Церемониальный головной убор Чимину очень не понравился. Оказалось, что чертова заколка, что так дивно смотрелась на макушке у других женихов-омег (выдавали замуж одного наложника отца, Чимин был гостем и любовался), на самом деле, тяжёлая, неудобная, клешнями вгрызается в волосы, если у вас не стог сена на голове вместо обычной шевелюры, и тянет голову, что не держать спину ровной становится невозможно.
- А теперь посмотри на мои тонкие редкие волосы и пойми, чего мне стоило проходить всю церемонию в этой штуковине, - мстительно улыбнулся папенька, за что Чимин на него затаил и пообещал себе, что о внуках первым отец узнает, а не он!
Тэмин умаялся. Хоть бросай все и уходи в бега из этого треклятого дворца, но кто иначе ванджу оденет?! Кто его капризы и нытье вытерпит, как не Тэмин?!
Судите сами: нижнее платье с шароварами - Чимину тесно, потому что чуть-чуть поправился, поясок туго стянут. Перешить маленько. Тэмина работа.
Верхнее красное с синим. Показалось, что цвета не к лицу, хотя это традиционный наряд, и ванджа знал об этом! Выслушать претензии. Тэмина работа.
Наплечники надеть, заколку эту вставить в них, чтобы фиксировать. Чимину ещё ровнее спину держать пришлось.
Чертова заколка на волосах, шпильки из золота, с каменьями, женихом-альфой дарены. Тяжёлые, заразы. По спине длинные церемониальные черные ленты с золотым рисунком и иероглифами идут, что делает заколку ещё тяжелее. Нытье заказывали?!
Волосы от ваксы жирнятся, а Чимин не любит такого.
На платье пояса разной ширины, проклятье с ними.
Впереди жених-омега вышитое полотно несёт, рукам в этих шелках тяжело и жарко, нос почесать нельзя.
Макияж слишком плотный.
Обувь - тесная, носки скомкались под ней.
Пить хочется.
Есть хочется.
Когда уже он омежится, молился Тэмин всем богам, что только могли его услышать. Радовало, что разбирать потом все это устройство на вандже будет господин Чонгук, Тэмин ему сочувствовал, но не сильно, в конце концов, из-за Чонгука такие мытарства терпел и ванджа, и его верный слуга, омежиться альфа вздумал, видите ли!
Слугам Чонгука, конечно, было много проще. Нижний ханбок сидит не туго, верхний - красивый и плотный, с нагрудником, шапка эта на голову, и все, никаких лент, никаких мучений! Даже лицо красить не надо! Хорошо, думал Тэмин, что люди один раз омежатся, поди слуги какие-то придумали, чтобы с господскими одеждами не страдать...
- Сокджин обещал мне танцевать, - говорил Чимин, идя со слугами к месту церемонии. - Я видел его наряд, диво как хорош! Чогори белый и красными цветами, ханбок нижний белый и рисунками, все такое лёгкое, красивое, и макияж будет изумительный. Для меня танец ставили, песни сочиняли...
- Любит вас кисен, - заметил кто-то из слуг с улыбкой.
- Скоро будет с вами жить во дворце, чаще станете видеться, - поддакнул другой.
Усмехнувшись, Чимин мрачно вздохнул, но быстро спохватился. В конце концов, не пристало в свадебный день грустить! Слишком долго он мечтал об этом дне!
Конечно, папенька ревел. Нет, внешне он был спокойный и сдержанно улыбался, но в глазах опасно блестело. Генерал Мин, этот сухарь, был спокойным и любезным, оделся красиво, парадно, Чимину понравилось - он живо представил, как Чонгук в будущем, разумеется, тоже став генералом, тоже так оденется и станет их сыночка омежить, а Чимин - рядом.
Разумеется, Чонгук будет уже степенный альфа, а Чимин вот таким же юным и прелестным останется.
