— На самом деле я тебя чуть-чуть… ну… — Раши с честным усердием ищет слова, но так и останавливается на первом варианте: — Наебал. Недавно пришло письмо, типа у меня бабушка японская умерла и оставила квартиру. Пару месяцев где-то. Я такой: класс, я же до пизды богатый туда лететь. И пока болтали с тобой, просто вспомнил. Сорян, что пользуюсь твоей картой.

— Да нет. Я даже рад. 

Самолёт только выровнялся, и внизу всё ещё чётко видны кварталы Нью-Йорка. Ровные геометрические формы нагло прерываются изгибами рек, странно столкнувшихся дорог и оазисами парков. Японские города совсем не похожи на американские стройные ряды крыш. Рюске думает, будут ли Канада и Россия, над которыми они полетят, выглядеть так же. Ведь Америку они покинут совсем скоро.

Новость о том, что полёт длится четырнадцать часов, Раши принял спокойно. Долго смотрел на Рюске, слегка нахмурился. В заключение добавил: “Ну и пиздец”. Но делать нечего. К прочему, Раши только бросил пить. Ещё до отлёта высокоградусные напитки он заменил лёгким пивом, а в Японии собирается бросить совсем. Резко ведь нельзя. Зато появились раздражительность и нервозность. Но и тут фирменное японское — делать нечего.

В первые же полчаса Раши принимается беспокойно ворочаться на сиденье, перекидывает одну ногу на другую и тут же меняет их обратно. Лететь домой иначе, чем в бизнес-классе, Рюске ещё не рисковал. И теперь не стал. О цене билетов Раши знать необязательно. Сейчас же самый сезон.

Оформление визы прошло на удивление быстро — видимо, сказалось обстоятельство наследства, о котором Рюске узнал только что. Ну и прекрасно. Его воодушевляет мысль, что Раши останется в Японии надолго. Съездят в большие города, погуляют по паркам, искупаются в источниках, посмотрят родные места его отца. Может, Рюске даже решится заехать к родителям. 

— Жалко, она не могла меня забрать, когда родители умерли, — после долгого молчания продолжает Раши в сторону облаков. — Я вообще о ней подростком узнал. Ну, что у меня бабушка в Японии. Вроде больше никого. Но она и тогда старенькая была, а сейчас ей под стольник вообще был. Видимо, состояние не позволяло ребёнка забрать. В смысле психическое. Так бы рос где-нибудь рядом, в соседней школе вон.

— И правда, жаль, что так вышло, — искренне сочувствует Рюске. Фантазия несёт его по потенциальной жизни, которой Раши лишился, и даже худшие варианты представляются приятнее реальности.

— Я, кстати, нихера читать на японском не умею, — вспоминает тот. Улыбка у Рюске возникает сама собой.

— Я научу.

А ведь японский в исполнении Раши он слышал только однажды. Даже интересно, как он может так легко говорить без особой практики. И где кончаются его знания. Теперь очередь Рюске объяснять значения слов и улыбаться на ошибки. 

Больше Раши особенно не разговаривает. Ближе к ночи, над лесами Канады, Рюске откидывает сиденье и засыпает. Через пару часов сквозь сонную пелену он замечает в руках Раши книгу, сам он — ни в одном глазу. Перед отъездом они накупили вещей в самолёт. Большая часть — для Раши. Что-то из одежды (Рюске пришлось попотеть, чтобы уговорить его), подушку для шеи, наушники и две книги. На обеих — странные имена и ужасно длинные названия. Кроме предлогов, Рюске ни слова не понял. Одну из таких Раши осилил аж до середины.

— Хочешь? — кивает он на вторую книгу, заметив на себе взгляд. Рюске побеждённо улыбается и отказывается.

Местную еду Раши ест без аппетита. Зато от предложенного вина отказывается — не сразу, помедлив, но отказывается. Почти всё время, что не читает, он смотрит в иллюминатор. Рюске даже не помнит, чтобы видел его спящим. Всё-таки не зря он забронировал отель недалеко от аэропорта. 

