День выдался пасмурный, но не холодный. Едучи в паланкине, с Кенсу, гадал Сокджин, что же за вести ванджа сообщить ему хочет, сам на дорогу посматривал в окошко - в отличие от благородных омег, мог он лицо показать, и сам на людей спокойно смотреть. Зная, что мечтает господин хоть на миг альфу сердца своего увидеть, Кенсу грустно улыбался - в этот час генерал уж, поди, в присутствии находится, работой занят. Знал слуга и то, что вчера очень ждал Сокджин прихода любимого альфы, но... Не сильно надежду питал. Разумеется, все о том разговоре у жасминовых кустов поведал слуге кисен, и понимал Кенсу печаль господина отлично: избегает альфа видеться, не хочет неловкости.
За мыслями этими и беседами не заметили, как дворца достигли. Спешившись, Кенсу убедился, что аккуратно на господине сидит ханбок, нигде не помялся, и двинулись по тропинке. Словно чувствуя нетерпение ванджа, сам кисен поторапливался, да и ветер поднялся, чувствовалось, дождь может начаться. Подойдя к дворцу, где жил ванджа, кисен попросил стражу сообщить о себе, и уже через три минуты сам Чимин выскочил на террасу.
- Зайди ко мне, друг мой! - сияя, взял он гостя за руку. - Дождь чувствуется, посидим в моих покоях, как раз чай принесли!
Казался он возбуждённым и счастливым, и Сокджин, еще более нетерпеливо, поспешил за ванджа в его покои. И верно: едва уселись, как дождь зарядил, по стенам и крыше стуча, враз холоднее стало за окнами, но в покоях ванджа тепло, натоплен пол, и чай душистый в чайнике, хорошо согревает.
Устроившись у дверей возле Тэмина, Кенсу достал из рукава вышивку - готовил он подарочек для одного стражника в чайном доме, платок с красивым узором. Тэмин лукаво на него покосился, но ничего не сказал, так как и сам имел интерес среди дворцовой стражи. Так как его господин принимал гостя, самому ему нельзя было ни на что отвлечься. Оба слуги, хоть один и был занят, прислушивались к разговору господ, Тэмин предвкушал реакцию Сокджина, да и Кенсу тоже, те двое - изводились нетерпением.
Чимин не был бы Чимин, если бы вывалил новости свои на друга прямо с порога, хотя и подмывало его сделать это нетерпение. Наслаждаясь тем, как ожидает Сокджин вестей, коварный ванджа не приступил к теме, пока всех сплетен дворца не обсудил, чаем гостя не напоил, по погоде прошёлся даже и выполоскал косточки старшего братца, который, от чайного дома отлученный, ходит волком по дворцовому комплексу и на всех огрызается. Сокджин, задумку друга разгадав, улыбался, покорно чай пил, ел печенья, обсуждал сплетни. И вот, завел ванджа разговор о Хосоке снова.
- Кажется, - делая губы бантиком, бурчал он довольно, - скоро братцу всё-таки омежиться придется, так как из дворца папенькина слух принес мой Тэмин, что один из портретов вызвал благосклонность. Я, конечно, тут же побежал посмотреть, но папенька сказал, что сначала отцу покажет и все расскажет, а затем и мне. Конечно, я обиделся, но совсем немножко!
- Совсем немножко? - удивился Сокджин искренне, так как обычно Чимин не любил, чтобы в чем-то быть обделённым.
- Конечно! Все равно отец может и отказать, соображения государственной важности, ты же знаешь.. да, - сладко потянулся ванджа, лукаво на друга поглядывая, - не всем повезло быть ванджа и любимым сыночком Вана, чтобы за того, да кого сердцу любо, замуж идти...
Не договорил - в слезы радости ударился, голос сорвался. Услыхав такое, Сокджин вытаращил глаза, ахнул, вскрикнули оба и кинулись друг другу в объятия. Кенсу даже вышивку уронил, перевел взгляд на Тэмина - тот с гордостью улыбнулся, и Кенсу ему на шею бросился с объятиями, так как и ему эта новость была приятной. Кисен же прижал принца к груди, с трудом слезы держа, гладил его спину, голову бережно, целовал лоб и виски.