Церемония, как водится, долгой была. Пока все песни пропели, слова произнесли, супругов чашей обнесли церемониального вина, в барабаны постучали, богов подарить молодым долгие лета в любви и радости попросили, и детей побольше, Чимин сидел смирно и про себя чёртовы ленты проклинал и заколку, чтоб ей...! Чонгук рядом сидел, бледный, кулаки на коленях держал, красивый до невозможности. Затем ему дозволили мужа за руку взять, и тут альфа покраснел, и по глазам его только слепой не увидел бы, как альфа счастлив свершившимся.
Затем поздравления принимали. Чимин знал, что Сокджина увидит только после выступления его, хотя в толпе друг точно стоял и церемонию смотрел. Хичоль подошёл поклониться от своего чайного дома, был он красив в ханбоке осенних цветов, что дивно к каштановым волосам его шли. С ним - двое из лучших кисен, пригожие, приветливые.
- Мы сегодня играем, - сказал один из них. - Сокджин будет петь и танцевать.
- С нетерпением ждём, - кивнул Ван, услышав это.
Чимин покосился на свекра, как отреагирует. Этот сухарь как смотрел спокойно, так спокойным и остался, и что за напасть?! Ну ладно, подумал ванджа, я тебя потом в оборот возьму, старый зануда! Считаю, что друг мой и лучше альфу найти мог, но раз уж тебе его сердце отдано, смирись, я от тебя не отстану!
Выступали первыми другие кисен и артисты дворцового ведомства церемоний. Кисен Хичоля играли изумительно, красотой лиц и изяществом игры все сердца пленили, Хичоль сидел важный, за его спиной примостился Кенсу. Поймав взгляд Тэмина, с улыбкой кивнул, друг ответил улыбкой.
Вот убежали кисен, и вышли в центр площадки другие, пятеро. Все статные, стройные, одетые в ханбоки дорогого шелка и газа. Четверо как листья осенние, один - как роза на снегу. Заиграли кисен, полилась музыка, стихли гости. Сладкий чарующий голос ласкал слух, прекрасный кисен грациозно и плавно вел свой танец, словно неспешные воды несла река. Солнце в тот день людей радовало теплом и светом, и яркие лучи его сверкали в шелковых нитях, коими ханбок ведущего кисен был расшит. Его голова не была убрана ничем, кроме одной заколки - алой розы у уха. Черные шелковые пряди оттеняли белоснежную кожу, алые губы манили прильнуть в поцелуе, очи как озеро ночью лунной блестели. Длинные белые руки взлетали в небо крыльями, вот выхватил кисен веер, расписанный осенним пейзажем, и, в танце, ближе к столу женихов приблизился.
Встретился взглядом с ванджа, и улыбнулся, ослепительно ярко, другу, и глазах его слезы радости сверкнули. Подняв маленький кулачок, скрытый в широком рукаве, прижал его к губам ванджа, безмерно счастливый. И танцем этим, и песней, и любовью своей, и другом, что этот день с ним разделил, и всей своей жизнью.
- Сокровищ казны не жаль за такую красоту, - заметил военный министр министру экономики.
- Ага, и репутации ванской семьи тоже, - ответил тот, желая сказать грубо, но не вышло. Не смог быть пошлым, когда все внимание души и тела его прикованы были к кисен.
Генерал Мин слышал их, хоть сидел ближе к вану, как его состоявшийся родственник. Губы альфы тронула улыбка, но не было в ней веселья. Невольно взор свой перевел он с кисен на наследного принца.
Горели глаза Хосока, торжеством и жадностью. Отвернулся от него генерал, посмотрел на кисен.
Стихла музыка. Замер омега. Мгновение - взорвалась площадь аплодисментами.
"Боги, пусть все для него образуется", подумал Юнги. Руки его крепко сжимали полы ханбока. "Боги, пусть будет он счастлив. Помогите ему на пути к этому, оберегите", попросил генерал, отчего-то стыдясь. Отчего-то очень собой недовольный.
