Если поделить одну целую жизнь на акты, то получится очень короткий спектакль.
Рождение, падение, смерть. Ничего лишнего.
Родиться в праздник Великой Матери – сложно, но не возможно. Интересная завязка, интригующий сюжет представления главного героя.
Запеленованного в красочную мягкую ткань младенца выносят в ночи к костру и десятку людей, чтобы поднять того высоко над их головами – чтобы он увидел пока еще своими слепыми глазами аврору, пылающую в небе разноцветными полосами магнитного буйства.
И младенец, против своей воли, но по наитию - ощущает, “видит” своим нутром души тех, кто был до него, и души тех, кто будет после него.
Главный герой был избран пустынной землей, горами, редкими чистыми реками и самим небом - Какаваша.
Потерянное воспоминание, которого никогда не было – своё собственное, придуманное давным-давно, чтобы дать жизни какой-то смысл.
За воодушевляющим началом истории тотчас следует Падение - трагичный поворот сюжета, от которого у зрителя сожмётся сердце.
Три человека за раз, раздвинутые ноги, разорванная в клочья невинность, что будет тянуться кровавым шлейфом сквозь всю дальнейшую жизнь главного героя: Его закуют в золотые кандалы, пометят как элитную проститутку на все случаи жизни и вынудят голодать, чтобы стать еще краше, еще милее, еще тоньше – до такой степени, что переломить кость не составит труда.
Лучший экземпляр, уникальный в своем роде, перепродаваемый за миллионы кредитов – падение тела без падения духа.
Но зрителя не удивишь каким-то скупым насилием, будь то ребенок, подросток или взрослый, даже такой особенный, как Какаваша.
Падение духа – куда более интересная деталь, что придет много позже.
Избранный Великой Матерью меняет имя, избавляется от старого себя точно так же, как и избавляется от старых хозяев, чтобы обзавестись новыми – Деньгами и Удачей.
Бизнесмен, партнер, картежник – все ниже и ниже, пока не до самого конца.
Герой падает в глазах зрителя и разбивается, оправданный своей тяжелой судьбой: наносит вред всем, кто этого не заслуживает; совершает миллион ошибок из-за тщеславия и страха оказаться в проигрыше, а потом скоропостижно кончается.
В смерти нет никакой чести, потому что умирает Какаваша, как подзаборная шавка, оставляя за собой кислый привкус наебалова.
А в чем была суть избранности главного героя? Разве его путь должен был кончиться вот так? О чем эта история вообще?
Но занавес уже закрыт, все актеры ушли по домам, а бутафорская кровь липко оседает на том месте, где пал главный герой.
Авантюрин выдыхает – тяжело, шумно. Эта история больше не о нём.
Рацио деловито трет переносицу:
- И ты просто планируешь…ничего не делать?
Авантюрин зевает широко, переворачивается на другой бок, отвернувшись от эрудита, и накидывает на себя одеяло повыше, пока иссеченное тонкими бледными шрамами плечо не скрывается под ним. Постель пахнет отдушкой кондиционера и чуть-чуть Рацио – тот обнимал Авантюрина всю ночь напролет после их чудовищно выматывающего спектакля. Вторая половина кровати, впрочем, уже давно остыла, Веритас был ранней пташкой.
- Я же мертв, а значит больше никаких дел.
- А твое состояние?
Авантюрин всего на секунду ловит себя на мысли, что Рацио волнуется о собственном финансовом благополучии с помощью его, Авантюрина, задницы, но эта мысль кажется абсурднее некуда. Авантюрин знает наверняка, что доктор скорее беспокоится только о том, чтобы Авантюрин не остался с<i> голой</i> задницей, и это заставляло улыбаться куда-то в подушку, жалея о том, что они так и не занялись сексом вчера ночью, когда ввалились в эту квартиру вымотанные и потрепанные.
Всё, на что их хватило в тот вечер – долгие хаотичные поцелуи с привкусом облегчения.
- Я вывел большую часть через подставные счета и посредников уже давным-давно.
Теперь он мог делать, что угодно.
Наконец-то он был свободен.
Свобода пахла как Веритас Рацио – неопределенная переменная, что сменила курс движения главного героя. Переменная сладкого аромата непонятной структуры, от которого внизу живота Авантюрина сводило судорогой неуёмного желания, и он готов был поклясться, что никогда не испытывал еще ничего подобного.
Доверие, построенное на запахе феромонов. Ужасное чувство.
Смотреть на Рацио, как на потенциальный генетический материал было почти оскорбительно даже для самого Авантюрина тоже, если бы с самой первой встречи все его чувства не обострились, как у сумасшедшего.
Как только Авантюрин увидел того, с кем нужно было заключить договор о сотрудничестве, а именно хмуромого, высокомерного и по виду ханжу, нос Авантюрина уже знал, что он смотрит на выигрыш в генетическую лотерею.
