Ещё неделю спустя, когда, хоть календарно осень не закончилась, уже и снег выпал, и морозы грянули, стало ясно, что остыло и желание Хосока быть приятным с омегой. Напившись во время застолья с министрами, от них критики по своему докладу в совете наслушавшись, пришел наследный принц в неистовство и отпользовал омегу в покоях так, что утром тот не сумел с постели подняться. Хичоль молча смотрел вслед тяжело ступавшему альфа, от которого разило вином, как от последнего забулдыги, затем с лекарем осмотрел Сокджина и пошел поднять цены на услуги для его волей судьбы единственного гостя. Лекарь, как говорится, бесплатно не работает. Затем он проводил врачевателя с поклонами и, велев Кенсу о Сокджине заботиться, ушел пар выпустить (на занятия для молодых кисен посмотреть).
Кенсу сидел возле Сокджина, глядя в окно, сжав в кулаках полы ханбока, и злился. Кисен лежал в подушках и одеялах, так зафиксированный ими, чтобы синяки не тревожить, и слушал, как за стенами воет уже вполне зимний ветер.
- Я уже голову сломал, что нам делать с вами, мой господин, - произнес Кенсу, нарушив по своему почину молчание, зная, что господин не станет ругаться. - Как вас спасать от изверга.
- Кенсу, - прохрипел кисен.
- Разумеется, я вас не оставлю, и когда вас во дворец заберут, и там буду рядом. Это не обсуждается. Куда вы, туда и я.
- Кенсу, - снова сказал Сокджин.
- У вас там все в мясо и кровь...
Слуга сбился с суровой речи и глаза зажмурил, губы закусил.
- Кенсу, меня послушай.
Шумно засопев, перевел взгляд слуга на господина, хотя видеть его было больно.
- Да, мне больно, но, как ты помнишь, не впервой, - сказал Сокджин, сипло. - И через сутки я буду способен ходить и прочее.
- И что? Изверг опять явится.
- Явится. Но нас тут не будет.
Кенсу застыл, вытаращив и без того большие глаза. Сокджин усмехнулся.
- Оставлю Хичолю деньги, чтобы покрыть последние издержки. Свои долги перед ним я давно покрыл. А теперь, когда только изве...изверг может мной пользоваться, ему от меня снова убытки пойдут. И нервничает он из-за меня, потому что любит... папа мой...
Кисен кашлянул и снова заговорил.
- Мы с тобой убежим. Я все обдумал. Ты пойдешь со мной, потому что если останешься, изверг станет тебя пытать...
- Господин, вы не должны обо мне думать...
- Мы с тобой всегда друг о друге думали, да ты обо мне больше, - улыбнулся слабо Сокджин. - Настал мой черед. Так что? Бежим?
Он мог не спрашивать, конечно. Кенсу сотни раз себе и господину клялся, что и в ад за ним пойдет, чтобы там его защищать, так нешто теперь останется?! Дав понять это яростным шепотом, Кенсу спросил, какой план имеется у господина, сам внутри замирая от боли: понимал слуга, как страшно в путь пускаться господину, понимал, что принц искать его будет, и какой карой отомстит за побег. Но и не было у Сокджина иного пути, это правда, и доводы все Кенсу нашел состоятельными.
Бежать решено было на юг, в сторону моря. В тамошних городах было немало чайных домов, где Сокджин мог бы устроиться, что с его талантами не представлялось большой проблемой, пусть даже и без рекомендации от Хичоля. Однако, так как дорога предстояла опасная, особенно при учёте, что ехать они собирались без охраны, решено было прикинуться альфами. Для этой цели позаимствовал Кенсу со стирки альфьи ханбоки со штанами. На Сокджина ханбок сел хорошо, ростом он был не маленький, а вот Кенсу пришлось штаны подвернуть, да и в рукавах он путался.
Разумеется, держали они задуманное в секрете, ни с кем не делясь. Горестно было Сокджину с домом расставаться, где вырос, и с ванджа, но тешил себя мыслью, что как устроится, непременно Хичолю напишет, и попросит привет передать Чимину.