Словно боги ему отвечали, что вовсе не их задача - сделать этого омегу счастливым.
***
После свадьбы молодые сразу поселились в дворцовом комплексе. Под деятельным и обстоятельным руководством ванджа, разумеется. Попутно с этим молодые люди посетили с визитами всех, кого положено посещать, обедали каждый день с ваном и супругом Вана, по утрам за завтраком выглядели оба сонными, но так как оба при этом были довольными и беспрестанно переглядывались, то отцы с улыбкой помалкивали, супруг Вана похихикивал в кулак и сам с собой радовался, что, наконец, у сына появился иной авторитет, чем кисен из чайного дома.
Откуда ж папе было знать, если ему никто не говорил, что Чимин был за первые две недели брака у Сокджина раз десять. И именно Сокджин подарил вандже бесподобной красоты ханбоки количеством три штуки, два для выгула в парадные дни, а третий был, образно говоря, больше домашний халатик, из тех, в которых только мужу показаться можно.
Само собой, Чонгук, как воспитанный приличным альфой молодой человек, серьезный воин и будущий великий чиновник, против такой вульгарности воспротивился. Ровно до той самой ночи, когда Чимин его надел, затем роптать перестал, воспылав к кисен ещё более крепкой, хоть и чисто братской, любовью.
Тэмин был наделён честью неслыханной: стирать этот халат самолично, да так, чтобы другие слуги не увидели, иначе точно папеньке донесут. Куда деваться от такой чести, Тэмину было решительно непонятно, но его любовь к Чимину, как обычно, все перевесила.
Но, конечно, Чонгук был для мужа авторитетом. Только под давлением его Чимин взялся за уроки нормально, стал меньше сладкого кушать и каждый вечер ждал терпеливо мужа со службы с ужином и ушами для новостей (и ртом со сплетнями). Вопреки страхам маленького ванджа, брачная жизнь как-то сразу сошлась у него, не было неловкости и первой брачной ночи, и последующего утра, и нравилось принцу, как супруг его серьезно разговаривает с ваном и прочими людьми, важно красивую спину держит, хоть сам ещё не шибко взрослый, и имеет почтение от старших.
Первый министр, что ни день, вану говорил, что не нахвалится военный министр на нового чиновника.
- Видать, боится и отца подвести, и мужа, и вас, конечно, потому что старательный очень, боится оплошать. Потом расслабится немного, но пока все хорошо. Военный министр говорит, кто бы мог подумать, что брак так хорошо на людей влияет, и намекает, что есть у него непутёвый сынок, а у Вана ведь ещё сыновья-омежки...
Тут Ван принимался хохотать, так как комплимент был ему по сердцу, и вспоминать, что Чимин-де всегда был такой хороший омега, что разумен да старателен, вот потому и Чонгук, не отстать старается. И первый министр кивал с улыбкой, вовсе не собираясь уточнять, что это Чонгук как раз всегда бы, весь в отца, старательный, а вот ванджа Чимин-то...
Сам Чонгук был тоже жизнью своей доволен. Он был трудолюбив и любознателен, учился легко, потому что с душой, любил активные занятия вроде тренировок или верховой езды, и Чимина к этому потихоньку приучал. Вдобавок, познав прелесть любви плотской с мужем, окончательно и бесповоротно полюбил его, как, кажется, сильнее и не можно было. Лёжа утром, пока не будят слуги, возле супруга, не мог юноша на прелесть свою насмотреться, так и хотелось целовать бесконечно и приятные слова городить. Кабы не служба, так бы целый день из постели не вылезали оба, сказал с улыбкой Сокджин, когда юноша с ним этим поделился.
- Меня сейчас, в самом деле, только то тревожит, что отец на границу поехал, - кивнул Чонгук на это. - Учения, плюс осмотр застав, знаешь, что на границе с Цинь никогда нельзя перебдеть. Будущим летом я с отцом поеду от военного министерства, если дослужусь до доверия, бдеть буду.
