На следующее утро, сделав полагающиеся дела, отправил Сокджин Кенсу с завтраком к генералу, а сам направился в местный чайный дом. Шел он бодро, придерживая теплый чогори, над головой зонтик держа - известно, что зимой солнце не менее вредно для кожи, чем летом, и генерал вот смуглость отметил, так что решил омега захватить! Ветра не было, снег искрился, омега наклонял зонт, чтобы меньше щуриться. Дойдя до ворот чайного дома, ему самые убогие ворота захудалого постоялого двора напомнившие, представился омега страже и попросил о себе доложить. Не прошло и пяти минут, как стражник исчез в воротах (второй все это время Сокджина глазами пожирал), а оттуда уже колобком выкатился местный хозяин, пухляш невысокого роста с очень улыбчивым лицом, в каковом Сокджин сразу распознал редкостную сволочь.
- Господин, вот вы к нам и пожаловали! Уж как рады мы! Проходите, гостем будете.
- По делу я, - с улыбкой поклонился Сокджин. - С просьбой от генерала к вам.
Лицо толстяка все залоснилось от желания угодить генералу, и это же он выразил на словах, пока вел гостя к главному дому. Сокджин не мог и слова вставить, пока его за чайный столик не усадили - разлив чай, толстяк обратился в уши.
Что-то подсказывало Сокджину, что разговор будет не совсем такой, как ему надо.
- Видите ли, господин, генерал просьбу выразил, хочет кисен в покои на эту ночь, самого лучшего в вашем чайном доме.
Хозяин заулыбался так, что, кажется совсем глаза в щеках потонут.
- Имея в доме первого кисен страны...
- Я оставил ту карьеру, уверяю вас. И в дом был взят генералом не за мои навыки кисен.
На лице хозяина отразилось недоумение.
- Коли первого кисен он не хочет, так как я ему.... ааааа! Может, ему желается, чтобы мы вам наряд и косметику предоставили?!
- Нет-нет, уверяю вас, ему хочется кисен из чайного дома! - засмеялся сокджин.- А вдобавок - чтобы вы дали мне в аренду каягым. Сами понимаете, нет у нас собой инструмента, а генерал очень любит музыку.
Толстяк смотрел потрясённо. Отлично, подумал Сокджин, вот и оба мифа развеяли, что он со мной возлежит, и что я его окрутить хочу. Пожав плечами, хозяин чайного дома подлил Сокджину чая и сказал:
- Каягым, конечно, я дам. Кисен тоже дам, лучшего из моих, хотя ни красотой, ни умениями вас он не превзойдет. Наслышан, что вы уроки брали у учителей по наукам и искусствам, петь и танцевать обучены в совершенстве, как и играть на каягыме и сяо. Надеюсь, генерал не будет слишком придирчив.
- Генерал никогда не был моим клиентом, так что отнесётся к вашему юноше благосклонно, - кивнул Сокджин, отпив чай.
Толстяк умолк, изумлённо на него глядя. Затем щеки вдруг зарозовели (Сокджин едва смех сдержал), приблизился он к гостю и вкрадчиво произнес, в глаза заглядывая:
- Раз так дела обстоят, не кажется ли вам, господин Сокджин, что негоже ваши таланты попросту разбазаривать, ради альфы, который, кажется, не может их оценить в полной мере? Давайте я вас у него выкуплю себе, а тут - всеми благами окружу, только самым порядочным альфам в покои пущу, обещаю, - прижал он пухлые руки к груди.
Сокджин улыбнулся, за щедрое предложение поблагодарил.
- Я обдумаю. Ещё есть время, мы с генералом останемся в городке, кажется, ещё сверх десяти дней, что заранее планировали. А сегодня, пожалуйста, кисен к нам, и каягым. Инструмент могу сразу забрать, пока попрактикуюсь.
Вернувшись в гостиницу, Сокджин доделал дела и уселся в покоях генерала, так как в своих тесновато было, чтобы звучание проверить, и стал настраивать каягым. Хозяин не пожалел, дал хороший инструмент, относительно новый, бережно за ним следили. Поиграв пробные ноты, вздохнул омега и - заиграл любимую песню генерала. Ту, что давным-давно играл ему.
В те дни, что ещё свободно могли они говорить, когда омега танцевал и пел альфе, речи вел с ним и ни о чем не волновался.
