приближается к нему, замахиваясь лопатой.

— Ну Мин-сюн! — вскрикивает Цинсюань, уворачиваясь от (весьма медленно, надо сказать) удара. — Ну я же хотел как лучше! Ты можешь хотя бы не в голову метить?! — кричит Цинсюань, продолжая уворачиваться от ударов. — Прости! Прости-прости-прости!

***

— Прости! — голос Цинсюаня едва не срывается.

Хэ Сюань тоже едва не срывается. А вот мысли его — да. Падают в обрыв, разбиваются об острые скалы. На мелкие осколки. И путаются. Сливаются в одно невнятное то ли прошедшее, то ли приснившееся. А настоящее ускользает. Как вода сквозь пальцы.

Как вода, которая касается ног Цинсюаня и заставляет его одежду липнуть к телу. А Цинсюань улыбается. Он так часто улыбается, всегда одинаково тепло и всё равно как-то по-разному. Он улыбается, раскрывая руки и падая в луговые травы, в золотое облако их пряного аромата. Он улыбается, падая на свою кровать и утягивая Хэ Сюаня за собой. Улыбаться, позволяя обнимать его. Он улыбается, на мосту, позволяя целовать себя, всегда на мгновение, но Хэ Сюань чувствовал эту улыбку губами. Может, до сих пор чувствует. Пока Цинсюань позволяет убивать себя.

Позволяет Ши Уду убивать себя. Душить, смыкая руки на его шее. На той шее, в которую Хэ Сюань утыкался носом, которой так мучительно хотел коснуться поцелуем. Но никогда бы себе не позволил.

«Не трогай его! Не смей, убери руки, не касайся его никогда!» — бьётся в голове, повторяется раз за разом, почти заглушает хруст выворачивающихся костей.

Кровь заливает пол. Хэ Сюань не смотрит на неё, он смотрит на Цинсюаня, на следы на его шее, оставленные руками, которые уже никогда никого не смогут коснуться. Его особенно.

— Прости, — продолжает извиняться Цинсюань.

Хэ Сюань смотрит на него. Смотрит и не видит ненависти в его глазах, только страх и отчаяние. Смотрит и не понимает, почему Цинсюань его не ненавидит. Разве называть его жалким недостаточно? Разве искалечить Ши Уду недостаточно? Что ещё нужно сделать, чтобы Цинсюань возненавидел его?

Что сделать, чтобы он перестал быть таким? Открытым, чистым, ничего не знающим, совершенно невиноватым. Потому что Хэ Сюань ненавидит его. Хэ Сюань больше никогда не увидит его. Хэ Сюань ненавидит его за то, что не может ненавидеть.

Хэ Сюань ненавидит его за то, что не он должен извиняться и каяться. Хэ Сюань ненавидит его за то, что даже узнав о преступлениях Ши Уду, он молит пощадить его.

Хэ Сюань ненавидит Ши Уду за то, что он сделал с ним. За то, что он сделал с ними обоими. Хэ Сюань ненавидит Небеса. Хэ Сюань ненавидит судьбу, которой не смог противиться, у которой всё равно не может выиграть хоть немного справедливости.

— Знаешь, что радует меня? — спрашивает Ши Уду. — То, как ты бесишься, как тебе больно, как ты ненавидишь меня.

Хэ Сюань ненавидит.

Всех.

Всё.

Себя тоже.

— Все, кого ты любил, давно мертвы. А ты лишь жалкий демон в сточной канаве.

Каждое слово, которое произносит Ши Уду, льётся ядом. Каждое слово, которое произносит Ши Уду, заставляет ненависть Хэ Сюаня гореть лишь ярче. Чёрные воды штормят всё сильнее. Чёрные воды внутри Хэ Сюаня выходят из берегов, в слепой ярости круша всё вокруг. Чёрные воды льются сквозь окна, затапливая зал, погружая всё в беспроглядную черноту. У чёрных вод вкус крови и слёз Цинсюаня.

Хэ Сюань бы стёр их поцелуем. Если бы они были ядом, который погубит его за мгновение, Хэ Сюань выпил бы его слёзы до капли.

— Мин-сюн! — зовёт Цинсюань. Хэ Сюань ненавидит это имя. Ненавидит особенно сильно, когда его произносит Цинсюань с радостью или нежностью. Ненавидит, потому что всё это принадлежит не ему. Имя. Нежность. Цинсюань.

— Мин-сюн! Прости-прости-прости! — повторяет Цинсюань. Хэ Сюань хочет, чтобы он замолчал. Хочет, чтобы Цинсюань ненавидел его так же сильно, как Хэ Сюань ненавидит. — Это всё только наша вина, моя вина! Мой брат из-за меня такой, он сошёл с ума, он не в себе, ты же видишь!

Не видит. Хэ Сюань смотрит ему в глаза. Они всё ещё сине-зелёного цвета. Всё ещё точно того же цвета, как тогда, когда Хэ Сюань увидел его впервые.

«Далеко-далеко в море есть тёмные-тёмные воды, и там, в самой чёрной их глубине обитает страшный непревзойдённый демон, имя которому Чёрная Вода Погибель Кораблей».

Его глаза всё ещё цвета самого чистого аквамарина.

«Стоит только кому-то нарушить границу его владений, как Чёрная Вода Погибель Кораблей распахивает глаза, мёртвые, холодные и безжалостные, как у змеи».

Его глаза всё ещё смотрят на Хэ Сюаня, будто как нашли его взгляд в тот первый день, так и не отпускали.

«Они горят среди черноты золотым огнём и голодом, и каждый, кто посмотрит в них тут же…»

Его глаза всё ещё смотрят на Хэ Сюаня с надеждой, и он не понимает почему ведь…

Разобью тебя, люблю тебя, убью тебя, ненавижу тебя, не увижу тебя.

— Мин-сюн…

— Не к тому обращаешься, — холодно обрывает его Хэ Сюань.

И жизнь Ши Уду обрывает.

Свою нежизнь, надеется, тоже.