Первым, что он ощутил, было Присутствие.
Облака раскатывались по небу резиной, истончаясь до широких полупрозрачных проплешин, ветер шелестел в кронах, а под ногами скрипели доски. Наэлектризованный неприязнью, воздух был густ и прохладен. Ученики из техникума Киото с колючими взглядами и языками, полными яда, отвратительный визг колёсиков и Сатору Годжо в своём эффектном появлении – вот-вот должна была стартовать Программа Обмена.
Пустое.
Ничто из этого не тронуло Фушигуро Мегуми.
Потому что первым, что он ощутил, было Присутствие.
Ещё до того, как учитель Годжо рассыпался в подарках гостям, как отбросил крышку железного ящика и явил миру живого Юджи. Ещё до того, как облака словно бы сомкнулись плотной завесой, ветер омертвел и затих, а мост под ногами будто бы воспламенился и затрещал жаром, охватил лодыжки Мегуми и подпалил его брюки, расплавленными подошвами приклеил к месту.
Горечь на языке сделалась ощутимой. Невыносимой.
Мегуми не мог сглотнуть.
Не мог сделать вдох.
Он уже испытывал схожее чувство однажды.
Когда Итадори Юджи, тогда ещё – незнакомец, пронёсся мимо с проклятым предметом в сумке; с эхом проклятого предмета, но даже так Мегуми ощутил его присутствие.
Сейчас же этим чувством можно было душить.
Но вот Юджи повернулся к нему и Нобаре, улыбнулся и замахал руками, и Присутствие оживилось вместе с ним, стало гуще и нетерпимее. Заклокотало. Проклятая энергия, источаемая не Итадори, но кем-то, кое-кем, внутри него, объяла. Как если бы забралась Мегуми под одежду и прильнула сальной плёнкой, просочилась под кожу – тот против воли передёрнул плечами. Нобара же издала странный звук. Она зажала рот ладонью и в растерянности схватилась за его локоть, а Мегуми не отдёрнул руку. Потому что Присутствие ощутил только он один. Остальные если и были сбиты с толку, то лишь неожиданным появлением Юджи, не более. Их не стоило волновать.
Пока нет.
Юджи же на мгновение отвернулся, а на его шее Мегуми отчётливо увидел крупный, по-кошачьи узкий глаз; его немигающий взгляд был устремлён прямиком на него. Вонзался в него. Насквозь пробивал, как длинной сломанной костью, и обездвиживал. А затем он, глаз, моргнул и налился кровью, разметался соцветиями лопнувших капилляров. Сузился до тонкой влажной линии. И, словно бы подмигнув в издевательском веселье, наконец сомкнул веки, стал невидимым. И только тогда Мегуми понял, что вновь может дышать. Что звон в его ушах и холод на кончиках пальцев – не выдуманные.
Что Присутствие – реально.
С этого всё и началось.
И едва не свело Фушигуро Мегуми с ума.
Поначалу присутствие Сукуны ощущалось лишь фоном, смутной отдалённой тревогой; похожие чувства возникают, когда долго всматриваешься в портреты и те словно бы начинают смотреть в ответ; когда всматриваешься в бездну, перед тем как сделать шаг вперёд. Мегуми предпочитал твёрдо стоять на ногах. А потому незримое Присутствие игнорировал. Настолько, насколько мог себе позволить.
Полное игнорирование Короля проклятий стало бы фатальной ошибкой.
Но рядом с ним находился Итадори Юджи, не Двуликий демон – Мегуми сразу ощутил бы изменения. А значит, хотя бы на время можно было выдохнуть.
Нельзя.
Потому что воздух вокруг него словно бы воспламенялся всякий раз, когда Присутствие делалось настойчивее. Горло начинало жечь зернистой твёрдостью, устилало прогорклым, и каждый вдох – борьба с огнём. С Сукуной, который, даже будучи запертым в теле и разуме Итадори, продолжал тянуть свои невидимые когти к Мегуми.
По какой-то причине.
Первая догадка появилась спустя неделю.
***
Быстрый завтрак на ходу, потому что все трое ухитрились бессовестно проспать, и теперь мчались в Тосиму, где их дожидался Сатору Годжо. Мегуми едва удержался от широкого зевка и лишь провёл ладонью по волосам, которые, кажется, в спешке даже не причесал. Не то чтобы его друзья заметили разницу. Не то чтобы его это волновало. А затем Юджи протянул ему один из стаканчиков с кофе – и Мегуми машинально взялся за него; пальцами вскользь тронул пальцы Юджи. Широкий мясистый язык вдруг вывалился из ладони Итадори, обвился вокруг стакана и крепким вязким мазком, как ударом, врезался в руку Мегуми. Облизал её. Развесил тяжёлые густые нити слюны между пальцами, грубой поверхностью, словно наждаком, ссадил кожу костяшек – и вновь спрятался в ладони.
Происходящее заняло меньше трёх секунд. Никто ничего не заметил. Но Мегуми отдёрнул руку, спрятал за спину и сжал в кулак. Кофе расплескался по тротуару, чёрными брызгами лёг на ботинки, как кровью.
– Эй, ты чего? – споткнулся на ровном месте Юджи и в недоумении уставился на него.
– Горячий, – солгал Мегуми. Солгал ещё раз: – Да похер.
– Криворукий, – тут же закатила глаза Нобара и направилась дальше. – Значит, останешься без кофе: я с тобой делиться не собираюсь.
– Да брось! – тут же беззлобно хохотнул Юджи и нагнал её, забросил руку ей на плечо. – Как будто твоя сахарная блевотина, по ошибке названная кофе, вообще пригодна к употреблению!
– Ой, да завались, – пнула его в лодыжку Нобара, обернулась через плечо: – Фушигуро, просыпайся, мы и так опаздываем!
Мегуми пожал плечами и последовал за ними, не особенно вслушиваясь в разгорающийся спор. На ладони остывала липкость слюны. А в широких улыбках Юджи, казалось, тенью затаился хищный звериный оскал.
С тенями Фушигуро Мегуми был на «ты».
Но не с этой.
Никогда не с этой.
Сатору Годжо выбрал им задание несложное. Так вначале казалось.
Всего-то проклятый дух, засевший на детской площадке. Из сложностей: жилой массив вокруг был густо населён, много гражданских, много – жертв, в том числе и детей. Однако же шаманов встретили не крики и паника, не брызги крови на дорожках и срезанные гигантскими когтями декоративные кусты.
Их встретила тишина.
Плотная и спёртая, лишённая даже щебета птиц – акварельно-серая, почти влажная на ощупь, – как на кладбище. В центре детской площадки – гигантская воронка, видимая лишь шаманам. Она-то и тянула людей, беззвучно звала, и те, загипнотизированные, шли к ней добровольно. Падали. И погибали, поглощённые осклизшим прожорливым чревом. В радиусе восьмиста метров уже никого не осталось.