Когда любовь его лишь только расцветала к альфе, робко поглядываясь через облака простой симпатии к мужчине. Тогда выучил юный кисен все вкусы генерала, и в литературе, и в живописи, и в музыке, и на встречах в большом покое, не приватном, но все же наедине, радовал его слух. За стенами шумел чайный дом, либо, если днём генерал приходил, редко-редко пробегали легконогие слуги. Солнце светило в окна покоев, пахло весной и цветами из сада, а омега играл и пел своему гостю, природный музыкальный дар искренней страстью дополняя, а альфа слушал, глядя задумчиво на небо, иногда улыбался, и эта улыбка была лучшей наградой юному кисен.
Вступая в девятнадцатый год, мечтал Сокджин, что вот-вот закажет генерал с ним ночь. Сожалел, что девство свое отдал другому, однако, чаял надежды, что далее, если он как следует постарается, станет генерал его личным клиентом. С замиранием сердца ждал омега, когда же ему скажут, чтобы ждал возлюбленного гостя в покоях, казалось, вот-вот... генерал всегда был нежен и обходителен с омежкой, отчего бы ему не взять его на ночь?!
Пел каягым. Пел Сокджин.
Вместо любимого на ложе пришел иной господин. Любимый все дальше, все реже зовёт, все чаще зовёт других омег прислуживать. Других зовёт к ложу.
Сокджин привык его делить. В конце концов, альфа свободен. Так что же горевать?
Пел каягым. Слезы текли по щекам омеги. Не выдержал - прижал ладонью струны. Пальцы длинны, но не так холены теперь, натружены становятся, чего же вы дрожите, глупые, чего кровоточишь, сердце?! Неблагодарный ты глупец, омега! Чего ради прошлое поминаешь, чего душу ревностью тешишь? Не твой он!
Зажмурившись, опустил лицо Сокджин, закрыв его рукавом. Тихо в покое, тепло и уютно, фантомно поет каягым, по углам мелодия затаилась, словно замерла, выжидая.
- Что же ты? Играй? - раздался спокойный голос.
Ахнув, омега убрал рукав. Лицо, слезами залитое, поднял на альфу, что остановился в дверях, руки скрестив. Смотрит, лицо равнодушно.
Что же ты плачешь, кисен? По чему ты плакать можешь? Твоим он никогда и не был, ни телом, ни душой! Что же плачешь?!
Опустив очи, заиграл Сокджин снова ту песню, запел ее, усилием голос держа, чтобы не выдать боли. Дурак ты, омега, дурак. Крепись и держи лицо. Привык, что все по-твоему в жизни, потому что везло тебе, всю жизнь везло на добрых людей, вот и разлакомился. Сам добрым и заботливым будь!
Мягко ступая, подошёл альфа, опустился на подушки рядом, слушая. Закончилась песня, прижал струны Сокджин, поклонился.
- Помнишь мою любимую песню?
Кивнул в ответ.
- Что ж, вечером рад буду послушать. Ко мне местные военачальники придут, всего двое, сядем тут за вином - хочу за гостеприимство их отблагодарить, ведь скоро отбывать нам далее. Поиграешь гостям.
Сокджин запнулся воздухом. Генерал посмотрел с интересом, что скажет. Пошлепав губами, помялся омега, затем сказал:
- Как было оговорено нами, позвал я кисен на ночь к вам. Обещались лучшего дать.
Генерал округлил глаза.
- Зачем?
Сокджин вздрогнул от неожиданности вопроса, сделал большие глаза. Генерал скрестил руки на груди.
- Я тебя поддразнивал. Вовсе не нужен мне тут кисен, омега, что ты надумал?
- Спрошено вас было, надо или нет, вы сказывали, что надобно, - сердясь, все же сдержанно ответил Сокджин.
- Каягым сказал я забрать, играть мне сказал, а кисен - было в шутку. Отмени.
- Но... быть может, кисен прислужит военачальникам, пока играю.
Помолчав, Юнги вдруг как-то странно на него посмотрел. Затем хмыкнул, рассмеялся неожиданно.
- Сокджин, говорил я тебе, что был в местном чайном доме?
- ...
- Обедал там, сказывал тебе. Я видел здешних кисен. Ты считаешь, мне, не какому-то солдату, а генералу, пристало с таким возлежать? Кажется, не настолько безнадёжен я, чтобы так пробавляться! В столице таких и в бордель бы не взяли, прости за прямоту. Все вульгарные и шумные, а этот самый лучший... прости, омега. Но заказ придется отменить.
Сокджин запыхтел. Ну как не понять?!
- И вы так всю зиму будете ходить, без кисен, господин, вам нельзя, - проворчал он наставительно.
- Ты будешь, в самом деле, мне говорить, что мне делать в постели, омега?