В следующий приход принца Сокджин набрался мужества и вел себя как ни в чем не бывало. Напоив гостя как следует, развлекал беседой, затем о свадьбе будущей спросил, о женихе, словоохотливость принца пробудив, затем на ложе заманил. Хосок был таким омегой доволен, улыбался, смеялся, и был даже, пожалуй, очень приятным, да и красотой принца природа не обидела. Утром рано поднявшись, в удовольствие позавтракал с кисен, поцеловал на прощание и ушел, обещав через день явиться.
- Был удивлен, что я такой, - сказал Сокджин слуге, - сказал, приятно, но если притворяюсь, что рад ему, буду бит.
- Ничем не угодишь, - проворчал Кенсу на это.
Побег ночью спланировали. Дождавшись, пока все разойдутся по комнатам, а в общих покоях гости безвозвратно опьянеют, прокрались двое хрупких юношей из спальни на конюшню, сотни раз едва от страху не потеряв сознания, так как слуги сонными мухами по чайному дому ходили. В постель вместо себя Сокджин свёрнутые простыни уложил, не особо-то надеясь, что это раскрытие побега и погоню задержит, но и не мог пустой комнату бросить.
Страшно было, жуть как, пока до коней не добрались. Кенсу умел запрягать, выбрали по жеребцу и подготовили к выходу, осторожно, вслушиваясь в шорохи, вывели коней, морды им сахаром заткнув, отвели подальше от главного дома, к гусиным воротам участка, там мимо спящей охраны прокрались и затем, стараясь не спешить, по пустынной улице темной, задворками, выбрались к окраине города.
Сокджин почти ничего не слышал за стуком сердца. Стараясь не выглядеть подозрительно, не снимал он широкополой шляпы, да и морозно было, дорога заиндевела. Впрочем, в тяжёлой грубой одежде не было так уж холодно. Заплатив стражникам золотые монеты, омеги поскакали неспешно по дороге прочь от города.
Кенсу хорошо в седле держался, он рос со слугами и учился таким вещам. Сокджин тоже умел, наследный принц настоял, так как во дворце, говорил, часто с наложниками на охоту ездят, надо учиться, вот Сокджин и послушался.
Ехали широкой дорогой, небо пасмурно и темно над ними, сыро в воздухе и промозгло. По обеим сторонам дороги лес лежал, оттуда веяло страхом, темнело в деревьях. Омеги молчали, не было сил говорить, старались на управлении конями сосредоточиться.
Вдруг Кенсу показалось, что слышит он перестук копыт бегущей лошади. Сделав знак господину, свернул он коня в лес, Сокджин - за ним. Не было на сёдлах лишнего груза, кроме сумок с самых необходимым, так что ничто животным не мешало ступать по холодной, но ещё рыхловато-сырой земле. Шкура коней была черной, так что имелась надежда - если кто и едет дорогой, омег не увидит.
Перестук приближался, удвоился, затем ещё больше, кажется. Кенсу посмотрел на Сокджина во тьме - господин кивнул, и они повели коней лесом, стараясь держаться дороги. Стук приближался, вот на дороге увидели они несколько силуэтов, ехали всадники без огня, но словно во тьме все видели.
- Стража на воротах сказала, только что видали. Я говорил, надо у ворот было караулить, у чайного дома!
- Так опоздали мы!
- "Опоздали"! Все принцу о вас скажу!
Сокджин застыл, вытаращив глаза. Кенсу тронул его руку, смелости в нем было чуть более, и показал, что надо не мешкать. Страшно было, что кони во тьме на ветку наступят и выдадут омег, но и без коней, какое спасенье?
Замерли омеги, ожидая, что альфы проедут дальше, затем повели животных в лес, стараясь не торопиться.
- Я знаю, как через лес на побочную дорогу выехать, - прошептал Кенсу. - По ней до главной вернёмся потом.