***

— И куда мы потом? К тебе домой? Или он далеко?

— Не думаю, что будет удобно, — замявшись, отвечает Рюске. — У родителей небольшой дом, лучше будет остановиться в другом месте.

— В смысле — у родителей? — хмурится Раши. — Я думал, у тебя, как минимум, трёхэтажный дом в центре Токио, где постоянно живут только домработницы. В твоим-то кошельком.

Уже позднее утро, и Раши только вышел из душа. Проспал он, кажется, не меньше, чем они летели — зато в удобной постели. Волосы он резко лохматит полотенцем, так что они тяжело разлетаются в разные стороны. Раши косится на пачку сигарет на тумбочке, но отворачивается — в номере курить нельзя. 

— Как-то не купил, — улыбается Рюске. — Во время учёбы жил в общежитии, потом — на орбите. Как вернулся… проживание мне оплачивали работодатели, я часто ездил в командировки. В свободное время я просто снимал номера и спал там.

— Так это все твои вещи? 

Рюске кивает — и правда, для жизни ему хватало одного вместительного чемодана. Пальто и куртка, пара-тройка рубашек, столько же брюк, носки и бельё, две пары ботинок, ноутбук и всякая мелочь. Все вещи легко заменить при необходимости. Например, если кого-то случайно стошнит. Раши подходит к раскрытому в углу чемодану и оглядывает аккуратное содержимое. Удивление быстро отходит — он ведь и сам давно справляется с одним телефоном в кармане. 

— Странный ты, — озвучивает Раши остатки мыслей и падает на свою кровать. — Значит, сразу к бабуле?

Рюске в голову приходит глупая шутка, что к бабуле он пока не хочет. А вот к ней домой…

— Не хочешь погулять по Токио? Как раз сакура зацвела.

— Так народу ж везде до пизды.

Раши берёт телефон и быстро тычет в экран. Ответить Рюске нечего. Не будет же он заставлять. Хоть и жаль, что Раши упустит такую возможность.

— Ладно, пошли. Погуляем хоть, — он отбрасывает телефон и рывком поднимается одеваться. — Только подальше от центра.

Но до прогулки Рюске хочет сделать ещё кое-что. Он не спеша достаёт из чемодана небольшую коробку в подарочной обёртке пастельных цветов и подходит к полуодетому Раши. Тот сразу понимает свою участь. Но не принимает.

— Ты опять?

— Это тебе на день рождения. Я не смог приехать в январе, поэтому дарю только сейчас. Если не нужно, можешь выбросить.

Раши хмурится. Долго смотрит на Рюске, потом быстрыми движениями рвёт упаковку, кажется, в надежде, что там настольная лампа или пачка конфет. Но достаёт профессиональную камеру. С огромным объективом. Рюске видит, как физически сложно Раши сдерживать поток ругательств.

— Я не могу с тобой уже. Зачем? 

— На самом деле, — Рюске берёт в лёгкие побольше воздуха, наконец решаясь признаться, — с тех пор как вернулся с орбиты, я не находил себе места. Видишь, даже от дома отказался. Как будто я всё ещё в космосе. Но ты напомнил мне о том, как сильно я люблю Землю. Как скучал по ней, когда был на орбите — хотя никому не говорил. В этом только твоя заслуга, Раши. Спасибо.

Раши отводит взгляд и хмурится сильнее. Будто недоволен тем, что его так нагло обманывают. Но ругаться он не хочет. Только тяжело вздыхает, вертит в руке камеру и крепит к ней длинный ремешок.

— Чё меня-то благодарить. Тебе спасибо.