Это объясняло отсутствие воплей, паники и обилия крови. Объясняло отсутствие птиц и домашних животных: их участь не была более милостивой.
– Второй ранг, – с ходу определила Нобара, закинув молоток на плечо, и Мегуми коротко кивнул.
Присев на корточки, он подобрал пластмассовую игрушечную лопатку и повертел в руках; ещё тёплая: ей играли совсем недавно. Он стиснул её в ладони и поджал губы.
Второй-то второй, верно. Но было что-то ещё. Нет, не Сукуна, чьё присутствие как будто бы смазалось и сделалось едва ощутимым; больше не отвлекало. Навряд ли учитель Годжо отправил бы их троих на изгнание духа второго ранга: слишком просто. Слишком… неправильно.
Что-то было не так.
А уплотняющаяся тишина закладывала уши, мешала соображать и словно бы забивала собой мысли.
– Нужно осмотреться, – негромко подал голос Мегуми. Он бросил лопатку и поднялся, отряхнул руки от песка.
– Да на что тут смотреть, изгоним урода, и дело с концом! – не согласился Юджи и тут же, не дожидаясь оклика Мегуми, ринулся в бой. – Нобара, прикрой меня!
– Дохрена хочешь! – воскликнула ему в спину Кугисаки, но гвозди меж её пальцами уже заполыхали проклятой энергией. Мощный замах – и короткими сине-серыми стежками они прошили воздух, вонзились в песок у края воронки. – Шпилька!
Грохот взрыва поглотила тишина, брызнули стеклом окна в близстоящих зданиях, а во взметнувшемся песчаном облаке макушка Юджи скрылась за считаные мгновения. Чертыхнувшись себе под нос, Мегуми опустил завесу и с запозданием присоединился к друзьям.
Что было не так, ясно стало спустя полчаса после начала сражения. Духов было два. Они являли собой симбиоз, где один маскировал присутствие другого и усиливал его.
Умно.
Не умно, что они, шаманы, рванулись в бой без какого-либо плана и теперь жестоко оборонялись, загнанные в окружение. Спереди – многорукий дух-симбионт, подвижный и крайне агрессивный, сзади – дух-воронка. Нобару отрезало от них с самого начала сражения, и что случилось с ней, неизвестно.
Шикигами яростно бросались в атаку, но приблизиться к противнику не получалось ни у них, ни у шаманов: конечности духа удлинялись и не позволяли сократить дистанцию, теснили назад, к голодной воронке. В какой-то момент даже Юджи с его нечеловеческой ловкостью и непрошибаемым упрямством рухнул на одно колено, срезанный очередным вражеским ударом.
– Кроличий побег!
А Мегуми разомкнул пальцы и с силой дёрнул его за капюшон – они бросились прочь. У места, где подбирал лопатку, ещё тогда он заприметил карусель, и сейчас она могла послужить им временным укрытием.
Нужно было перевести дух и унять бешено колотящееся сердце, собраться с мыслями. Изгнать из головы ватную глухоту и сосредоточиться на том, что важно. Вычислить, кто из противников был более уязвим, определить слабое место и синхронно ударить. Позже – отыскать Нобару.
План казался простым.
На деле же оказался совершенно нерабочим.
Дух-симбионт корчил рожи, скакал и бесновался, его конечности-лезвия беззвучно прорывались сквозь мягкие кроличьи тушки, заливали белый пух красным. Он перекрывал пути к отступлению даже сквозь технику Мегуми. Отвлекал. Перетягивал внимание на себя и заставлял подспудно ждать всё новых и новых ударов; кружить на месте, бессмысленно метаться из стороны в сторону и терять остатки сил. В то же время воронка затягивала их к себе, и психологически, и буквально: песок под ногами ощущался зыбучим и подвижным, тёк, путал следы и медленно уносил за собой.
Их с Юджи разделило.
Тот бросился вбок, уклоняясь от сокрушительного вертикального удара, скрылся за нагромождением крольчат, и Мегуми потерял его из виду. Ему самому уже рассекло бровь, вспороло брючину и достало голень; он прихрамывал, но стискивал зубы и, превозмогая, не терял скорости. Отдача настигнет его позже. Не сейчас, пока ещё – не сейчас. И он разберётся с духом, каким бы коварным и всесильным тот себя ни возомнил.
Только бы собраться с мыслями.
Только бы отдышаться.
Очередной шаг он не сделал лишь потому, что интуиция вдруг ввинтилась под рёбра режущим. А в лицо дохнуло прелым запахом гнили. Резко затормозив, крепко глотнув песка и пыли, одуряющего зловония, Мегуми взмахнул руками и удержал равновесие – ахнул: он обнаружил себя балансирующим на краю воронки. Спасительный кроличий лабиринт сделался ловушкой, подведшей его к пропасти, а психологическое давление, оказываемое духом-воронкой, он недооценил.
Напрасно.
Шатнувшись назад, он обернулся и мельком увидел Юджи. Моргнул. А затем волоски на руках встали дыбом, песчаная сухость в горле застыла изморозью: слишком неторопливыми, вальяжными были движения Итадори. Слишком расслабленными. Вседозволенность, которую Юджи позволить себе не мог, не в этой ситуации. А ещё – всклокоченные волосы, характерно зачёсанные назад. А ещё – чёрные линии на коже, резкие, грубые, тоже характерные. Не Юджи он заметил среди тушек погибших кроликов и столбов песчаной пыли.
Сукуну.
Секундное промедление не осталось безнаказанным: песок взбунтовался и взбрыкнул под его ногами; запнувшись о что-то твёрдое, Мегуми неизящно грохнулся на задницу – и перевернулся на живот, торопливо отполз от края воронки. Перед собой он увидел ту самую детскую лопатку. И задохнулся на мгновение: в её отражении – взгляд четырёх красных глаз, прицельно направленный на него. Сукуна не смотрел, нет, он препарировал взглядом. Отделял одежду от кожи, мягкие ткани – от костей, и под этим взглядом невозможно было шевельнуться. Невозможно сопротивляться. Мегуми и не пытался, полностью утратив чувство собственного тела. Одно лишь сердце сбоило под рёбрами, билось о них, по ощущениям до краёв наполненное проклятой энергией и готовое вот-вот расслоиться чёрным волокном.
Нельзя было не признать: окружённый хаосом, чувствующий себя его полноправным властителем, Сукуна был поразительно красив. Быть эпицентром локальной катастрофы ему шло. И его требовалось немедленно остановить. А Мегуми к нему взглядом прикипал, не находя в себе сил ни на что другое. Не слыша собственный инстинкт самосохранения, умоляющий подняться и бежать, бежать, бежать; в песок с головой зарыться, если бегство успехом не увенчается; зажмуриться и не смотреть.