Где-то горчит совсем чуть-чуть, и характер как у осла, но если бы в другой жизни…совсем на секунду представить, каково это было бы?
И вот, другая жизнь настала как-то само собой. И осёл оказался даже не ослом вовсе, а породистым жеребцом с черной гривой, что отдавала королевской синевой.
Их первый раз был спонтанным, настолько, насколько это возможно, но Авантюрин не жалел об этом опыте ни секунды.
Рацио зажал его на диванчике в баре Галлахера, к которому все равно хотелось возвращаться, как к старому другу – даже если тот был простой сторожевой собакой. Очень верной сторожевой собакой, между прочим, но верной не хозяевам, а своим собственным принципам.
Рацио, кажется, просто уже не выдерживал напряжения, поэтому их первый с Авантюрином настоящий поцелуй был слишком жадным. Темный угол с диванчиком тотчас сменился подсобкой, и Галлахер прикрыл за ними обоими дверь, ворча для вида, пока они стаскивали друг с друга одежду.
Между ног Авантюрина текло не по инерции связующих, а буквально и искренне - будто что-то перещелкивало, отбрасывая все лишнее и запуская неведомое. Он никогда в своей жизни не испытывал такого сильного желания к кому-либо когда-либо, потому что все прочее казалось самопринуждением.
Член Рацио, прижавшийся сначала к низу живота, а потом к промежности пульсировал и подергивался, налитый кровью и достаточно толстый для того, чтобы Авантюрин на секунду засомневался в том, что хотел его в себе прямо сейчас.
Влажный чавкающий звук сопроводил плавное движение, когда Рацио провел головкой между половых губ, размазывая соки и собственный предэякулят сверху вниз и снизу вверх, пятная светлые густые волосы на лобке Авантюрина.
Выражение лица Рацио было слишком сосредоточенным и немного хмурым, будто бы он боролся с самим собой, потупив взгляд на уровень чужой груди, теряясь толи в ощущениях, толи в чувствах.
Авантюрин очень надеялся, что таки в чувствах, но не в тех чувствах, которые возникают, когда в момент близости обнаруживаешь, что у партнера нет члена, который ты там ожидал увидеть.
Возможно, прошла целая вечность, прежде чем таки чувства Рацио были озвучены хриплым, низким голосом:
- Презерватив. Я не взял презерватив.
Это звучало так невинно, что Авантюрину захотелось рассмеяться, и он издал краткий смешок, приподнимая бровь:
- Зачем? Я регулярно проверяюсь.
Это было не совсем правдой, если учитывать, что Авантюрин не трахался уже довольно давно, слишком увлеченный игрой в иерархию в КММ и слишком уставший от самоистязания каждый раз, когда секс таки случался по его собственной воле. Быть немного в контроле всегда и обязательно – и доверие то тонкое, где-то на грани. Едва ли Веритас Рацио посредственно относился к вопросам своего собственного генитального здоровья, точно так же, как и к вопросам прокачки мышц - Авантюрину не приходилось сомневаться.
Чужое недоверие, если это было оно, конечно же, впрочем, немного обижало.
Рацио мотнул головой отрицательно и выдохнул тяжело, такой настоящий, и такой страстный, чего не ожидаешь с виду у преисполнившегося в объективизме доктора - он дергал бедрами невольно, терся о манящую горячую вульву, утыкаясь под основание крупного клитора, и дыхание Авантюрина неизбежно сбивалось еще больше.
- Забеременеть ты, значит, не боишься? Или органы только…внешние?
О, теперь они перешли к интересным вопросам.
Предэякулята было столько, что он блядскими вязкими каплями оседал между складками каждый раз, как Рацио дергал бедрами, растирая на Авантюрине свой яркий, необычный запах крайне фертильного, половозрелого самца.
Авантюрину самому должно быть тошно от себя в ворохе этих мыслей, но все, что он чувствует – это желание и доверие, которым не было никаких сомнений. Обсуждать весь аспект репродуктивной функции авгина было бы не по плану, к тому же это была бы долгая история о верованиях его клана, или о том, что Великая Мать дарует возможность рождения новой жизни мужчинам в том числе, хоть и довольно редко, а еще о том, что способность определять максимально подходящего партнера по запаху – это то, что происходило с Авантюрином впервые за всю его жизнь.
Вместо этого он решает ответить только на один из двух вопросов:
- Не боюсь. К тому же, много кто пытался. У многих это фетиш.
Рацио хмурится еще больше и всхрапывает очень характерно, как будто ему дали пощечину.
Чужая ярость непонятна, или нехарактерна, Авантюрину сложно делать выводы, когда все его существо кричит только лишь о том, что хочет близости немедленно. Спонтанные объятия, не страстной хваткой по бедрам, а полноценный акт защиты, да такой крепкий, что у Авантюрина трещат ребра - застают его врасплох.