Тот живо заткнулся. Выдохнул смиренно, аккуратно каягым отложил, поднялся и на колени, затем встал и снова поклонился.
- Мне нет прощения. Наверное, правильно говорят, раз кисен, до конца кисен, не вытравить уже. Ничем я здешних товарок не лучше...
Расхохотавшись, Юнги долго не мог успокоиться.
- Знаешь... уф... вот всю жизнь меня в черствости обвиняли, но посмотрели бы, как я с тобой разговариваю! Кажется, что лет мне не больше, чем сыну моему! Какой ты, однако, неожиданный! Уверен был, ты поймёшь, что я пошутил, а ты пошел и заказал мне кисен! Теперь ещё о моем мужском здоровье печешься... умора, - рассмеялся снова. - Знаешь, омега, я всё-таки не юнец. Могу и потерпеть, если надо.
- Они не так уж плохи, обидно говорите вы, а терпеть зачем - непонятно мне, - вырвалось у Сокджина, но тут же шлепнул себя больно по губам и снова поклонился.
- Зачем - то дело мое, - с улыбкой ответил альфа. - На самом деле, наглый ты, конечно, человек. Я знаю, что ты мне за спасение благодарен, стараешься в работе, все лучше у тебя получается, однако, так как ты ещё молод, да, к тому же, кисен был, никак характер не уймешь. Натура такая, вроде угодливая, а вроде и бунтарская.
- ...продайте меня в чайный дом, я сам не ведаю, что творю, подле вас вечно спотыкаясь, ошибку на ошибке творю...
- Раньше не замечал...
- Раньше я не видел вас каждый день.
- Так если я тебя тут продам, а потом уеду, ты никогда меня не увидишь. Этого хочешь?
- Сам знает, что нет, а сам...
Расхохотался альфа ещё пуще. Очень вообще это все Сокджина раздражало! Альфе о его чувствах все известно, и сам проболтался, и Хичоль...и теперь альфа глумится! Сил нет!
- Коли только вам угодно, продавайте, - проговорил.
- Ну, уж нет. Посмотри, каким живым я стал, когда ты рядом. Уж и забыл, что так весело бывает!
Усмехнувшись, Сокджин покачал головой.
- Оставлю заказ. Быть может, в самом деле, кисен им прислужит, пока я пою и играю, мой господин, - поклонился он.
- Скажи, в самом деле, ты ведь прежде иной был, более сдержанный и аккуратный в словах и делах.
- Раньше это когда, до того, как вы меня заказывать для музыки и разговоров перестали, или после?
- Ты думаешь, хотел я отказываться?
- ...из-за принца?
- Да. Альфья солидарность не позволяла, к тому же, мне казалось, у вас чувства. Ведь он моложе меня, интересный. Ну, и он попросту это запретил, а Ван и не препятствовал, его это умиляло.
Улыбнувшись, омега ощутил, его обиды и горечь улетучиваются по мере того, как альфа говорит с ним. Опустившись на подушку снова, сказал:
- Я тоже скучал. По разговорам нашим. Я ведь совсем юным был, когда вы обосновались в столице, как раз когда... ваш супруг... вот... и в общении с вами находил огромную радость. Вы всегда были со мной уважительны, шутили, рассказывали о ваших походах, песни мои слушали, танцы смотрели, говорили, что вам по сердцу, я старался это выучить или узнать. Через вас любовь моя к учебе только окрепла, так как вы говорили, как важно учиться, постигать этот мир. И горестно было видеть, что вы отдаляетесь. Я вас, на самом деле понимаю, кисен много, зачем расположением ванской семьи рисковать? Вы поступили здраво. Однако, я скучал.
- Что ж, коли так, теперь у нас есть возможность продолжить наше общение, омега. Теперь видимся каждый день, нет нужды часы заказывать у распорядителя чайного дома, а тебе - на других альф отвлекаться. А ты в чайный дом тебя продать предлагаешь! - без перехода заворчал Юнги. - Все, иди с глаз, к вечеру готовься! И не надо мне, ещё раз я тебе повторю, никаких кисен приглашать, я о делах с альфами говорить буду много, зачем вы тут мне в таком количестве?! Одного тебе хватит нам прислуживать... пусть мне завидуют... все, прочь!
Смеясь, поднялся Сокджин, каягым обняв, поклонился и поскорее вышел из комнаты. Очень он был собой в этом разговоре доволен - развеселил альфу, высказал самое теплое, что на душе имелось, при этом ничем, кажется, не выглядел навязчивым, так как альфа не оказался раздражён. Все хорошо, молодец, омега, так держать!