Сокджин кивнул, и они пошли чуть быстрее. Однако, через какое-то время случилось нежданное - стали замечать омеги, что тучи над их голова становятся меньше. С тревогой глядя на небо, видел Сокджин, что проясняется, и вот...
- О, боги, - вырвалось у Кенсу.
На небо, очищенное от туч, выплыла луна. Омеги, словно вспуганные воробушки, пошли быстрее, часто дыша, сердца биение их оглушало. Вскоре увидели они ту дорогу, о которой Кенсу говорил. Ускорились, выехали на нее и поскакали вперёд, присматриваясь вперёд, чтобы вовремя Альф увидеть.
Но ехали долго, почти до утра, а никого им на пути не попалось. Немного успокоившись, подстегнули коней и вскоре выехали к главной дороге. В этот час уже должны были на ней телеги крестьян появиться, и вскоре они увидели одну, ехавшую в столицу. Проводив сидевшего на козлах старого альфу спокойными взглядами, поскакали омеги дальше.
- Господин, кажется, пригородное селение вскоре, надвиньте тулью пониже, - посоветовал Кенсу. - Чем быстрее мы его минуем, тем лучше.
Согласившись с этим, Сокджин поправил шляпу, они пришпорили коней ещё и помчались по широкой дороге, выдыхая пар, так как утро выдалось морозное. Солнце поднималось неохотно, тепла не давая, но успех первой ночи окрылял омег, и вскоре миновали они то селение, ни у кого особенно не вызвав интереса.
- Подозрительно, что все гладко, - заметил Кенсу. - Стража принца куда-то подевалась.
- Откуда они знали, что мы вообще можем быть тут? - спросил Сокджин.
- Да потому что есть у них доносчик в чайном доме, не о чем тут и думать! Кто про господина Чонгука тогда принцу донес? Кто вообще всегда все ему рассказывает?
- Но теперь этот человек должен быть рад, ведь я ушел, зачем же ему снова меня подставлять?
- Затем, что не место ему ваше надо, просто платят ему хорошо, вот и вся недолга, - пояснил Кенсу. - И я скажу вам, кто это, один из старших слуг, вот кто! А то и стража...
- Стража вряд ли, они очень редко в самом чайном доме бывают, только если зовут.
- Тогда старший слуга, потому что младшие так врать не умеют, заискивать, - сощурился Кенсу.
- Ты, конечно, Роука подозреваешь, - улыбнулся Сокджин. - Ваши стычки уже года длятся.
- А, теперь уж неважно. Совесть его накажет, если он, - отмахнулся Кенсу, не желая отрицать очевидного. - Только, господин, помяните мое слово. Если отловят, в чайный дом не вернут. Принцу отвезут. А там уж... сами знаете. Так что будем предельно осторожны, мой господин.
Их схватили на привале пять дней спустя. Не решаясь останавливаться на постоялых дворах на ночь, тем не менее, столовались там путники, не имея еды с собой, брали некоторое время на уход за собой, лёгкий отдых, и в одну из таких остановок приметил красивых молодых юношей трактирщик. Как оказалось, стража шла за омегами по пятам, но все время опаздывала на полдня. В этот раз из-за дождя задержались омеги, замешкались, и тут, как раз, стража в трактир и пожаловала. За звонкую моменту трактирщик ни в чем им отказывать не стал, и сразу на номер, где путники остановились, указал.
Услышав о том, что стража из столицы в доме, Кенсу и Сокджин быстро собрали вещи. Они только переоделись в новое платье, дорожное, более теплое, хотели за трапезу садиться, пока дождь закончится, а тут - крики и шорохи за дверьми. Не мешкая, омеги похватали вещи и выбрались в окно, благо, комнату взяли на первом этаже. Спотыкаясь на вязкой земле, мчали они по улице - голоса альфьи от конюшен слышались, забоялись за конями идти омеги. Ветер хлестал по лицам, позади кричали альфы, бросившиеся в догонку.
Вдруг споткнулся Кенсу, запутался в проклятых штанах и подоле ханбока, снова размера своего не нашел, надел большой, и упал, распластавшись.
- Бегите! - вскричал.