Он хватается за мускулистые плечи эрудита и вздрагивает, как будто теперь ему дали пощечину, очень даже отрезвляющую.
- Ты чего…?
Рацио дышит ему куда-то в шею и на уровень уха, поэтому его шепот это практически крик:
- Я не собираюсь пытаться.
Авантюрин моргает, долго, недоуменно, ему отчего-то хочется Рацио тотчас оттолкнуть, как будто бы его запах потерял всякое значение, но напротив - стал только слаще.
Это пугает.
Растеряно, Авантюрин бормочет:
- Я знаю. – Повисшая тишина без ответа, замкнутая в этих невероятно сильных и горячих объятиях, заставляет его добавить пару слов, - Ты не такой.
Как будто бы пытается вернуть себе и другому возможность чувствовать всей сущностью, а не только лишь блеклой частью.
И это оказывается все равно, что нажать на спусковой крючок.
Первое движение оказывается не тем, что Авантюрин ожидает – он скулит протяжно, слишком растянутый в эту секунду, а ведь Рацио даже не вошёл больше, чем на головку. Вход натянулся, как тетива, только стрела идет не наружу, а внутрь – твердая, как гранит и от того не совсем комфортная.
Сказывается толи то, что Авантюрин давно не занимался сексом, толи то, что в его жизни еще никогда не было члена с такой парадоксально каменной эрекцией.
- Тебе не больно? Все хорошо? – Рацио смотрит в глаза, шепчет яростно-нежно и вопреки своим словам вжимается бедрами так сильно, что припечатывает Авантюрина к стене. В лопатки и позвоночник впивается какая-то полка с картонными коробками, а задница - в деревянные панели. Авантюрина изгибает всего, как куклу, и он издает еще более скулящий звук на выдохе, цепляясь пальцами за чужие плечи.
Веритас тотчас отступает, смещает его влево и на себя, прихватывая за бедра крепче, и вталкивается до основания, сжав зубы.
В стоячем положении Авантюрина еще не трахали – на счет этого можно сделать заметку, ведь он даже не знал, что это возможно.
А дальше, как в тумане – куча эмоций и чувств и ни одного светлого фрагмента, только всполохи о том, как Веритас Рацио расцеловывает губы и лицо, лижет по носу, как животное и вся эта ласка меркнет на фоне того, что творят его ловкие пальцы на клиторе в такт яростным толчкам внутри.
Конечно же, он не кончил внутрь, только запачкал лобок, распухшие половые губы и контуры входа – запятнал, но не полностью, не как собственность.
И Авантюрин впервые в жизни, он слишком многое ощущал с Веритасом Рацио впервые в жизни – скорее был этим разочарован.
Второй их раз был менее спонтанным, как и третий и четвертый, и пятый тоже, и Рацио больше ни разу не упоминал о том, что ему следовало бы надеть презерватив. Как будто этот засранец чуял что-то тоже – первобытное, необузданное, неминуемое. Или может быть просто понравилось натягивать тугое, горячее, влажное и всегда готовое для него нутро без всяких преград, делая опыт для них обоих приятнее и ближе.
И все завертелось, даже слишком рьяно.
Они то трахались, как кролики, то занимались любовью как супруги – и было совсем уже не разобрать, где есть что и где есть кто. Окситоцин, эндорфины, феромоны – гордыня и слабость, всё стало частью них самих, как единого целого.
А потом план, проблемы, решения, и, в конце концов – покой.
После первых трёх недель смерти главного героя в спектакле на публику, мандраж осознания, что можно просто валяться в кровати днями наполет, есть, спать и обниматься с Рацио – прошёл. Сидеть дома на постоянной основе всё-таки оказалось слишком скучно.
Пришлось изменить всё по мере возможности: Одежду, очки, манеру поведения - вернуть к первоначальным настройкам, чтобы получилось что-то между Авантюрином и Какавашей. Стоило бы выбрать себе другое имя, но Авантюрин был бы идиотом, если бы не назвал свою итоговую затею с фиктивной смертью не авантюрной.
Авантюрин 2.0 – просто уже никакой не камень, а производное от синонима “рисковый”.
И этот незнакомец в мешковатой одежде темных цветов, с отросшими волосами, скрывающий свою шею под высоким воротником, а глаза за черными диоптриями, любил всего две вещи: своего Возлюбленного и наводить легкую суету вокруг.
За пару вечеров, вальяжно прогуливаясь по улочкам пока еще не совсем известного своему образу города, Авантюрин умудрился обзавестись ненавязчивыми дружескими связями с владельцем одного бара, одного ночного клуба и одной лавки с экзотическими тварями со всех концов Видимой Вселенной. Пара стаканов сладкого алкоголя в одном месте, один танец с компанией цветастых девушек в другом, а в лавке престранный разговор о ядах и философии их потребления, прежде чем Авантюрину удалось выменять у чудаковатого хозяина настоящую бумажную книгу на одну из своих старых драгоценных побрякушек.