Надменная, с долей снисходительности, улыбка изогнула уголки губ демона. Он сыто сощурился.
Увиденное ему явно нравилось.
Увиденным он явно наслаждался.
Ублюдок.
Ещё на несколько секунд задержав взгляд на лице Мегуми, неясный, тёмный, бесновато азартный, Сукуна поднёс указательный палец ко рту и выдохнул протяжённое «ш-ш-ш», неслышное, поглощённое всё той же нескончаемой тишиной, – а у Мегуми словно бы по позвоночнику снизу вверх змеиной шкурой протащило, ободрало кожу, заскреблось о кости и оголённые нервные волокна хитиновым.
Сукуна заговорщицки подмигнул – и скрылся в белом пуху.
– Нобара, если ты слышишь меня, в укрытие! – только и успел выкрикнуть Мегуми, но не различил собственного голоса.
И тут же земля содрогнулась, разошлась глубокими разломами и задохнулась пылью. Взметнувшиеся облака частиц разделило на ровные линии крест-накрест. Кроличьи тушки рассекло, разорвало мехом и кровью. Лезвия Сукуны остервенело полосовали воздух, песок, пространство вокруг – вокруг Мегуми, не касаясь его, – а затем всё закончилось так же быстро, как и началось. Как будто бы ничего не изменилось; разве что от возникшего сильного запаха гари захотелось старательно проблеваться.
Но спустя минуту тишина отступила и развеялась.
В голове прояснилось.
И визгом духа-симбионта оглушило; сотрясло, так что зубы звякнули, а во рту стало солоно от свежей крови.
Вскочив на ноги, Мегуми метнулся в сторону крика, но добежать не успел: в него швырнуло Юджи, и они, перепутавшись конечностями, пробив собой кроличью стену, врезались в ограждение детской площадки. Юджи застонал и отпихнул его, а Мегуми сплюнул кровь и вытер рот, но, кажется, только размазал её сильнее. Наплевать. Не наплевать – он бросился к Юджи и рывком поднял его на ноги, заглянул в лицо.
Юджи, не Сукуна.
И отступил на шаг, разом ощутив что-то сродни опустошению. Разверзшемуся провалу в грудной клетке. Необъяснимому ничто.
– Да что с тобой?! – оттолкнул его Юджи и встревоженно нахмурился. – Тебя задело?
– Нет. Ничего, – отступил ещё на шаг Мегуми.
И вовремя: между ними ударилась конечность духа, вспахала песок глубокой бороздой. Мегуми сложил руки и призвал Химеру. На разговоры времени не осталось.
Дух-симбионт был тяжело ранен: с него срезало три из четырёх конечностей, размозжило голову в уродливую мешанину пластилиновых лицевых мышц и глаз, – но он всё ещё был силён и способен сражаться. Он качнулся в их сторону – и сразу же дрогнул, воспламенился и под отвратительный треск горящей плоти оказался изгнан. Но том месте, где он корчился ещё несколько секунд назад, остался почерневший гвоздь.
Всё закончилось.
Действительно закончилось.
– Не вздумайте привыкать: каждый раз спасать ваши задницы не собираюсь, – самодовольно скрестила руки на груди Нобара. – И да, пожалуйста!
Присутствие Сукуны почти не ощущалось, но что-то тяжёлое и плотное словно бы опустилось на плечи; словно бы обняло, намереваясь переломать кости и преуспевая в этом. Облегчения от успешного завершения задания не было. Из носа хлынула кровь.
Мегуми вновь вытер лицо рукавом, развернулся и, шатаясь, побрёл к воронке. По губам и подбородку щекотно стекала соль, срывалась крупными каплями и падала на песок. На песок вперемешку с пеплом.
От второго духа-воронки осталось лишь мёртвое выжженное пепелище.
И тогда Мегуми сунул руки в карманы, разомкнул спёкшиеся губы и беззвучно прошептал:
– Если ты ждёшь благодарности, Сукуна, то можешь засунуть ожидания себе в задницу.
Предположение оказалось верным: Присутствие дало плеск, как удар камня о ровную гладь воды, как короткий звонкий смешок, – и окончательно развеялось. Мегуми остался один на один с самим собой.
Но спокойнее не стало.
Уже позже, перед сном, в своей комнате он проверял плотность повязки на сломанных рёбрах. И ещё кое-что, о чём не признался доктору Иэйри.
Теперь над коленом темнел глубокий, отчётливый отпечаток зубов.
Очевидно, он появился в тот момент, когда Юджи влетел в него, и их перекрутило-переломало друг с другом и едва не выбросило за пределы площадки. Кожа вокруг повреждения воспалилась и покраснела, ходить из-за этого было тяжело – приходилось скрывать хромоту, сжимать зубы и терпеть боль. А хищная тень в улыбке Итадори как будто бы обозначилась резче.
И это стало второй догадкой.
И эту догадку стоило тщательно обдумать.
Но завтра, а сейчас – спать.
***
После плановой тренировки со второкурсниками Мегуми завернул в душевую, а затем быстро сбежал в пустую аудиторию, до того как Юджи его хватится. Просторный кабинет с высокими стенами, взвесью золотистых частиц пыли в воздухе и простой деревянной мебелью пах теплом и солнцем. Источал умиротворение. Он стал отличным укрытием. Проигнорировав стулья, Мегуми устроился на подоконнике и свесил ногу, а вторую, укушенную, бережно подтянул к себе. Вынул из сумки блокнот и карандаш, стукнул себя по подбородку кончиком последнего.
Нахмурился.
А потом открыл блокнот и принялся бездумно черкать; рисовать он никогда не умел, но простые однотипные жесты упорядочивали мысли.
Горизонтальная линия, насечка.
Почему Сукуна выходит с ним на контакт и чего хочет добиться? Почему с ним? Почему на контакт – так? Неужели?.. Нет, исключено.
Резкая вертикаль.
Нужно рассказать Годжо о явлении Короля проклятий в Тосиме. И о постоянном Присутствии, которое день ото дня становится ощутимее.
Короткая косая, распадающаяся надвое, как силуэт хищного цветка или раззявленная змеиная пасть.
Что тогда будет с Юджи? Его запрут? Сразу же казнят? Нет.
Из этой пасти – ещё одна. Над ней – узкий прищуренный глаз.
Спросить у самого Юджи едва ли вариант: Сукуна прочтёт подвох в вопросе ещё до того, как это сделает Итадори. Нужно действовать осторожнее. Изящнее.
Рука, заведённая для очередного росчерка, замерла. На листке уже вполне узнаваемо определялись чёткие углы, грубые прямые линии, продавливающие бумагу. Узор на скулах Сукуны. Рука сама собой дорисовала профиль, короткими частыми насечками – контур волос. Двуликий на бумаге выглядел схематичным, кривоватым: линия челюсти немного съехала вниз, но в целом – вполне себе.