Но Сокджин остановился, вернулся и подхватил его на спину, побежал снова. Умом омега понимал, что с ношей не пробежит далеко, да и скорость упала, но как мог он оставить Кенсу одного, когда в целом мире лишь он теперь был его другом...
Кенсу плакал, лицом в песке и глине уткнувшись в шею господина. Свалилась шляпа с кисен, а он все бежал, терзаемый ветром. Ноги путались, тяжесть спину давила. Сокджин увидел, как альфы его обходят и... остановился, тяжело дыша. Поставив Кенсу на ноги, закрыл собой.
- Не бейте его. Сам пойду с вами. В нем нет вины.
Бравый альфа усмехнулся, глядя на красное от мороза лицо омеги, замечая прелесть черт его, и статность фигуры тоже, приметил.
- Не тронем, - язвительно фыркнул. - Заставил побегать нас.
- Не стану виниться.
Усмехнувшись понятливо, махнул альфа за спину омеги рукой, и тут же солдаты набросились на них. Толпа зевак в подавленном молчании наблюдала, как двух милых юношей скрутили по рукам и ногам и забросили на седла коней. Сокджин смотрел на Кенсу, что мучился от бессильной злобы. Его самого била дрожь.
Им оставалось два дня пути до города, который Сокджин приметил своим новым домом. Свобода этих пяти дней, несмотря на трудности пути и мороз, наполняла душу таким счастьем, что все невзгоды, даже тревоги от погони, не донимали так сильно. Вдвоем с верным другом чувствовал Сокджин себя надёжно и легко, и казалось, что все у них получится на новом месте.
Теперь эти мысли казались ужасно глупыми. Есть люди, что рождаются для счастья, говорил некогда папенька. А есть те, кому суждено только мыкаться в горе. Перед ними судьба счастьем подразнит, а затем отымет.
Кажется, про Сокджина то было сказано.
***
- Ваше величество, кисен Хичоль просит аудиенцию.
Подняв взгляд от лежавших на столе свитков, мужчина, облаченный в красный ханбок лучшего шелка с вышитым золотом фениксом на груди посмотрел на вошедшего евнуха. Тот гнул спину в поклоне, не глядя владыке в очи, но весь обратился в слух, что видно было по всей его толстой фигуре. Усмехнувшись так, чтобы это звучало снисходительно, Ван отпрянул от свитков и сладко вздохнул.
- Что ж. Не прошло и месяца.
Евнух улыбнулся, чтобы это выглядело поддерживающе. Оба знали, что и усмешка Вана, и улыбка евнуха несли совершенно иное тому, что силились показать. Евнух знал Вана с детских лет, равно как и Ван, давно изучил своего евнуха с головы до пят.
- Что ж, - повторил Ван снисходительно, - пусти.
Поклонившись снова, пряча толстые кулаки в рукавах, евнух попятился, и вскоре место его занял кисен. Ожидавший увидеть на лице Хичоля нежность и вину, как обычно, когда они вздорили, и омега шел просить прощения, Ван надел на свои красивые губы добрую улыбку.
Там она и застыла, когда Хичоль, поклонившись, подошёл к рабочему столу государя.
Кисен был бледен, явно на грани слез, и так же явным было, что он ни разу не играет. Испуганно вскочив, Ван бросился к нему, едва не своротив стол (по юности он был весьма неуклюжим, и с годами не вполне растерял это свойство), обнял хрупкое дрожащее тело, и Хичоль, державший отчаяние долгую неделю уже, дал волю слезам.
Сжав пальцами ханбок Вана на боках, омега плакал, уткнувшись лицом в его крепкую грудь, и никак не мог успокоиться. Ван молчал, зная, что нужно омеге, просто обнимал его крепко и целовал лоб. Его тепло и забота смогли сделать то, с чем уже не справлялись успокоительные настои и увещевания верных слуг чайного дома, тех слуг, что были по-настоящему достойными и верными, кто не предал бы ни самого хозяина, ни его любимого сына .