Авантюрин вернулся домой даже слишком поздно и прошмыгнул в квартиру настолько тихо, насколько мог, небрежно скинув обувь у двери. Рацио, опрометчиво ни разу не присутствующий при его прогулках, ждал посреди гостиной, хмурый, как никогда – возвышался своей мускулистой фигурой, словно исполин и напоминал ментора в глубоком древнегреческом смысле этого слова.
Холодное недовольство наставника во всей своей красе.
- Ты поздно. – Тон отчитывающий, ровный, и если бы у Авантюрина были бы большие собачьи уши, он бы их тотчас опустил, как провинившийся щенок.
Но вместо больших собачьих ушей у него имелось саркастичное чувство юмора:
- А ты сейчас скукожишься в сверхновую, судя по всему.
- Я очень близок к этому.
Авантюрин хмыкает с улыбкой.
Рацио всегда был таким, когда злился внутри их отношений – грозный и большой, но сколько бы он не старался, напугать Авантюрина все никак не получалось, даже сама мысль казалась абсурдной.
Большая угрюмая сова, что распушает перья для устрашения, в которые можно зарыться, как в большое одеяло.
Авантюрин стягивает очки с глаз, делает шаги навстречу, прежде чем уткнуться носом в верхнюю часть груди возлюбленного, прямо над его скрещенными руками, имитируя то, что можно счесть за покаяние в грехах.
- Я напортачил?
- Ты шумишь, привлекаешь внимание.
В этом городе у Гильдии Эрудитов много ушей и много глаз, и нет ничего удивительного в том, что Рацио знает, что что-то происходит еще до того, как Авантюрин завершает действие.
Рацио пахнет собой, а еще нотками гранита и мела – должно быть, сегодня большую часть дня он был в университете и закатывал свои красивые глаза к потолку так часто, что это грозило косоглазием. Авантюрин вдыхает запах постоянства, комфорта и напускной грозности, а потом ловко вытаскивает из большого кармана толстовки безымянный томик в темно-бордовой обложке, который чудно оттенит цвет чужих глаз.
То, как тело Рацио тотчас реагирует, двигается, расслабляется, заинтересованное в показанном предмете, каждый раз наполняет Авантюрина абсолютной нежностью.
Доктор Веритас Рацио – потрясающе увлеченный человек и это то, что Авантюрин в нем любит больше, чем его запах, его голос или его тело.
- Ты где её достал? – Рацио тянется за книгой, и Авантюрин тотчас ловко отстраняется, отклоняясь назад с хитрющей улыбкой.
- Я пошумел.
Рацио прищуривается, силится сказать что-то еще, определенно возмущенное, но только чихает громко, шмыгая носом.
- Оу? – Авантюрин отдает ему книгу, освобождая руки только лишь для того, чтобы взять лицо Рацио в ладони, мягко поглаживая его щеки большими пальцами. – Ты простыл?
- Нет. – Грозное фырчание мешается со шмыганием большого носа, который так и хочется поцеловать, приподнявшись на носках. – Немного.
Шуршит бумажная книга с пожелтевшими от старости страницами.
- Яды? Интересно.
Сложно представить, чтобы такие моменты хоть раз закончились настоящей ссорой.
На следующее утро, когда Рацио окончательно слёг с простудой, он протянул Авантюрину пропуск в Гильдию Эрудитов так, будто бы это было завещание.
Авантюрин долго смотрел на пластиковую карточку темно-синего цвета без обозначений, дат и чего бы то ни было еще:
- Ты издеваешься?
Рацио все равно, что под крылом его своим прятал, как птенца, что медленно менял свой пушок на полноценное оперение, новое, далеко не такое красочное, как раньше.
Только вот эрудит из Авантюрина был примерно такого же качества, как и балерина.
Рацио кашляет надрывно в кулак несколько секунд и хрипит своим осевшим голосом:
- Это на всякий случай, если тебе будет грозить опасность, а меня не будет рядом.
Когда болеешь – чешутся зубы. Неприятное, странное чувство, как будто вся кровь к деснам приливает из-за опухших носовых пазух и хочется скалиться, как звереныш – что-то делать, что-то решать, кого-то защищать. Авантюрин плечами передергивает, чувствуя, что простуда подбирается и к нему тоже и неизвестно еще кто кого первым заразил в этой истории. Он кладет карточку на прикроватную тумбочку и ложится на Рацио сверху всем телом, опуская свою тяжесть на его грудь, а губы – на его лоб.
Горячий, как раскаленный камень, весь горячий, целиком.
- Ну вот, ты точно сейчас скукожишься в сверхновую, а я вместе с тобой. Никак иначе.
Это было обещание.