- Так и сказал, что скучал?! Так и сказал, что досадовал, что с вами говорить было больше неможно? - ахнул Кенсу, когда обо всем узнал. - Ну, лучшей новости и не выдумать... и зачем вам только надо было кисен нанимать?! Видел я этого разукрашенного павлина, серьезно, господин, это же военный городок, откуда тут хорошим кисен взяться, шелупонь одна!!! Конечно, генерал брезгует, после лучших кисен столицы - да в такой бордель! И не затыкайте мне рот, это вы по благородному воспитаны, а мне хоть трава не расти!
Ну, и что делать прикажете с этим невозможным Кенсу?!
С той поры, как поделился Сокджин с другом тем важным разговором с генералом, стал омежка за господами своими присматривать. Очень уж мечталось Кенсу, чтобы генерал опомнился и на его господина свое внимание обратил, как на омегу! С трепетом смотрел, как поутру здороваются, друг другу улыбаясь, уже не напряжен Сокджин при генерале так, а генерал - и когда только перестал чёрствым сухарем быть и занудой?! Кенсу отлично помнил, как в чайном доме господина Хичоля от генерала Сокджин дай боже кивок получит, а тут, после разговора, и говорит с ним альфа, и на каягыме вот играть позвал для себя и двух офицеров, только господина, никого более. Знал Кенсу, что разговаривают за чаем вечерами они, Сокджин прислуживает генералу теперь сам, не дичится, а генерал, Кенсу сам подметил, когда к нему слуги стучат, всегда смотрит, Сокджин ли. Одиножды утром Кенсу пришел, потому что господин с сапогами замешкался, так генерал недовольно смотрел, спросил, почему Кенсу явился, приказал, чтобы Сокджин был.
- Ты обижаешься? - встревожился тот, когда слуга, смеясь ехидно, передал.
Ага, конечно! Пока господин чаи с генералом пьет и разговаривает о делах или чем-то ином, приятном, Кенсу быстренько дела сделает и идёт на кухню гостиницы сласти кушать и сплетни слушать, конечно, он обижается, как же иначе?! Даже поправился, пока в городке этом жили, Кенсу.
Однажды с Сокджином они направились на базар за засахаренными кумкватами, в одной лавке продавали, лучше не сыщешь в округе, генералу уж сильно по вкусу пришлись. Морозный день был, да пасмурный, с неба мелкой крупкой снег падал, грозя к ночи в снегопад обильный превратиться, ветер дул, крупку эту в лицо бросал. Закрывая лица рукавами, омеги ходили по рядам, по ходу дела и других вещей прикупили немного, и вдруг заметил Кенсу, что у лавки с украшениями стоит генерал, один, без стражи. Решив господину своему не говорить, отпросился за какой-то безделушкой на минуточку, а сам - поближе подкрался.
Смотрел генерал заколки в волосы, что к прядям крепятся. В бытность в чайном доме Сокджин носил волосы до плеч, пышной шапкой голову облегали, он их заколками и нитями серебряными украшал. Другие омеги и длинные волосы отпускали, а господину короткие всегда больше шли - так длинная нежная шея открывалась. Сейчас-то волосы выросли ниже, господин простыми заколками убирал, чтобы не мешались в работе, и сетовал сам с собой Кенсу, что впору ему золото, кость слоновью и каменья носить в волосах, а не дерево.
И генерал, видимо, о том же думал, так как драгоценные заколки изучал, а потому Кенсу догадался, что Сокджину это, что не смотрел генерал длинные заколки-спицы, для долгой косы, а смотрел брошами - для коротких. Цветы, птицы, узоры, видно было, никак не выберет альфа. Улыбнувшись сам себе, тихонько отошёл Кенсу от этого места и к господину вернулся.
- Где ты был, что такой хитрющий вернулся? - с улыбкой поинтересовался тот.
- Где был, то духи ведают, - пожал плечами слуга, и так и не признался. Зачем же сюрприз портить?
Заколку в виде кувшинки, с золотыми лепестками и алого граната листьями, подарил генерал Сокджину через пару дней, тогда омега к нему, под вечер, купать вошёл. Сняв в альфы ханбок и нижнее хлопковое исподнее, дождался Сокджин, пока в воду погрузится, окунется, затем усядется удобно. Взяв мыльный корень, принялся омега волосы мыть альфе. На то у него рука хорошо была набита, учили в чайном доме так головы альфы касаться, чтобы, по надобности, и возбудить, и успокоить, и усыпить даже. Сейчас, после трудов, расслабить генерала требовалось, что Сокджин и делал, сам с собой наслаждаясь этими минутами, когда может он голову любимого мужчины трогать, волос его, вдыхать аромат кожи и смотреть на него так близко. Сам генерал попросил у Сокджина о такой услуге, как массаж головы, тем доверие свое показывая и расположение дружеское (Кенсу от последнего категорически отрекся и ещё долго ворчал).