Успокоившись достаточно, чтобы утереть лицо платком и усесться возле государя, Хичоль, срываясь голосом, поведал обо всем, а затем прибавил:
- Я догадывался, что он может предпринять побег, мой государь, и, не увидев его поутру в покоях, ощутил тревогу, но и осознание, что день настал нам расстаться. Пошел в домашний храм и возжег свечи, дабы защитили боги моего сына в дороге. И вот, спустя шесть суток, когда я уже забыл, как нормально спят и едят, так волновался за него, норовил стражу отправить вослед, но бил по рукам себя... сегодня шел я мимо кухни, и услышал разговор старших слуг.
Он вскинул полные горя взгляд на Вана, взял его руки в свои.
- Роук, мой старший слуга, которого, богами клянусь, ни в чем никогда я не обидел, он хвастливо доносил, что сын мой, действительно, был в пути, на юг, с Кенсу, своим верным слугой, но что вот буквально вчера его обратно в город привезли, и о том Роук знает наверняка, так как знается со стражником на воротах. Велел я тотчас вести ко мне этого болтуна и допытался, что это он всегда сдавал принцу, что делает мой Сокджин, и наветы на него плел, из-за его службы принцу за щедрую плату был бит и мучим мой сын, - снова не выдержал Хичоль, плача, Ван поспешил обнять омегу опять. - Пытал я Роука, и сказано было, что стража принца везла омег, среди них стражник ворот разглядел Сокджина и Кенсу, подробно Роуку их внешность описал, а вы знаете, что моего Сокджина ни с кем не спутать, а уж коли он, то Кенсу непременно рядом...
Выдохнув, омега снова утер глаза.
- И шесть дней моих терзаний, что там с ним и как, вырвались, и вот всю ночь я проплакал, мечась по покоям, а наутро к вашему величеству ехать решил. Знаю наверняка, что люди принца Хосока по наущению моего слуги захватили моего мальчика с его слугой, и где-то принц их держит. Сердце папино ли чует, что живой ещё мой ребенок, - снова заплакал Хичоль. - Пусть отдаст, нет ему закона забирать моего сына, нет, не было свадьбы ещё, мой ребенок, отдайте...
Окончательно убитый горем своим, замолчал омега, закрыв платком лицо.
- Бежать что кисен вздумал, смотрю, не серчаешь, - произнес Ван.
- А вы, можно подумать, его не понимаете?! - взорвался Хичоль.
- Да, прав ты, прав! Зная, что ты поддержишь его, сам о его благе печешься, и, думается, хотел он тебе написать, как устроится, - покраснев от собственной глупости, пробормотал Ван.
- Знаю ребенка, не мог он не написать. Все долги мне вернул в свои юные годы, так что мог поступить так, хоть свободы не выкупил, а всё-таки знал, что не должен мне ничего по работе своей. Да и из-за принцева слова не выходил он к гостям без него, так что и тут, понял, что обузой мне станет, - вздохнул Хичоль, совершенно разбитый болью своей.
Промолчал Ван. Сам с собой давно он страдал, что воспитал Хосока таким жадным и ревнивым, злым, чёрствым человеком. Понять не мог государь, где оступился, отчего старший сын, наследный принц, волком на мир смотрит, словно все и вся ненавидит. А теперь и это. Чувствовала душа отца, что в подозрениях прав Хичоль, что именно у Хосока томится Сокджин.
Да вот только сомневался, что живой ещё кисен...
- Евнух! Позвать ко мне наследного принца, где бы ни был! - зычно гаркнул он.
Пока Хосок шел, Ван постарался Хичоля успокоить, приказал чаю подать, сам глаза и лицо вытер, мягко касаясь платком, руки замершие грел поцелуями. Хоть и видел он горе в лице и сердце омеги, а сам всё-таки радовался, что снова свиделись, ужасно по дорогому другу скучал. Представилось, что сам так без Чимина остался (более прочих омег сыновей был ванджа ему близок к сердцу), аж руки задрожали, хотя и глупо, да и зять у него храбрый, отобьёт.