Были ли дело в широких полосах света, врывающихся в аудиторию через окна и припекающих затылок Мегуми, или в том, что на отдалении грянул смех Юджи, но Присутствие сгустилось – и резко расплескалось. Растеклось по периметру, заполонило собой каждый угол и словно бы окатило щёку невесомым выдохом. Самим собой скользнуло по мурашкам, непроизвольно проступившим на шее. И как будто бы пересчитало каждую. Казалось, где-то глубоко в разуме Юджи Сукуна сейчас скучающе скалится, водит когтистой рукой по воздуху и показывает Мегуми: «Смотри, вот одна, а вот ещё одна, и ещё, и ещё»; «я знаю, что ты чувствуешь меня, пацан»; «я знаю, как ты меня чувствуешь – ну-ка, ну-ка, а хочешь больше?»; «а хочешь – как?»
«Только попроси».
Глаз на бумаге вдруг моргнул и устремил взгляд на Мегуми; грифельный уголок губ дёрнулся вверх, обнажая клык, который Фушигуро не рисовал.
Мегуми вырвал листок и скомкал его, бросил в урну.
На выходе из аудитории он врезался в Годжо.
– А, привет-привет! А я как раз тебя ищу! Как поживаешь? – Тот рассмеялся и взлохматил ему ещё влажные после душа волосы, но Мегуми вывернулся из-под ладони. – Поболтаем? Может, расскажешь мне какую-нибудь занимательную историю?
И затолкал его назад в аудиторию, закрыл за собой дверь широким, небрежным и ничего не значащим жестом. Жестом «я тебя не выпущу, пока ты мне всё не расскажешь».
Нечего рассказывать.
Сукуна глумится над ним, скалится и бросает вызов. Постоянно напоминает о себе, постоянно присутствует. В техникуме, на заданиях, даже в его собственной комнате и однажды – в душевой. Тогда Мегуми впервые сорвался, зашипел зло и рассыпчато «хватит!» Вода лилась и колюче врезалась в кожу, матовой плёнкой ложился на плитку пар. Ощущение постороннего присутствия исчезло, но медленнее, чем исчезало обычно.
Ублюдок.
И это то, с чем Мегуми должен разобраться сам. Это уже личное.
Это уже – слишком.
– Нет. – Он успел сбежать до того, как Сатору приподнял край повязки.
***
Решение было принято одной бессонной дождливой ночью.
С шелестом ложились на стекло капли, надвигающая гроза комкала тучи и с затаённой угрозой рокотала на отдалении. Словно ворочалась, не могла уснуть и оттого злилась лишь сильнее. Из приоткрытой форточки тянуло прохладой и свежим запахом мокрой травы. Рассматривая потолок и скользящие по нему тени, вслушиваясь в собственные ощущения, в проклятую энергию, циркулирующую под кожей дымными нитями, Мегуми размышлял. Сосредоточенно хмурился, пытаясь вычленить важное.
Всё ещё не сходилось. Он что-то упускал.
Но ясным было одно: Сукуне нужно что-то лично от него, иначе он явил бы присутствие и остальным. Хочет запугать? Почему именно его? Какой опасностью Фушигуро Мегуми мог ему грозить? Смешно, увы. Нет, было что-то другое.
Перекатившись на бок, Мегуми подмял под себя подушку и перевёл взгляд на дверь.
Сукуна хочет поговорить? Но тогда мог бы прорезать рот на руке или щеке Юджи и озвучить свои мысли; не раз Мегуми наблюдал за их короткими перепалками; никогда – не был их участником.
Близко, но нет. Не так.
Вот оно.
Сбросив подушку на пол, Мегуми сел и коротко поёжился, ощутив босыми ступнями холодный пол.
Сукуна хочет поговорить с ним так, чтобы об этом не узнал Юджи. И есть только один способ выяснить, оказался ли Мегуми прав в своей догадке: прийти, когда Итадори спит.
Он наверняка пожалеет об этом.
Он уже жалел, окончательно выпутываясь из-под одеяла и прокрадываясь к двери. Выбираясь в коридор. Ночь, льющаяся из широко распахнутых окон, тотчас же влажно дохнула в лицо, выкрасила пол под ногами в индиговый и узкими швами залегла между досками. Последний шанс передумать – Мегуми отмёл его и решительно взялся за дверную ручку, бесшумно проник в чужую комнату. Юджи, болван, даже дверь не запер – стоило бы сделать ему выволочку и прочесть лекцию о технике безопасности, но сегодня Мегуми здесь не за этим.
Совсем не за этим.
В комнате Юджи царил настоящий беспорядок, так что даже ночной полумрак не был в состоянии скрыть его. Главное не наступить на что-нибудь и не выдать себя. Застань Юджи у своей постели нарушителя, и сносные объяснения едва ли нашлись бы.
Это почти стыдно: вот так тайком пробираться к лучшему другу, – но с Сукуной требовалось разобраться, иначе он не оставит Мегуми в покое. И одному демону известно, что ещё он вздумает сделать, когда поймёт, что Фушигуро отказывается идти к нему навстречу.
Они просто поговорят. Ничего не случится.
Поверить в это с каждой минутой становилось всё труднее.
Поп-дивы с настенных плакатов обличающе смотрели на Мегуми, когда он садился на пол у кровати, вынимал меч из тени и укладывал на колени. Юджи спал, уткнувшись лицом в подушку, и тихо, безмятежно похрапывал. Со своего места Мегуми видел лишь его спину, крепкую шею и пушок волос у линии роста. Присутствие не ощущалось. Никак. Словно Сукуна никогда не дразнил его, словно Мегуми действительно помешался и обезумел – и выдумал его для себя.
Поколебавшись ещё мгновение, он отложил меч и поднялся, коснулся ладонью шеи Юджи. Негромко позвал:
– Сукуна.
Нет ответа.
Присутствия также нет.
– Рёмен Сукуна.
Ничего.
Короткий форсированный выдох вырвался с чем-то обречённым под конец, с чем-то похожим на срыв. Вот же дрянь, он не мог ошибиться, но, похоже, только что выставил себя идиотом перед самим же собой.
Мегуми уже собрался убрать ладонь и уйти – и в этот момент на шее Юджи разошёлся широкий чёрный провал пасти, а язык распрямился туго сжатой пружиной и обвил его руку, петлёй захлестнулся вокруг запястья и витками потёк выше, к локтю. Измазал густой клейкой слюной, затянулся крепче и словно бы сросся с кожей. Мегуми рванулся прочь – и в последнюю секунду поймал собственный крик стиснутыми зубами. Слизистая языка ощерилась шипами, вонзилась в кожу под наклоном, как чешуя; малейшее движение – и кожа снимется ровными срезами. Углубив проникновение шипов, язык дёрнул к Юджи, и Мегуми непроизвольно подался вперёд, ладонью вновь лёг ему на шею. Пальцами врылся в пушок волос.
