В ранних утрах было своё особое, неповторимое очарование.

Чашка со свежезаваренным кофе горячила кожу, почти причиняла боль, но Мегуми не выпускал её из рук. Терпел и сжимал в ладонях лишь сильнее. Отогревался, хотя замёрзшим чувствовать себя перестал уже несколько часов назад как.

Стоя у окна, ещё не до конца проснувшийся, неумытый, в пижамных штанах и чрезмерно большой футболке, так и норовящей сползти на одно плечо, он поджимал ногу и бесстрастно разглядывал бледный рассвет. Текучее сплавление прозрачно-розового и жёлтого разносилось по небу пролитой краской, второпях промокнутой салфеткой, и выцветало по краям; ещё полчаса-час – и Токио проснётся, загудит потревоженным ульем. Нальётся яркостью и жизнью. Переступив с ноги на ногу и поджав уже другую, Мегуми перевёл взгляд на блестящие застеклённые стены соседних домов, и ниже – на конусы подстриженных деревьев, остриями стремящиеся к небу, на чистые тротуары и аккуратно оформленные скамейки, горбатящие фигурные кованые спинки. Прокатил чашку в ладонях.

Было в этом моменте что-то особенное: и в тишине дремлющего города, и в обжигающем кофе в руках, и в уединении. И даже в холоде плитки под босыми ступнями.

Вдохнув густой аромат, Мегуми пригубил напиток. Ощутил на языке крепкую вяжущую горечь, но не поморщился.

Время морщиться ещё настанет.

Разговора с Сатору Годжо было не избежать.

Наверняка тот скоро проснётся, разбуженный если не запахом кофе, то будильником. Будни у шаманов начинались рано, а выходных не бывало. Не должно быть исключения и сегодня.

Ночью расспросами Годжо донимать его не стал – он молча посторонился, пропуская незваного гостя в квартиру, и закрыл за ним дверь. Щёлкнул замком. И сразу же, вручив чистое полотенце, отправил в душ. Он потревожил Мегуми всего раз: постучал костяшками в дверь, уточнил, не голоден ли тот, но, получив отрицательный ответ, понятливо промычал что-то себе под нос и ушёл в спальню. И больше на глаза не показывался, оставив Мегуми предоставленным самому себе.

И Фушигуро был за это благодарен, правда.

Он старательно отмылся от приставшей крови, от строительной пыли и не без труда вычесал из волос стеклянное крошево.

Лишь от одного отмыться так и не получилось.

Едва ли это было возможным.

Вот же срань.

Сатору Годжо оставил ему футболку, свободную, на два размера больше нужного, и пижамные штаны с бельём, а Мегуми не стал возражать. С удовольствием сменил запылённую одежду, топорщащуюся зацепками от когтей, на чистое. Не считая футболки, остальные вещи были его. Ну, как его. Это Годжо покупал их ему в каких-то стихийных и совершенно неподконтрольных количествах, пропуская мимо ушей просьбы Мегуми не тратиться на него.

Он как будто делал это из собственной природной вредности. Назло.

Или хотел что-то доказать.

Или и то, и другое – с него сталось бы.

Мегуми полагал, что не сможет уснуть, но, забравшись в постель и накрывшись одеялом с головой, провалился в сон почти мгновенно.

Когда-то он часто оставался в этой квартире с ночёвкой. Одну из гостевых комнат Сатору Годжо даже приспособил под его личную. Однако вслух этот момент никогда не обозначался. Уже многим позже, повзрослев, Мегуми стал понимать, почему после его ухода комната никогда не меняла своего облика, а он, возвращаясь в неё, видел вещи, оставленные им, нетронутыми и на тех же самых местах; а ещё – почему Сатору не говорил об этом вслух. Он знал, что Мегуми станет отказываться от собственной комнаты. Поэтому, как обычно, просто сделал всё по-своему.

Перехитрил маленького ребёнка и наверняка собой был страшно горд. И в этом весь Сатору Годжо.

Спрятав улыбку в чашке с кофе, Мегуми сделал ещё один глоток.

У Цумики в этой квартире также была своя комната, смежная с его. Почти каждый день Сатору забирал обоих Фушигуро после учёбы и привозил к себе. Впрочем, перед этим они обязательно заезжали куда-нибудь перекусить. «Перекусить» – так это называл Сатору Годжо. На самом деле это больше походило на умышленное доведение поваров до истерики, потому что Сатору предпочитал заказывать все блюда в меню. Все и сразу. Мегуми хмуро качал головой и просил кофе, а тот никогда не отказывал и не говорил, что детям такое нельзя.

Кажется, к Мегуми он относился несправедливо теплее, чем к Цумики, и за это младший Фушигуро его недолюбливал. Поначалу.

Позже, конечно, понял, что был неправ: Сатору Годжо не делал различий, это он, Мегуми, просто не привык к вниманию к своей скромной персоне – и малейшее его проявление считал чрезмерным.

Тогда же он пристрастился к горькому триппло, а Сатору, коварно улыбаясь, склонялся к Цумики и предлагал ей скупить все десерты в двойном количестве, чтобы «хоть как-то подсластить это выражение лица», – и пальцем неизменно и, вообще-то, не очень воспитанно указывал на Мегуми. Цумики заливалась смехом, а Мегуми, чувствуя себя единственным взрослым в этой компании, лишь выразительно закатывал глаза.

Он никогда не обижался на их заговоры против него.

Те дни он без сомнений мог назвать самыми счастливыми в своей жизни.

Но не всё и не всегда проходило гладко.

Они привлекали к себе внимание.

Сатору Годжо привлекал, конечно же, а Мегуми был невзрачной тенью позади него, так, серьёзный темноглазый мальчишка, совсем не похожий на своего сопроводителя. Смотрелись вдвоём они не очень хорошо. Можно было сказать, подозрительно.

И однажды к ним подошли.

В тот день они были вдвоём, без Цумики, потому что после уроков она отправилась в гости к подруге. Касуми, её одноклассницу, Мегуми знал, и знал, что у неё хорошая семья, члены которой Цумики едва ли обидят. И всё же что-то неприятное гнездилось под рёбрами, топорщило облезлые перья и шумно, когтисто скреблось. Он был рассеян, пасмурнее обычного, и отвечал редко и невпопад. Не переживал, нет. Наверное. Ну, может быть, немного. Очевидно, Годжо заметил его состояние, и только поэтому потянулся своими длинными ручищами, сгрёб Мегуми и попытался прижать к себе в подобии объятий, но тот резко, резче, чем ожидал от самого себя, вывернулся. Нахохлился и сверкнул глазами исподлобья.

Дело было не в Годжо: он сам никогда не был контактным, никого не подпускал близко, кроме сестры. Не считал, что тепло объятий для него подходит. Что ему это нужно.

Он привык быть сам по себе.

Особенно когда чувствовал себя уязвимым.

К ним подошёл полицейский, представился и запросил у Годжо документы, то и дело настороженно поглядывая на Мегуми. Улыбка приклеилась к лицу Сатору прозрачным лейкопластырем. Запахло неприятностями. Но прежде, чем он ответил, Мегуми решительно выступил вперёд и задрал голову.

– Всё в порядке, господин Сато, это мой отчим. – И сам ухватился за руку Годжо.

Полицейский документы всё же проверил, извинился и быстро ушёл, а Сатору Годжо так и остался стоять с широченной приклеенной улыбкой. Пальцев он не разжал. А Мегуми, разволновавшись, сразу же попросил прощения и потянул свою руку, и только тогда Сатору отмер и выпустил его. Длинно, звонко хохотнул и пропел:

– Н-да-а-а, ну и дела, скажи?

Но что-то изменилось.

В его позе, в его улыбке, кажущейся ещё более фальшивой, чужой и ему не подходящей – и Мегуми торопливо извинился снова, опасаясь, что рассердил его своим нахальством. Что – короткий болезненный удар сердца, похожий на надрыв – Сатору Годжо больше не захочет иметь с ним никаких дел. Что безвозвратно исчезнет. И бросит Цумики и его так же, как бросил до этого… другой человек.

Слово «отец» Мегуми использовать не любил. Тому, другому человеку, оно ничуть не подходило.

А Годжо не разозлился, нет. К облегчению Мегуми, он лишь взъерошил ему волосы, шутливо щёлкнул по носу и повёл за собой к парковке. Подавив в себе порыв снова взяться за его руку, Фушигуро послушно засеменил следом.

И как-то так получилось, что с тех пор взъерошить волосы стало чем-то личным; жестом, который регулярно и будто бы невзначай проскакивал, когда они оставались наедине. Их жестом.

Может быть, это не наверняка, поэтому Мегуми предпочитал совсем коротко не стричься.