- Драгоценный мой друг, ваше высочество, это как же так сладилось, это как же решилось?! Чудесный, чудесный день с приятной вестью, лучше которой и не выдумать! А ведь только был Чонгук, ни слова не сказал мне!
- Сегодня утром только решение принято было, не взыщи, я и сам не знал, что отец думает! - держа его за руки, покивал Чимин. - Только я пробудился, как явился отец ко мне, сам, по волосам погладил, про молодого господина Мина разговор завел, велел не таиться, все как есть про чувства сказать, и я набрался мужества, а он... ах, душа моя, как счастлив твой ванджа! Отец сказал, генерал сам пришел к нему две недели назад, просил моей руки для сына, что молодой господин мужества набрался к нему подойти и просить такой чести, а все ведь ты, твое участие...
- Да полно! Все вы и любовь к вам, - уже не держал слез Сокджин, смеясь. - Боги, какая же приятная новость, ошеломительная! Понимаю, почему молчал молодой господин, а как же, верно, волновался, сложится или нет?... наверное, теперь уж сообщают решение генералу! Или самому молодому господину передадут, и как он остаток дня служить станет?! - они расхохотались.
- Скажи, что будешь на свадьбе! - гладя его плечи и руки, сказал ванджа. - Скажи, что споешь мне! Твои песни хочу слышать, тебя в толпе гостей видеть, чтобы ты увидел меня в свадебном красном ханбоке, меня и мужа моего!
- Обязательно спою, и станцую, и подарок вам привезу, и буду плакать я, так как папе вашему негоже, а я буду, а мне все равно, - поцеловал его лоб Сокджин. - Счастливым меня вестью сделали, ваше высочество... Мы с Кенсу от души вас поздравляем!
- Счастья и долгих лет в любви вам, ваше высочество, - произнес слуга, державший руки Тэмина в своих, чтобы совсем не растрогаться.
- Спасибо, Кенсу, - рассмеялся Чимин. - Отец обещает мне дворец другой дать, под семью, чин дадут Чонгуку в военном ведомстве, отец сказал - не думал, что ты мне первых внуков подаришь, но все к тому идёт, и рад, он рад, Сокджин, что моих детей понянчит...
- Такой молодой ещё Ван, а уже дедушкой станет, как не радоваться?
- Сказал, прекрасный юноша из достойной семьи, и если я ещё и люблю его, то ему, как отцу, и желать большего - преступно...
Долго обсуждали омеги предстоявшее, снова и снова то в плач ударялись, то в смех, слуги с ними вместе, и только к обеду опомнились, что кисен нужно ехать домой, готовиться к вечеру. Попрощавшись тепло, обняв принца крепко, вышел Сокджин на крыльцо со своим Кенсу. Дождь ещё шел, крепко шел, уверенно, прохладу осени и сырость ее разгоняя по ещё деревьям, тем, что ещё в листве, и тем, что уже голы, влажнил землю газонов, теснил камни дорожек. Обувшись, пошли омеги к парадным воротам дворцового комплекса, сжавшись под одним зонтом, оба радостными вестями согретые, обсуждали вполголоса случившееся, за ними стража чайного дома поспевала, под шляпами сурово хмурясь, так как дождь докучал им, стуча по тулье.
Вода шелестела вокруг омег, давая им некоторую приватность, а так же несколько застила вид впереди, размывая очертания строений и людей, быстро перебегавших от здания к зданию. Однако, зоркий взгляд Кенсу даже сквозь ливень рассмотрел, что одна из фигур в синем движется не мимо, а прямо на них, неуклонно приближаясь. Стража, так же заметившая это, обежала омег, заставив тех остановиться, и палки на поясом за рукояти сжали.