Испарина скатывалась по собственным вискам градинами, футболка липко приставала к лопаткам.
– Этого ты хочешь, Сукуна? – зашипел Мегуми, напрягаясь всем телом. – Тц, серьёзно?
Язык тотчас же отпустил его, но лишь затем, чтобы зубы клацнули в том месте, где ещё мгновение назад находились пальцы Мегуми.
Полыхнула молния, высветлила контур массивных клыков, блеск их эмали. Голос демона растёкся довольным, предвкушающим урчанием:
– Думаешь, я в самом деле открою тебе свои планы? А ты забавный.
– Облизывать мои пальцы тоже было частью плана?
– Да брось, это же весело! – задорно гоготнул Сукуна; его рот удлинился, переместился на затылок Юджи и зашевелил губами уже в волосах. – Ты так смешно дёрнулся! Знаешь, люди вообще очень смешно дёргаются. Особенно когда умирают.
Белым плеском врезался в стены свет ещё одной молнии, окатил собой, ослепил и тотчас же схлынул.
Тело среагировало само, на инстинктах, бессчётное количество раз спасших его жизнь, – резко крутанувшись на пятках, Мегуми бросился прочь из комнаты. А Сукуна вскочил с кровати и широким прыжком нагнал его, влетел в спину и сбил с ног. Сцепившись, они вышибли дверь и кубарем выкатились в коридор под раскатистый дрязг грома.
Грохотом начавшегося ливня оглушило. А может, оглушило ударом виска о дощатый пол.
Повторно загремел гром – Мегуми его уже не услышал.
Сукуна поднялся на ноги первым, сгрёб его и спиной вломил в стену. Затылок с треском встретился с кирпичной кладкой, перед глазами на мгновение потемнело, а зубы лязгнули и вонзились в язык. Плотным сатином заполонила рот кровь, струйкой потекла из уголка, и Мегуми машинально слизнул её. Сглотнул. А Сукуна вдруг заострил внимание на этом жесте, проследил движение его кадыка; когти вонзились в плечи Мегуми глубже.
– Чего, мать твою, ты сейчас пытаешься добиться? – как-то очень тихо, на грани слышимого процедил он.
В его глазах – взрывающиеся искры; всплески крови, охваченные огнём, словно бензиновые пятна на асфальте; и зрачки – со вселенную размером. А дыхание – рвущий глотку рык.
Что-то случилось с ним в эту минуту, что-то изменило его первоначальный настрой. И Мегуми этим воспользовался.
– Тот же вопрос. – Он ударил Сукуну под дых, вывернулся из хватки и с хлопком свёл ладони, заломил пальцы правой руки. – Химе…
Чтобы тут же получить сокрушительный рубящий удар по плечу, припасть на одно колено и хрипло вскрикнуть, когда Сукуна вывернул ему руку и заломил; не позволил закончить технику. Прервал её начало. И тут же, не давая опомниться, дёрнул Мегуми на себя – Фушигуро, ошалевшему и дезориентированному от боли, против желания пришлось подчиниться. А Сукуна обхватил его торс свободной рукой, когтями добрался до горла.
Спиной втиснул его себе в грудь.
Рёбра заныли в местах заживающих переломов, заскрежетали сдвинувшимися фрагментами.
Это было страшно.
Не то, с какой лёгкостью Сукуна выворачивал ему суставы и через мучение вынуждал повиноваться. Не то, как близко сердце Сукуны сейчас отбивало ритм от сердца Мегуми. А то, что Юджи в нём совсем не чувствовалось. Только плотная, как ночная завеса, проклятая энергия Двуликого демона.
– И всё-таки, – остервенело лягнул его Мегуми, задыхаясь от боли, выныривая из её омута и тотчас погружаясь обратно. – Чего ты хочешь?
– Одного заносчивого мальчишку на ужин.
Свежей режущей болью пронзило до кончиков пальцев, остро запахло кровью, а Мегуми не сдержал крика – это Сукуна вонзил зубы ему в шею, на уровне выступа седьмого позвонка, и языком жадно собрал потёкшую влагу. И тут же – отбросил Фушигуро, отряхнул руки, словно испачкался в грязи. Его рот, перемазанный кровью, смотрелся расплывчатым чёрным пятном.
– Как… – На то, чтобы подняться и принять боевую стойку, ушло непозволительно много времени. Мегуми стиснул зубы, выставил кулаки. – Как ты вырвался из-под контроля?
– Сопляк потерял его... Пару пальцев назад? – с издёвкой оскалился Сукуна и развёл руки. – Но я не спешу открывать ему правду: видишь ли, пусть и дальше думает, что он что-то ещё может. Так оказалось даже удобнее. Я всего лишь жду, когда вы, кретины, принесёте мне оставшиеся пальцы. И уже тогда… ну, ты понимаешь!
Сукуна отсалютовал Мегуми – и секунду спустя появился за его спиной, с фальшивой озабоченностью провёл ладонью по месту укуса, растёр кровь по плечам и шее.
– Ай-ай, сильно болит? – Когтем он поддел воротник футболки, потянул назад, оголяя больший участок кожи. – Хочешь, сделаю так, чтобы болело сильнее?
Это было даже ожидаемо.
Короткой подсечкой Мегуми повалил демона на пол, но удар кулаком цели уже не достиг: Сукуна вновь молниеносно переместился за спину и схватил его за шиворот, встряхнул, как непослушного щенка – и швырнул в стену. Налетел хищной птицей и придавил собственным весом. Они сцепились в грубой борьбе-возне, но Сукуна нашарил его запястья и крепко сжал, не позволяя соединить руки и использовать технику.
– Да чтоб тебя, – выдохнул Мегуми, едва вернув себе способность дышать, и снова лягнул Сукуну, но ударился сам о стальную твёрдость мышц.
Хватка окрепла, урчащие интонации бархатно легли на чувствительную кожу за ухом, выхолодили кровь на шее:
– Ну давай, расскажи о моём маленьком секрете Годжо, и твой приятель будет казнён быстрее, чем ты кончишь мне в ладонь.
– Да пошёл ты!
Вывернув руку, Мегуми припечатал локтем Сукуне в подреберье.
Демон охнул, покачнулся, но не разжал рук. Один удар сердца – и он развернул Мегуми лицом к себе. Взглянул на него искристо, восторженно и совершенно безумно, словно на огненные всполохи разбившись и соединившись вновь. И впился резким, грызущим поцелуем в губы; поцелуем со вкусом крови и злости; со вкусом обещания скорой смерти.
Молния яростно сверкнула где-то над ними, на секунду обрисовала штрихами волосы Сукуны, контур его шеи и плеч. Белым легла над чёрными линиями.
Мегуми не закрыл глаза.