Позавтракав в отеле, они берут такси и едут в парк Коганэй. Стоит только выйти с парковки и обойти широкие стебли зелёных деревьев, как они легко замечают светло-розовую рощицу. Ещё не все цветки распустились, но уже отчаянно пытаются закрыть собой голубое небо. На земле, в тёмно-зелёной траве, кое-где разбросаны лепестки, и Раши будто случайно старается не наступать на них. Он ловко берёт камеру, поднимает солнечные очки на макушку и делает пару снимков — как с ней обходиться, он разобрался в такси. Сумок у них не было, так что пришлось Раши повесить камеру на шею прямо так, без чехла. 

— Что тут написано? — спрашивает он, ткнув камерой в знак с красными иероглифами. Рюске слегка улыбается. Приятно, когда есть интерес.

— Нельзя зажигать огонь.

Раши кивает и делает фото музея поблизости, похожего на храм. Не спросив, ловит Рюске на фоне сакуры. В этот раз даже не просит позировать.

— Рассказывай, куда ты ещё летал, кроме Штатов. 

От неожиданности воспоминания вылетают из головы. На самом деле Рюске не так уж и давно получил эту работу. Чаще всего его бросали по разным частям Японии.

— Как-то был в Китае. И в Аргентине. Но там только проездом. Одна моя коллега оттуда родом. Бывшая коллега.

— А я-то думал ты весь мир облетел. Как, знаешь, карты, где отмечаешь страны, куда катался. 

— Технически — облетел. Только я тогда не на Земле был.

Раши не спеша оглядывается и кивает на пустую лавку. Невольно вспоминается их прогулка по парку осенью. Тогда было холодно, и Раши надел его куртку. Нос у него покраснел почти под цвет глаз, и обветренные губы слегка подрагивали. А ещё — он постоянно шмыгал. Сейчас совсем тепло, Раши в прежней светло-розовой выцветшей толстовке даже не прячет руки в карманы.

— Ты говорил, что тоже знаешь японский, — вспоминает Рюске. Раши отстранённо кивает, раскинувшись на лавке.

— Могу, — он переходит на японский.

— Почему ты помнишь язык, хотя не разговаривал на нём? — Рюске тоже подхватывает на японском. Раши думает совсем немного и отвечает уверенно:

— Сначала со мной в приюте жил японский мальчик. Я один его понимал, приходилось всё переводить. Потом меня пару раз пробовали помещать в японские семьи, надеялись, что так я буду ближе к своей культуре, что-то типа того. Но мне что японцы, что американцы… Аниме ещё смотрел, музыку слушал. Чуть-чуть, но практика была.

— То есть ты недолго задерживался в приёмных семьях?

— Они хотели беловолосого милашку, а получали ночной кошмар. Никогда прилежностью не отличался.

Рюске снова не сдерживает улыбку. Мало того, что картина маленького пакостника Раши слишком уж милая. Ещё и нынешний он на японском звучит будто другой человек. Говорит медленнее, использует более нейтральные слова, совсем не матерится. Не зря говорят, что при изучении нового языка будто приобретаешь другую личность.

Они сидят молча, любуясь полупустым парком. Чуть дальше, на открытой полянке, вокруг хозяев бегает несколько пёсиков. Раши целится в них камерой пару раз и снова бросает её на колени. Рюске откидывается на спинку и любуется, как лёгкий ветер с трудом срывает с деревьев розовые лепестки. Как из храма медленно выходит пожилая пара. Слушает, как звонко лает ярко-рыжий сиба-ину от радости. Как Раши ногтем с облезшим чёрным лаком скребёт выступ на камере. Смотрит, как он почти не моргая наблюдает за пёсиками. Как легко подрагивают белые ресницы.

— Хочешь сфотаться? — вдруг говорит Раши, не сразу отвечая на взгляд.

— Давай вместе?

Раши кивает, не глядя включает камеру и направляет объектив на них. Наклонясь ближе, Рюске впервые чувствует от него не запах сигарет. Цветочный шампунь из отеля они делили на двоих. Раши делает знак мира, щёлкает раз и тут же смотрит результат. Не показав, он снова наводит на них камеру и делает ещё пару фото с тем же жестом. 