Однажды Сатору вместо привычной повязки заехал за ним в маске для сна: плотной, бархатистой, с очаровательной кружевной каймой нежно-голубого цвета. Судя по его примятым волосам и рубашке, застёгнутой вкривь, он проспал. Тогда же Мегуми с удивлением открыл для себя, что умеет смеяться. Что ещё не разучился. А лицо Сатору окаменело на мгновение, но потом и он расхохотался и снова потянулся своей ручищей к волосам Мегуми.

Мегуми никогда не протестовал против их встреч.

Но строго запрещал себе думать, что ждёт их. Что надеется. И боится, что однажды выйдет за пределы территории школы и не обнаружит поблизости знакомый автомобиль.

Первые три месяца после того, как Цумики впала в кому, он каждую ночь оставался у Сатору Годжо. Тот предложил ему отдельный комплект ключей, но Мегуми отказался. Он не хотел навязываться. Не хотел стеснять Сатору своим постоянным присутствием; Цумики вот-вот поправится – иначе и быть не могло! – и он сразу же съедет. Годжо, разумеется, ничем не выказывал, что Мегуми ему мешает. Отнюдь. Но… Сухие факты были таковы, что он не был нужен родному отцу, а уж чужому человеку не должен быть нужен и подавно. Он мог наскучить Сатору. Утомить его. Или случайно разбить или испортить что-нибудь ценное в его доме.

Отец отказался от него без видимых на то причин, так почему не мог отказаться Сатору Годжо?

Мегуми боялся задать вопрос, но ещё сильнее он боялся получить ответ.

«Зачем вам это всё?»

Многим позже, оглядываясь назад, Фушигуро пришёл к выводу, что поступил правильно, когда принял решение промолчать. Такой же вопрос он задал Сукуне – и что в итоге?

Ничего кроме разочарования.

Нельзя сравнивать Сатору Годжо и Короля проклятий, конечно же, но Мегуми не считал себя каким-то особенно хорошим человеком, а сравнение само пришло на ум. И вот.

Ничего кроме разочарования.

Какие-то люди просто априори не были нужными. Нестрашно. Он справится с этим так же, как справлялся всегда.

А ещё Мегуми опасался, что, вручив ему ключи, Годжо вполне мог ляпнуть что-нибудь в духе «теперь эта квартира твоя, мои поздравления, Фушигуро!», и пользоваться чужим великодушием – это точно не то, чего бы ему хотелось. Он и без того был в неоплатном долгу перед Сатору.

Поэтому как только представилась возможность переселиться в общежитие, он немедленно это сделал. Но отчего-то было тяжело смотреть в лицо Годжо; ещё тяжелее – впервые отказываться от предложения после занятий вернуться домой вместе. Тот так и сказал – «домой». А у Мегуми от этого странного слова словно ком в горле образовался, перекрыл дыхательные пути. Вместо ответа он нахмурился и покачал головой, опасаясь, что собственный голос подведёт его. Сатору дёрнул подбородком, явно желая что-то сказать, но так и не стал; так что он лишь привычно потрепал его по макушке, а Мегуми не вывернулся из-под ладони.

Больше Сатору к себе его не приглашал. А Мегуми испытывал по этому поводу смешанные чувства, но за одно из них – некоторое подобие облегчения – усиленно цеплялся. Так было лучше. Для них обоих.

Никаких привязанностей.

Все предыдущие разы Сатору Годжо привозил его по собственной инициативе, Фушигуро никогда не напрашивался и не приходил сам. До сегодняшнего дня.

И теперь он снова здесь.

В месте, которое не мог назвать домом, но которое было ближе всего к нему по ощущениям.

Здесь было безопасно.

Когда-то здесь смеялась Цумики.

Всю ночь ему снились красные глаза и глубокий скрежещущий смех, пробирающий до костей; по пробуждении Мегуми понял, что это скрипят его ногти, царапающие одеяло. Он поднялся и, стараясь ступать как можно тише, переместился на кухню. По пути ненадолго задержался у комнаты Цумики, плотно запертой, словно бы мёртвой внутри, и ладонью провёл по дверной ручке. Смазал тонкий слой пыли.

И прочие мысли решил вытравить ароматной кофейной горечью.

– Ну надо же, мне даже будить тебя не пришлось, – растянулся зевком позади него Годжо, и Мегуми, вонзив кончики пальцев в чашку, искоса взглянул на него через плечо.

– Доброе утро, Сатору.

– Мг-м-м-пф.

Тот широко потянулся, едва не сбив рукой декоративную вазу с полки, и уронил себя на стул. Разбросал невообразимо длинные ноги по кухне. Подпёр щёку ладонью и сквозь повязку, ту же, с мягким бархатным блеском и голубой каймой, посмотрел на Мегуми.

– Не сомневаюсь в твоих способностях, но всё-таки спрошу: должен ли я открутить кому-нибудь голову?

– Нет. – Мегуми вернул взгляд сонному городу за окном. Стиснул зубы. – Я уже всё уладил.

– Видишь, какая штука, – как-то странно улыбнулся Сатору; в отражении стекла Мегуми видел, как он елозит свободной ладонью по столешнице, перебирает пальцами и словно бы пересчитывает ими что-то невидимое. Словно за слова хватается, подбирая нужные. Напрасно старается: в их случае подходящих слов не существовало. – Я, конечно, догадывался, что однажды ты начнёшь сводить с ума сверстников и лиц постарше, но чтобы настолько постарше…

– Не смешно, – мгновенно замёрз интонацией Мегуми.

– Вообще-то кое-что смешное здесь определённо прослеживается! – хлопнул ладонью по столу Сатору и легко вскочил на ноги, закружил по кухне, удивительно проворно и скоординировано для человека, едва-едва вставшего с кровати ранним утром. Даже завидно: Мегуми бы его энергичность. – Смотри-ка, тебе понравится: деяния Двуликого демона старательно отслеживались на протяжении столетий. Велись записи, некоторые умы, считающие себя великими – хах! – даже книги о нём писали. Пытались разобраться в его природе. Что я хочу сказать: натворил он прилично – или неприлично, тут с какой стороны взглянуть, н-да? – но… он так и не обзавёлся семьёй. Да что там!

Полный необъяснимого воодушевления, он остановился и хлопнул в ладони, а кофе в чашке Мегуми разошёлся кругами по поверхности, дрогнул полупрозрачной лентой пара. Как если бы потревоженный всплеском Бесконечности. Или того же воодушевления. Которое сам Мегуми, впрочем, отнюдь не разделял.

А Годжо, едва ли обращая внимание на его состояние, вновь пришёл в движение и продолжил:

– Нет ни одного документально подтверждённого упоминания его связи с мужчиной, женщиной или даже проклятием, – старательно загибал он пальцы. – У него нет потомков, а это значит, что он не рассматривает людей в романтическом смысле. Они для него как скот на убой. И так было всегда – всегда, тысячу лет, ты подумай! Но теперь, как мне кажется, я вижу кое-что интересное. Что скажешь?

Рывком Мегуми оттянул ворот футболки, повернулся полубоком и почти с ненавистью продемонстрировал Годжо обширный кровоподтёк на шее.

– Это не романтично.

– Предложение казнить его всё ещё в силе.

– Вы же знаете, что это не решение.

– Тогда покажись Сёко. – Сатору наконец остановился и протянул руку, но отметины на шее так и не коснулся. Его ногти царапнули воздух – и он, плавно шевельнув кончиками пальцев, руку опустил. Прокатил смешок на языке как кислую конфету. – Она поворчит, конечно, для вида, но справится быстро. Знаешь, когда-то она и меня вот так подлатала… – И он резко оборвал себя. Отмахнулся дёргано, в каком-то конвульсивном, болезненном порыве. Улыбнулся шире. – В общем, решение за тобой.

– Не нужно. – Мегуми поставил чашку на подоконник и развернулся к ней спиной. Сам опёрся о пластиковый выступ поясницей и, скрестив руки на груди, уставился в пол. – Само пройдёт. Не хочу беспокоить её по пустякам.

– Эй-эй, Мегуми! А что с лицом?

– Я не готов отвечать на её вопросы, – нехотя признался он, упрямо не поднимая головы. – А они будут, Сатору. Вы же понимаете.

– А если я попрошу её ни о чём тебя не спрашивать, ты передумаешь?

Он мотнул головой, нахмурился.

– Пусть останется… как напоминание о моей ошибке.

Сатору шагнул ближе, развернулся и устроился на подоконнике рядом. Он был обут в домашние тапочки с цветными единорогами; когда-то давно он купил такие им троим: себе, Мегуми и Цумики. Мегуми свою пару ни разу не обул: редкостная безвкусица! Но сейчас, глядя на истрёпанные от частой носки единорожьи уши, вдруг ощутил, как сухо и неприятно жжёт глаза.