Но закрыл Сукуна, и его лицо сразу же удивительно смягчилось. Утратило жёсткость, разгладило насмешливые морщинки вокруг глаз и будто бы посветлело. Ресницы дрогнули, дрогнули снова, когда Мегуми наконец ответил и вонзил зубы ему в губу, потянул на себя, позволяя поцелую стать глубже и напористее. А через минуту дополнительный глаз открылся, натолкнулся на взгляд Мегуми – и Сукуна, застигнутый врасплох, встрепенулся и весь встряхнулся, вновь ожесточился.
Сердито хватанул его зубами за подбородок – и втолкнул в его же комнату.
Грохнул дверью.
В комнате полыхнул ад: лампы загорелись, накалились добела, и невыносимым светом резанули по глазам, а Мегуми словно бы оказался заточён в сердце молнии. Весь из себя беззащитный, отвратительно уязвимый. Каким никогда не должен был представать ни перед кем. Особенно не перед Сукуной. Дезориентированный и ослеплённый, он накрыл глаза ладонью и шатнулся в сторону, наугад. Налетел на стул и сшиб его, врезался в угол стола. С обречённой злостью всё понял: ни одной тени вокруг него не осталось, ни одной возможности призвать шикигами.
Ни одной возможности сбежать.
Сукуна просчитал всё с самого начала.
А демон уже сам зажал глаза Мегуми ладонью, другой рукой привычно устроился на его горле, щекоча когтями, проминая твёрдыми пальцами мышцы и нащупывая пульс. Носом он провёл по виску, с какой-то отчуждённой нежностью, с лаской, с какой стреляют в лоб любимой лошади, сломавшей ногу. Глубоко вдохнул и, кажется, зарычал.
Приказал коротко, отрывисто:
– На колени.
Как только когти разжались, ноги подломились сами собой, и Мегуми восковой фигурой рухнул на пол. Застыл негнущимся изваянием, способный лишь дышать и моргать, может быть, ещё говорить. Его проклятая энергия не могла противостоять энергии Сукуны, не могла помочь ему вырваться. Заведомо проигрышная битва. Борьба без результата.
Едва ли Сукуна заметил, как напряжённо он пытался шевельнуть руками, поднять голову, сделать хоть что-то.
Тем временем Двуликий обошёл его и бесцеремонно забрался на кровать с ногами, устроился с удобством. Ладонью подпёр щёку и с издевательским весельем уставился на Мегуми.
Фушигуро уже представлял, как сжигает постельное бельё. И, возможно, всю кровать целиком. В идеале – вместе с Сукуной.
– А теперь поговорим, – довольно, как сволочь, заулыбался Сукуна и тут же перетёк в тихий ласковый рык: – И какого же хрена ты так стремишься распрощаться с жизнью, а, Мегуми? Чуть не погиб во время этой бестолковой Программы Обмена. Прорастил в себе семена Ханами и довёл себя до истощения проклятой энергии – о, это, к слову, заслуживает отдельного внимания! – и теперь вы, ничтожества, втроём полезли на проклятия второго ранга под контролем особого. Мне продолжать?
– Особого ранга не было, – только и смог выдавить Мегуми, все силы прилагая к тому, чтобы сдвинуть руки с места.
– Ха!.. Мальчишка! – хлопнул себя ладонью по колену Сукуна и вскочил с кровати. Сунув руки в карманы, он неспешно приблизился к Мегуми и наклонился к нему с выражением крайней заботы на лице. Почти что с сочувствием. – А сейчас я здесь. В твоей комнате. И не ощущаю ни одного защитного амулета, даже самого паршивого. Не рискуй собой, Фушигуро Мегуми. – А вот это уже прозвучало с неприкрытой угрозой, с агрессией, разрастающейся гудящим пламенным треском.
– А то что? – сузил глаза Мегуми. – Убьёшь меня сам?
И сдвинул руки ближе друг к другу. Тени под ним всё же были, слабо, но он чувствовал их: они ютились в складках одежды, между пальцами, даже во взлохмаченных волосах таились тонкими иглами, почти растёртые невыносимой белизной. Будет непросто, но он мог бы попытаться призвать шикигами, попытаться отбиться или хотя бы потянуть время. Гроза уже сходила на нет, и грохот их битвы наверняка будет услышан и понят правильно. Шанс – существовал.
Если бы только слушались руки.
– Ты не представляешь, насколько ты ценен, Фушигуро Мегуми, – между тем цокнул языком Сукуна и зашёл ему за спину, пропал из поля зрения. – Насколько ты важен. – Широкая горячая ладонь легла под подбородок, когти задели кожу и укололи. – Если бы не твоя ценность, давно бы уже сожрал.
И отчётливо, со звонким влажным звуком, лязгнул зубами над ухом Мегуми, но сразу же отстранился и вернулся на кровать.
– Тц, не можешь сожрать, – лающе хмыкнул Мегуми. И протянул руку, едва ли не теряя сознание от напряжения. С изломанной улыбкой и чётко выверенной, взвешенной издёвкой предложил: – Ну так вылижи ещё раз.
Это того стоило.
Оскал Сукуны растрескался и застыл разбитым зеркалом. Он замер. Уставился на Мегуми во все четыре глаза, и на их дне на мгновение промелькнуло что-то настоящее, искреннее и для разоблачения очевидно не предназначенное. Растерянность. Недоверие. Ярость и разорванный, бесноватый восторг. А затем он согнулся и расхохотался так, что пол задрожал под ногами.
– Ах ты паршивец! – восхищённо воскликнул Сукуна и спрыгнул с кровати. – Давно меня никто так не развлекал!
Он опустился перед Мегуми на корточки и взял его за протянутую руку, огладил сбитые костяшки. Крепко сжал кисть в ладонях.
– А если я оторву её, а потом вылижу, это будет считаться? – вдруг с ухмылкой уточнил он, но прежде, чем Мегуми ответил, уже прижался губами к запястью.
Его рот был жёсткий и колючий от ссохшейся крови, и поцелуи получались такими же: жёсткими, колючими, как погибшие осенние листья, и царапающими. Кожа горела от его прикосновений, раздражённая, растерзанная грубой лаской. Ладони взмокали, а пульс частил и наверняка тешил самолюбие демона. Сукуна улыбался. Сукуна закатывал глаза и вываливал язык, толкался им в ладонь, обвивал пальцы и тёрся о них шероховатой поверхностью; выпускал шипы и тотчас прятал, слабую боль перемежая настойчивой массирующей нежностью. Собирал проступавшие бусины крови и размачивал корку на собственных губах; делал прикосновения мягче, сам собой делался мягче. А Мегуми в оцепенении наблюдал за ним. Считал вдохи-выдохи. Не удары сердца: за ними не успевал, больше нет. И пробовал сжать свободную руку в кулак – безуспешно, безуспешно, мать её, безуспешно.