— Мы как тот мем с розовым и чёрным домами, — говорит он. Рюске сконфуженно улыбается, но не переспрашивает. Вероятно, и он наконец заметил, насколько они разные. И не только внутренне.

Они ещё долго сидят на лавочке, не чувствуя необходимости разговаривать. В окружении ветра, шума листьев, травы под ногами и людского смеха Рюске понимает — вот они настоящие земные ценности, по которым он ужасно скучал ещё год назад. Неужели нужно так мало, чтобы почувствовать спокойствие? Может, однажды оно перерастёт в счастье? 

Или это радость от возвращения домой, в родную страну? Сколько времени пройдёт, прежде чем он снова захочет сбежать? А главное — захочет ли Раши и дальше терпеть его непостоянство?

Почему-то мысли всё чаще останавливаются на нём.

***

Они гуляют по Токио ещё пару дней. Раши без конца щёлкает камерой, почти механически, как только видит что-то необычное. И то, что необычное для него, — периферия внимания Рюске. Тёмные переулки на плотных улицах. Ряды автоматов, светящихся в ночи. Кучи ровно сложенного мусора. Знаки с абстрактными рисунками. 

— Я заебал тебя? — спрашивает Раши, остановившись в очередной раз. Даже не подозревает, как сильно Рюске рад каждому фото. Кажется, желание оставить воспоминания о всяких мелочах — лучшее проявление интереса к жизни. 

Рюске и сам куда чаще смотрит по сторонам. Удивляется, что даже в Токио есть много мест, засаженных деревьями. Узнаёт, как много бывает красок для волос. Следит за тем, как меняются потоки людей в разное время дня. Замечает, когда Раши задумывается и грызёт облезших лак на ногтях. Как он пытается чаще говорить на японском. Как легко запоминает цены на продукты в разных магазинах.

— Как это читается? — тычет Раши в вывеску над головой.

— Дегустация.

— А это “бесплатно”, — усмехается он. — Я его сразу запомнил. Моё любимое слово.

Японские черты лица Раши были куда виднее в Америке, на фоне людей других рас. Здесь же, в Японии, он выделяется как иностранец. Мало бледной кожи, белых волос и тату на тыльной стороне ладони — глаза и развязная манера держаться, даже быстрый шаг на пару метров отбрасывают от него прохожих. Даже солнечные очки и длинные рукава не помогают.

Поэтому Рюске спешит говорить с кассирами и официантами. Или не поэтому. Всё-таки так он лишает Раши практики в японском. Малая жертва, чтобы удовлетворить желание Рюске держать его в поле зрения. Или страх потерять его. Будто если не смотреть, Раши тут же пропадёт. А может, сломается.

После двух насыщенных дней в Токио они решают наконец отправиться в Нагано, в дом бабушки. К поездке в поезде Раши предлагает подготовиться основательно: закупиться едой, взять книгу (те, из самолёта, он прочитал залпом), зарядить фотоаппарат. С книгой оказывается сложнее всего — в магазинчике у станции всё только на японском. Рюске думает, что мог бы почитать ему вслух, но боится помешать другим пассажирам. Так Раши и приходится смотреть на город, затем на леса и горы за окном целых полтора часа.

После пары часов возни с документами по наследству такси привозит их к дому из тёмного кирпича. На вывеске у старого каменного забора Раши видит свою фамилию каллиграфическим шрифтом. Заветренный металл он разглядывает несколько долгих минут, прежде чем сунуть ключ в замок. 

— Я даже не знаю, был тут или нет, — бесцветно говорит Раши, — а теперь я хозяин. Мы вообще с ней говорили? Так тупо.