- Прочь пошли! Я наследный принц! - услышал из-за спины стражника Сокджин голос Хосока.
- Это его высочество, оставьте, - мягко приказал он.
- Его высочеству не велено приближаться к вам, - возразил один из стражников.
- А вы рядом будете, Чонин, и все в порядке, - улыбнулся стражнику Сокджин, и стража покорно отступила.
- Что происходит, что какая-то стража смеет мне препятствия чинить? - огрызнулся Хосок.
Он был в шляпе, но весь мокрый, по смуглому лицу текла вода, красивые светло-карие глаза полыхали злобой.
- Что?! - крикнул он, стоя в пяти шагах от омеги, на стражу косясь. - К братцу ходил, радовался, что тот за генеральского сынка идёт?
- Конечно, радовался, господин, - борясь со страхом, склонил голову кисен. - Как не радоваться?
- А я тебя ещё сильнее порадую! - кивнув, улыбнулся Хосок. Только улыбка его не была ни радостной, ни теплой. Кенсу выступил впереди господина, спиной своей его закрывая. И смешно, и трогательно было смотреть, как маленький слуга своего рослого кисен защищает. - Уйми собачонку своего, теперь могу я и потерпеть, тебя не трогать, - презрительно скривился принц. - Отец дал добро на мой брак! В декабре, когда будут улажены все формальности, проведут церемонию! Знаешь, что это значит?!
Сокджин молчал и смотрел в его глаза, дрожа все сильнее.
- Это значит, что ты будешь мой! - торжествующе проорал Хосок, - мой, до последней капли твоей крови! Отец дал нерушимое слово, и сейчас подтвердил, что едва я стану мужним и супруг мой зачнет ребенка, а я сделаю все для этого возможное, как смогу забрать тебя в гарем! И сразу, едва брачный договор жених подпишет, я смогу снова посещать тебя в чайном доме! Вот так!
Кенсу выпростал руки назад, чтобы поддержать господина, что едва на ногах держался, тот положил руку на плечо слуги и сдержанно улыбнулся.
- Поздравляю ваше высочество с будущим бракосочетанием. Кажется, планировалось оно на будущий год, однако, уже в этом вы счастливым супругом станете, во благо ванской семьи и государства.
- Петь на моей свадьбе тебе прикажу, и танцевать, чтобы все знали, что этот омега мне принадлежит, и завидовали, - кивнул Хосок, - а что до того, что раньше свадьбу проводим, то генерала Мина подспорье. Не хотел я торопиться, сам знаешь, но он убедил отца, что так будет лучше, чтобы ревность мою к тебе унять! Вот не думал, что этот сухарь - и так мне удружит! Лучшего мнения о нем стал я! Впору мне было сразу к нему за советом обратиться, - расхохотался Хосок, и подошёл к Омеге. - Скоро мой будешь. При мысли, что другие альфы тебя видят, слышат, касаться могут, во мне огонь бурлит. К себе заберу, по всем законам, своим навеки сделаю... отец сказал, родишь мне детей, я буду их больше наследников любить, обещаю, душа моя, только будь ко мне ласков, слышишь?!
Сжав на мгновение подбородок дрожащего, как осиновый лист на ветру омеги, Хосок развернулся и побежал прочь.
Долго... долго плакал кисен, лёжа на коленях Хичоля. Как домой добрались, не помнил он. Кенсу держал его руки, прижавшись к ним лбом, и тоже горевал, молчала и стража, зная прекрасно, какая судьба на голову кисен обрушилась. Едва в чайном доме оказавшись, побежал Сокджин к Хичолю и упал ему на грудь. Не сказал омега любимому другу лишь о том, что все это было генерала задумкой.