- Подумал я, омега, кое-что подарить тебе, но не знаю, как ты отнесешься, - сказал вдруг генерал, нарушив необременительное молчание между ними.
- Смотря что это будет, - улыбнулся Сокджин, приняв игру.
- А что ты думаешь, это будет? - улыбнулся Юнги.
Сокджин послушно задумался, пока массировал голову, затем руки сполоснул - нельзя, к сожалению, слишком долго массировать, сполоснул и мыло с волос, выжал их осторожно, полотенцем подсушил и уселся на приступ, вздохнув.
- Подумал я сперва о том, что могли вы подарить одежду. Вспомнив, как носил я только шелк, могли вы захотеть увидеть меня в нем. Но затем сам себя одернул: шелк уж очень дорого, с чего эконому шелковый ханбок, куда будет носить его он? Нет, не одежду. Быть может, веер? Изящный, возможно, китайский, сейчас модно. Однако, не лето теперь, нет резона о веере и думать. Да и не пристало слуге веер носить дорогой. Может, сласти? Но не стали бы темнить, сразу б отдали. Остановил я поиски на украшениях, посему.
Юнги улыбнулся, кивая.
- Поди. На столе рабочем коробка красная. Тебе. Не знаю, сможешь ли носить это тут, но в столице, по парадным дням, можно, мне кажется.
Послушно поднявшись, прошел омега к столу и присел рядом. Чувствуя, что альфа смотрит, взял коробочку и открыл. Кувшинка на подушечке была, изящная и величественная за счёт насыщенно алого цвета граната, вроде простой цветок, однако, сколько прелести ей придавали детали, и как искусна работа была, что не сумел омега сдержать вздох восхищения, прикрыл ладонью рот, обернулся.
- Мне? Такая красивая...
- Тебе, кому же ещё? - рассмеялся Юнги. - Чудна реакция, кажется, и лучше ты получал в прежние дни.
- Никогда я лучше не получал, - возразил Сокджин, достав цветок. - Никогда лучше ничего не дарили.
Как может быть что-то лучше того, что подарил ты, любовь моя, хотелось сказать омеге, но альфа и так знал это, и слова остались не сказаны. Поднявшись, подошёл омега к небольшому зеркальцу, перед которым по утрам брился альфа, и, приложив цветок к волосам, над левым ухом, повертелся немного.
- Как? - смеясь, спросил, обернувшись.
- Красиво, идёт тебе. Ничего, что кувшинка? Не лотос?
- Кувшинка прекрасна, я люблю их больше лотосов, - бережно убрав украшение в коробочку, ответил Сокджин. Пересел в обратно к ванне, улыбнулся, глядя альфе в глаза. - Шалите?
Тот вопросительно улыбнулся в ответ.
- Красный - цвет ванов и императоров, и как же такой цветок вы бывшему кисен дарите, м? Шутить изволите...
Надеясь смутить альфу такими словами, добился, однако, Сокджин лишь того, что альфа вдруг расхохочется. К его неожиданному веселью он уже попривык, однако, теперь даже обиделся.
- И что же сказал я смешного?!
- А то, омега, что не только ванов это цвет, и странно, что ты, как омега, до того не догадался сперва!
Сердито набычившись, задумался омега, затем покраснел резко, отвернулся спиной к альфе.
- Тогда это не шутка даже, а проделка, ваша светлость! Обидится на вас Сокджин, не станет с вами беседовать! Хоть и сам буду тосковать, а все же наказание такое будет полезно! Совсем вы разыгрались, генерал...
Ещё сильнее засмеялся альфа, грудь его вздымалась, смех поднимался свободно к потолку вместе с паром.
- Ну, что мне делать с тобой, непонятливый ты если?... ладно, отдай мне гранатовую кувшинку, куплю тебе попроще...
- Носить мне её будет некуда, так как и ханбок к ней полагается шелковый, благородных цветов, - ответил Сокджин, снова шкатулку открыв и на цветок любуясь. - И омега иной должен быть. Кисен был, мог носить такое. Ванджа Чимин такое наденет, никто слова не скажет, а я нынешний - не могу...
- Отчего? - спросил альфа, внимательно глядя на профиль омеги.
- Такие роскошные украшения либо замужнему но