Входная дверь поддаётся ещё легче, чем ворота. Замок совсем ослаб — нужно поменять первым делом, думает Рюске. Свет в прихожей зажигается не сразу. У порога всё ещё стоят две пары обуви — заношенные летние босоножки и почти новые кожаные сапоги. Над ними на вешалке пальто и куртка со старомодной шляпкой. Вещи, видимо, так никто и не трогал.

Раши наступает на пятки кед и ровно складывает их в пустой угол. Он пропускает две боковые двери и проходит в гостиную. За ним Рюске сразу замечает массивный тканевый диван с яркими потёртостями и деревянный столик из тёмного дерева. Раздевшись, он замечает, что всё это время Раши неотрывно смотрит на что-то в углу. 

— Родители, — кивает он на алтарь. 

В центре, над запёкшимися подставками для благовоний, стоят две фотографии. Отец Раши сдержанно улыбается, глядя прямо в камеру. Будто фото на удостоверение. Курносый нос, волосы, собранные в хвост, тёмная кожа. О Раши напоминает только улыбка. А на мать он похож куда больше. Выразительные глаза, светлые волосы (хоть и не совсем белые), прямой нос, слегка курносый, тот же овал лица. Только слишком много жизни в выражении.

Прошло больше пятнадцати лет с их смерти. Им было почти столько же, сколько и Рюске. На фото — ещё меньше. Алтарь стоит тут так давно.

— Нужно будет его убрать, — хмурится Раши, резко отвернувшись. Большими шагами он возвращается в коридор и заходит на кухню.

Рюске легко тянет за дверку алтаря — как и ожидалось, слышится скрип. Маленький телевизор предусмотрительно отсоединён от розетки. На открытых полках у массивного шкафа покоится слой пыли. В мутное окно Рюске видит небольшой дворик всего в несколько метров площадью. Кончается он соседским забором. Собственно, весь вид из окна ограничен чужим домом, стоящим так близко, что, будь у них обоих второй этаж, можно было бы построить мостик.

Зайдя во все комнаты, Раши будто теряется. И правда — как в гостях. Рюске ещё ходит по всем комнатам и проверяет технику, замки, краны, ящики. Как и ожидалось, ремонт нужен почти всего. 

— Я так и не спросил, — он осторожно подсаживается на диван к Раши, — ты уже решил, что будешь делать с домом?

Вместо ответа он скребёт ногтем обивку дивана. Рюске не заметил, когда он открыл окно. Какие-то птички поют наперебой, хотя деревьев рядом нет. Наверное, свили гнездо под крышей.

— Больше мне остаться негде. Не хочу назад. 

Рюске радуется такому ответу. Мысленно он уже отремонтировал полдома, наклеил новые обои и вычистил плесень из углов. Вот бы Раши ещё и помочь с ремонтом попросил.

— А у самого? Какие планы? 

— Если позволишь, думал провести с тобой весь отпуск. Потом поищу проект, куда затесаться.

— А жить где?

Что-то в его интонации напоминает о родительском доме.

— Сниму что-нибудь. Потом уеду.

— Странный ты. И нравится тебе так жить? — разочарованно выдыхает Раши, отвернувшись в окно. — Тут оставайся. Чтоб не прыгать с места на место.

Рюске бы рад. Всегда держать Раши под присмотром, всегда знать, как он себя чувствует. Всегда иметь возможность помочь. Стать для него настоящим другом, к которому в любой момент можно обратиться. 

Но так думать нельзя. И до кучи — невежливо. 

— Не хочу тебя стеснять…

— Начинается, — он перебивает его со вздохом и приподнимается, заглядывая в глаза. — Кому ещё меня стеснять? Так хоть не скучно будет. Да и у тебя будет место, куда можно вернуться.

Ведь у Раши и так, кроме него, никого нет. Тем более здесь. Не стоит бросать его одного. Всё же Рюске всегда было легко уболтать. Может, хоть раз это не приведёт к беде? 

— Хорошо.