– Хочешь пожить у меня какое-то время? – толкнул его коленом Годжо.

Ещё один отрицательный жест.

– Он может вытворить что-нибудь, чтобы выманить меня, – поделился Мегуми и наконец распрямился. Устало потёр глаза. И взглянул Сатору в лицо. – Я не хочу прятаться. И подставлять остальных тоже.

– Можешь оставаться только на ночь, если хочешь. Как сегодня. Ты ведь поэтому пришёл? – А Сатору забросил руку ему на плечо, легко потормошил. – Побоялся, что он нагрянет к тебе, м-м?

– Нет, я… побоялся, что не смогу ему отказать.

Мегуми смотрел перед собой неотрывно, но не видел ничего.

В глазах калилась соль, словно он умылся горстью нагретого морского песка и обжёгся им; сморгнуть её никак не выходило. Колючая боль мучила, под веками прокладывалась рассыпчатой царапающей прослойкой, скрипящей, как тот же песок. Или та же соль. Он не хотел быть честным. Даже перед собой. Но правда – это меньшее, чем он мог отплатить Сатору за всё, что тот для него делал.

– Вот оно что.

– Почему вы попросили Юджи отдавать ему контроль? – сразу же сменил тему Мегуми, опасаясь, что голос вот-вот подведёт его.

А Сатору если и обратил внимание на его манёвр, то виду не подал. Подыграл. И, пожав плечами, ответил как ни в чём не бывало:

– Мне было любопытно, как далеко он готов зайти, чтобы защитить тебя, и насколько ради этого готов поступиться собственными принципами. – Его пальцы бодро забарабанили по плечу Мегуми. – И сможешь ли ты противостоять ему.

– Ну спасибо! – резко дёрнулся Фушигуро и сбросил его руку. Вновь обхватив себя ладонями, он отлепился от подоконника и бесцельно прошёлся по кухне. Ногти режуще впивались в кожу, наверняка оставляя краснеющие полулуния, а в голосе против воли рассыпа́лся металлический скрежет. – Надеюсь, теперь ваше любопытство удовлетворено.

– Н-да, такого не предполагал даже я. Мои извинения. – Раскаяния в голосе Сатору, впрочем, не прозвучало. Но прозвучало что-то другое, со слабым весельем, припорошенным горечью, как пенная молочная шапка – шоколадной крошкой.

Мысли о шоколадной крошке натолкнули Мегуми на идею.

– Сварить вам кофе? – примирительно предложил он.

Но прежде, чем Сатору подал голос, раздалась трель телефонного звонка. Пронзительной устаревшей мелодией она ворвалась в их мирное уединение и напрочь развеяла его; вернула в реальность, и от атмосферы раннего утра – лишь воспоминание. Похлопав себя по карманам, Годжо выудил телефон и не глядя на экран принял вызов, а Мегуми уже распахнул дверцы настенного шкафчика, вынул початую пачку молотого кофе.

– А, Масамичи, утречка-утречка! – зажимая широкий зевок кулаком, поприветствовал Сатору. – Нет, Мегуми у меня. Не знаю, может, разрядился или на беззвучном? Да жив-здоров он, ну, может быть, слегка помят. Честно. Эй! Я хоть раз тебе врал? А, нет, ну тот раз мы не считаем, и нет, этот тоже – ох, умеешь же ты с утра настроение испортить! Всё-всё, я понял! Нет, ничего не случилось, он просто соскучился. Ты же знаешь, он ласковый домашний мальчик, ни дня без своего любимого учителя… А? Правда, что ли?

Мегуми так и замер с кофе в руках. Неприятный озноб шершаво прошёлся между лопатками, дурное предчувствие свернулось на груди змеиным хвостом. Директор Яга не стал бы звонить так рано утром по пустякам. Что-то произошло. Что-то плохое. Он словно бы чувствовал на себе пристальный взгляд Сатору, но когда обернулся, то успел заметить, лишь как тот отворачивается к окну. Его широкая улыбка отражалась в стекле бледным, дрожала в уголках, так, как когда он был готов громко и неискренне рассмеяться.

– Ну и ну! А он что? А она что? А ты что? А они… О. О-о-о! Вот оно что. Скоро будем! – И, сбросив вызов, Сатору круто развернулся на пятках к Мегуми. Виновато развёл руками: – Увы, кофе отменяется. Собирайся, мы едем в техникум.

– Что-то случилось?

– Какой же ты обманщик, – вместо ответа вдруг беззлобно пожурил Сатору. – Всё уладил, говоришь? Ночью кто-то вломился в твою комнату и перевернул всё вверх дном.

***

«Перевернул всё вверх дном» оказалось некоторым преуменьшением.

Придерживая пальто Годжо, чрезмерно широкое в плечах, так и норовящее соскользнуть то на одно, то на другое – одолженное взамен порванной куртки, – Мегуми мрачно созерцал то, что осталось от комнаты. А осталось от неё немного: стены были разбиты, местами проломлены до кирпичной кладки; отслаиваясь надрезанными пластами, обои уныло склонились к полу, а мебель, разломанная в щепки, и мелкое крошево всего, до чего смогли дотянуться чьи-то – кое-чьи – руки, обильно его усеивали. Даже светильник был сорван с потолка и, растоптанный в яростном порыве, белел на полу полупрозрачными остроугольными лепестками, а сверху – концы надорванных проводов. Окно и то было выбито, и теперь удивлённо присвистывало сквозняком, гоняя по углам сгустки бетонной пыли.

В комнате царил настоящий разгром.

Некто, устроивший его, был безумно, нечеловечески зол.

Великая удача, что никто не попался этому «некто» под руку в тот момент: смертельного кровопролития было бы не избежать.

Сатору хмыкнул и хлопнул Мегуми по плечу, а тот лишь неприятно поморщился. Директор Яга стоял у входа в комнату и переводил нечитаемый взгляд с одного новоприбывшего на другого, словно бы ожидая объяснений. Он был суров, выглядел помятым и как будто бы немного потрёпанным, и, казалось, едва удерживал себя от того, чтобы вместо сухих приветствий не пуститься в отборную ругань.

– Так и… где Юджи? – наконец спросил Мегуми, плотнее запахивая на груди пальто.

– По-твоему, это его рук дело? – нахмурился директор. – Ты что-нибудь знаешь?

– Нет, – быстро ответил Мегуми. Неопределённо повёл плечом, сосредоточенно и будто бы увлечённо рассматривая осколок светильника у ног. – Но он единственный, кто находился в этом крыле ночью. Он мог что-то слышать. Или мог пострадать от рук того, кто, гм, сделал это.

– Так ты знаешь, кто это?

– Нет, директор.

– С огнём играешь, Фушигуро, – вдруг надвинулся на него директор Яга. Он протянул руку и поддел Мегуми за подбородок, заставил поднять взгляд и посмотреть ему в лицо. – Окно твоей прошлой комнаты будет со мной согласно.

– Я не знаю, чьих рук это дело, директор Яга, – глядя ему в глаза, твёрдо отчеканил Мегуми. – И то, что случилось в моей прежней комнате, не имеет к этому отношения.

– Неужели?                                       

– Уверяю вас.

– А если подумать?

– Ответ тот же, директор.

– Знаешь, Фушигуро, – недоверчивый, въедливый прищур ощутился клинком у горла: не отвертеться, – в последнее время ты...

– Так, ну всё-всё, хватит уже его допрашивать, – выступил вперёд Сатору и оттеснил Мегуми плечом. Небрежно, грубовато взмахнул рукой и будто бы невзначай толкнул его себе за спину. – Видишь же, Масамичи, парень сам удивлён не меньше нашего. Тебе же никто не угрожал в последнее время, а, Мегуми? – И, широко улыбаясь, он приподнял край повязки и оглянулся.

Ярко-голубой глаз хитро сверкнул алмазным. Мегуми покачал головой.

– И ты ни с кем не ссорился, правда ведь?

– Не ссорился, учитель Годжо.

– Ну вот! – снова повернулся к Яге Сатору и в искреннем, искреннейшем сожалении развёл руками. – Я же говорю, он ничего не знает.

– Так. – Директор отступил на шаг и утомлённо помассировал переносицу. Глухо, протяжно выдохнул, как если бы считал себя единственным здравомыслящим среди присутствующих и был этим фактом предельно измучен. – Годжо – ко мне в кабинет, нам предстоит серьёзный разговор. А ты, Фушигуро, территорию техникума сегодня не покидаешь.

– Думаешь, так будет лучше? – вдруг как-то странно спросил Сатору.