К чему? И без того кисен знал, что генерал его чурается, после тех слов, что подслушаны были, избегает. Верно, думал Сокджин, из-за него не ходит в чайный дом, и вот что выдумал, чтобы путь освободить себе. И хоть сказал кисен, что принца не любит, но какое генералу дело?... и как можно его винить? Сокджин не находил в себе сил для этого. Он лишь поведал Хичолю свою судьбу и прижался к его ногам, чтобы хоть немного покоя найти. Чувствовал, как гладят его по волосам и спине дорогие руки, Хичоль молчал, думал кисен, что сочувствие в названном папе играет.
Но нет.
Хичоль злился. Злился страшно, хоть и бессильно, ибо что мог он, пусть даже и был любимым кисен Вана, что он мог поделать против такого решения?! Вот потому и кипела кровь в омеге, и не мог он смотреть в глаза своему любимому кисен, и Кенсу зареванного видеть было хуже порки!
Чем заслужил все это его ребенок, судьбой от родителей оторванный, законного места в жизни лишенный, всех с родом положенных привилегий?! Был ли Сокджин плохим человеком, подлым и злобным?! Никогда Хичоль от него зла не видел и не слышал!
Трудолюбив, любознателен, скромен, приветлив и верен друзьям, благодарный за добро к себе, таким он пришел в этот чайный дом некогда, таким и остался. У всех людей недостатки, но по ним ли так страдает Сокджин?! По каким грехам такие кары?!
Злился Хичоль на омежью судьбу, что от Альф целиком зависима, на Вана, что как флигель, куда ветер, туда и он поворачивает, на родителей Сокджина, которые его одного в этом мире покинули, и на себя, который ничего придумать не может! На принца злился, конечно, более всего.
- Что бы мне сейчас убеждать тебя сердце принцу открыть и приучить себя быть ему покорным, но ведь ты и так всегда был покорен ему! - прорычал Хичоль. - Моя вина, что нежным в душе ты вырос, моя вина, что не порол тебя, как другие делают - в науку, моя вина, что дал расцвести в душе твоей любви к генералу! Знаю я, почему ты принца так и не принял, и от этого теперь ты страдаешь! Сердце твое таково, что раз полюбило - так и будет любить, вот в чем моя вина, вот в чем твоя вина, дитя, - сокрушаясь, цедил Хичоль.
- Ни в чем вы не виноваты, папа, а только я один, - оторвавшись от колен его, уверенно возразил Сокджин. - Сам предавался мечтам о генерале, а надо было принца приручать, воспитывать. Отталкивал судьбу, вместо того чтоб взять ее в руки свои. То была ваша наука, а я ею принебрег из-за слабости. И вот как меня наказала судьба. Был слаб - судьба меня побила. Был глуп - до конца дней буду нести наказание. Моя вина, и ничья больше. Вы дали мне кров и любовь, которой не смел ждать я, заботились и учили жизни, терпели мои слабости, баловали, нежили.
Сокджин утер глаза.
- Любовь моя вон как обернулась. Моя вина, что места своего я не помнил, позволил не тому в душе расцвести. Генералу это не нужно, а мне - опасно.
Он выпрямился, в глаза Хичоля глядя.
- Деваться некуда. Кто совершил проступки, тот должен отвечать. Приму судьбу. Быть может, смогу умнее стать. Пора бы...
Хичоль молчал и слушал, постепенно сам успокаиваясь. Подумав о том, что все равно так это не оставит, завел он разговор о другом, узнал, что свадьба ванджа и молодого господина назначена на конец осени, выказал радость искренне, довольный так же, что от приятной темы и Сокджин повеселел, и это омеги обсуждали, а не горькое, и ушел кисен от папы названного в спокойствии, хоть и бледен.
Когда кисен ушел, Хичоль вздохнул и позвал своего верного слугу.
- Ну вот что, Ытык. Завтра по утру мне лучший наряд приготовь и украшения. Во дворец поедем.
Ытык опасливо кивнул.
- Я ему покажу, как меня дурить, - прошипел Хичоль, сжав кулаки. - Я его опале подвергну своей... если мне не сделает, как надо, на глаза откажусь казаться, вот тогда и поглядим, кто тут Ван!