Но вот Сукуна лбом потёрся о ладонь, заластился щекой как огромная кошка – и быстрее, чем за один выдох, оказался у лица Мегуми.
Поддел его подбородок кончиками пальцев, заставил смотреть в глаза.
– Давай-ка проверим, пацан. – И прошептал с уверенностью, с монохромно-серой гранитной серьёзностью, которой от него Мегуми никогда не ждал. – Такой ли ты крутой, каким пытаешься казаться?
Второй поцелуй был мягким, почти ласковым, но неотступным – от него не было возможности отвернуться, уйти, сбежать, – Сукуна словно пытался удержать его на месте одним долгим прикосновением губ и языка. Словно действительно проверял, сколько Мегуми выдержит. Выдержит ли. Он пламя своё вливал ему в горло, и Мегуми горел. Присутствие усилилось, проникло под кожу и затеснилось где-то в глубине, под сломанными рёбрами; заклубилось тьмой, как если бы гигантский кот уткнулся носом себе в лапы и накрыл морду пушистым дымчатым хвостом. Когти – не кошачьи, Сукуны – прочесали волосы Мегуми, крепко сжали у корней и потянули. Ведомый ими, приятной болью, что они причиняли, Мегуми склонил голову набок и носом ткнулся в щёку Сукуне. Крошечные зубки тотчас же щекотно цапнули его за кончик носа.
Мегуми фыркнул, не удержался, и позволил себе закрыть глаза.
Нет, он не забыл, где он.
С кем.
Забыть об этом было невозможно.
Но Сукуна по-прежнему крепко держал его за затылок, а второй рукой направлял подбородок, как будто Мегуми мог отвернуться – как будто он мог сделать хоть что-то, – и по ощущениям он был везде. Точно расширил пространство и затащил в него не сопротивляющуюся жертву; или это пространство между рёбер Мегуми расширилось, окончательно и до краёв наполнилось тьмой, не тьмой – Сукуной.
И никакому слепяще-белому свету не было под силу этот мрак развеять.
Никакому заклинанию – изгнать демона.
Разжав хватку на его волосах, Сукуна опустил руку, не глядя нашарил колено и надавил пальцем на укус. Мегуми против воли дёрнулся и коротко всхлипнул от боли, а Сукуна толкнулся языком ему в рот, окончательно сломил сопротивление, и его повело. Подобие ласки закончилось – демон жадно, с нетерпеливой грубостью вцепился в Мегуми, навалился всем весом и распластал его на полу.
Ладонями он забрался под футболку, уже вылизывая шею, зубами бескровно прихватывая кожу. Тьму между рёбер Мегуми закручивая в спирали и вытаскивая их через шумные горячие выдохи рот ко рту, через морщинку между сомкнутыми бровями и дрожь ресниц. И рокотал с придыханием, с шелестом, близким к грудному звериному урчанию, и, кажется, сам этого не замечал.
Контроль над телом ослаб и развеялся.
Мегуми мог двигаться.
И сразу же этим воспользовался: обхватив Сукуну за плечи, ладонями он повёл вниз, к талии – ощущая плотные пластичные мышцы, опасную грацию хищника, уже вонзившего клыки в горло добыче, – и остановился. А Сукуна прервался, напрягся и почти поднял голову, но Мегуми уже переплёл свои ноги с его, ощутил через пижамные штаны его затвердевший член – и подтянул ещё ближе. Втиснул его в себя и сам подался навстречу. И Сукуна вновь расслабился, вернулся к его растерзанным губам.
Мегуми не протестовал.
Лицо горело, с непривычки ныли мышцы, а искусанный язык уже едва ворочался, и ускользающей мыслью – как-то совсем не так он представлял свой первый опыт в поцелуях; да наплевать. Подняв руки над талией демона, коротким отточенным движением он согнул запястья, друг за друга зацепился большими пальцами и веерно раскрыл остальные.
– Нуэ, – выдохнул в разгорячённые губы Сукуны.
А в расфокусированных, замутнённых глазах напротив осознание прорезалось слишком поздно.
С дребезжащим грохотом окно оказалось вынесено вместе с рамой и фрагментом стены, холодный ветер ворвался в комнату с брызгами дождевой воды, осколками стекла. Нуэ, крылатый шикигами, неся на перьях дрожащую влагу и электричество, когтями врезалась в спину Сукуне, содрала его с Мегуми и отбросила к стене.
А Мегуми вскочил на ноги и метнулся к двери не оборачиваясь.
В спину ударило криком, яростным рёвом окатило с головы до ног, как огнём схватило:
– Фушигуро, блядь!
Как если бы Мегуми его по-настоящему зацепил, безжалостно рассёк грудную клетку и пустил кровь. Как если бы Сукуна получил смертельную рану и не мог поверить в это: в собственную уязвимость. В собственную уязвимость к Фушигуро Мегуми. В крике со скрежетом разворачивалась боль.
Мегуми никак не среагировал.
Он уже устремлялся из комнаты в темноту коридора: там спасительные тени, там его шикигами продержатся дольше, чем несколько секунд, и он всё же даст Сукуне бой – значение имело только это. Нуэ уже исчезла. Так что на ходу он сложил пальцы, готовясь произнести заклинание и выполнить призыв кроликов; плечом вышиб дверь и едва не влетел в непроницаемую тьму коридора.
Едва.
Но не влетел – потому что из плотного мрака навстречу ему вынырнула рука, вцепилась в плечо и резко остановила. Сукуна вырос перед ним из ниоткуда, грудью сшибся с грудью Мегуми, и тот задохнулся на мгновение.
– Куда-то спешишь? – процедил ему на ухо Сукуна, ледяной, озлобленный и решительный, больше не рассыпающийся жадным пламенем и не жаждущий ласк. Он толкнул назад, и Фушигуро кубарем покатился по полу, спиной врезался в кровать и с разбитым стоном осел. – Думаешь, можешь делать что хочешь, мальчик? Играешь со мной? Со мной? Ну давай поиграем.
– Единственный, кто играет и делает что хочет – это ты, – прохрипел Мегуми, пытаясь сесть и собрать себя воедино.
Несмотря на откровенное дрянное положение, Фушигуро ощущал нерушимое спокойствие. Страх отступал, а тьма под рёбрами блекла, взмахивала дымным хвостом напоследок и рассеивалась: он уже почувствовал Юджи, теперь это был не только Сукуна – и время последнего истекало.
Вот только сам Сукуна так не считал.
– О, вот как ты думаешь? – В несколько широких шагов он приблизился к Мегуми и подхватил его под мышками, швырнул на кровать, уже выхолощенную ливнем, засыпанную битым кирпичом и крошевом стекла. – Это ничтожно малая часть, чего я хочу, Ме-гу-ми. Чего я на самом деле хочу.
А Мегуми рванулся навстречу к нему, кулаком вломил в челюсть, коленом заехал в живот, но в короткой скоропалительной хватке Сукуна скрутил его и… больше ничего не сделал. Разве что губы презрительно поджал.