– А есть другие идеи? Не можем же мы… – ещё более странно огрызнулся директор и, коротко взглянув на Мегуми, отмахнулся не закончив фразы. – И позвони уже коменданту, пусть выделит Фушигуро новую комнату. Опять.

– Так а что с Юджи? – не сдался Мегуми, ощущая, как нить разговора медленно ускользает от него.

– Идзити отвёз его в Итабаси. Одиночное задание, он справится, – внушительно припечатал директор тоном, не терпящим встречных вопросов. – А теперь иди. До занятий ещё два часа, займи себя чем-нибудь, но помни: за территорию техникума – ни ногой.

Ничего не оставалось, кроме как послушаться.

Оставшееся свободным время Мегуми бесцельно шатался по двору, не зная, куда самого себя пристроить: библиотека ещё не открылась, в тренировочном зале одному было делать нечего, как и на стадионе. Так что он умостился в беседке и разблокировал телефон. Тот, так и оставленный в беззвучном режиме ещё с ночного сеанса кино, был полон оповещений. Ему звонили и писали. Его искали. О нём тревожились, а он… сглотнул уже привычную горечь, смахнул уведомления и открыл заметки, принялся методично составлять список того, что требовалось купить в первую очередь. Уже в самом начале со вздохом понял, что потратиться придётся изрядно: Сукуна сломал его ноутбук и наушники, уничтожил конспекты и книги, даже постельного белья целым не оставил, не говоря уже об одежде. Он не пощадил и зубную щётку.

Вот же сволочь.

Их следующую встречу Мегуми начнёт с крепкого удара в челюсть и будет прав.

Отложив телефон, он собрал пальцы в печать и призвал Химеру. Вывалив набок длинный розовый язык, та уложила морду ему на колени, а Мегуми врыл пальцы в жёсткую косматую шерсть, запрокинул голову и невидяще уставился в потолок беседки.

Пальто Годжо согревало, мерно дышала Химера, подёргивала ухом, которого невзначай касался большой палец, а на душе у Мегуми было сумрачно, по-осеннему холодно и неспокойно. Тревожно; тяжёлые кустистые стебли гнулись, удлиняли шипы, а каждое движение, каждые вдох и выдох, словно бы усиливали скребущее чувство внутри. И дело было вовсе не в разгромленной комнате, не в ожидании неминуемой встречи с демоном и её последствий, а в тянущем, зовущем чувстве. В ощущении чужого Присутствия. Как тогда, на деревянном мосту перед стартом Программы Обмена.

Сукуна звал его.

Всё то время, что Мегуми находился на территории техникума, он ощущал эту струну, туго натянутую и звенящую для него одного. И это было никак, ни при каких условиях невозможно, поскольку Юджи находился на другом конце города. Только если директор Яга не соврал, конечно же, но в этом не было никакого смысла. Но ведь и Мегуми мог ошибаться: положим, Сукуна не звал его, а сам он улавливал лишь остаточные следы его ярости ещё с ночного происшествия.

Смешно.

Он знал, что выдаёт желаемое за действительное.

Сукуна был где-то рядом и звал его – и не было никаких «но».

А Мегуми мог бы пройтись по территории, внутренним чутьём зацепиться за эту струну и позволить ей увести его. Дать команду гончей: «Искать!» – и не для этого ли на самом деле он призвал её? Стиснув зубы, Мегуми откинулся на спинку сиденья, намеренно расслабил плечи и затылком поелозил по твёрдой несущей балке. Глубоко, полной грудью глотнул утренней прохлады. Нет же, нет, он не станет искать Сукуну. Довольно. Он не щенок на поводке у демона и потакать его капризам не станет.

И если Сукуне что-то нужно от него, пусть потрудится и явит свой раздвоенный лик сам.

Заебал.

Гончая широко, с тихим сонным скулежом, зевнула, а Мегуми второй рукой почесал ей нос.

Он так углубился в собственные мысли, что едва не дёрнулся в постыдном испуге, когда к нему подошёл Идзити. Похоже, тот нашёл его достаточно быстро: он был свеж, не выглядел запыхавшимся или уставшим; а ещё он, как и всегда, смотрелся безукоризненно в тщательно отглаженном костюме, и Мегуми невольно задался вопросом, как рано тот приезжает в техникум. И уезжает ли вообще.

Вместо коменданта Идзити передал ему ключи, озвучил номер комнаты. На его бесстрастном лице не отобразилось ни одной эмоции, а Мегуми отчего-то ощетинился и сухо поблагодарил кивком. Быстро спрятал ключи в карман и пальцем постучал Химере по макушке – та, вопросительно встопорщила уши и изогнула кончик хвоста.

Идзити словно бы знал.

Как и Сатору Годжо. Как и директор Яга. Их троих объединяло некое знание, связанное с ним, и только он, Мегуми, мог лишь гадать, насколько крепко оказался связан словами, которые ещё не были произнесены, и каким дураком он уже успел себя выставить; насколько жалко и нелепо прозвучало каждое из его «я не знаю», в которые не верил даже он сам. И насколько в действительности сходил с ума: потому что точно так же они могли не знать о его связи с Сукуной. Кроме Годжо, конечно же.

Отметина на шее, скрытая высоким плотным воротником, тлела ноющей болью. А туманный разговор Сатору Годжо и директора у порога разнесённой комнаты не выходил из головы.

Теперь и они вслед за Юджи что-то скрывали от него.

Что ж, это было честно.

И до отвратительного неприятно: как будто они не доверяли ему, а он уже выбрал неправильную сторону. Он не выбирал. Выбирать не приходилось: Мегуми не примет сторону Двуликого демона, каких бы обещаний тот ему ни дал. Но ведь он и не сыпал обещаниями. Он просто… был. И хотел от Мегуми как будто бы самого Мегуми.

Вздор.

Какой же вздор.

Коротким рубленым взмахом руки развеяв технику, Мегуми поднялся и почти свирепо натянул воротник до подбородка. Ещё одним молчаливым кивком попрощался с Идзити.

Пора было отправляться на первое занятие.

Он уже собрался уходить, но в последний момент всё же решился на небольшую уловку.

– Идзити, вы так быстро вернулись, – будто бы незаинтересованно, из простой вежливости оглянулся через плечо Мегуми. – Неужели развязку у Вакагишомы наконец достроили?

– Ты о чём, Фушигуро? – почесал тот нос. И тут же, замерев в нелепой позе с указательным пальцем, давящим на кончик носа, с осознанным взглядом, быстро поправился: – А, да. Да.

– Ясно. Хорошего вам дня.

– И тебе, мальчик. – Идзити отвернулся, пряча глаза. Белым треугольником платка промокнул лоб. – И тебе.

Сатору Годжо в поле зрения больше не появлялся, как и директор Яга, и день резиново потянулся рутиной. Теоретические занятия протекали вяло, а Мегуми старался вести себя тихо, быть прилежным, послушным учеником и не привлекать к себе внимания. На него и без того косились: шутка ли, за две недели его комната оказалась разнесена дважды! А Мегуми сжимал ручку в ладони и невидящим взглядом сверлил иероглифы на бумаге. Присутствие Сукуны давило на виски, и там же, в такт сердцебиению, гремели слова директора о том, что Юджи на задании в Итабаси; размытым графитовым фоном – неподдельная озадаченность Идзити, который ни в каком Итабаси сегодня утром, похоже, не был.

Что-то не сходилось.

Не сходилось ничего.

В обеденный перерыв он задал вопрос старшекурсникам, но те предсказуемо не знали, где Итадори. Впрочем, судя по их подозрительным взглядам, с вопросами ему следовало бы повременить – и Мегуми, не желая слышать встречные, забрал поднос с едой и спешно ретировался. К счастью, хотя бы его закрытая одежда с высоким воротом не выглядела чем-то особенным. Так ему казалось до тех пор, пока он не остановился у автомата с газировкой. Нобара выросла будто бы из ниоткуда. Встала рядом, к соседнему автомату, вставила монету в прорезь.

– Миленький засос, Фушигуро, – и обронила будто бы невзначай. Изящным, отточенным жестом поправила волосы. – Живёшь свою лучшую жизнь, как я посмотрю. Когда успел?

– Это не… – Мегуми потянул воротник вверх, закрывая отметины зубов: особенно глубокий и заметный след в расплывчатом багрово-синюшном венце.

– Какой-нибудь простачок вроде Панды, может, и поверит, что ты подрался, но мне-то не заливай, – хмыкнула она и щёлкнула защитной пластиковой крышкой, вынула газировку. С шипением свернула алюминиевый язычок. – Вчера вечером этой красоты ещё не было, а потом ты пошёл в кино с Итадори… О. – Она дёрнулась и искривила лицо, как если бы ей на язык попало что-то донельзя горькое. – Так вы с ним?..