Чимин моментально сделал огромные глаза.
- На пару неделек, каждым днём по тебе скучая, - тут же произнес Чонгук, и ванджа подуспокоился.
Украдкой принц на друга смотрел. Знаемо было ему, как скучает Сокджин по генералу, хотя обычно очень редко виделись они, однако, теперь совсем альфа столицу покинул. Хотелось вандже мужу рассказать обо всем, но Сокджин запретил, и Чимин подчинился, так как не его эта тайна была, и друга сердце он уважал.
- Но, быть может, помог бы Чонгук, - сказал он только.
- Ничем не поможет, только волноваться станет. Ты скажешь, я ему друг, но одно дело просто дружить, через тебя и сами по себе, другое - такие просьбы высказывать, - отказался Сокджин. - Неловко может быть отказать Чонгуку, не хочу его в такие рамки ставить.
- Скучаешь ведь.
- Мое это дело. Моя вина. Он ничего и никогда не обещал мне. Мы даже ложа не делили. А что говорить нам некогда было приятно друг с другом... так то моя работа и его образованность.
- Все Хосок.
- Да, думаю, из-за того, что наследный принц на меня права заявил, генерала, как честного альфу и верного слугу ванской семьи и страны, и отдалило от меня, но, как видишь, его это и не трогает, и меня - не должно. Мои фантазии, за них он ответ не несёт, - сказал Сокджин.
- Хочу тебя счастливым видеть, - вздохнул Чимин. - Так, как ты это видишь, хоть и звучит химерой. Но ты можешь не беспокоиться: если ты не даёшь разрешение, Чонгуку ни о чем не скажу. И Тэмин никому не скажет, никогда, не бойся.
- Я знаю, что Тэмин только с Кенсу так дружит, чтобы все рассказывать, - улыбнулся кисен сидевшему у дверей слуге.
- Не извольте волноваться, я буду молчать, - поклонился тот с улыбкой.
Если бы только отъездом генерала мытарства Сокджина закруглялись, был бы он, в самом деле, счастливым! Ведь, вправду, не на что было ему по жизни жаловаться: в чайном доме на первых ролях, всяк его наследником Хичоля видит, работает с душой, учеников вот готовить начал. Стариться начнет - отдаст первенство с радостью, сам вплотную хозяйственными делами займётся. Века идут, чайные дома стоят, нужны, стало быть, а значит, и Сокджину чем заняться будет. На доход не жалуется, копит на будущее, зная, что всегда деньги пригодятся.
Ну, и вдруг Кенсу омежить надо будет, от него, господина, должно быть большое приданое молодым.
Работать бы себе в радость, и гостям, Хичоль, Кенсу, ванджа - друзья любимые рядом, что бы ещё желать? Любви? Глупо для кисен. Все хорошо и так, все дивно.
Но наследный принц все карты путал омеге своей ревностью и настойчивостью. В горький час Сокджин ему на глаза попался, жадному и ревнивому. Знал омега, нет у принца ни любви, ни нежности к кому бы то ни было, кроме себя, душа его сухая, только себя Хосок любит. Сейчас песни поет, что, как станет кисен наложником, так на жизнь не пожалуется, но Сокджин четко понимает: едва переедет во дворец, как будет заперт, ревность Хосока только возрастёт, не удивится омега, если и беременного его бить станет этот альфа.
И в кого только такой?!
Жаль омеге будущего мужа принца. Наверняка, молва донесла юноше слухи о женихе, если не дурак, пусть морально готовится к такому браку, хорошо бы характер был крепкий, и сам он - мудрым оказался. Если же хрупкий цветочек, то и его погубит деспот.
В тот вечер, когда Хосоку сообщили день свадьбы, когда родителей жениха он принял, тогда же выпросил у отца снять запрет для себя на посещение чайного дома.
- По столице много таких, сходи в другие, - не глядя ему в глаза, сказал Ван.