Осколок стекла впивался в лопатку, обломки кирпича неприятно давили под поясницей – Мегуми не мог пошевелиться. Больше не мог. Он лежал окаменелостью и неподвижным взглядом устремлялся в потолок, в светильники, всё ещё раскалённые до предела. Теперь он не мог даже моргать. Глаза щипало, слёзы непроизвольно скапливались в уголках и прочерчивали линии на висках; мешались с дождевой водой, свободно врывающейся в комнату через пролом стены.
А Сукуна лежал рядом, не касаясь его, и смотрел.
Смотрел.
Смотрел.
С жёсткой линией рта, с тлеющими углями на дне глаз, он препарировал Мегуми взглядом так же, как на задании в Тосиме. И было в разы проще, когда он скалился и хохотал. Когда говорил. Даже когда лез с поцелуями-укусами и распускал руки.
Тишина же веяла страшной непредсказуемостью.
С гулом в комнату ворвался порыв ветра и забросил пригоршню дождевой воды – ледяные капли ударились о лицо, шею, вымочили футболку на груди. На коже проступили мурашки. А Сукуна вдруг недовольно лязгнул зубами и завозился рядом; Мегуми улавливал его движения боковым зрением, но не понимал, что именно тот делает. Возню Сукуны сопровождали стук камня о пол, тонкий звон стекла. Наконец он выдернул одеяло из-под Мегуми и накрыл его им. Одеяло, конечно, уже отсырело, с ним сразу же стало холоднее, хуже, но отчего-то вопреки всему вдруг захотелось криво улыбнуться.
И попросить поцелуй в лоб на ночь.
Очаровательно.
Сукуна точно взбесился бы.
– Может, мне оставить тебя таким навсегда, чтобы ты прекратил раздражать меня своими выходками, а, Мегуми? – словно подслушав его мысли, наконец подал голос Сукуна. – Кстати, давно хотел спросить, что это за имя вообще такое? Почему девчачье?
Нижняя половина лица вернулась в норму, и Мегуми наконец закашлялся. Сглотнул затекающую в горло солёную влагу.
– Спроси об этом моего мудацкого папашу, если встретишь, – раздул он крылья носа. В самом деле, нашёл время поиздеваться над именем, серьёзно?
– О, знакомство с родственниками! Я только за, – почти с неподдельным воодушевлением хмыкнул Сукуна. И тут же положил ладонь ему на плечо и проникновенно спросил, вкладывая в голос нежности столько же, сколько и угрозы: – Кстати, а как там поживает твоя сестра, Цумики, кажется?
Мегуми заледенел.
Казалось, боль от полученных ран стократно усилилась, растащила его на части, разбила, расколошматила, как когда-то в бессильной злобе он разнёс собственную комнату, после того как Цумики…
– Знаешь, я был серьёзен, когда говорил, что будет лучше, если ты никому не расскажешь о нашей милой встрече, – вкрадчиво, точно делясь секретом, заворковал Сукуна. Указательным пальцем он завозил по щеке Мегуми; сначала легко, но постепенно усиливая нажим, почти с болью вминая подушечку в кожу, оставляя горящие полосы когтем. – А то ведь люди смертны, случиться может любая неприятность. Было бы очень, очень жаль, если бы с ней…
– Заткнись, – прохрипел Мегуми, ослепший от дрожащей пелены перед глазами. Слёзы катились по вискам уже непрерывно, терялись в волосах; смачивали царапины, оставленные Сукуной, и обжигали их. – Я понял. Никто ничего не узнает.
– Тогда пойми и кое-что ещё: кончай подставляться. – И под скрип пружин Сукуна сел и навис над ним, своим лицом закрыл потолок и ненавистные лампы; Мегуми был почти благодарен за это. Почти – потому что холодная ярость на лице Сукуны, которую он уже не видел, но ощущал кожей, каждым своим вдохом, едва ли сулила что-то хорошее. Как и его слова. – Не вынуждай меня снова тебя спасать, а то ведь я могу и не быть таким аккуратным, как в прошлый раз, могу случайно убить, скажем, твою крикливую приятельницу. Или прирезать пару-тройку сотен людишек, ну, знаешь, для антуража. А потом смотреть, как убивается сопляк Итадори, как ты его поддерживаешь, хотя знаешь, что вина в этом исключительно твоя. Ну как? Мы договорились?
Но едва Мегуми разомкнул губы, как Сукуна тотчас вогнал два пальца ему в рот, когтями вонзился в корень языка, и рвотным позывом сотрясло, жгучей кислотой и болью ударило вверх, к горлу, как кулаком – Фушигуро мотнул головой, дёрнулся, но Сукуна на его потуги не обратил внимания. Он напирал, а Мегуми давился пальцами. Слюна стекала по подбородку, мешалась с кровью и рвотными массами; он задыхался, захлёбывался, но мог лишь мотать головой и хрипеть. Слёзы иссякли. Мегуми не видел ничего, кроме расплавленной мути, ничего не ощущал, кроме обжигающей кислоты и проклятых твёрдых пальцев демона, вокруг которых спастически сжималась его глотка.
Мучение длилось нескончаемо.
Время словно бы остановилось.
– Договорились или нет? – издевался Сукуна, настойчиво проталкивая в рот и третий палец. – Не слышу, что ты там бормочешь.
Он умрёт здесь, лихорадочно думал Мегуми, давясь и вздрагивая в неумолимой хватке. Умрёт в сердце техникума, в собственной комнате и собственной постели, захлебнувшись рвотой под пристальным взглядом Сукуны. А затем контроль вернётся Юджи и тот застанет себя у тела мёртвого друга с пальцами в его глотке; это надломит его. Это охренеть как его подкосит. Мегуми подобное выдержал бы.
Но не Юджи – и уже за одно это он был готов Сукуну возненавидеть.
Вот как всё закончится. Вот как Сукуна решил.
А Двуликий демон вонзил пальцы глубже, когтями достал до горла.
И исказил голос, не слишком старательно изображая голос Мегуми:
– Да-да, Сукуна, мы договорились! Я сделаю всё, что ты скажешь, Сукуна! Я буду слушаться тебя, Сукуна!
И выдернул пальцы изо рта, вытер их о футболку Мегуми.
– Вот и умница, – ласково, как питомца, похлопал он Фушигуро по щеке. – Ну, не болей. Ещё увидимся.
Негромко мурлыча себе под нос, Сукуна слез с кровати и шаркающей, неторопливой походкой покинул комнату. Едва дверь за ним закрылась, как лампы взорвались, заискрила проводка, а невыносимый свет сменился непроницаемой чернильной тьмой.
На отдалении хлопнуло дверью в спальне Юджи.
И только тогда Мегуми обрёл возможность двигаться.