– Нет, – ответно поморщился Мегуми. Придумала же! – Не с ним. Это случилось уже после.

– Поверить не могу, что из нас троих свою пару первым нашёл ты, – покачала она головой. – Да ещё какую горячую штучку! Чем только зацепил?

Боком привалившись к автомату, Нобара сделала глоток и смерила его недоверчивым взглядом поверх круглого металлического ободка. Искусственная ярко-оранжевая подсветка оттеняла её лицо, добавляла блеску в глазах лисьей хитрости.

– Горячая штучка. Точно, – одним уголком губ неровно улыбнулся Мегуми. И под этим внимательным лисьим взглядом, отчего-то избегая резких движений, нажал на кнопку. – Да сам не знаю, как так вышло. И… нет, нет у меня никого!

Она изогнула бровь.

– Это было… ошибкой, – мотнул головой Мегуми.

Он забрал напиток и бесцельно повертел металлическую ёмкость в руках: гладкие стенки дарили приятное ощущение скольжения, холодили пальцы, – и это словно бы помогало собраться с мыслями. Пить уже расхотелось. Находиться в стенах техникума расхотелось – но последнее оказалось под запретом; вот ведь дожили. Браво, Фушигуро! А что дальше? Суд Старейшин и смертный приговор, немедленно приведённый в исполнение кем-нибудь из преподавателей, кому ещё совсем недавно он отвечал заданную тему? Сукуна хохотал бы до слёз. А Цумики с укоризной взглянула бы на него и почти наверняка попыталась обнять, и Мегуми стойко стерпел бы, потому что объятия – это всё ещё не для него, но это всё ещё – Цумики. Он не любил прикосновения так же, как любил сестру. Что же, может быть, сейчас он согласился бы и на них, и на неизменную трёпку его волос, последующую за этим, только бы ещё раз уловить её нежный, тронутый лёгким осуждением взгляд. Увидеть её улыбку.

Услышать, как она негромко, по-кошачьи мягко смеётся.

Вот только, как и сказал Сукуна, Цумики прокляли, а он ничем не смог ей помочь.

Тонко хрустнул, проминаясь под подушечками пальцев, металл, и Мегуми запоздало ослабил хватку.

Неважно.

Как бы там ни было, всё, что он мог здесь и сейчас – с какой-то стати начать объясняться перед Нобарой, как будто он был виноват и перед ней в том числе. Он и был. Сукуна позволил ему использовать её безопасность как предлог, а Мегуми, конечно же…

– Я облажался. – Попался в расставленные силки. И думать не хотелось, сколько их ещё подготовил для него Двуликий демон, и в какие из них, сам об этом не подозревая, он уже угодил. – Но теперь всё в прошлом.

– О. – Её лицо вытянулось. – Подожди. Тебя, что?..

– Нет. Всё было по обоюдному согласию.

– И при этом вы не встречаетесь? – С каждым словом её лицо удлинялось всё сильнее. Мегуми наверняка фыркнул бы, если бы не желал этот неприятный разговор как можно скорее прекратить. – Да тебе чуть шею не перекусили, ты стебёшься? Она точно тебя хочет!

– Давай просто оставим эту тему, ладно? – Он открыл банку и сделал глоток пузырящейся сладости.

– Мне тоже разбивали сердце, знаешь, – вдруг плавно, с давней печалью, узкими тенями затаившейся в уголках губ, улыбнулась Нобара.

Она допила газировку, выбросила банку в урну и тщательно отряхнула руки, хотя необходимости в последнем не было никакой. И медленно направилась к скамейке поблизости. Мегуми расценил это как приглашение к переходу на более личные темы – и последовал за ней.

Они устроились в сени высокой азалии. Кустарник не источал аромата: он давно отцвёл, но плотные мясистые листья зеленели назло грядущей зиме и негромко шелестели – посмеивались, отвечая на щекочущие прикосновения ветра.

– Платоническое, ты не подумай, – расправила складки на юбке Нобара. – Я же совсем мелкая была, в начальных классах училась! А она… – Она приятно, ностальгически улыбнулась. Голос потеплел, сделался нежным и тягучим, как взбитая карамель на её любимых пирожных. – Её звали Саори, она училась в старших классах и казалась мне невероятной. Ненастоящей, знаешь, эдакой фарфоровой куколкой ручной работы, которой можно любоваться, но трогать – ни-ни. Штучный экземпляр. А когда она уехала, мой мир словно бы разрушился. – Нобара сцепила руки на коленях и опустила голову, за завесой волос пряча излом губ. – Ха, я рыдала в три ручья, видел бы ты меня тогда! Думаю, после этого мне пришлось бы убрать тебя как свидетеля.

– Мне жаль.

– Да всё в порядке, – распрямилась она и показательно небрежно отмахнулась. – Я к тому, что, если вдруг ты захочешь поговорить, я, может, и не смогу дать дельный совет, но… я выслушаю. Правда.

– Спасибо. – Мегуми отставил газировку и резко перевёл взгляд на плитку под ногами. Глаза сухо, неприятно жгло. – Не думаю, что в этом возникнет необходимость, но спасибо.

– Вот и славно. – Нобара выдохнула. И тут же, будто и не она минутой ранее обнажала душу и делилась сокровенным, активно затормошила его за плечо. – Но хотя бы скажи, как её зовут! Красивая? А фотку покажешь?

– Блядь, Нобара!

– Да ладно, тебе жалко, что ли?!

***

Вечер у Мегуми оказался полностью свободным.

С неохотой, но Фушигуро выбрался бы по магазинам купить основное, но не мог сделать даже этого: приказа не покидать территорию техникума до сих пор никто не отменял. И это настораживало всё сильнее, как и зов Двуликого, неумолкающий, жестяным дрязгом колотящийся в висках. Почти вынуждающий тихо, вслух огрызаться. И глотать болеутоляющее каждые три часа, потому что да сколько же, блядь, можно?! Закрывшись в своей новой комнате, Мегуми отбросил одеяло и устроился на кровати. Делать было нечего, так что он принялся лениво листать книгу, заранее взятую в библиотеке. Увесистый том приятной тяжестью ощущался в руках, пах бумажной пылью и ветхостью; закостеневшее от времени тиснение переплёта царапало пальцы, и Мегуми перебирал ими, подушечками тёрся о жёсткие выступы и словно бы собственной болью расплачивался за знания.

Книга была не для студентов, вне рамок учебной программы. Но в ней подробно рассматривались техники величайших проклятий за всю историю существования человечества, с теориями, иллюстрациями и умозаключениями мудрейших. С одной стороны, в какой-то момент можно было обнаружить себя дремлющим от скучных монотонных описаний, а с другой…

Мегуми знал, что натолкнётся на него, и тем не менее к развороту, на котором Рёмен Сукуна будет изображён во весь рост, оказался всё равно не готов. Он непроизвольно задержал дыхание и отнял книгу от лица, будто демона действительно получилось бы так легко оттолкнуть. И принялся изучать его; как если бы смотрел на него чужими глазами – глазами, очевидно, полными ненависти. Рисунок был чёрно-белым, растрескавшимся, а Сукуна выглядел карикатурно уродливым: несоразмерно телу маленькая голова, острым углом выделяющийся нарост на правой половине лица, скошенные глаза, гигантские руки с толстыми овальными пальцами. Выпуклый живот. Короткие ноги, казалось, едва-едва способные выдержать вес могучего, тучного тела. В одеждах периода Хэйан он походил на карапуза, завёрнутого в слоистую материнскую юбку и утонувшего в ней.

Мегуми не улыбнулся. Но провёл кончиками пальцев по шершавой бумаге, зачем-то заломил уголок.

Не потому что хотел показать рисунок Сукуне и посмотреть, как тот согнётся от хохота, а позже, успокоившись, что-нибудь обязательно сломает. Или как захочет вскрыть горло художнику и неподдельно, по-детски искренне огорчится, узнав, что тот давно уже мёртв. Или как рожки самому себе пририсует, поправ неприкосновенность библиотечного имущества. В конце концов, это был Сукуна, и от него ожидать следовало всего, и всего – с равной долей вероятности.

Поразительно, как в одном создании умещалось столько противоречий. И как эти противоречия за тысячу лет существования не свели его с ума.

Или свели. Но настолько гармонично и уместно его безумие наложилось на черты характера, что уже не отличить, где нездоровое расстройство личности, а где чистый, природный сволочизм.

Коротко хмыкнув, Мегуми снова окинул взглядом рисунок.

Но уж, конечно, заломил уголок листа он вовсе не потому, что хотел бы узнать историю появления этого изображения: может быть, демон всё же лично был знаком с художником и чем-то ему насолил? Или, может, он мог бы рассказать о себе в то время. Каким он был? Что им двигало? И сделало ли его это в итоге счастливым: стоила ли вся ненависть мира, обращённая на него, того?