Хосок его не слушал. Велел одеваться, быстрее вскочил на коня, за ним стража ехала. Привез альфа подарки с собой, украшения, шелк, сласти с дворцовой кухни, какие омега любил, и все сложил к ногам.
- У дверей стражу ставлю, - прочитав дозволение, ваном написанное, сказал Хичоль, холодно на принца глядя. - Пока мой он. Они бдеть станут, коли что - вышвырнем, не взыщи, ваше высочество!
Прошипев что-то ему вслед, Хосок задвинул двери. Видит альфа, мужается кисен, улыбка губы тянет, сам на поцелуи отвечает, объятиями нежит, а сам - дрожит, но альфе все равно. От радости, что видит омегу, и видит тело его никем более не тронутым, был принц нежным той ночью. Целуя уста, шейку, грудь омеги, шептал он:
- Отец сказал...могу я...прикажу Хичолю... теперь только я буду твой гость... эти недели...только меня принимать, только возле меня...а нет меня, и не выходи...береги себя... мне...
Сокджин запрокинув голову, кусая губы, дрожащими пальцами простыни сжимая. Он чувствовал, как жадно скользит по его телу взгляд принца, пока тот, разведя омеге ноги, берет его пылко. Открыв глаза, смотрел омега на крепкое стройное тело над собой, карие с золотом глаза принца заволокла пелена - зарычав, излился он в лоно кисен, крепко стиснув пальцами его ноги за щиколотках.
- Жаль, что каждый день приходить не могу, - устало шептал альфа, возле омеги дух переводя. - Соскучился страшно. Мне теперь многие семьи омег предлагают в гарем, узнав, что непременно женюсь уже в декабре, уже скоро, а я не могу...не могу, омега, видеть этих ластящихся лизоблюдов. Не люблю этого притворства с детства, когда все тебя любят, потому что ты - наследный принц.
Сокджин поднял взгляд и посмотрел ему в глаза. Хосок плакал злыми слезами.
- За то я тебя люблю. Ты меня не любишь, - проговорил альфа, погладив щеку омеги. - Не делаешь вид, что нравится тебе моя жестокость. Улыбаешься, но видно, как боишься и ненавидишь. Ты со мной честный. Я, вместе с тем, не жду, что ты ночью убьешь меня, потому что сердце твое не допустит такого. Твоя доброта и страх передо мной... жалеешь, что ли? И пусть. Зато это честно. Только не ври мне ни в чем, - закончил он говорить, сбивчиво, путанно.
Сокджин молчал. Да, думал он, мне жаль тебя. И не убью. Казнят страшной пыткой, но чем это хуже, чем быть твоим?! Лежу с тобой, а сам боюсь, что впадешь в гнев и придушишь. Не казни боюсь. Изверг, знаешь, что, в самом деле, не смогу убить тебя. Нет в моем сердце такой черствости, чтобы убить.
Ушел альфа утром, наплевав на то, что отец ругаться станет. Хичоль явился спустя минуты три, словно за дверьми караулил, посмотреть, все ли в порядке. Сокджин его с улыбкой встретил, был весь целый и здоровый, и названный папа с облегчением выдохнул.
- Простите Вана, - попросил Сокджин.
- Ему мое прощение не надо, сам видишь, - отрезал Хичоль, его волосы и плечи гладя. - Что сказал этот?
Сокджин передал.
- Изверг, - выдохнул старший омега. - Честное ему отношение подавай. Ты мог быть честным и без того, чтобы он мучил тебя! Пусть на людей не кивает! Лизоблюды, видите ли! Сам уже почти муж, а все как ребенок, обиды лелеет...
- Полно, - остановил его Сокджин. - Не плачьте, от этого только морщины, припухлости и голова заболит. Что-нибудь придумается.
- Доход теряю, сына теряю, сон теряю, а этот долговязый паразит сидит себе во дворце и законы пишет, - проворчал Хичоль, и они рассмеялись оба.