Что-то подсказывало, что ни на один из вопросов Сукуна не ответит честно. Или что потребует за правду что-то взамен, как он обычно это делал; что-то – или кого-то, кого-то особенного.

Откинувшись на подушку, уголок страницы Мегуми развернул и разгладил пальцами.

Резко захлопнул книгу.

И перевернулся на бок как раз в тот момент, когда в дверь часто, нетерпеливо застучали. Бросив беглый взгляд на зеркало и удостоверившись, что кровоподтёк на шее надёжно скрыт воротником, Мегуми поспешил открыть дверь. Он и рта не успел открыть в приветствии, как Сатору Годжо схватил его за плечо и решительно потащил за собой.

– Идём, нужна твоя помощь, – без привычной улыбки бросил тот, и Мегуми внутренне подобрался, ощущая, как все его худшие опасения начинают подтверждаться.

– Это как-то связано с?..

– Угум.

– Ясно. – Сатору отпустил его плечо, а Мегуми пришлось ускориться, чтобы не отстать. Вопросы задавал он уже на бегу. – Что от меня требуется?

– Пока не знаю.

– Он здесь, да? В техникуме? Всё это время…

– А он соображает, – вдруг шагнул из-за угла директор Яга, но тут же посторонился, пропуская Годжо вперёд, и замкнул процессию.

– У Мегуми хорошее чутьё на проклятую ауру, – не оборачиваясь, кивнул Сатору и вывел их на улицу.

Вечер серел, истлевал закатным, и тени жирным пеплом рассыпались под ногами и липли к подошвам. Очерняли здания и деревья как будто бы карандашной обводкой. Жестяное дребезжание в висках заглушало собой посторонние звуки, и серый карандашный мир казался ненастоящим, как и его запахи, и ладонь директора Яги на плече, когда тот невзначай подталкивал Мегуми вперёд. Ненастоящим казалось всё.

Кроме одной мысли, тяжёлым пластом укладывающейся в голове и придающей странного, обречённого спокойствия: и директор, и учитель Годжо вели его на встречу с демоном. Осознанно.

Ему больше не придётся врать.

Никаких секретов не осталось.

Они пересекли аллею, обогнули стадион и зачем-то завернули в складское помещение. Мегуми ожидал, что Сатору возьмёт зачарованное оружие, и тот действительно остановился перед стеклянной витриной с тренировочными проклятыми копьями. Но не притронулся к ним; вместо этого он нажал на рамку – и стенная панель дрогнула, бесшумно отъехала в сторону, открывая тайный проход. Мегуми о нём не знал. Но Сатору уверенно шагнул внутрь, а Мегуми, ощутив, как ладонь директора на плече сжимается крепче, хмуро мотнул головой и последовал за ним.

Они спустились по узкой винтовой лестнице, и чем дальше вели их истёртые от бессчётного использования ступеньки, тем холоднее становилось. Освещение скрадывалось каменными стенами. Вместо светильников под потолком размеренно горели письменами бумажные талисманы – этого было достаточно, чтобы не споткнуться, но недостаточно, чтобы рассмотреть что-то ещё. Очертания помещения терялись в полумраке, гулкое эхо шагов не позволяло определить его истинных размеров.

Но запах Мегуми узнал сразу.

Сладковатые изгоняющие благовония, обугленная бумага, ладан и как будто бы нагретый солнцем песок. Нетрудно догадаться, что его привели в темницу для особо опасных проклятий, которые не получалось сразу же изгнать. Мегуми знал о её существовании, но своими глазами никогда не видел.

Стоило ему сойти с последней ступеньки и опустить подошву на каменную плиту, как присутствие Сукуны окатило волной, словно бы вскипающей водой заплескалось под ногами; обварило. В затылке потяжелело. В висках – визжащий железный скрежет, как сошедший с ума часовой механизм, разлетающийся на детали и их рикошетом разрушающий самого себя лишь сильнее. Мегуми пожалел, что не захватил с собой блистер болеутоляющего.

Перед ними находилась простая деревянная дверь.

Так казалось на первый взгляд.

Но, присмотревшись, он заметил тонкую вязь заклинаний, выцарапанную иглой, и чёрные мазки копоти; похоже, заклинания наносились при свете свечей ещё столетия назад. Древесина выглядела ссохшейся, расслаивающейся на твёрдое ломкое волокно, а сама дверь древней – древнее всего, что Мегуми доводилось видеть в стенах техникума. Ручки не было. Как и замочной скважины.

Он протянул руку, чтобы коснуться узора заклинаний, но директор Яга надавил ему на плечо, вынуждая отступить, и вышел вперёд. Встал к Мегуми лицом, спиной загородил дверь.

– Мы полагали, что всё это время Итадори успешно сдерживает Двуликого, – угрюмо начал он и уже привычно скрестил руки на груди. Выдвинул нижнюю челюсть. – Но мы ошибались. Это был не Юджи.

Мегуми шумно выдохнул и распрямил окаменевшую спину. Намёк он понял.

– Я не обещаю, что у меня получится.

– Большего мы от тебя и не требуем.

– Ещё с ночи, с тех пор, как перехватил тело Юджи, Сукуна не утихает и требует лишь одного, – привалился к стене Сатору и кончиком указательного пальца задумчиво постучал себя по виску.

– Меня, – понятливо кивнул Мегуми.

– Тебя, – подтвердил он.

– Мы надеялись, что твоё нахождение в стенах техникума успокоит его, но нет. – Директор Яга коротко оглянулся на дверь. – Юджи перехватывает контроль и сразу же его теряет. А с демоном договориться не получается ни у меня, ни у Годжо: ублюдок просто отказывается вести диалог.

– Я должен договориться с ним? – зеркально скрестил руки на груди Мегуми.

– Ты не обязан заходить туда, если не хочешь, – покачал головой Сатору.

– Но, если ты не сможешь убедить Двуликого отступить и вернуть контроль Юджи, мальчишку казнят немедленно, – надвинулся на Фушигуро директор и тотчас же взмахнул рукой, останавливая Сатору, явно желающего что-то сказать. – Не надо, Годжо. Старейшины ещё не знают, что власти над Сукуной Итадори имеет меньше, чем ожидалось, но это лишь вопрос времени, когда они почувствуют ауру демона так же, как её чувствуешь ты, Мегуми. Мы не можем сказать, кто там сейчас: Юджи или Сукуна. И не знаем, что он потребует взамен. Решай, мальчик, сейчас всё зависит только от тебя.

– Надо было сразу мне сказать, – дёрнул плечом Мегуми и обошёл директора, без колебаний толкнул дверь.

Она открылась легко и бесшумно, так, как если бы никогда не была заперта. В лицо ударило застоялым воздухом, нагретым, плотным и вязким – он словно бы шагнул в подтаявший свечной воск.

Дверь за ним закрылась с сухим щелчком.

С ним же головная боль разжала жестяные тиски, наконец отпустила его. И всё стихло.

Он остался один на один с… кем-то.

Комната оказалась небольшой, но вся – сплошь шелестящие бумажные прямоугольники, глиняные печати, подвешенные к потолку на нитки бус, скрученные верёвочные канаты и свечные огарки, едва-едва дающие света. Ароматические палочки, симметрично расставленные по углам. Заклинания, выбитые на полу спиралью, берущей начало от центра. Стены и потолок словно были подсвечены изжелта-белым, а в середине комнаты – пятно тени. И в нём – силуэт человека, стоящего на коленях, с завязанными за спиной руками. Его голова была опущена, на ней – бумажная лента, вымоченная потом, прилипшая ко лбу и вискам. Смятые концы слабо дымились, пятна тления разрезали изгоняющее заклинание, превращали его в отдельные буквы, обведённые тающим рыжим. От пола и потолка, зафиксированные массивными крючьями, к человеку тянулись канаты: они скручивались гроздьями узлов за его спиной, оплетали и стягивали руки вплоть до плеч. Крест-накрест перебрасывались через грудь, опоясывали живот.

Мегуми осторожно шагнул вперёд. Характерный хруст подсказал: под ногами – не круг тени. А зола. Выжженные бумажные заклинания, с изгнанием демона очевидно не справившиеся.

Человек на его появление никак не среагировал. Он продолжал неподвижно сидеть на полу и склонять голову, звук его дыхания терялся в тихом потрескивании свечных фитилей.

Мегуми опустился перед человеком на корточки. Протянул руку и осторожно тронул влажный висок, поправил бумажную ленту.

И человек дрогнул, поднял голову, а у Мегуми сжалось сердце, и в груди – такой же выжженный круг, в центре которого оказался он сам. Потому что Юджи выглядел больным, измученным до предела. Тени под его глазами наливались синевой, губы были красными, искусанными и слоисто шелушились кровавыми корочками. Одет он был в мятую пижаму: видимо, таким его и схватили в комнате Мегуми, – и был перепачкан в саже, крови; пятна пота темнели на груди и под мышками. Он тяжело, прерывисто вздохнул и медленно заморгал, словно бы заново привыкая к тусклому свету.

Словно бы вынырнув из непроглядной тьмы.

Узоры Сукуны рябью прошлись по его лицу и сразу же выцвели. Юджи нервно дёрнул шеей и тоскливо, вымученно улыбнулся.

– Привет, Мегуми.

– Привет. – Мегуми не знал, что сказать. В горле стоял ком. А кулаки зудели от желания добраться до Сукуны и как следует отделать его за то, что он сотворил с Юджи; за эту несчастную, измученную улыбку, за каждую минуту, которую Итадори пришлось провести здесь, и за каждый бой, который ему довелось выиграть и проиграть.

Он избил бы его до полусмерти – за Юджи.

Если бы Сукуна в теле Юджи не находился.

– Прости за комнату, – вдруг невесело хмыкнул Итадори. – Ты знаешь, когда я вернулся в общежитие, то к тебе не пошёл: думал, ты уже спишь. Тоже лёг спать. А потом… – Он облизнул пересохшие губы, поморщился. – Я будто проснулся, а вокруг – настоящий погром. Я пытался его остановить, правда, но не смог: он словно с цепи сорвался. Прости.

– Ты не виноват, – мотнул головой Мегуми.

– Панда услышал шум первым, позвал Маки, – продолжил рассказывать Юджи. От долгого молчания его голос сипел, просаживался на гласных. – А та сразу же побежала к директору. Втроём они скрутили меня, я специально не сопротивлялся, но вот Сукуна... Ну, ты же знаешь его.

– Кто-нибудь пострадал?

– Нет, обошлось. Директор попросил старшекурсников молчать. Сразу же позвонил Годжо. Вдвоём они пытались успокоить его, но до него было не достучаться. У меня до сих пор получается перехватывать контроль с переменным успехом.

– Мне жаль, прости, я не думал... – Настал черёд Мегуми опускать голову.

– Да ладно. Не парься, как-нибудь вывезу. – Он поёрзал коленями по полу. – Значит, они решили тебя всё-таки впустить?

– Я пришёл бы раньше, если бы знал.

– Хочу кое о чём тебе рассказать. Я не говорил об этом директору, но... думаю, я знаю, чего он добивается. – Юджи помедлил, громко втянул воздух и закашлялся. Снова зашевелился в верёвочных узлах. – Прости, говорить трудно: в горле пересохло. Не мог бы ты наклониться ближе?

Мегуми так и оцепенел с опущенной головой.

И поднимать её не спешил.

Что-то хлестнуло внутри подозрением, рассекло и словно бы разлило под рёбрами ледяной воды; сдавило ею лёгкие, почти размозжило сердце. В комнате стало как будто бы холоднее, напряжение затрещало обугленными бумажными талисманами – и задымилось скрытой угрозой. Резко вскинув голову, Мегуми вгляделся в Юджи, но тот безмятежно смотрел ему в лицо.

Слишком безмятежно.

Мегуми шарахнулся назад, и в этот момент на лице Юджи проступили чёрные изломы узоров, глаза вспыхнули красным, и Сукуна остервенело рванулся вперёд. Его зубы звонко лязгнули у подбородка; до кожи он не достал, но вгрызся Мегуми в воротник – и дёрнул головой. Ткань с треском разошлась, обнажила синюшный след на шее. Мегуми упал на спину и, зачерпнув ладонями золы, отполз от демона. А Сукуна сплюнул лоскут, слизнул кровь с лопнувшей губы и довольно заулыбался:

– Так-так, значит, решил не убирать это милое пятнышко? Понравилось? Я польщён.

– Убрал, если бы мог, – холодно отрезал Мегуми.

– Всё ты можешь. Просто не хочешь думать головой, – щёлкнул языком Сукуна и повёл плечами, не особенно пытаясь вырваться. Но канаты за его спиной побелели тающей дымкой, а запах гари заполонил комнату и вытеснил ароматы благовоний. – Бездарно просираешь свой потенциал, призывая кроликов-птичек-собачек. Устроил себе карманный зоопарк, хотя при твоих способностях ты мог бы наподдать и Шестиглазому, если бы захотел, и даже мне. Тц, позорище! Вот скажи мне, мальчик: разве на это я должен тратить своё время?

– Я тоже рад тебя видеть, – не дрогнул лицом Мегуми. – А ты сам-то чем думал, когда вломился ко мне в комнату? Считал, никто ничего не заметит?

– Поговорить хотел, – сощурился Сукуна. – А тебя в комнате не оказалось. Что ж, я немного… гм, расстроился?

– А не мог бы ты расстраиваться как-нибудь менее разрушительно? – Мегуми поднялся, небрежно отряхнулся от частиц приставшей золы. – Херню творишь, Сукуна.

– Развяжи меня, – вдруг потребовал демон. Стоять на коленях и смотреть на собеседника снизу вверх ему явно не нравилось. – Давай-давай, Фушигуро, поживее, а то я выберусь сам и хуже будет всем.

– Хорошо. – И под недоверчивый смешок Сукуны Мегуми обошёл его и клинком разрубил стягивающие плечи узлы. – Только без глупостей.

Остальное Сукуна сорвал с себя сам. Он встал и широко, с наслаждением потянулся, потёр ободранные запястья. Всё с тем же недоверчивым восторгом хохотнул.

– Да ну, перестань, Ме-е-е-егуми, какие глупости? – И тут же враждебно на него надвинулся. – Херню творю здесь явно не я, а?

А Фушигуро выставил меч, но Сукуна не сбавил шага. И отступать пришлось самому; в тесной комнате было не сбежать, и в стену он упёрся лопатками уже через несколько шагов. Потревоженные бумажные талисманы затрепетали. Кончик меча упёрся Сукуне в грудь.

– Ну давай, мальчик. Загони его поглубже, – бесстрашно оскалился демон и сам навалился всем телом на клинок. Давление рукояти в ладонях усилилось. Пижамная футболка Юджи потемнела пятном свежей крови. А оскал Сукуны стал шире, злее, но словно бы ещё более восторженнее. – А я сразу же верну контроль сопляку. Хочешь послушать, как он кричит? Или, может, клокочет, ха, если ты заденешь лёгкое?

Тогда Мегуми быстро перехватил лезвие и приставил уже к собственному горлу.

– А если так?

– Ты посмотри-ка, что вытворяет. – На этот раз Сукуна нехотя остановился. Он упёр руки в бока и запрокинул голову, почти вывернул её под неестественным углом к потолку; два глаза у скул узким прищуром всё так же внимательно следили за Мегуми. – Это ночёвка у Шестиглазого тебе такой смелости придала? Думаешь, когда он рядом, ты в безопасности? Не обольщайся, я ведь и из-под его крыла тебя достану.

– Но ведь не достал.

– Ну-ну, почти не достал, – погрозил пальцем Сукуна и вернул ему взгляд всех четырёх глаз. Талисманы вокруг Мегуми прошлись рябью, будто бы задетые сквозняком, и с треском воспламенились, а железные крюки, к которым крепились канаты, покраснели раскалённым. Осколочно взорвались глиняные печати, рассыпали по полу оплавленные бусины. Фушигуро против воли вжал голову в плечи, без особого успеха спасаясь от жара, но меча не опустил. – Я хотел поймать кого-нибудь, выпытать адрес Шестиглазого и наведаться к вам в гости, – как ни в чём не бывало продолжил вещать Сукуна. – Но сопляк оказался неожиданно упорным. Вот же маленький говнюк! Выберусь – подвешу его вниз башкой и вскрою, пусть давится собственным дерьмом, стекающим на ебальник.

– Ты отвратителен, – поджал губы Мегуми, удерживая себя от того, чтобы не броситься бежать.

Бессмысленно.

Раньше Сукуны к двери ему не успеть.

А жар уже плавил воздух дрожащим, касался кожи. Сгорающая бумага мотыльковыми крыльями опадала на пол, на плечи Мегуми, и к её запаху понемногу примешивался стойкий запах палёных волос.

– Да неужели? А скажи-ка мне, малыш. – Сукуна приблизился к Фушигуро, положил ладонь на его руку, сжимающую рукоять, и погладил пальцы. А вторую ладонь он устроил на лезвии и мягко надавил, вынуждая Мегуми опустить меч. – Считал ли ты меня отвратительным, когда сладко стонал мне в ухо, м-м?

Пламя оставляло танцующие отсветы на его лице. В глазах – влажное отражение его языков, и смех, и заточенная до сухого блеска издёвка со стальной сердцевиной.

Мегуми резко отвёл клинок, рассёк Сукуне пальцы и спрятал оружие в тень. Сам тут же влепил демону хлёсткую пощёчину, замахнулся для второй – Сукуна перехватил его руку. Выкрутил запястье и с силой, не считаясь ни со своей, ни с чужой болью, дёрнул Мегуми к себе. Развернул его и спиной втиснул себе в грудь.

– Ах, Мегуми-Мегуми, как же с тобой трудно, – ласково, с безграничным терпением, которое могло быть фальшью и ничем иным, пропел Сукуна. – Там, на крыше, ты мог просто сказать мне «да».

– Я могу ответить в рифму, но тебе не понравится, – рванулся в хватке Мегуми.

– Следи за языком, щенок. – Окровавленные пальцы стали мазать по лицу, надавили на губы, но Фушигуро стиснул зубы, и Сукуна рассёк губу, оцарапал дёсны, но до языка не добрался.

Мегуми дёрнулся повторно, развернул их обоих на месте и зарычал от бессилия, а Сукуна без особых сложностей перехватил его: он сгрёб его за волосы на макушке, болезненно потащил вверх, вынуждая запрокинуть голову, а когтями лёг на бьющуюся жилку. И тягуче, медово проурчал, но не Мегуми, а куда-то в пространство перед ними:

– Так-так, а вот и Шестиглазый! Ты бы получше приглядывал за своим сокровищем, а то ведь кто-нибудь… скажем, может его присвоить.

– Прекрати, – зашипел Мегуми. – Я не вещь, чтобы меня присваивать!

Сукуна весело, оглушительно громко расхохотался, и скребущим металлическим звоном – по вискам. У Мегуми плотно заложило ухо, а в глазах на мгновение потемнело: это пламя погасло и вновь разгорелось, перебросило тяжёлые гудящие ветви на соседние стены.

– О, мальчик. – Когти на макушке сжались с ласковой жестокостью. – Никогда не меняйся: твоя наивность – это нечто! Любовался бы и любовался.

– Любуйся, только руками не трогай, – невыразительно улыбнулся Годжо, будто бы непринуждённо опираясь плечом о дверной косяк. Его повязка была задрана на лоб. Зачем-то он коротко взглянул на Мегуми. И добавил веско: – Без разрешения.

А у Фушигуро отчего-то лицо вспыхнуло, как будто Годжо не за борьбой их застал, отнюдь не за ней. А за чем-то более личным, интимным. И кто знал, как долго он стоял у двери и наблюдал за ними.

Как много успел услышать и понять.

– Видишь ли, – демонстративно игнорируя присутствие Сатору, не понижая голоса зашептал на ухо Мегуми Сукуна. – Сегодня он был моим самым частым гостем. Всё разговорить меня пытался: то об одном спросит, то о другом – а как будто бы ходит кругами. Кажется, он трясётся за твою тушку. Боится, что я трахну тебя, а потом расчленю… ну, или расчленю, а потом трахну, я так и не понял, честно говоря. – И выкрикнул громко, уже откровенно развлекаясь. – Эй, Шестиглазый, не напомнишь?

– Соскучился по Мегуми? – с тонкой усмешкой потёр подбородок Годжо. – Со мной ты таким разговорчивым не был.

– Сказал же: не будет никакого разговора, пока ты не приведёшь ко мне мальчишку.

И они замолчали, столкнувшись взглядами.

Воздух уплотнялся, темнел от дыма. Горчил на языке пеплом. Позади Мегуми и Сукуны уже вся стена от пола до потолка занялась огнём, и жадное пламя пожирало зачарованную бумагу, сыпало в спину искрами; их жгучих уколов Мегуми не ощущал – только жёсткую, горячую грудь демона. Сукуна крепко держал его за волосы, но больше не вонзался когтями в кожу. Пальцами другой руки он перебирал воздух над отметиной на шее, ладонью шершаво поглаживал кадык, а подушечкой большого пальца тёрся о бьющуюся жилку на неповреждённой стороне. По рассечённым пальцам струилась кровь, мерно капала Мегуми на шею и пачкала надорванный воротник. И со стороны могло казаться, что это кровь Мегуми, что Сукуна режет его когтями. Но.

Больно не было.

Сукуна не ранил его. Его сердце билось мощно, ровно, и привычным жаром отдавалось тело. Он получил что хотел. Он был доволен и умиротворён.

Он наконец успокоился.

– Скройся, Двуликий, и не высовывайся больше, – медленно, без резких движений отделился от двери Сатору и шагнул к ним. Развёл руки в примирительном жесте. – Я уболтаю стариков отложить казнь на неделю. К тому времени что-нибудь придумаю.

– При двух условиях, – неожиданно легко согласился Сукуна: – Первое: на все задания мальчик отправляется вместе с Итадори. Второе: больше ты не прячешь его и не забираешь к себе на ночь.

Мегуми нахмурился.

– Никто меня не…

– Мегуми, ты как? – перевёл взгляд на него Сатору. На его шею, залитую кровью. И линия его челюсти стала жёсткой, а в глазах словно бы разбитое стекло рассыпалось, острыми прозрачными гранями – наружу.

– Я в порядке. И я согласен, – быстро кивнул Мегуми, опасаясь, что он затеет драку. И запрокинул голову, затылком упираясь Сукуне в висок, боком повернулся к нему. – При встречном условии: в моей комнате тебя больше не будет. Ни днём, ни ночью – никогда. Юджи я тоже к себе больше не пущу.

А Сукуна тускло хмыкнул и носом потёрся о его шею, шепнул почти неразличимо, на этот раз только для них двоих:

– Вот надо же было тебе всё испортить.

– Никакого «всё», – ответно тихо прошелестел Мегуми.

Этот взрыв смеха Сукуны прозвучал громче, лживее и безрадостнее. Демон крепко и когтисто, с необъяснимой злобой, с такой же необъяснимой жадностью прижал Мегуми к себе, прежде чем отпустить.

– Что ж, твоя взяла. На этот раз. – Это он сказал уже Годжо. Выплюнул ему в лицо с нескрываемой досадой: – Береги его, Годжо Сатору, в моё отсутствие.

– Уж будь спокоен.

Сбросив его руки, Мегуми не оборачиваясь направился к двери, но Сукуна вдруг схватил его за локоть и снова коротко притянул к себе. Свободную ладонь он запустил ему в волосы, а губами плотно прижался к виску. И взглядом – на Годжо.

– Но не думай, что я отступлюсь, Шестиглазый.

– Не сомневаюсь ни минуты.

Это было уже чем-то между ними. Борьбой, для которой не находилось названия, но Мегуми не собирался быть камнем преткновения – или предметом, который они никак не могли поделить.

– Хватит уже. – Он грубо оттолкнул Сукуну и выкрутился из хватки, по-прежнему не оборачиваясь и не пытаясь рассмотреть выражение его лица. Насмотрелся. С него действительно – хватит.

Сукуна молча отступил.

И тут же позади Мегуми раздался изумлённый вздох Юджи. А Годжо расплылся в странной скошенной улыбке и поманил Фушигуро к себе. Но задерживаться в этой комнате даже на минуту дольше необходимого он не собирался – и прошёл мимо Сатору. Тот же ухитрился перехватить его и на ходу ласково взъерошил его многострадальные волосы; дались они им всем!

– Ты молодец.

– Я ничего не сделал, – протестующе мотнул головой Мегуми.

Он остановился у двери, но почти сразу же поджал губы и с силой толкнул ссохшееся полотно. Годжо не стал спорить, но коротким звоном раздался его смешок – и оборвался, когда Мегуми в грудь буквально влетел Идзити и едва не сшиб его с ног.

– Ох, прости, Фушигуро, – поправил Идзити очки и наморщил нос, видимо, ощутив сильный запах гари. – Годжо, у меня приказ от… них, вы понимаете: срочно выдвигаться!

– Только мне?

– Всем, – затряс головой Идзити и вынул неизменный белый платок, промокнул заблестевшие виски. – Даже Итадори. Руководство техникума Киото уже осведомлены. Кенто также на подходе.

– Что случилось? – нахмурился Мегуми.

– ЧП: в городе появилась завеса радиусом четыреста метров. Происхождение неизвестно.

– Где именно? – ничуть не посерьёзнел Годжо. Дождавшись, когда и Юджи подойдёт к ним, он встал между ним и Мегуми, легко забросил руки им за плечи.

– В центре. – Идзити обмахнулся платком и нервно оглянулся, словно там, позади, уже происходило что-то. – В Сибуе.